Президент Театра Сатиры народный артист РФ Александр Ширвиндт умер на 90-м году жизни в пятницу, 15 марта.
В феврале 2020 года в «СЭ» вышло большое интервью Александра Ширвиндта. Обозреватели «СЭ» Юрий Голышак и Александр Кружков встретились со знаменитым спортивным болельщиком и актером для нашей рубрики «Разговор по пятницам». Предлагаем вспомнить несколько интересных частей беседы с Александром Анатольевичем.
- Александр Ширвиндт
Родился 19 июля 1934 года в Москве.
В 1956 году окончил Театральное училище имени Щукина.
Актер, режиссер, сценарист.
Народный артист России. С 2000 по 2021 год — художественный руководитель Театра Сатиры. С 16 ноября 2021 года — президент Театра Сатиры.
Снимался в фильмах: «Ирония судьбы, или С легким паром!», «Двенадцать стульев», «Трое в лодке, не считая собаки», «Вокзал для двоих», «Самая обаятельная и привлекательная», «Миллион в брачной корзине» и многих других.
Умер 15 марта 2024 года в Москве.
***
Это интервью было записано в середине февраля 2020 года в кабинете на тот момент худрука Театра Сатиры. Где мило соседствуют граммофон, крошечный автомобиль «Победа» и портрет Ольги Аросевой.
Уже прощаясь, авторы «СЭ» спросили про гримерку Андрея Миронова — может, сделали мемориальной?
— Мы бы вам показали, — искренне огорчились в приемной Ширвиндта. — Но она сейчас занята, спектакль скоро. Табличка есть, а вот устраивать музей из гримерки не в наших силах. Места не хватает.
До спектакля действительно оставалось всего ничего — оттого и выпроводил нас сам Ширвиндт, проговорив ровно час.
Единственный спектакль, в котором играет он сам.
Журналисты уходили молча. Надеясь про себя, что настроили беседами про футбол и любимое «Торпедо» артиста на добрый лад. А что о многом не успели...
Заглянули в книжный на Тверской. Открыли что-то увесистое о Москве. И здесь наш герой!
Нашим обозревателям еще повезло — с теми авторами Ширвиндт был исключительно лаконичен. Вот вопрос: «Место, в которое я все время собираюсь, но никак не доеду».
— Кладбище, — отвечает Александр Анатольевич.
Или следующий: «Мое отношение к Москве за те годы, что я здесь живу».
— Очень хорошее.
Голышак и Кружков, познакомившись ближе, даже представляли выражение лица Ширвиндта. Отвечающего на все это. Наши вопросы тоже не всегда были блистательными — и артист смотрел на нас иронично, поверх очков...
***
— Вы прошли не так давно через испытание юбилеем. Удивительные подарки были?
— Мамед Агаев, директор нашего театра, очень растрогал. На блошином рынке отыскал граммофон, мне притащил. Вон стоит. Я ведь обожаю старые пластинки! Но прослушивать их надо не на гениальной технике — на древнем-древнем граммофоне. Только на нем! Чтобы с шипом, треском.
— Самая крутая пластинка, которая побывала в ваших руках?
— Ну, спросили... Хотя была! Разбирал на даче закрома старых пластинок. Еще со времен бабушек и родителей. Нашел кожаный альбом. Думаю — это что ж за сокровище? Протер — золотом проступает надпись: «Доклад товарища Сталина на таком-то съезде...» Пластинок двадцать!
— С ума сойти.
— Сам доклад — 18 пластинок. Последние две — аплодисменты. Я не шучу. Не дай Бог — не дописать! Сколько шли, столько и намотали.
— Прослушали?
— Доклад-то? Конечно. Аплодисменты — мельком.
***
— К разговору о подарках. От Андрея Миронова в вашем доме что-то сохранилось?
— Вы знаете чудесную историю про батарею?
— Что-то вспоминается. Но нетвердо.
— Марк Захаров, Гриша Горин и Андрей шли ко мне на день рождения — а во дворе подхватили ржавую батарею. Доперли эту тяжесть до третьего этажа.
— Еще и речь наверняка заготовили.
— Горин увязал как-то батарею с теплом сердец. «Несите теперь обратно», — говорю. Понесли! Я наблюдаю. А потом что уж им в голову пришло — не знаю, но решили довести ситуацию до полного абсурда.
— Притащили обратно?
— Да. Тут уж я принял. Куда деваться. Может, и стоило ее сохранить. Для музея.
— Вот это выдумка.
