Пронзительный звук бензопилы вытащил меня в реальность.
Я накрыла голову одеялом и глубже уткнулась в подушку, словно это могло спасти меня от бензопилы и от нового дня.
И совершенно не ясно, что было бы хуже для меня. Искромсать себя этим безжалостным орудием или вновь изнывать от боли, которую не глушил ни алкоголь, ни медитация, ни уже задолбавшийся от меня психотерапевт. Только сон приносил облегчение. На удивление спала я великолепно, лишь с засыпанием были трудности. Приходилось изматывать себя скучными книгами и вырубаться, запутавшись в буквах и мыслях.
Вслед за пилой заверещал будильник, ознаменовав точное и неотвратимое наступление нового дня.
Больно.
В первые минуты после пробуждения боль тоже еще тихонько посапывает и не напоминает о себе, но стоит открыть глаза, как она расправляет плечи и вонзает свои отравленные когти в мое сердце.
Больно.
И дышать полной грудью не получается.
Каждодневный утренний ритуал «дыхание сердцем» осточертел до отчаяния. Сама учу этому людей, людям помогает, а мне нет.
Вот, почему, интересно?
Мое бездонное сердце требует много любви и исцеления. Дыра в нем размером с Олимпийский, который я так и не собрала.
Но я все равно дышу. Повторяю установки. Молюсь.
Молиться становится все сложнее и сложнее. Человек такое удивительное существо, которому любить безусловно сложно даже тех, кто из него вылез в муках, а тут любить гипотетическую великую силу, которая молчит и периодически подкидывает страдания и испытания. А что с этим делать, для чего, когда станет легче и почему, блин, никто мне не отвечает, если меня так сильно любят и я его дитя.
Да, с Богом у меня тоже начинаются проблемы. Такими темпами я останусь совершенно одна.
Больно и становится сильнее.
Начинают мелькать картинки прекрасного прошлого и устрашающего непонятного будущего. Они пиявками присасываются к моему и без того истерзанному в фарш сердцу и тянут, тянут, тянут пока я не начинаю выть. Слезы, кстати, смягчают боль, но вызывают липкую, противную жалость к себе, из которой еще сложнее выбраться.
Больно. Я вытираю слезы и сопли и продолжаю молиться.
«Да к черту! К черту все это!!! Что я сделала тебе, что ты не хочешь меня слышать? Почему ты мне не помогаешь? Хватит! Хватит с меня! Я не могу больше, я не выдержу, я не вынесу, я умру!»
Сама не понимаю, как моя рука с остервенением срывает нательный крестик и выкидывает его с балкона.
Все!
Раз я одна, значит и буду сама за себя. Нет никакого Бога, если бы он был, то никогда бы так со мной не поступил. Это слишком жестоко.
Реву.
От боли и жалости к себе.
«Тик-так, все идет так. Все, что пожелаю, сразу получаю!» всплыла в голове смешная, но такая ресурсная присказка.
Как заведенная я начала ее повторять, чтобы за уши вытащить себя из жертвенной ямы.
Надо встать.
Слегка солоноватый, но легкий и свежий воздух наполнил легкие. Взгляд сфокусировался на маленьком домике на горе за окном.
«Хороший вид там, наверное, из окна. А есть там в лесу медведи, интересно?» мысли сами залезали в голову, жили своей жизнью, цеплялись друг за друга. Иногда даже вступали в полемику, ссорились, обижались и так же незаметно сменялись другими.
«Интересно, я не пропущу момент, когда сойду с ума? Я же смогу понять, что является галлюцинацией, а что реальностью?»
Пора вставать.
Мой психотерапевт говорит, что надо любить себя, поэтому я иду в ванную любить себя. Бережно себя мою, мажу тоником, сывороткой и кремом, как завещают косметологи. Смотрю в зеркало и не узнаю эту женщину. Обострившиеся скулы, круги под глазами и морщины.
Я перестала светиться.
И как вот это любить? Как любить это существо, которое само затащило себя в такую глубокую жопу?
Больно. И дышать тяжело.
Надо позавтракать. У меня уже начали лезть волосы клочками из-за нехватки белков и питательных веществ. Надо поесть.
Чувство голода, которое всю мою сознательную жизнь приносило столько страданий, которое я глушила препаратами и практиками в изнуряющих попытках похудеть до удобоваримых для общества стандартов, исчезло вместе с землей из-под ног.
Но поесть надо. Обязательно надо.
