Страницы журнала "Русскiй паломникъ"
Из воспоминаний княгини Наталии Урусовой
5
Один раз я стояла на базаре в ожидании предложения на работу, как обычно босиком из-за отсутствия обуви. Рядом со мной стояла молодая дама и держала на руке платье для продажи. Время шло, никто мне не дал работы, а она стала плакать. Я спросила, отчего и о чем она так плачет. — «У меня муж, бывший офицер, и трехлетний ребенок умирают с голода, я вынесла свое последнее платье и не продала. Что мне делать? Как вернусь домой с пустыми руками?» И разрыдалась! Я ничем не могу помочь, у меня ничего нет у самой, и все же говорю ей: «Дайте мне ваш адрес, я ничего не имею, но подумаю, что сделать». Она в слезах пошла к себе, а я пошла и думаю: «Ведь вот, что я сделала, я дала ей какую-то надежду и ведь без основания. Ну вот что, первому, кто мне встретится, хорошо одетому и по виду не нуждающемуся, я отдам этот адрес и попрошу помочь». Мне нужно было проходить церковным двором. Я вхожу с одной стороны, а с другой входить дама в трауре. На ней элегантный английский костюм, и весь вид ее мне показался подходящим для моей просьбы. Когда мы поравнялись, я извинилась и говорю: «По вашему одеянию и виду я решаюсь дать вам этот адрес с просьбой помочь». Я рассказала ей о нужде и слезах той молодой дамы. Она говорить: «Конечно, я с радостью немедленно помогу и сделаю, что возможно, но вы не можете ли мне помочь в одном деле?» Я говорю: «В чем же я и кому могу помочь?» — «Не знаете ли вы, где мне найти одну даму (и называет мою фамилию), я по всему городу ее ищу и никто не может мне указать, где живет в страшной нужде с пятью детьми». Я ничего не нашлась, что ответить, но очень смутилась. «А я не с вами говорю? Когда я только издалека вас увидела, то сразу поняла, что это вы!» Я ответила: «Да, это моя фамилия». Она очень обрадовалась и взяла мой адрес. Вечером подъехала тележка и какой-то молодой рабочий привез от нее целую массу разных продуктов. Тут были и белые хлебы, и постное масло и крупы разные, картофель и даже сахар.
В приложенной записке она просила меня придти к ней. О радости детей и моей говорить нечего. Тут только дети сознались мне, что не хотели меня огорчить и что помимо картофельных очисток они ходили в мое отсутствие по чужим помойкам и выбирали корки от дынь и арбузов, и ели их. Фамилия доброй дамы — Шнейдер В. П., муж ее — профессор биологии. В течение двух месяцев она снабжала нас всем необходимым, а я шила ей и ее мужу белье, чинила и старалась отблагодарить как могла работой. Они уехали в Москву, а я с детьми в г. Дербент где муж устроился на работу и предлагал нам приехать к нему. Я радовалась тому, что продвинемся много дальше к югу Кавказа, где совсем другой климат. Снег дольше одного дня не держится, морозы редки, в январе погода большею частью такая, как у нас в конце марта в Ярославле. Не придется так хлопотать о топливе да и, по слухам, о голоде в то время там мало было слышно; он пришел через год и туда; там на базарах тоже стали продавать сомнительные люди сомнительные тонкие пирожки из картофеля начиненные мясом, как упорно говорили, человечьим. Это весьма возможно, т. к. в местах абсолютного голода люди часто пропадали бесследно не только через ГПУ, и часто люди ели своих умиравших тоже от голода близких. Были очевидцы того, как матери ели своих детей. История когда-нибудь раскроет эти ужасы и подтвердит факты, а сейчас еще слишком у всех велик страх, даже спасшихся за границу, чтоб решиться это опубликовать.