— Захаров с Мироновым могли проводить меня на вокзал, посадить на поезд в Харьков. Затем помчаться во Внуково — и прибыть в Харьков раньше меня. Спрятаться где-то и «пугануть», как Марк выражался. Чтобы я подумал — допился, видения...
***
— Много лет назад мы звонили Георгию Менглету, великому актеру Театра Сатиры. Тот не отпускал полтора часа — рассказывал о футболе и любимом ЦСКА. Сегодня в вашей жизни есть человек, с которым можете говорить о проходе Владимира Демина — и быть понятым?
— Да. Вы.
— А еще?
— Пожалуй, не осталось... Георгий Палыч был удивительный! Шел у нас спектакль «Фигаро». У Менглета — роль судьи. В это же время трансляция футбольного матча. Менглет что-то говорит, сцена у него длинная. А сам озирается на кулису, щурится. Там помреж держит крохотный рижский телевизор. Чтобы, не дай бог, не пропустить гол.
— Невероятный был актер.
— А память какая! Как-то на гастролях в Ташкенте сходили на игру «Пахтакора», дальше пьянка. Менглет не пил. А мы все поддали, поспорили, потом разругались и помирились. В час ночи идем к Георгию Палычу, стучим в номер. Тот сонный открывает: «Что надо?» — «Пищевик» — «Буерак», 1926 год. В Казани«. Менглет зевает: «2:1 в пользу «Пищевика». Разворачивается, ложится и моментально засыпает. Можно не проверять — точно будет 2:1.
***
— Мы общались с Аркадием Аркановым. Тот начал вдруг вспоминать совсем забытого торпедовца Ленева: «Ах, какой футболист!» У вас был любимец — из малоизвестных?
— У меня ощущение, что в том «Торпедо» все были звезды! С Козьмичом общались плотно, Эдика Стрельцова тоже хорошо знал. Биография-то у меня очень длинная, понимаете? На «Торпедо» сейчас зовут как старейшину, таких осталось-то... Давайте считать.
— Давайте.
— Познер — торпедовец. Входит в этот круг. 90-летний Чапчук, бывший директор Новодевичьего и Ваганьковского. Еще Колька Сванидзе. Тоже за «Торпедо». Всё! Поэтому мы — такие хоругви.
— Как сформулировали.
— Я мучаюсь с этой командой сколько десятилетий... (постукивает трубкой по книжке.) Слава богу, хоть стадион скоро начнут строить.
— Нам передавали — на презентации вы рассказали анекдот про крематорий.
— Да? Сейчас лишь один вертится в голове: сотрудник крематория чихнул на рабочем месте и теперь не знает, где кто. Но как это относится к нынешнему «Торпедо» — уже не помню. Зато применимо ко всем, кто был «архи»!
***
— С Евтушенко, вашим соседом по высотке на Котельнической набережной, о футболе говорили?
— Мало. Расскажу другую историю. В нашем доме до сих пор есть подземный гараж. В советские времена въехать туда было практически нереально, мы с Женькой долго стояли в очереди. Когда умер архитектор Чечулин, эту высотку и проектировавший, одно место в гараже освободилось. Внепланово. Мне шепнули, что комиссия выбирает между мной и Евтушенко. Я понимал, что шансов у меня никаких. Евтушенко — популярнейший поэт, глыба. Но тут он опубликовал стихотворение «Тараканы в высотном доме».
— Про Котельническую?
— Нет, писал про страну — аллегорически. Но тараканов в доме действительно было несметно, гаражная комиссия обиделась. В гараж въехал я.
***
— Если «Торпедо» выйдет в премьер-лигу, будете чаще на матчи выбираться?
— Ну, крест-то у меня пожизненный. Так что готов ходить на «Торпедо» вне зависимости от того, в какой лиге команда играет. К сожалению, не всегда время позволяет.
— С Романом Авдеевым, новым хозяином клуба, знакомы?
— Нет. Предыдущее поколение я знаю — а нынешних разбираю с трудом. Когда у «Торпедо» дела были совсем плохи, мы ходили по газетам, что-то клянчили, рассказывали... Наш ностальгический ретро-стадиончик буду помнить всегда. Эту потешную «правительственную ложу», похожую на скворечник. С красным бархатным закуточком. Анекдотическая по сегодняшним временам! Милота же?
— Еще бы.
— Как-то смотрим футбол с Толей Бышовцем, зашли в ложу по рюмке хлопнуть. Мороз страшный. Вдруг он произносит: «Давай выйдем, сейчас гол забьют». Только высунулись — точно, гол! Это же какое звериное надо иметь чутье. Бышовец потрясающий!