«Ты так убьешь себя! У тебя дети и на работу надо выходить через 2 недели! Соберись!»
Как же хочется заткнуть иногда саму себя. Какая-то часть меня меня же и не понимает, и не жалеет.
Омлет с овощами и блинчики со сгущенкой многообещающе смотрели на меня с тарелок, уверяя, что как только я их съем, глюкоза побежит по венам, возможно, и дофамин подъедет, вот тогда заживем.
За окном шумело море и вид, скорее всего, был потрясающим для каждого из присутствующих в ресторане, кроме меня.
Меня тошнило. То ли от омлета, то ли от себя самой.
Сознание пронзила мысль, что сегодня я еду в храм святого Василиска с экскурсоводом. И деньги уже заплачены, и не вернуть их.
Придется ехать. И мне стало стыдно за свою утреннюю истерику перед Богом.
А вот почему стыдно? Он же меня оставил, не слышит и не видит. Так что прокачусь, полюбуюсь видами. Может отвлекусь.
Дорога занимала два часа. Виды и в правду были фантастическими. Горы, прячущие свои снежные шапочки в облаках, ярко-оранжевые мандариновые и хурмовые деревья. И все это приправлено хмурым, готовящимся заплакать небом.
Водитель всю дорогу косился на меня и спрашивал все ли у меня хорошо.
На 12-й или 22-й раз я широко улыбнулась и сказала ему «у меня все заебись, жизнь прекрасна!»
Он нахмурил брови, переключил музыку и уставился на дорогу.
Вдруг он затормозил прямо на «серпантине», заглушил машину и стал из нее вылезать.
«Ну, все. Сейчас высадит меня за грубость.»
Он молча перелез через дорожное ограждение и пропал из моего поля зрения.
Вернулся он такой же хмурый но с полными руками гранатов. Оказывается вдоль дороги росли гранатовые деревья абсолютно бесхозные и от того еще больше заманчивые и желанные.
«На, съешь, тебе витаминов надо» - пробурчал водитель и протянул мне разломленный пополам небольшой гранат. Его зерна были яркими, рубиновыми и казалось, что сок сейчас прорвется сквозь тонкую кожицу, забрызгав всю машину.
Я, почему-то, даже спасибо не сказала и молча замахнула сразу целую горсть этой витаминной бомбы.
«Кисло!» - пропищала я.
«Могла бы и спасибо сказать, кисло ей» - обиделся водитель.
Ну, теперь точно высадит. Но водитель лишь попросил у меня салфетку и молча поехал дальше.
В храме я ревела. Я не видела и не слышала ничего. Вцепилась пальцами в саркофаг Иоанна Златоуста и ревела. Просила прощения, благодарила, злилась, вопрошала и опять молила о прощении. В какой-то момент мне показалось, что кто-то словно накрыл меня плащом и слезы мигом высохли.
Неужели попустило?
А попускало меня часто, только после этого боль наваливалась еще сильнее, словно в качестве компенсации за время своего отсутствия.
И вновь мне стыдно стало. Это чувство вместе с чувством вины в последнее время сипли привычными и было даже удивительно, когда они сменялись чем-то другим.
Наполненная этим отравленым чувством я накупила в церковной лавке всякого, даже не понимая что это. То место, где раньше был крестик пустовало и я чувствовала себя голой. Казалось, что все служители храма и посетители сверлили меня взглядом и осуждающе цокали языками, потому что я посмела в дом божий без Священного крестика.
Из храма я буквально сбегала. Боль в сердце окатила обжигающей лавой, мстя за несколько минут передышки.
Следующей точкой остановки стал святой источник.
Я так хотела окунуться, когда собиралась ехать сюда, но при приближении к этому святому месту мой пыл поугас.
Купальника у меня не было. Были мужские плавательные шорты, спальная майка и мужские тапки 42 размера.
Умыв лицо и набрав бутылку святой воды, я посчитала, что долг перед Богом выполнен, я сделала все и, возможно, мне даже полегчает когда-нибудь.
На стоянке продавали мед и тыквы, а продавец слегка заплетающимся языком рассказывал о пользе и вкусе вареной тыквы с медом. Наш водитель вдохновился рекламой и купил тыкву. Увидев, что я настойчиво пробиваюсь обратно в машину он придержал рукой дверь и строго сказал:
«А нырять кто будет? Быстро переоделась и пошла! Поверь, девочка, тебе легче станет.»
Его поддержал продавец тыкв и меда, затянув рассказ об источнике и его чудодейственный святости.