Муж мой устроился на обеспеченное место по восстановлению разоренной школы плодоводства и огородничества. Я везде и всюду наслаждалась природой. Подъезжая к Дербенту, была в восхищении: город на самом берегу сине-зеленого, всегда волнующегося Каспийского моря, он поднимается отлого и мало заметно в гору, покрытую виноградниками. На вершине ее — старинные живописные развалины большой крепости времен Тамерлана. От нее на некотором расстоянии Персидский квартал собственно персидских татар, а ниже, опять на некотором расстоянии, еврейский. Тамошние евреи обижаются, если их называют евреями, а не жидами, как было в ветхозаветные времена. Внизу у моря население разнообразное, смешанное, много русских, большею частью поселившихся там уже после революции. Погода была теплая, как летом. Квартира, в которую мы приехали, была совсем обособленная. Так было хорошо. Небольшой домик бывшего владельца школы был окружен гранатовыми кустами, которые поразили меня не только красотой, но и тем, что увешанные уже совсем спелыми гранатами, они одновременно покрыты бутонами и красивыми красными, словно из воска вылитыми, плотными цветами. Я не знала, что такое в природе бывает. Мне объяснили, что это исключительное свойство только гранатов; они весь год дают плоды и одновременно цветут. Аромата никакого. Инжир, по-нашему винная ягода, миндаль, грецкий орех и тутовое дерево (шелковица) составляли красоту и богатство сада. На небольшом расстоянии — вспаханная кое-как земля с засохшими виноградными лозами. Плоды рук большевистских орд, уничтожавших и приводивших в негодность частновладельческие имения, каковым была до революции школа плодоводства и огородничества. Владелец был русский. Еврейские виноградники были в 23‑м году еще в руках собственников. Мы как в рай земной попали. Младшая дочь, из двух старших моих, которой шел семнадцатый год, поступила на службу в железнодорожное управление. Старшая, познакомившись еще в 22‑м году с одним бывшим офицером Деникинской армии, не смогшим уехать из России и чудом уцелевшим, стала его невестой.
Недолго продолжалось наше счастье. Всего через месяц муж мой ушел с работы. У него не было терпенья оставаться подолгу на одном месте, и он искал чего-то нового. Нового не нашел, т. к. получить в то время дворянину службу было крайне трудно, и с квартиры пришлось съехать. Опять поиски, опять трудности существования. Нашли помещение на земляном полу в саманном домике, закоптелое и все внутри в паутине. Все лучшее в городе занято. Вечером того же дня, когда мы чистили и устраивались, случилась опять страшная беда с моей бедной, чудесной во всех отношениях Ирочкой. Она, всегда сдержанная и терпеливая, закричала не своим голосом. Я стояла рядом, она отмахивается головой от чего-то с ужасным криком. Ее укусил скорпион и впился в шею. Я не подозревала, что они там водятся. Он упал на землю. Прибежали три сестры, пожилые хозяйки, засуетились, принесли пузырек с каким-то маслом, влили в оставленные скорпионом от укуса дырочки, миллиметра по два, да пожалуй и больше, шириной, и этим же маслом смочив вату, привязали к больному месту на задней части шеи под волосами. Это оказался настой из скорпионов же, единственное средство, могущее спасти от смерти после их укусов. Боль стала утихать, и милостью Божьей воспаления не появилось, моя дорогая скоро поправилась. Вся прелесть природы для меня исчезла. Скорбь и Божье милосердие в эти годы были со мной и с детьми тогда везде и всюду. Святитель Николай был с нами. Пишу , т. к. это было видимое глазами и осязаемое руками Его Милосердие. Теперь, утратив всех детей до одного, я Милосердие Его понимаю и надеюсь на Него. Всех нас для будущей жизни вечной Он призывает скорбями и печалями (и меня, и, может быть, еще живого кого-нибудь из детей). В этой комнатке мы не остались жить, несмотря на увещания очень приветливых трех хозяек, убеждавших нас что укусы скорпионов не есть обычное явление, а редкие и исключительные несчастные случаи.
Петя, не имевший, как я писала, права учиться в каком-либо техническом или ремесленном училище, не говоря уже о высшем, по окончании семилетки (как назывались эти школы), не дающие никакого образования, выразил желание практически пройти начальную техническую науку, и принят был в железнодорожное депо учеником-подмастерьем. Не раз вспоминалось выражение Толстого «крутые горки». Да, этот мальчик с пороком сердца и расположением к повторению суставного ревматизма пережил поистине «крутые горки». Всегда тихий, кроткий, терпеливый, он нес великий крест не по годам твердо и мужественно, поставив себе целью образование, чтоб по возможности скорей встать на ноги и быть мне помощником. На предложение вступить в комсомол он отказался. Это было можно, но отказавшиеся брались на заметку ГПУ и не могли быть уверены в будущей судьбе своей земной жизни при большевиках. Все верилось тогда, что не выдержит народ Божьего наказания за отступление от Него, обратится с покаянием, и придет конец всем мукам, но большинство русского народа равнодушно смотрело на уничтожение, на муки всех лучших людей, остававшихся верными