— Артистичный человек.
— Очень его люблю...
— Нынешние торпедовские перемены радуют?
— А я все понимаю. Поначалу восторг: «О, наконец! Отняли землю у Прохорова, построят стадион!» Потом всмотрелся — рядом с ареной огромный жилой массив. Ммм... Ну, не важно! Главное, что стадион все-таки будет.
***
— Евгений Леонов однажды наблюдал за игрой «Торпедо» со скамейки запасных. У вас такой опыт был?
— Разумеется. И с Козьмичом сидел на лавочке, и с Лобановским, когда тот еще в первой лиге «Днепр» тренировал. И за воротами Левы Яшина стоял рядом с Лешей Хомичем, легендарным голкипером и прекрасным фотокором. А иногда кто-то из комментаторов брал с собой в кабину. За 74 года, что хожу на футбол, смотрел матчи из всех возможных точек.
— Слышали мы историю: Одесса, гастролирует Театр Сатиры. Там же играет «Торпедо». Вечером вы с Андреем Мироновым приходите в номер Валентина Иванова — где пьете водочку и запиваете кефиром. Все понимаем — но почему кефиром-то? Что за изуверство?
— Во-первых, это очень полезно...
— А во-вторых?
— Значит, нечем было закусить! Вы Козьмича вспомнили. Была у нас история. Играли в Лондоне матч за звание чемпиона мира Карпов с Каспаровым. Меня от ЦК комсомола приютили в группе поддержки Каспарова.
— Какое везение.
— Это чистый случай — в то время попасть в Лондон! Какой год — посмотрите в Google. Тогда шаг влево, шаг вправо — расстрел. За границей советские граждане передвигались табуном, взявшись за руки. Только мы с Толей Местечкиным махнули на всех и ходили, как хотели. Живем один раз!
— Это что ж за артист такой?
— Не артист, а директор ЦУМа. Фанат шахмат! Был «куратором» в команде Карпова. В общем, вышли мы из-под надзора, отправились бродить по вечернему Лондону. Там же в те дни находилось «Торпедо». Мы гуляли-гуляли — и набрели на какой-то рынок. Два часа ночи. Глядим: откуда-то крадется Валька...
— Иванов?
— Да! В одиночестве! Он же начальник — всех запер в гостинице и пошел по Лондону. Я из-за угла протяжно: «Козьми-и-ич!» Он дернулся, будто вилкой ткнули, обернулся — глюки?! Продолжения нет. Выдохнул: «Уф-ф, блин». Отпустило. Померещилось. Тут я снова: «Козьми-и-ич...»
— Ну и дела.
— На третий раз я понял — Валька сейчас умрет от инфаркта. Пришлось вскрыться.
— Козьмич мог и матом обложить.
— Знали бы вы как! Я однажды оказался на торпедовской базе в Мячкове на разборе игры у Иванова. Это дельфиний язык. Ультразвук. Но все его прекрасно понимали, даже какой конкретный эпизод матча Козьмич имеет в виду. Хотя там не было ни единого приличного слова.
— Вы тоже в этом деле профессор. Насколько знаем.
— В матерщине-то? В театральном мире многие могут. Но теперь же запретили. Дума разобралась и постановила.
— Кто-то не послушал.
— Всего четыре слова под запретом. Правда, основополагающих. Но можно выкрутиться, можно.
***
— Лет семь назад мы спросили Губерниева: «Ширвиндт «подсел» на биатлон благодаря вам?» В ответ услышали историю: «Как-то Елена Анатольевна Чайковская, моя хорошая знакомая, сказала: «У Шуры Ширвиндта супруга — большая фанатка биатлона. Сходи в театр, пообщайся». Зашел к Александру Анатольевичу в кабинет. Первое, что он произнес: «Да-а, у моей жены ужасный вкус. Она твоя страшная поклонница!»
— Так и было. Я и про знакомство с Димкой, и про то, что мое увлечение биатлоном началось именно с жены.
— Губерниев предлагал вам вместе комментировать биатлон?
— Нет. Да я бы и не согласился. У меня рядом с ним патриотизма не хватит. Знаете, что еще люблю помимо футбола, биатлона и баскетбола?
— Что?
— Снукер! Невероятно тонкая штука. Ночью смотрю часами под чудесный, милейший комментарий Владимира Синицына. Благостного эрудита с бархатным голосом, он бы мог в Большом театре петь.
— Серьезно?
