"Старость -это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность." (фраза приписывается Фаине Раневской.
Ну сколько мне было в тот далёкий, безмятежный день летних каникул? Лет семь, наверное. Но в школу ещё не пошла — меня восьмилетней отдали. Мы, ребятня одного двора, сидели на скамейке и болтали по принципу: «А у нас в квартире газ. А у вас?» Лида, толстощёкая, румяная девочка, хвастливо сказала:
«А мы скоро станем богатыми. Мне купят пианино и лисапед «Школьник».
Вот так новость! Пианино ладно, а на велопед тут же образовалась "очередь" из желающих прокатиться на Лидкином велосипеде. Уж потом сообразили спросить:
"А откуда возьмётся богатство?"
"Бабку из деревни к себе заберём, а её избу продадим," - пояснила Лида.
«Значит, теперь ещё растолстеешь на бабушкиных пирожках», — поддразнил девчонку конопатый Валерик.
«Мама ей кухню не доверит. И вообще, бабка к нам не жить, а доживать приедет. Ей лет сто, наверное», — откликнулась Лида и добавила: «А тебе, холера конопатая, я даже подойти к велосипеду не дам!»
Я спросила: "А как твою бабушку звать?"
«А-а-а, не помню. Как-то смешно, по-деревенски. Она тёмная и неграмотная. С ней и разговаривать-то не о чем», — в голосе Лидки прозвучало презрение.
Я, мерившая бабушек по своей Катерине Даниловне, даже пожалела Лиду - приедет какая-то неинтересная бабка, которую даже к кухне нельзя подпускать - натворит "делов" - не разгребёшь. Наверное, такая же, как у Наташи из второго подъезда, выбегавшая на улицу в длинной, ночной рубашке и показывающая нам язык. Она почти всё время в психушке жила.
Лидина бабушка оказалась даже младше моей и вполне приличного вида. Только тихая очень и глаза растерянные. Она целыми днями сидела во дворе с каким-то вязанием, перекатывая во рту кусочек ванильного сухарика из кармана.
«У вас что — супа нет, Лукерья Семеновна? Вредно на сухомятке. Или невестка замок на холодильник повесила?» — ехидничала Юлия Петровна — «бабуся» Людки-Верблюдки.
«Всё есть. И супец, и картоха с мясом. Стесняюся брать без невестки. Вот уж с работы придёт... Зови-ка меня бабой Лушей, оно мне привычнее», — отвечала старушка.
«А-а-а, не знаете, как с газовой плитой обращаться, к печке привыкли. Так внучку свою попросите. Она ведь второклассница, хоть попу уже на пятый класс наела», — не отставала противная Юлия Петровна.
Сморщенное личико бабы Луши вдруг загорелось пожаром. Потрясая кулачком, горой встала за внучку: «Какое тебе дело до её попы? Свою-то, лягушонку, видать, не кормишь совсем — мослы выпирают!»
И даже удивительно, что баба Луша такая приметливая оказалась: Людка-верблюдка была большеротой и очень худой. Как вспыхнула, так и успокоилась бабушка Луша, произнеся странную фразу: «Потерпеть надо. В людях живу».
«Не у сына», а вот именно — «в людях». Читайте историю, пожалуйста.
Доподлинно известно, что Лукерья Семёновна, родившись в деревне, почти безвыездно дожила в ней до семидесяти восьми лет. Какого-то особенного счастья не выпало ей: до двадцати лет работала на хозяйстве, ходила на подёнку к богатому мельнику. Потом её выдали замуж, не особо интересуясь согласием.
Рожала. Кое-кого из детей уносила инфекция. Снова рожала. Всё мальчишек. Много и тяжело работала. Потом мужа и старших сыновей на войну проводила, а назад встречать не пришлось. При ней остался только младшенький — Георгий, родившийся перед войной. Ради него Лукерья Семёновна жилы рвала, чтоб вывести в люди.
Сама неграмотная, мечтала, чтоб Жора стал «инженером», а лучше — директором. А уж она поможет, чем может. Отслужив в армии, Георгий поступил в городе в институт на вечерний и работал токарем на заводе. Туда-сюда — диплом защитил, женился, стал отцом той самой толстощёкой Лиды.