Скривив самую недовольную рожу, чтобы вредные мужики поняли все, что я о них думаю, взяла пакет с одеждой и поперлась переодеваться.
Воздух был свежим, а вода в источнике сверкала и переливалась, обещая леденящие ощущения.
Замерев в щемящем душу предвкушении «удовольствия», я заметила, как к источнику направляется батюшка. Я не могла оторвать взгляд от него. Мощная фигура словно парила над землей, черная потертая ряса придавала едва уловимое ощущение неземного всемогущества. Длинная серебристая борода струилась в такт его походке. Я долго вглядывалась в глаза, пытаясь разглядеть их оттенок, но они казались мне бездонными и сочетающими в себе все оттенки сразу.
Батюшка улыбнулся мне и сказал:
«Окунайся, не бойся. Трижды окунись со словами «Господи, благослови!», поверь, не пожалеешь!»
Его голос казалось звучал у меня сразу в голове, как будто возникал сразу в моем мозгу. Так легко сделалось и я лишь выдохнула: «благослави, Батюшка.»
«Благословляю!» он перекрестил меня и что-то еще тихо произнес под нос себе.
И тут же как чьи-то руки нежно, но сильно окунули меня под воду, из груди вырвался крик облегчения. Боковым взглядом я успела зацепить как что-то грязновато-серое отцепилось от моего сердца с первым окунанием. Со вторым - от поясницы. С третьим - от низа живота.
И вот я стою мокрая, все тело горит, в стопы впиваются камни и голову кружит. Прислушавшись к своему телу, стало понятно, что сердце не болит так сильно, лишь ноет немного, напоминая о глубокой ране. Но почему так кружит голову? Хочу выйти на берег и понимаю, что не могу, стою как вкопанная.
Страшно. Мне стало страшно.
Взглядом я отыскала батюшку, он все так же улыбался мне и теперь я не могла оторвать взгляд от его лица. Меня пронзило и окутало безусловной любовью и принятием. Захотелось побежать к нему, забраться на ручки и реветь, реветь, реветь.
«С головой окунись, девочка» - то ли сказал священнослужитель, то ли прошелестел лес, то ли моя шиза напомнила о себе.
Не хотелось мочить голову, но пришло стойкое понимание, что без этого я отсюда не выйду.
Резким движением рук, опускаясь с головой под воду, я как будто сорвала со своей головы невидимый шлем и тут же мир вспыхнул другими красками. В голове журчал источник «отпускаю с любовью, благодарю, прощаю, убираю все привязки».
Как же стало легко!
С несвойственной мне в последние дни грациозностью я выскочила на берег, не замечая острых камней, обескураженных взглядов зевак и то, что наш водитель-экскурсовод снимал все на телефон.
Я не стыдилась больше и не горбилась, прикрывая выпирающую грудь через намокшую майку. На доли секунды я приняла и полюбила себя, каждую клеточку.
«Фух! Я вернусь домой другим человеком!» зазвенел мой смех над поляной.
«Ты уже стала другим человеком!» улыбнулся водитель, его тоже заразили мои метаморфозы.
Тело горело, энергия волнами расходилась по нему от ног до головы. Внутренним взором я пыталась понять что же произошло со мной и что за новый человек вылез из воды.
Поспешив переодеться в сухое, я направилась к машине, где ждали меня водитель, тот самый медовый бизнесмен и батюшка. Оказалось, что батюшка остановился в Новом Афоне вместе со своей сестрой и им надо обратно добраться каким-то образом, так что коллегиально было решено, что поедут они с нами, предварительно заехав на могилу святого великомученика Василиска.
По дороге батюшка рассказал, что оказался тут случайно. Что собирался к Канониту и ехать ему обратно надо было, потому что у сестры болящий муж. Чудесным образом они утром решились таки на перекладных доехать до Сухума и попасть в Каманы. Об обратной дороге они даже и не думали переживать, потому что весь путь сюда их подбирали по дороге неравнодушные верующие, потому что по вере всем и воздается.
«А ты сомневающаяся слишком. Не надо так. Это маловерием называется» - попрекнул меня наш водитель.
И был прав. Начисто стертое до основания базовое доверие миру и Богу дает о себе знать даже в мелочах, даже при принятии таких незначительных решений.