Богу и не поклонившихся зверю. Первый год был для Пети ужасен. Коммунисты-машинисты издевались, посылали не раз в день за водкой. И не было той самой трудной работы, которую не возлагали бы на него, когда никто не хотел ее исполнить. Вот примеры тому. Бесснежной зимой, в мороз, при буре с моря падал не снег, а замерзающий в ледышки дождь грушевидной формы. К берегу прибивало замерзших диких уток, с телеграфных проводов падали воробушки. Депо находилось на самом берегу моря. В тендере, полном водой, показалась течь, нужно было найти пробоину. Приказ коммуниста, начальника депо: «Полезай в воду и найди пробоину». Все комсомольцы отказались бы, а ему нельзя, просто расстреляли бы за неповиновение властям. Как был в сапогах и кожаной рабочей куртке, больше часу мой мальчик простоял по плечи в ледяной воде, пока отыскал пробоину. Пришел домой весь во льду, долго нельзя было снять сапог. Я думала, что потеряю его теперь, так невозможным казалось, чтоб он не заболел. Но у Бога все возможно. Другой раз нужно было заклепать низ у паровоза, стоящего для починки над канавой, куда стекал мазут, и тоже в морозный день, лежа на спине, в мазуте, он должен был исполнить эту ужасную работу, которую иначе, как лежа, нельзя было сделать. На следующий год отношение к нему стало немного лучше, и эти бесчеловечные души признали в нем тихого, доброго товарища, всегда готового помочь всем и каждому. Да, много радости материнской о детях, но переживания их страданий невыносимы. Как легко было бы, если б все их мучения можно было бы взять на себя. После укушения Ирочки скорпионом нам дали квартиру в две комнаты от железнодорожного управления, ввиду службы Пети в депо. Муж поступил на работу по лесничеству за двадцать верст от Дербента. Зарабатывал Петя деньгами крайне мало, но зато мы получали хлеб и кое-какие продукты, зарабатывал муж и уделял и нам понемногу. Жить крайне скромно, но было можно. Так как мы приехали в самом конце сентября, сбор поздних сортов винограда еще не был закончен, и виноделы-евреи без отказа принимали на поденную работу, платя по ведру любого сорта винограда. Конечно, и я, и дети ходили, но мы запоздали, и через несколько дней сбор был окончен. Там евреи все занимались виноделием и, как я писала, в то время были еще хозяевами своих садов. Вино делалось самым примитивным, вероятно, еще ветхозаветным способом. В громадном чану, сажени в полторы в диаметре, стояло три-четыре человека с засученными выше колен брюками. Они босыми ногами давили виноград, сок вытекал через кран. Вино прекрасное, но я всегда старалась не вспоминать этих босых ног. Любили мы также ходить собирать колосья пшеницы на сжатых полях в горы, с которых открывался чудесный вид на море. И тут природа была отравлена: такого количества блох, возможно, от близости грязного персидского квартала, я себе не могла представить. Они буквально тысячами нападали и особенно облепляли босые ноги. Муж мой жил около маленькой станции посреди леса. Я очень интересовалась необычной для севера Кавказа растительностью. Первый раз воочию увидела, что такое лианы и как они опутывают лес. Один раз видела небольшую змею, висевшую головой вниз, держась хвостом за сучек дерева на большой высоте. Что мне нравилось, так это масса чудесных шампиньонов, попадались и белые грибы. Я часто ездила туда и рано утром, почти у самой станции собирала их, сушила на зиму. Большинство колоссальных деревьев —дубы, и мы собирали желуди на кофе. Поглубже в лесу, где больше открытых местах, росла дикая айва. В то время я не работала и могла отдохнуть, хотя голод уже надвигался. Как-то пошла посмотреть еврейский квартал. Моя заветная мечта была попасть хоть когда-нибудь в жизни в Иерусалим. Помимо духовного стремления к Гробу Господню и Святыням Палестины, меня интересовали ветхозаветные постройки городов, улиц и вся природа, о которой я много читала и видела на картинах. Даже после свадьбы меня не интересовала обычная поездка в Париж или Италию, я очень просила мужа согласиться на поездку в Иерусалим, но он не разделял моих мнений, считая их пустой выдумкой. Еще только подходя, я обрадовалась: мне показалось это селение уголком Иерусалима. Я хотела пройти осмотреть подробно внутренние дворики и помещения, ознакомиться хоть поверхностно с бытовой жизнью тамошних евреев, как вдруг при первых же шагах на меня буквально набросились две старые еврейки, выскочившие из домов, и начали тянуть одна к себе, другая к себе, быстро говоря что-то на своем языке. Я, конечно, ничего не понимала и никак не могла догадаться, в чем дело и что им от меня нужно. Кое-как отбилась от вцепившихся в меня рук и быстро пошла домой, сопровождаемая недружелюбными криками.
Оказалось, что была суббота и они не имели права зажечь огонь. В печи все приготовлено, заправлена еда, сложены дрова, подложены щепки, рядом лежат спички, но поджечь имеет право только христианин, но не еврей. Вероятно, магометанам тоже не давали поджигать, т. к. их там всегда проходило много, но их не зазывали. Мне сказали, что я нанесла большую обиду этим двум старым еврейкам.
Продолжение следует.