Перешёл в мастера, а потом его в заводоуправление пригласили — каким-то важным начальником. Точнее не скажу, но не директором. Жена Нюта была Георгию в пару — яркая блондинка (спасибо, «Супра!») с манящей фигурой. Нюта работала супер парикмахером салона Дома быта. Рядовые клиенты к ней попадали редко — почти все часы рабочего времени Нюта отдавала выгодным.
Прежде всего продавцам еды, мебели и одежды. Так что слово «дефицит» в семействе не знали. Жили не богачами, но сыто и хорошо, уже имея трёхкомнатную квартиру, обставленную получше, чем у соседей. Но возможности дразнят желания. Георгий Петрович записался в льготную очередь на автомобиль. Льготную — потому что для начальства.
И вот просигналили — месяца через три можно получить «Москвич», а если не устраивает — ещё год подождать придётся. Народ тогда был не избалованный, и «москвичонка» вполне за машину считал. Сколько-то денег было накоплено, но и не хватало прилично. К тому же считалось правильным ставить авто в гараж, а не во дворе, как сейчас.
Впрочем, что я болтаю — автомобиль любой марки был роскошью в советское время. А вот гаражи имели многие, даже «безлошадные». Так что к цене автомобиля Георгию Петровичу требовалось добавить стоимость гаража. Он готовый взять хотел, чтоб рук не марать. Некоторую сумму по знакомым можно было набрать, а остальное?
У Георгия Петровича оставался в приятелях бывший односельчанин. Они и в институте вместе учились. Вот он по малой родине ностальгировал и был не против прикупить дом — доступная по расстоянию дача, и с роднёй чаще видеться можно. И это оказалось подсказкой будущему автолюбителю. Говорил горячо жене:
"Сразу двух зайцев схвачу за уши. Отделаюсь от вины перед матерью, что редко бываю, и на всё хватит. Ещё останется на пианино для Лидочки. Будет с частной преподавательницей заниматься, если в музыкалке считают, что у неё способностей нет."
"Я ещё велосипед хочу, сколько уже обещаете", — выдвинула пожелание Лида.
"И "лисапед" купим — «Школьник». Лишь бы твоя бабушка согласилась", — пообещал Георгий Петрович.
«Твоя» было преувеличением. Лида раз пять бывала в деревне — туда и обратно с отцом. Невестка к свекрови не ездила — не любила сельскую местность. Но теперь всем троим показалось, что продажа избы бабы Луши для неё же станет спасением. Что хорошо — даже покупателя искать не придётся — есть готовый, тот однокашник бывший.
Не за один приезд сына, но и на эту жертву пошла Лукерья Семёновна. Кур забили, урожай собрали, деньги за избу получили. Забрали бабульку с манатками и кошкой. Против неё даже невестка не возражала. Дымчатая трёхцветка, наверное, была в своём роду карлицей — дойдя до роста чуть больше кисы-подростка, замерла и больше не росла.
За янтарные глаза хозяйка назвала её Лучезарная. В повседневке — Луча. Котят она приносила только раз в год, не больше двух. Котят от «счастливой кошки» разбирали охотно, хотя свою мать они напоминали только глазами. Лукерья Семёновна мечтала дождаться приплода — копии Лучезарной. Пока безрезультатно.
И вот этим двум — старушке и кошке — пришлось привыкать к новому и даже «дикому» для себя. Например, Луче — к лотку, отсутствию свободы, печки и мышей. А бабе Луше — к унитазу, который следовало смывать, к ванной, за которой нужно «следить», если не хочешь потопа. Естественные для городских удобства её не радовали, а напрягали.
Как и квартира, казавшаяся бабе Луше слишком «нарядной». В первый же день, оставшись одна, она сняла со столов скатерти и убрала в шкаф. Подняла на подоконник длинные бархатные шторы в зале, «чтоб не возились по полу». Скатала и отволокла в кладовку палас — такую красоту и на пол, на каждый день.
Может, и ещё что, но и этого хватило, чтобы внучка залилась хохотом, а сын и невестка замерли в ступоре. Вот тогда и прозвучало:
"Вы, наконец, к нормальным людям жить приехали, Лукерья Семёновна. Привыкайте, пожалуйста. Что за тяга к убогости?"
