В эпоху революционных преобразований население пыталось, как могло, бороться с буквально на глазах тающими доходами и даже «капиталами».
А такие капиталы, безусловно, были, по свидетельству собеседника М. Горького, «денег очень много у всех». Прежде всего, это относится к крестьянам – подавляющему большинству населения старой России. Многие крестьяне подкопили 3-5, а то и 20 тысяч на продаже продовольствия для армии во время войны, нагрелись на грабеже помещичьих имений в 1917-18 гг., а потом на «мешочничестве».
Но и те, кто выживал на скромную зарплату, и те, кто сколотил «капиталец» были заинтересованы в одном – сохранить свои деньги от беспощадной инфляции и дороговизны. И те, и другие боролись с этой бедой традиционным при всех подобных финансовых катастрофах способом – вкладывали свои «керенки» или «пятаковки», выдававшиеся на службе или заработанные, в «твердую валюту».
Современным россиянам это очень знакомо: начиная с 1990-х, мы традиционно вкладывали в доллар. Тогда иностранная валюта не имела такого значения, как сейчас. Население вкладывалось в «царские» (естественно, с переплатой, но в надежде на то, что в будущем они будут стоить ещё дороже и затраты окупятся). Многие читатели помнят про «золотые колбаски» злосчастного отца Федора из «Двенадцати стульев» - припрятывать царские «червонцы» считалось выгодным делом; прятали и серебряные «пятаки».
Помимо «червонцев» (золотых монет номиналом в 10 дореволюционных рублей) ценились любые царские кредитки – для в прошлом обеспеченных людей, какой являлась княгиня Ю. Кантакузина, таким выгодным вложением капитала были царские 500-рублевки. Выгода для них состояла в том, что эти кредитки пользовались доверием за рубежом.
Крестьяне не могли себе позволить таких трат. Они копили царские кредитки меньшей стоимости.
Так, по свидетельству Э. Бредта, летом 1918 г. ставропольские крестьяне, в те смутные времена боявшиеся брать постояльцев, не могли устоять перед царскими серебряными гривенниками (монетками в 20 копеек). Хотя копейки уже тогда почти вышли из оборота, драгоценный металл продолжал иметь свою цену.
Тамбовские крестьяне, у которых снимал квартиру А. Окнинский, не брезгали и пятирублевками. А за «царскую» десятирублевку крестьянин готов был не только везти воз вещей со станции до отдаленной деревни, но и предоставить ночлег в теплой комнате.
Так крестьяне копили царские кредитки «до лучших времен», которые, увы, так и не настали. Даже природная крестьянская смекалка не поспевала за масштабами гиперинфляции. Уже летом 1919 г. соль, сахар, пшеничную муку продавали только за 25-рублевки, не меньше.
«Давай бумага с морда белого царя, тагды бери всяк товар, а без морда ничего табе не давай», - говорили, по свидетельству А. Окнинского, борисоглебские татары.
Комментарий: портреты царей появлялись на банкнотах достоинством не меньше 25 рублей; 25-рублевую банкноту украшал портрет царя Александра III.
Причина состояла в том, что несмотря на то, что царская Россия давно канула в лету, «царские деньги», как универсальная валюта и для «красной», и для «белой», и для «эмигрантской» России, продолжали свою причудливую «жизнь после смерти».
Завладев печатным станком в Петропавловской крепости, большевики развернули поистине ударную работу по производству старых дореволюционных кредиток. На них, по свидетельству питерского комиссара Сержа Виктора, лично проворачивавшего эту «сумасшедшую финансовую операцию», закупалось контрабандное оружие в соседней Финляндии, на них же покупалось у населения все необходимое для продовольствия Красной Армии. Ну и, что немаловажно, исподволь подрывалась финансовая система «белой России».
Конец у этой истории вышел грустный: как ни крути, а государство – единственный подлинный источник кредита - не обманешь. К концу Гражданской войны инстинктивно копившие царские кредитки россияне (особенно крестьяне, немало погревшие руки на спекуляциях с продовольствием) лишились практически всех своих сбережений.
Очередная денежная реформа (1922 г.), как в сказке, обратила золото в черепки: новые ленинские «червонцы» меняли на банкноты старого образца по курсу… 1 к 10 000!
Впоследствии такое «освобождение» государства от внутренних долгов (читай: ограбление собственного народа) стало нормой советского (и не только) государства – по такому же шаблону проходили все реформы до 1992 г. включительно (исключением стала деноминация 1997 г., когда обмен был справедливым – убирались лишь нули). Но мы немного отвлеклись.
Тем не менее и в те времена находились смекалистые крестьяне, которые уже в начале 1918 г. понимали, что копить даже «царские» ассигнации - чревато. Они старались инвестировать свои «капиталы» во что-то более надежное – в постоянное и перспективное дело. Вот что говорил современник событий М. Горькому в передаче последнего на страницах «Новой Жизни»:
- Но чего же стоят теперешние деньги?
- Не беспокойтесь, это учтено! Деньгами не дорожат, их не прячут: мелкие, разменные бумажки держат при себе, а крупные суммы обращают в имущество, покупают все, что имеет более или менее устойчивую цену. А посмотрели бы вы, как заботится новый мужик о приобретении и размножении скота! Особенно бабы! О, это удивительный народ по жадности своей к накоплению! Мало того, - есть уже настолько проницательные люди, что уже начинают учитывать возможные потребности будущего. Так, например, в волости, соседней с моей, девять человек солдат, крестьян и какой-то матрос затеяли кирпичный завод. Губерния у нас не очень лесная, но, все-таки, и не безлесная, - к чему бы им завод, вдали от железной дороги? "А, видите ли, товарищ, мы так рассчитываем, что, когда все утихомирится, народ станет кирпичные дома строить, потому что теперь у многих имущества дорогого довольно накоплено, так изба-то уж не годится!" У нас в городе вахмистр случный пункт для лошадей устроил, трех жеребцов завел, думает расширить дело до настоящего конского завода. И таких начинаний не мало, о них слышишь повсюду.
Смогли ли эти «начинания» реально уберечь сбережения населения, вопрос риторический. Ликвидация нэпа и насильственная коллективизация оставит без гроша и этих «смекалистых». Но это уже совсем другая история.