Бывшие царские офицеры приехали вместе с испанцами в СССР – чтобы стать свидетелями падения ненавистного коммунизма.
Белогвардейцы собираются домой
Когда Германия объявила войну СССР, «радужные надежды окрылили эмиграцию». Долгожданное спасение родины благодаря антикоммунистической интервенции свершилось: «Возможность возвращения на Родину с «развёрнутыми знамёнами» не подлежала сомнению. Час реванша, казалось, наступал, и восстановление Национальной России было не за горами».
Короткий путь от несбыточных надежд к полному разочарованию прошли многие бывшие белые, которые оказались в составе вермахта в 1941 году. В испанской дивизии русских насчитывалось около дюжины — в основном переводчики при штабах. Все они были «пораженцами» русской эмиграции — теми, кто считал, что надо использовать иностранную интервенцию для уничтожения большевизма. В 1941 году, когда Гитлер ещё не обнаружил свои чудовищные планы и методы, «пораженцы» верили, что Третий Рейх борется не с Россией, а с коммунизмом. Вермахт (хотя и крайне неохотно) принимал бывших белых на службу в качестве военных переводчиков. В мае 1943 года таких «Wehrmacht-Dolmetscher» насчитывалось около 1200 человек. Были среди них и люди весьма высокого положения в Российской империи — к примеру, родственник Николая II и племянник итальянской королевы, герцог С. Н. Лейхтенбергский.
Мы знаем совсем немного подробных личных историй таких людей — в каких обстоятельствах они оказывались в вермахте, как складывались их отношения с мнимыми «союзниками», как их ожидания сталкивались с жестокой действительностью войны на Восточном фронте? Одну из таких историй раскрыли для нас в этом году историки О. Бэйда и Ш. М. Нуньес Сейшас, которые издали уникальные воспоминания Владимира Ковалевского («Испанская грусть: Голубая дивизия и поход в Россию, 1941 — 1942 гг.», М., СПб., 2021).
«Я служил скорее орудием зла, чем помощи»
После Крымской эвакуации армии Врангеля Ковалевский и другие профессиональные военные за границей оказались в тяжёлом положении. Как и многие, он пошёл служить во Французский иностранный легион, но всегда готов был вернуться к борьбе с большевизмом (Гражданская война, полагали тысячи белых офицеров, ещё не закончилась). Шанс представился в 1937 г. с началом войны в Испании. Несколько десятков русских (а по некоторым данным — 172) вступили в ряды армии генерала Франко.
В октябре они уже стояли на Волхове, под Новгородом. Немцы боевые качества испанцев ставили невысоко (и не просто так), так что располагали их на участках, где требовались в основном оборонительные усилия. В горячих боях участвовать не приходилось, а русским переводчикам тем более — сидели в основном при штабах. Зато было немало возможностей общаться с русскими людьми и познакомиться с новой, Советской Россией.
Сначала, ещё близ границы, казалось, эмигрантские представления о ненависти народа к правительству подтверждались: «Искренняя радость освобождения от ига большевиков видна была на лицах у всех: «Только бы скорее кончилась эта война и мы могли бы работать, работать для себя…» Это — лозунг всех» (…) Об отношении ко мне, русскому, я уже не говорю. Я, который в Испании думал, что в меня как в предателя будут стрелять из-за каждого угла, был донельзя поражён той лаской и радушием, которыми я был окружён по русским сёлам".
Но так было не везде и… недолго. Тем более что отношение оккупантов к мирному населению, мягко говоря, мало походило на «освобождение». Испанцы не занимались, как немцы, массовыми убийствами ради забавы или из-за расистских предубеждений. Зато оказались жестокими мародёрами, и тащили всё, что могли, при этом не стесняясь прибегать к насилию. Грабежи «на фронте (…) приняли безобразный характер». Крали даже посевной картофель, обрекая крестьян на голод. Бегали за русскими девушками, которым угрожали, добиваясь «взаимности». Ковалевский вскоре после начала кампании проникся презрением к испанцам.
Попытки бывших белых помочь несчастным жертвам произвола оккупантов были почти всегда обречены на провал — ни высоких званий, ни полномочий у них не имелось: «В этом океане горя и разоренья так редко удавалось мне действительно облегчать страдания обездоленных. В большинстве случаев против воли моей я служил скорее орудием зла, чем помощи». В конце концов немцы и испанцы своими преступлениями заставили Ковалевского переоценить происходящее и этих «союзников».
Хуже всего было то, что стало ясно: преступления — не эксцессы, а политика. И не с ВКП (б) воюет Гитлер, а с народом СССР.
«Раскаяние за то, что я пошёл на свою Родину с иностранцами» и «неуверенность в том, что защищаю правое дело» подорвали волю Ковалевского к продолжению борьбы с большевизмом. То же происходило и с другими белыми — и в 1942 году, и позднее. Многие увольнялись и покидали фронт. Другие не смогли справиться с пережитым. Так, военный моряк И. И. Стеблин-Каменский, переводчик 9-й армии вермахта, в июне 1944 года застрелился под Смоленском. Незадолго до самоубийства он писал об «ужасном унижении и бездне, в которую низверглась Россия». Вероятно, сожалел бывший дворянин и о том, что служил врагу своей страны.
Воспоминания Ковалевского завершаются описанием поиска русских партизан и казнью советского командира. Попытка спасти его от расстрела и увести в плен закончилась для переводчика обвинением в измене. Ничего не вышло. «Ещё сейчас, почти десять лет спустя, в моих ушах раздаётся его мольба: «Спасите меня, русский! Я ещё так молод и хочу жить! Спасите! И за что меня убиваете, что я сделал? Ведь я защищал своё отечество!» Но пуля в затылок из винтовки беспощадного Мартинеза прекратила мучения капитана».
Весной 1942 г. 50-летний Ковалевский уехал обратно в Испанию «по болезни», и уже не возвращался на фронт. Вскоре он написал основную часть своих воспоминаний. Как сложилась его жизнь после Второй мировой — неизвестно. Через два года испанцы покинули Восточный фронт — после совершенно бесславной для них войны.