Так, конечно, невестка сказала. Баба Луша по-своему поняла, переводя кошке: «Теперь в людях, Луча, живём. Надо терпеть». Но «дурила и оступалась» на каждом шагу. Например, сумев пожарить картошку с сальцом (внучка включала и выключала газ) и, поставила сковородку на стол, как только сын и невестка вернулись с работы.
Здесь уже стояла миска с маринованными огурчиками, для каждого ложка лежала, и был хлеб нарезан основательно толсто. Невестка, переглянувшись с супругом, исправила деревенские привычки свекрови: каждому по тарелке и вилке, каждый кусок хлеба уменьшила. И наставительное слово сказала.
"Мы же не лапотники из старинки, Лукерья Семёновна. Вы бы ещё деревянными ложками разжились! Тарелка для каждого, вилки для второго — это норма. А картошка с салом — зло для печени и талии. Для себя, если хотите, готовьте, конечно, но прежде со мной согласовывайте. Вот эти огурчики я для рассольника и оливье оставляла."
Лукерья Семёновна, чтоб лишнего не натворить, стала меньше дома бывать, когда «хозяева» на работе. Брала для вида вязание, сухарь в карман и сидела на скамье во дворе — одна или с другими пенсионерками. И всё равно никак не могла угодить. Вдруг сын, Жорик любимый, выговаривал:
"Мама, я тобой недоволен. Ты опять оставляешь стаканчик с «зубами» на полочке в ванной. Это неприятно. За тобой закреплён шкафчик для стакана с зубным протезом, расчёски, таблеток — будь добра пользоваться. И пора привыкнуть смывать за собой".
Лукерья Семёновна, обычно слегка сгорбленная, в струнку вытягивалась: "Думала: накоплю, потом смою. И забыла. И стакан тоже. Я, Жорик, постараюсь..."
Внучка смеялась над бабкиной глупостью, невестка молча закатывала глаза, а сын великодушно разрешал: "Ладно, мама. Иди к себе." О, "к себе" - это отдельная тема. Когда изба оформлялась для продажи, в семье задумались: а где ж старушку-то разместить? Три комнаты. Но одна - Лидочкина. Здесь она учит уроки, секретничает с подружками. Ей нужна комната.
Вторая — спальня супругов, оформленная очень продуманно. Например, шторы и покрывало исполнены на заказ из одной ткани и в тон обоев. По ночам сюда заглядывал Амур — бог любви и желания. И вот сюда — бабу Лушу?! Ну это же нонсенс! Супруга Георгия догадалась отодвинуть корпусную мебель от стены.
В образовавшийся «коридорчик» впихнули узенькую софу, между прочим, купленную по блату!
Добрый сын усомнился: "Ты не находишь, Нюта, что тесновато? Надо бы хоть для тумбочки место оставить, чтоб мама могла нормально с постели вставать".
Но Нюта возразила, что тогда от зала совсем ничего не останется. А за шкафом только место для сна. А днём в распоряжении Лукерьи Семёновны будет вся комната. И вот теперь это «место для сна» стало называться «к себе». Попасть на него можно было, только преодолев подлокотник. Баба Луша справлялась, не жалуясь. Ну а как — Бог терпел и нам велел.
Очень стараясь быть не особенно в тягость, она даже любимую Лучу позволяла внучке на ночь забрать. Кошечка подчинялась, но посреди ночи тайно перебиралась к хозяйке. Баба Луша, беззвучно смеясь, кормила её квадратиками колбасы, припрятанными в кулёчке. Сто грамм, специально для Лучезарной, в магазине брала на свою пенсию.
И всё-таки нельзя сказать, что Лукерью Семёновну гнобили. Никто не повышал голоса, пенсию не отбирали, к столу звали. Лида перестала называть её бабкой, остановившись на обращении «баба Луша». И только одно негласное требование витало над ней: как можно меньше для всех ощущаться.
Время шло. Уже купили гараж и машину «Москвич». Муж и жена права получили. За летом наступила осень. Пережили зиму. В апреле Луча, свыкшаяся с тем, что теперь она домоседка, начала беспокоиться.
"Кота ей надо. Вот потеплеет, выйду на посиделки во двор и пошукаю, у кого есть посимпатичней. Сладится — Луча двух котят принесёт, как каждый год. Я всё жду, когда с ней схожий выпадет. Кошка уж не так молода, хочу, чтоб продолженье осталось", — делилась с внучкой Лукерья Семёновна.