— Абсолютно. Его репортажи — как спектакль. Говорит нараспев (пародирует Синицына): «Н-да-а, тут, конечно, от двух бортов — это все-е-е... Кэ-э-эннон (случайное или рассчитанное столкновение битка с шарами. — Прим. «СЭ»). Ну-у, утопия...» Пару секунд спустя: «Не-е-ет! Получилось...» Или: «А здесь вообще сумасшедший дом, никаких шансов...» Потом опять: «Не-е-ет!»
— Забавно.
— Порой думаю — зачем нужны комментаторы? Выключаешь звук и... Уже не то. Не хватает этой лабуды. Consuetudo est altera natura: «привычка — вторая натура». Я ведь застал времена, когда латынь учили в школе, представляете?!
— Мы потрясены.
— Так вот про тот же снукер я знаю все. Кажется, ну на хрена мне комментатор? Нет, нужно, чтобы он говорил, играл голосом, не угадывал... Иначе не цепляет.
***
— Вы-то в снукер играете?
— Близко не подхожу! Предпочитаю русский бильярд. Когда-то в Парке культуры слева от центрального входа был длинный-длинный ангар. Самая большая в Советском Союзе бильярдная. Столов немерено! Злачных мест тогда было мало. К примеру, тотализатор работал только на ипподроме. Да и его бы прикрыли, если бы не маршал Буденный, который это дело курировал. Бильярдную тоже хотели ликвидировать. Поскольку там играли на деньги — разумеется, неофициально.
— Мы в курсе.
— Публика собиралась разная — от шпаны и фарцовщиков до подпольных миллионеров. В общем, там была своя мафия, бильярдная. Я туда заглядывал с Гришей Гориным. Из непрофессионалов нашего круга он играл лучше всех.
— А вы?
— Неплохо, но до уровня Гриши не дотягивал. В этой бильярдной королем считался Ашот. Видите, даже имя помню, хотя прошло лет сто. Плотный, небольшого росточка, он со всеми играл одной рукой. Не потому, что не было второй...
— Это мы понимаем.
— Чтобы уравнять шансы! Ашот играл «пистолетом». Или по борту. Каждому давал несусветную фору — и все равно побеждал.
— Вы с ним тоже играли?
— Не рискнул.
— А Горин?
— Вот Гриша в этой компашке смотрелся достойно.
— И уходил с полными карманами денег?
— Не-е-ет!
***
— Вы Буденного вспомнили. Михаил Державин, его зять, рассказывал, как хотел подцепить Семена Михайловича. Уточнил, читал ли тот «Войну и мир». Буденный ответил: «Молодой человек, первый раз — еще при жизни автора».
— Было. Я познакомился с Буденным, когда он был уже совсем стареньким. Приезжали к нему на дачу в Баковку отмечать Новый год, дни рождения. Вокруг Семена Михайловича бегали внуки и правнуки, а он сидел благостный.
— С Георгиевскими крестами, полученными во время Первой мировой? Говорят, надевал по особому случаю.
— При мне — ни разу. Сейчас любят принижать все, что было раньше. Вот и Буденного рисуют монстром, размахивающим шашкой. А мне он запомнился как очень интеллигентный, милый человек. Прекрасно знал поэзию, на гармошке играл.
***
— В вашей жизни было много потерь. Чью смерть переживали особенно тяжело?
— Ох... Снаряды рвутся все ближе. Не хватает уже ни сил, ни слез. Уходят целые поколения! Я-то смерти не боюсь. Страшно умирать постепенно. Из красивого старика превращаться в беспомощного. Собственный возраст, написанный на бумаге, хочется заклеить. В календаре Дома кино начиная с 80 поздравляют даже с некруглыми датами. Потому что надежды поздравить со следующей круглой мало.
— Вычитали, что вы ведете дневники. Давно?
— Нет-нет. Если что-то записываю, это не дневник.
— А что же?
— Антисклероз!
***
— Когда-то вы про себя говорили: «Я мягкий, добрый, вялый». С возрастом что-то добавилось?
— К 85 годам я стал еще более мягким, еще более добрым и... Совсем вялым.
— Другая ваша цитата: «Иногда мне 100 лет по ощущениям, иногда — 20». Последний случай, когда чувствовали себя на 20?
— Хм... Вот сегодня — примерно на 77. Бывает и на 120. А вчера вечером казалось, что мне уже лет 400.
— О, Господи. Что стряслось? Давление?
— Не знаю. Совершенно дохлый был. К утру отпустило. Ну а сейчас у меня спектакль — значит, через полтора часа буду вынужден быть молодым.
«СЭ» выражает соболезнования родным и близким Александра Ширвиндта.