Люди сейчас сильно изменились. Даже грустно смотреть на тех, кто тонет в интернете, выплёскивает там негатив, забывает о реальной жизни и не знает сложностей сильнее, чем тарелку в раковине вымыть.
Оно и понятно: хорошее время рождает слабых людей. А знаете, как раньше было? Сейчас расскажу.
Моя прабабушка — человек уникальный сама по себе. Когда фашисты на нас напали, бабушка жила на границе с Украиной. Наша область полностью попала под оккупацию, не успев толком побороться: Россия тогда к такому кошмару не была полностью готова.
Немцы попадались разные. Кое-какие честно говорили: нас, мол, сюда прислали под конвоем, а убивать и умирать мы не хотим — у нас и семьи есть, там, дома. Некоторые, наоборот, зверствовали: грабили дома, забирали последнюю еду, избивали каждого несогласного. Деревню неподалёку полностью сожгли, вместе со стариками и детьми — там никого больше и не было: мужчины ушли на фронт, как и некоторые женщины.
Про ту деревню даже говорить больно... До сих пор на её месте нет ничего, кроме одинокого памятника с именами сожжённых людей.
Фашисты сожгли 22 человека заживо, превратили в пепел 38 домов.
В нашем селе тогда работали шахты. Шахты были большие, приличные — там добывалась фосфоритная руда, почти все жители там и работали. Как-то фашисты собрали всех над самой большой шахтой и расстреляли: безжизненные тела детей, женщин, мужчин упали в шахту, да так там и остались...
Так а что с прабабушкой? Тогда ей было лет 12, маленькая совсем. Семья была большая и голодная: восемь детей — и все младшие. Мамка еле справлялась: работала на том же заводе, денег никаких не получала, спасало хозяйство и огромный огород в поле. Все так жили.
Весной посадили картошку в огороде, выкопать осенью не успели — оккупация началась. К зиме стало совсем туго: еды почти не было, братики и сестрички прабабушки были похожи на скелетов, вечно голодные, грустные, с большими небесными глазами. Прабабушка решилась: надо пойти в поле и картошки накопать хоть как-то. Мамку пускать нельзя: если убьют — деваться некуда, пропадут. А вот Маня не пропадёт — юркая была, маленькая.
Пошла к полю. Перелесками бежала, чтобы фашисты не засекли — жизни бы точно не дали. До поля еле дошла, искать свой огород не пришлось — он на самом краю был. Лопаты с собой не было, пришлось мёрзлую землю руками и палкой раскапывать, чтобы хоть немножко картошки найти.
Слышит Маня, голоса незнакомые. Сразу ясно — фашисты. Она присела как можно ниже, утихла, палку бросила и молчит, авось не заметят. И правда не заметили, свернули на полпути. Маня продолжила копать. Накопала совсем немного — может, картофелин 20 от силы, руки совсем околели, а палка почти не помогала. Пора уходить.
Голоса фашистов ещё слышны, значит, рядом где-то. Маня побежала по дороге, думала, может, не увидят. Увидели. Увидели и заорали что-то на своём, на вражьем. Там и выстрелы раздались. Маня бежала, Маня торопилась, Маня знала: умирать нельзя. Маленькие без картошки точно не выживут.
Пока бежала, ноги с руками аж жгло — валенки по пути сбросила, чтобы полегче бежалось, а варежек и в помине не было. Всё ж успела, добежала до дома. Смотрит, а нога-то в крови — прострелили, гады. Да ещё и как — в самую глубь пуля прошла. Мамка заверещала: ну понятное дело, родная дочка, да ещё и такая смелая...
Отправились к сельскому врачу. Делать было нечего — надо было пулю доставать. Кое-как достали, благо стоматологические щипцы нашлись. Нога кровила, сильно кровила, обезболивающего, конечно, не было, но Маня терпела: а кто, если не она?
Выжила девочка, и картошку принесла даже. И валенки ей нашлись новые — соседка отдала. До старости, до 89 лет дожила, а нога всю жизнь болела. Видимо, повредили что-то. Но это и неважно. Главное, что жива осталась.