Опираюсь на сколоченную бывалым туристом скамью и поднимаюсь на выступ стены оборонительного форта. Как же красивы просторы Приморской акватории на заре! Но небеса больше не зовут, а ласкающий ветер стал поднимать осевшую в глубине души печаль и глухую пустоту. Впереди стометровыми шагами передвигается бесконечность. Бегу за ней, но не поспеваю, и остаюсь наедине с сухой осокой и полевой растительностью, остепенившейся близ бруствера крепостного сооружения.
Такой же серой зимой полтора века назад император присвоил Владивостоку статус Главного порта Восточного океана.
Обтесывающий стволы деревьев порыв воздуха раздается выстрелами и боевым маршем.
Когда страна Восходящего солнца явилась сильным противником, береговой фронт стал активно укрепляться. В несколько этапов выросли на острове оборонительные сооружения, перекрестным огнем нацеленные уничтожать вражеский десант. Возведение мощнейшей крепости вкруг города-порта решило судьбу страны. Голову держали в холоде расчетливости, а ноги, как велено- в тепле.
Под ногами зернистый цемент чередуется с глинистыми участками. Форт №11, запирающий долину бухты Холуай, так и не был достроен. Правый барбет для скорострельных пушек остался на чертежах, а заложенный под казарму с кофром котлован порос травой и кустарником. Когда идешь по отлитой стене крепости, чувствуешь тихую благодарность за возможность воевать внутри себя, а не с хищным напором противника.
До спуска на тропу оставалось немного.
Плыву вместе с шелестом трав и колосьев в низину, что выведет меня к ледяному мысу. Толстая подошва зимней обуви уткнулась в медную солдатскую бляху.
Мерзлая сухая земля легко сошла с металлической пластинки. Я провела большим пальцем по потертому ботаническому узору в попытках угадать принадлежность артефакта к определенной эпохе: обрамленное декоративными элементами плоское место посередине пластинки скрыло свою историю. Ни вексельной буквы Н, ни заглавной А, ни имперского герба. Только пустота. Повеяло отжившим порохом и углем.
По дну укрепленного рва, где давно правила природа, медленно шел седой от счета дней силуэт. Распахнутое, посеревшее от солнца пальто скрывало синюю тужурку с нашитыми пуговицами. Под гнетом дней они потеряли свой блеск, но изображенные на них серебристые якоря ясно читались. Странник бережно нес фуражку с граненой кокардой, прижимая ее к усталой груди. Вздохнув и посмотрев на небо, силуэт исчез.
***
Главным врачом Брянской психиатрической лечебницы, имевшим дело беседовать с защитниками имперского строя, была поставлена шизофрения с признаками мании величия. Не знал Петр, что готовность жертвовать жизнью от лица народа теперь равна душевной болезни. Морской институт научил его брать на пробу пульс крейсеров и слышать дыхание шторма, но, освоив анатомию флотилии, он так и не постиг человека. Экзамен прошлого он провалил. Болью раздавалось оно в левом плече, по узкой линии стропы оружейного ремня.
Мальчиком десяти лет он лишился матери, и роль опекуна взял на себя дядя моряк, заслуженный адмирал. С тех пор он и учился не пасовать перед трудностями.
И вот пришло время пересдачи. Мятежные дела утряслись и были забыты, а Петр вернулся во Флот.
Поздней осенью 1905 года он взошел на борт военного крейсера предводителем восставших матросов. Мятеж был мгновенно подавлен, а позже узнали о горькой судьбе его.
«…Здравствуйте как можно дольше, мои родные и друзья! А мне-конец! Товарищ мой отбудет четыре года каторги за черноморские прегрешения и потом, быть может, увидит солнечный свет свободы. А я полягу от своей же, русской пули. Командование сообщило приговор военно-морского суда, расплаты ждать недолго…»
Весна 1906 отцвела пулеметной очередью. Ее эхо раздалось и в далеком городе-порте.
***
Сухой мятлик сбрасывал метелки соцветий, и в тканом полотне поля преобладали лысые кочки и сгустки дерновины, сшитые воедино корнями колосьев. Весь полевой ансамбль был просолен прибрежным воздухом. Я успешно пересекла границу лесного царства вместе с мышью-полевкой, держащей путь к заброшенной на зиму охранной будке.
Промаршировала к берегу; рыжая точка меж обкатанных камней приобрела очертания: одинокий буй недавно вынесло на сушу. Его бока белели от крошечных известковых раковин морских желудей. Поголовье оседлых моллюсков впервые столкнулось с безводной жизнью. Холодное море не готовило покорных штилю и шторму обитателей к такой жизни.
И казались мне в далеке шлюпки повстанцев прошлого, желающие после долгих скитаний припасть к родному плечу. Старый лис, старожила мыса, наблюдавший за мной с самого начала пути, многое видал. Он встречал сотни каютных пассажиров, крестьянских переселенцев, провожал множество кораблей белой эскадры и знал поименно матросов Добровольного флота. Щенком ходил он по тропе, на месте которой сейчас Светланская, и созерцал, как молочный туман задерживался густым смешанным лесом, обступавшим город с четырех сторон. Способность людей в одночасье разрушать то, что они искренне любили, заставляло его лисье сердце биться гулко, барабаном отдавая в кончик хвоста.