На гору, где захоронен святой я пулей забралась, радуясь, что сердце не болит как прежде. Подошла к могиле, вспомнила, как мы приезжали сюда семьей и как я в прошлый раз молила о благополучии и здоровье моей семьи, и вновь полились слезы. Я ревела, пока уже «наш» батюшка читал оставленные там кем-то требы, пока возносил молитвы, пока стояла вместе с остальными паломниками на коленях и пока вновь читала молитву о семье, которая висит у могилы.
Люди вокруг словно не замечали меня и я продолжала чистить свою душу. В голове было пусто и непонятно из за чего лились слезы. Они просто крупными каплями медленно опускались на мелкие камушки, которыми обильно была засыпана могила.
Батюшка благословил нас всех и мы отправились в маленькую церквушку на этом же холме. Он посетовал на странность в виде крупных фруктовых клопов, коих было в избытке этой осенью и они заполонили собой храм и, уже собираясь уходить, порекомендовал мне остаться тут помолиться.
И вновь меня прорвало.
«Батюшка, подскажите мне, как молиться, кому? У меня ситуация сложная - муж ушел, у меня детей трое, я понимаю, что семья превыше всего. Но не могу же против воли его молить Бога о его возвращении. Он разлюбил меня и не хочет быть со мной. Как мне молиться? Что просить у Бога, чтобы легче стало, чтобы я могла только благодарить его, чтобы отпустить смогла, чтобы сердце больше не болело? Я не могу больше, я умираю. Я в Бога верить перестаю, почему он не помогает мне?»
Батюшка тяжело опустился на скамейку, вздохнул, выдохнул и заглянул мне в глаза. От его бездонных глаз моя душа вздрогнула и окунулась в этот океан. Откуда столько слез продолжало литься я не имела ни малейшего представления. Все тело напрягалось, как взведенная пружина, выталкивая всю боль, все напряжение, горечь и тоску вместе с солоновато-горькими слезами.
«Девочка моя, дай мне подумать!»
Он опустил взгляд глубоко вздохнул и прерывисто выдохнул, как будто пропуская мою боль через себя.
«Крепись! Ты сильная. Мы не случайно значит встретились. Я скажу тебе сейчас, а ты запоминай, потому что ангелы со мной говорят, для тебя послание есть. Это грех большой - то, что он сделал. Нельзя семью свою бросать, даже если вы не венчаны. Любые браки на небесах совершаются. Дети его осиротели. Нет, это не имеет значение сколько и как он видеться будет с ними. Они осиротели. Поэтому ты отринуть должна все переживания свои и думать только о детях и о себе. Молись за детей, за себя. Ни капли зла на мужа не держи, я вижу - не ведает он что творит. Горько это. Знаю, Иулиания, тяжело тебе, больно, но надо терпеть, ты сможешь. Потом легче станет, а сейчас терпи и молись. Это не наказание Божье, возможно, испытание. Мы же до 7 колена грехи рода своего искупаем. Ты своими страданиями за весь свой искупаешь.
Грешник он, грех это большой. Своим страданием ты грех его с сыновей своих снимаешь. Дочь - твои грехи искупать будет, а сыновья - отцовские. Молись за детей. А муж одумается, он поймет все. Ты тогда его не гони, прощение - благодетель величайшая! А сейчас живи жизнью своей, но от мужа не отрекайся, как он от тебя, это грех, нельзя отрекаться и ты не греши.»
Мы долго с ним разговаривали, так что все паломники уже разошлись по машинам и, на удивление, терпеливо ждали нас.
Батюшка, чьего имени я даже не удосужилась спросить подарил мне иконку Гавриила Самтаврийского, обязав меня прочитать его биографию.
«Батюшка! Но я тону в чувстве вины! Ведь от хороших жен мужья не уходят! И муж, уходя, обвинил во всем меня!» выпалила в изнеможении я.
Он по-отечески улыбнулся, коснулся моего лба своей горячей ладонью в назидание за произносимые глупости «нет, Иулиания, не виновата ты. Это он себя винит, на себя злится. Его душа понимает, что он творит, только он ее не слышит. Терпи, молись. У тебя дети. Все будет у тебя хорошо.»
На обратном пути я впервые за месяц смеялась. Мы рвали по дороге дикую облепиху, мандарины и хурму. Обсуждали политику, историю страны души, религию, род и митохондриальную ДНК.
Батюшку, чьего имени мы даже не спросили, высадили в Новом Афоне. Я знаю лишь что он из Волгограда, сам представлялся «я с Мамаева кургана».
И мне не стыдно больше. И я запомнила на всю жизнь, что если ты не веришь в Бога, он продолжает верить в тебя.