Стою пнем посередь своего двора. Созерцаю. Мой кобель - полуспаниэль Артамон - с самым что ни на есть озабоченным видо челноком мотается вдоль сугроба у нашего забора. В пасти он держит, не выпуская ни на секунду, то ли коровью, то ли лошадиную, в любом случае преогромную кость... На какой помойке он надыбал этот "раритет", неизвестно, но сюда припер. Хозяйственный. Все в дом.
Временами недоверчиво настораживаясь, пес явно выбирает, где бы понадежней спрятать свое сокровище:
- Как бы не увидел кто. Упрут. Ни на кого нынче надеятся нельзя. Алчные. Бессовестные. Того гляди, последний кусок непосредственно из пасти вырвут. Глаз да глаз за всеми нужен. Вон, ворона пролетела. Шею чуть не свернула, на чужое добро оглядываясь. "Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...". Да что вы говорите! Я сейчас зарыдаю от умиления. Ага, как же, Бог. Да украла, небось, у порядочного, как бы это поточнее определить, труженника - героя цепного труда. Научатся, понимаешь, за бюджетный-то счет летать, а потом мнят о себе. Погоди-и. Вот если действительно Бог даст, встретимся еще.
За углом нашего проулка слышатся звуки. Кобель с яростным лаем решительно кидается на оборону священных рубежей, но тут же останавливается:
- Да пропади она пропадом, ваша территориальная целостность и неприкосновенность границ тоже. Что мне, разорваться, что ли? Тут самое ценное отстоять бы. Как не крути, а кость, хоть бы и голая, у себя в зубах попредпочтительней награды колбасой в буйном воображении.
Артамон подхватывает брошенный, было, мосол и перемахивает через калитку во двор:
- Дома и стены помогают... Мой дом - моя крепость... Изба красна углами, а стол пирогами... ну пироги, они и под столом, и в углах сами по себе хороши... - пробегает мимо меня. Коротко шевелит купированным хвостом - Здорово!
Пес с самым что ни на есть озабоченным видом челночит мимо меня между брустверами откинутого с дорожки снега. Продолжает подбирать надежное место для своего богатства:
- Стены-то стены, да только и своей головой думать надо. Воробьев взять, к примеру. Вроде бы прыг-прыг, чирик-чирик. Птичка-невеличка по зернышку клюет, да сыта бывает. Ну да, по зернышку! Жрут, не напасешся. Да они в чужой посуде разве что не ночуют. Лаяться с ними уже никакой моченьки не хватает.
Кобель ни на секунду не выпускает добычу. Поминутно настороженно озирается:
- Опа! Кот. И вид-то сделал, будто не смотрит в мою сторону. У-у, гад. Давеча харю мне располосовал. Чуть зрения не лишил, хулиган. Если не этот, дак то его был кум, иль сват, иль брат. Поймаю, убью, как соба... А... Ну да... Это самое. Коты это-ж... Нет, я, может, и необьективен, но вот Шариков Полиграф Полиграфыч, он все точно про котов сказал.
Возле носка моего валенка, в бруствере снега, не выпуская из зубов собачью радость, Артамон передними лапами роет ямку. Нежно укладывает в нее кость. Любовно поправляет. Еще поправляет. Носом, по поросячьи, присыпает снегом. Носом же, пипкой, тщательно трамбует. Из-за моих ног подозрительно озирает округу. Успокоенно зевает. Коротко шевелит мне кочерыжкой хвоста - "Ну пока!" - и трусит в сторону своей будки.
Битый час пнем торчу посередь двора. Мыслю:
- А с какой такой стати этот барбос решил, что вот я-то уж точно ни при каких обстоятельствах его мосол подло не украду и, торопливо чавкая и ломая вставные зубы, не сожру?
То тайна великая есть. Загадка.
Стою пнем посередь своего двора. Созерцаю. Мой кобель - полуспаниэль Артамон - с самым что ни на есть озабоченным видо челноком мотается вдоль сугроба у нашего забора. В пасти он держит, не выпуская ни на секунду, то ли коровью, то ли лошадиную, в любом случае преогромную кость... На какой помойке он надыбал этот "раритет", неизвестно, но сюда припер. Хозяйственный. Все в дом.
Временами недоверчиво настораживаясь, пес явно выбирает, где бы понадежней спрятать свое сокровище:
- Как бы не увидел кто. Упрут. Ни на кого нынче надеятся нельзя. Алчные. Бессовестные. Того гляди, последний кусок непосредственно из пасти вырвут. Глаз да глаз за всеми нужен. Вон, ворона пролетела. Шею чуть не свернула, на чужое добро оглядываясь. "Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...". Да что вы говорите! Я сейчас зарыдаю от умиления. Ага, как же, Бог. Да украла, небось, у порядочного, как бы это поточнее определить, труженника - героя цепного труда. Научатся, понимаешь, за бюджетный-то счет летать, а потом мнят о себе. Погоди-и. Вот если действительно Бог даст, встретимся еще.
За углом нашего проулка слышатся звуки. Кобель с яростным лаем решительно кидается на оборону священных рубежей, но тут же останавливается:
- Да пропади она пропадом, ваша территориальная целостность и неприкосновенность границ тоже. Что мне, разорваться, что ли? Тут самое ценное отстоять бы. Как не крути, а кость, хоть бы и голая, у себя в зубах попредпочтительней награды колбасой в буйном воображении.
Артамон подхватывает брошенный, было, мосол и перемахивает через калитку во двор:
- Дома и стены помогают... Мой дом - моя крепость... Изба красна углами, а стол пирогами... ну пироги, они и под столом, и в углах сами по себе хороши... - пробегает мимо меня. Коротко шевелит купированным хвостом - Здорово!
Пес с самым что ни на есть озабоченным видом челночит мимо меня между брустверами откинутого с дорожки снега. Продолжает подбирать надежное место для своего богатства:
- Стены-то стены, да только и своей головой думать надо. Воробьев взять, к примеру. Вроде бы прыг-прыг, чирик-чирик. Птичка-невеличка по зернышку клюет, да сыта бывает. Ну да, по зернышку! Жрут, не напасешся. Да они в чужой посуде разве что не ночуют. Лаяться с ними уже никакой моченьки не хватает.
Кобель ни на секунду не выпускает добычу. Поминутно настороженно озирается:
- Опа! Кот. И вид-то сделал, будто не смотрит в мою сторону. У-у, гад. Давеча харю мне располосовал. Чуть зрения не лишил, хулиган. Если не этот, дак то его был кум, иль сват, иль брат. Поймаю, убью, как соба... А... Ну да... Это самое. Коты это-ж... Нет, я, может, и необьективен, но вот Шариков Полиграф Полиграфыч, он все точно про котов сказал.
Возле носка моего валенка, в бруствере снега, не выпуская из зубов собачью радость, Артамон передними лапами роет ямку. Нежно укладывает в нее кость. Любовно поправляет. Еще поправляет. Носом, по поросячьи, присыпает снегом. Носом же, пипкой, тщательно трамбует. Из-за моих ног подозрительно озирает округу. Успокоенно зевает. Коротко шевелит мне кочерыжкой хвоста - "Ну пока!" - и трусит в сторону своей будки.
Битый час пнем торчу посередь двора. Мыслю:
- А с какой такой стати этот барбос решил, что вот я-то уж точно ни при каких обстоятельствах его мосол подло не украду и, торопливо чавкая и ломая вставные зубы, не сожру?
То тайна великая есть. Загадка.