И если Лида перспективе появления котят очень обрадовалась, её мать покой потеряла. К самой Луче она относилась благосклонно, но преумножения никак не желала. В те времена ветеринары были не в такой «моде», как сегодня, и понятия «кастрация», «стерилизация» широко не звучали. Но всё возможно, и Нюта, узнав адрес ветеринарной клиники, записала Лучу на операцию.
Никого не поставив в известность, отвезла её, спрятав в сумку, когда свекровь ушла во двор, хлопотать о кавалере для Лучи. Пара часов и кошка не прежней вернулась домой, а по виду - едва живая. Лида впала в истерику, а баба Луша окаменела, узнав причину состояния кошечки. На вид сама покорность судьбе, она имела внутри вулканчик, способный ненадолго вспыхнуть от "капли керосина," а тут целое ведро плесканули!
Прошло несколько дней. Луча оклемалась. И вроде бы можно было жить, как раньше, но не тут-то было. Обычно на роли отвечающей и слушающей Лукерья Семёновна вызвала сына на кухню для серьёзного разговора. Пожав плечами, сменил кресло на табурет.
"Ну, мать, что у тебя? Только про кошку не начинай. Её жизни на твой век хватит, а нам кошатник не нужен".
"Про Лучезарную что уж теперь говорить. Искалечили кошку мою — не поправить. Но вот моё слово — к лету вертайте нас с нею в деревню", — отчеканила баба Луша.
Сын усмехнулся: "Как это — вертайте? Изба продана, назад не отдадут. По землице соскучилась, так я могу поливной огородик взять. Мы с Нютой не охотники, а ты занимайся всё лето. Лида, может, приохотится ездить. Девчонке не мешало б схуднуть..."
Мать стукнув кулачком об стол, прервала его речь для своей:
"Не глупа, понимаю, что в своей избе мне не жить. Другую али угол с отдельным входом, но найди для меня. Сходи к председателю колхоза, у меня есть медаль за труды, напомни. Скажи: мать в городе загибается и хочет назад. Ежели не исполнишь, в твоё управление схожу, к директору и всё обскажу!"
"Например, что, мама?" - Георгий Петрович ещё не осознавал серьёзность своего положения.
"Лишил родной избы, чтоб машину купить. Обещай райскую жизнь, а сам за шкаф спать положил. Терпите меня кое-как..." — старательно загибая артритные пальцы, Лукерья Семёновна набрала пунктов восемь.
Для директора пообещала больше набрать. И вышла, оставив сына с открытым ртом. Не поверив в такое коварство, он палец о палец не ударил, конечно. И получил «сюрприз» в виде матери на пороге своего кабинета. И как нашла, совершенно не зная города? Очень собой довольная, она пояснила:
"Люди подсказали. Не пугайся. Сегодня только твой кабинет посмотрю, тобой погоржусь, Жорик. В другой раз сразу выше пойду, а лучше — в партком!"
Георгий Петрович, наконец, понял, что это не шутки. На раз-два подмочит мать его репутацию. И не очистишься: машина куплена, а изба продана. Мать «за шкафом спит». А ведь просил жену не устраивать тесноты для неё! Чуть не месяц пытался сын погасить материнский бунт, но безуспешно. "Хлопочи о жилье в деревне!" — и всё.
Выручила подсказка насчёт обращения к председателю колхоза, в котором Лукерья Семёновна артрит заработала, доя на ферме коров. В советское время заслуги трудовых людей помнили, стариков уважали. Выделили Лукерье Семёновне однокомнатную квартиру в трёхэтажном доме для молодых специалистов и командированных.
Там и огородики были положены — получила три сотки. Мебель ей сын купил. Когда уезжала, внучка канючила, чтоб ей Лучу оставила, но баба Луша показала ей кукиш. Об этом нам Лида весело рассказала — бабушкин бунт ей понравился, поскольку пощекотал нервы родителям. Ведь это из-за них у Лучезарной не будет котят с янтарными глазками, а она очень рассчитывала.
Потом ездила к бабушке с отцом на машине. Старушка, уже к городским удобствам привыкшая, квартирой довольна была. О печи только жалела — негде кости погреть. Лукерья Семёновна дожила до девяноста лет, и никакого ухода ей не потребовалось. Как долго её радовала Лучезарная — неизвестно.
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина