Часть - 2: https://dzen.ru/a/Zf2JvSQryRI0Xt5K
11. Сократ и его коллеги, первые песни про Афган
Проходя службу в Афганистане, мы считались ограниченным контингентом, а не группой войск. Тем не менее, некоторые солдаты втихаря делали себе татуировки с буквами «ГСВА» (группа советских войск в Афганистане), обижаясь на слово «контингент». Помню, как эту аббревиатуру придумывал боец Славка по прозвищу Сява, а потом выколол её себе на фоне пейзажа с горами. Наколка красовалась на предплечье Сявы.
А вот один молодой лейтенант, Стас Кулешов, балующийся сочинением собственных песен, называл себя «афганским иностранцем». Например, в его песне, сочинённой в летний период обострения желудочных расстройств имелся такой куплет:
Я в палатку иду, меня гонят друзья,
Уходи, мол, подальше зас...нец.
А куда я пойду, в ДРА я служу,
Я афганский теперь иностранец.
Через 4 месяца службы в Афгане нам доставили обычные металлические кровати. Валяться на них после нар казалось блаженством. Но вот какой парадокс. Первые ночи на этих койках никто не мог уснуть. А на нарах, остававшихся в караульной палатке, спалось за милую душу.
Батальон был полностью укомплектован прапорщиками, а поначалу их было, помнится, не более двух человек. Это ведь сверхсрочники и за кордон, как нам объясняли, они ехали добровольно.
В нашей небольшой роте появилось четверо прапоров. Один из них Владимир Мошняга был назначен старшиной. Ещё трое – Анатолий Пьянков, Зыков и Владимир Дубянский стали командирами взводов.
Анатолий Пьянков, самый старший по возрасту в батальоне вскоре получил уважительное прозвище – Дед. Да и как было его не уважать, если это был опытный и внимательный к солдату человек. Он чаще других прапорщиков ходил в рейды, потому что на него полагались. А молодые прапора рвались на боевые действия, но их не всегда брали. Дед был опытный специалист-ремонтник. Мог быстро устранить неисправность у любой машины в боевой обстановке.
Дедушка наш увлекался сочинением безобидных эпиграмм на сослуживцев. О себе он написал так:
Куча лома и станков -
Это прапорщик Пьянков.
Я однажды помог Деду в его творчестве. Как-то вечером, сидя с солдатами в палатке и читая свои эпиграммы, Пьянков сказал:
- Про всех сочинил, а про Сократа не могу ничего срифмовать.
Сократ, так звали одного прапорщика в какой-то роте. Он прибыл из Ташкента и всех удивил своим древним именем. В Ташкенте Сократ работал на авиационном заводе, а в Афган завербоваться его заставила жена. За "длинным рублём" послала. Как ни странно, он сам о том и поведал приятелям.
Сократ - сугубо гражданский человек. Внешне очень похож на артиста В.Гафта. Командовать солдатами не любил. Человек, случайно попавший в армию.
Мог потрепаться с подчинёнными о том, о сём. Поэтому, узнав, что Дед не может сочинить про Сократа эпиграмму, я вспомнил сократовские привычки и экспромтом выдал:
Пи…л и демократ –
Это прапорщик Сократ!
В палатке наступила короткая пауза, после чего раздался дружный хохот. Дед тоже засмеялся, но мне показалось, что ему стало немного досадно оттого, что он не смог сочинить что-то подобное про Сократа. Но он ведь подходил к этому процессу более творчески и эпиграммы свои лепил без матюгов.
Когда Сократ съездил в Ташкент в отпуск, молодой прапор Зыков всё донимал сослуживца: «Жена-то хоть дала тебе?» Тот отмахивался, но однажды признался: «Два раза. По приезде и в последнюю ночь перед возвращением в Афган. И не приставай ко мне больше!»
Выдающейся личностью являлся старшина Мошняга. Он знал множество всяческих шуток-прибауток. Любимой его приговоркой было «аля франсе пи…дохен шварц». И чего только он не обозначал этой фразой.
А ещё Мошняга помнил множество матерных частушек и нередко исполнял их перед солдатами. Зайдёт, например, в роту в добром расположении духа и запоёт с порога:
Поезд к станции подходит,
На путях сидит медведь.
Помогите ради бога
На хрен валенок надеть.
Мошняга, конечно, выражался более конкретно.
Пел он и известную сейчас в обработке современной группы песню "Демобилизация".
Правда, когда старшину просили исполнить ту шуточную песенку, он сначала предупреждал:
- Но шоб, хлопцы, без насмешек!
Дело в том, что в песне звучало обидное "неформальное" название прапорщика.
Тем не менее, Мошняга исполнял и эти слова:
...Чтоб никто не продавался,
На куска не оставался -
Де-мо-би-ли-за-ци-я!
А пел хорошо и с удовольствием безо всякого аккомпанемента.
Слухом его Бог не обидел.
Уже после дембеля я узнал, что старшину тяжело ранили в Баграме, но жив курилка, и дай Бог ему всего. Мы его любили за непосредственный характер и весёлый нрав, хотя он при случае становился суровым, если того требовала обстановка.
Другие двое прапорщиков – Дубянский и Зыков.
Володя Дубянский, говорили, сын московского генерала, имеющий за спиной несколько курсов института, например, в караульном помещении однажды с серьёзным видом проводил нечто вроде теоретических занятий с личным составом, разъясняя термин «друзья-однополчане».
- Вы в курсе, что это значит? - спрашивал он.
- А чего тут непонятного? - сказал кто-то из бойцов. - Это мы и есть, кто вместе служит.
- Это с какой стороны посмотреть. Запомните: друзья-однополчане это те, кто может с женщиной только по одному разу. Понимаете?
А ещё от Дубянского в батальоне привилось выражение, которое при некоторой корректировке звучит как «топтать ту Люсю».
Он употреблял его так же часто как Мошняга своё знаменитое «аля франсе…» и приблизительно в тех же случаях.
Как-то я спросил Дубянского:
- Владимир, вот вы пошли в школу прапорщиков сразу после окончания срочной службы. Неужели домой не хотелось?
- А ты думаешь, нас кто-то спрашивал? Как и Зыкова. У меня незаконченное высшее, у Зыкова – техникум, вот нас командование и направило перед дембелем на курсы прапоров.
- А вы что, не соглашались?
- Ещё как! Ни на какие уговоры не шли. Тогда нам просто сказали: Родина зовёт, в вас нуждается, а потому ваше мнение больше никого не интересует.
Не знаю, так ли было на самом деле. Наверное, Дубянского и Зыкова всё-таки уговорили продолжить службу. Настойчиво, но уговорили. Но по ним обоим было заметно, что служили они без особой охоты. Однако с солдатами вели себя достойно.
Однажды на патруле я остановился с Владимиром Дубянским на КПП при въезде в Баграм.
Дубянский подошёл к старшине, стоящему рядом, попросил прикурить.
Они разговорились.
Через некоторое время прапорщик возвратился и рассказал, что познакомился с земляком-москвичом. Солдатом в звании старшины.
Дубянского заинтересовало, как он получил высшее для "срочника" звание.
- Эх, землячок. Лучше бы я обошёлся без него.
Я ведь командир роты.
- С какой стати... на срочной службе и такая должность?
- Исполняю обязанности. В роте ни одного живого офицера и прапорщика. Все убиты или ранены. И почти такая же ситуация по всей части.
Есть роты, где в строю по 16 бойцов.
Я не помню часть, что назвал солдат: то ли полк, то ли бригада.
- Представляешь, - говорил старшина. - У нас всего по несколько исправных БМП на подразделение.
Здесь жду парня, он мне должен пистолет вернуть. У меня же и ПМ, как у комроты.
Страшные дела творятся.
Однажды в бою кончились патроны, и мы полезли в гору. Сзади духи хватали за пятки, смеялись. "Сдавайтесь!" - кричали. А нам что... Безразлично отпинывались и пёрли дальше - будь, что будет.
Не знаю, почему они не стреляли, но мы тогда сумели уйти.
Изрядно нас потрепали.
Говорят, вроде, в Союз отзовут на пару месяцев отдохнуть, переформироваться...
Дубянский простился с земляком, а тот вскоре заскочил в тормознувшую у контрольно-пропускного пункта нужную ему БМП...
Служил в нашем батальоне ещё один примечательный прапорщик по прозвищу Малыш. Он и, правда, роста был небольшого, но довольно полный. Эдакий карапузик. Так что к нему бы уж лучше подошло прозвище Карлсон.
Кажется, Малыш был начальником продуктового склада. У него в пользовании имелся старый БТР-152, снятый с вооружения. Такие постоянно в советских кинофильмах раскрашивали свастикой и выдавали зрителю за немецкие.
Про Малыша с завистью говорили, что у него имеется в госпитале любовница, которой он регулярно отвозит банки с тушёнкой, сгущёнкой и другой провиант.
Однажды я видел его подругу. Молодая, красивая женщина, на вид около 30 лет, светлая.
Позже она умерла, заболев одновременно гепатитом и тифом…
Месяца через два после прибытия в Афганистан кормить нас стали неплохо, а вначале перебивались жидкими супами из концентратов и пресной кашей.
У многих от нехватки витаминов тогда болели зубы. Но вот заработали полевые хлебозаводы. Продукты стали не только завозить из Союза, но и закупать на месте. Кормили даже мясом австралийского кенгуру. Короче говоря, жизнь налаживалась.
И все бы ничего, если бы не война, если бы не чужбина, на которую я, помнится, так стремился…
12. Афганские менялы и тихие убийства.
Наш батальон расположился недалеко от окраины Кабула. Вскоре началось знойное лето, хотя по календарю и значилась весна. Влажность воздуха в Афганистане небольшая и поэтому температура за +40 градусов переносится значительно легче, чем в наших краях.
Но по сильной жаре всё время хочется пить. Воду же нещадно хлорировали во избежание эпидемий. Кроме того, военнослужащим регулярно ставили всяческие прививки. Иногда по четыре за раз, отчего к вечеру поднималась уже температура тела. Когда солнце пряталось за горы, быстро становилось довольно прохладно. На постах ночью стояли в шинелях.
Вскоре из нашей роты перевели в другую часть моего приятеля Николая Старостина. Мы с ним вместе были и в «учебке», и в военном городке Свердловска. Служили, правда, в разных подразделениях. С нового места службы Николай прислал мне лишь одно письмо. Жив ли он, не знаю. Коля был родом из Кировской области. Адрес его пропал вместе с украденным у меня блокнотом, где хранились чеки, заменяющие нам деньги.
В том же блокноте были записаны адреса парней, с которыми я служил в Свердловске и доехал до Термеза, где нас разобрали по разным частям. Со мной ехали Владимир Акеньшин из Бийска, Азиз Алиев из Баку, полный парень, кажется Коля, с Украины, совсем невредный парнишка из Ржева с фамилией Поганкин, один белорус Шушкевич. Где же они сейчас?..
Территория части со всех сторон была окружена окопами. И если в начале весны, в сырой земле, окоп вырывался за небольшой промежуток времени, то сейчас приходилось часами долбить окаменевшую глинистую почву ломами, к которым для увеличения веса приваривались дополнительные железки. Ладони рук при окапывании стирались в кровь.
Устав от долбёжки земли, рассуждали: а к чему нам так укрепляться, когда вокруг затишье? Апрельская революция победоносно шагает по стране, а мы находимся у самого её сердца, где полно наших и афганских правительственных войск.
Да, душманы здесь по нам не стреляли. Действовали по-другому. Вокруг части, как и на прежнем месте, постоянно вертелись менялы. К лету ассортимент предлагаемых ими товаров расширился. Кроме барахла нам таскали для обмена огромные арбузы, дыни, фрукты…
Большим спросом пользовались необычные для нас цветные карты с красивыми девушками. Обычная эротика. Но начальство называло это порнухой и всегда отбирало у солдат, собственно, не наказывая их.
Офицеры тоже ценили женскую красоту… гонконговского производства.
Солдатам запрещалось общаться с местной публикой. Да разве удержишься? Афганцы в обмен за свой товар просили любое железо, пусть и хлам. У них, в аграрной стране, это очень ценилось. Некоторые коммерсанты при обмене, случалось, осторожно указывали на наши подсумки с боеприпасами. То есть так ненавязчиво выпрашивали патроны. Стоило возмутиться по этому поводу, как менялы, широко улыбаясь, обращали всё в шутку.
Сержант из нашей роты Витька Карпов, пожевав вдоволь резинки, выменянной у афганцев, вдруг почувствовал себя плохо. Его отвезли в медсанбат и сделали промывание желудка. Сказали, что ещё немного и опоздали бы… Отравили Витьку чем-то через жвачку. Он позже поймал того менялу, что дал ему резинку с отравой. На пинках загнал его к командиру роты. А что сделаешь в такой ситуации? Ничего доказать невозможно, и афганца отпустили.
Однажды я был в медсанбате, лечил зубы. Когда ожидал своей очереди, то видел, как в одну из палаток к врачу занесли солдатика, лежавшего без сознания на носилках. Скоро его вынесли обратно. Тело бойца вместе с головой было укрыто шинелью. Я услышал, как кто-то сказал: «Жевательной резинкой отравили»».
Метрах в 30-ти от нашего лагеря два бойца из батальона связи поставили маленькую палатку. Целыми днями они тянули провода к разным объектам. При дневном солнцепёке ребята отлёживались в своём временном пристанище, а когда жара спадала, продолжали работу.
Как-то вечером, сразу после отбоя, батальон вдруг подняли и повторно стали проводить проверку личного состава. Тут же выясняли, где отсутствующие. Пока местонахождение каждого солдата не было установлено (на посту, в рейде и т.д.), нас не распускали. Мы тихо переговаривались, думая, не сбежал ли кто-нибудь. Оказалось, все солдаты в наличии.
А тревогу забили потому, что в палатке у связистов обнаружили их обезглавленные тела. Стало ясно, что убили солдат бандиты, которые днём под видом привычных для глаза обменщиков товаров проникли к ним, разомлевшим на жаре.
Вот тогда мы поняли, что нужно быть осмотрительней и какое-то время к части близко посторонних не подпускали. Не хотелось из-за безделушек (тем более, изымаемых при регулярных шмонах) лишаться жизни.
Но всё-равно многие не прекращали различных сделок с афганцами!
Таков наш человек - ничем не запугаешь.
13. Катастрофа в спокойный день
В один из знойных дней у нас был праздник – приехал магазин на колёсах «Автолавка». Солдаты покупали необходимые вещи вроде лезвий и зубной пасты, ну и, конечно, сладости. Когда почти все отоварились и занимались кто чем, вдруг раздался громкий хлопок и впереди метрах в 500-х от нас поднялся огненный столб вместе с густым чёрным дымом.
Произошло это на огромном полевом складе горюче-смазочных материалов. Стало ясно, что воспламенилась резиновая ёмкость с горючим. Эти «резинки» лежали по несколько штук в ряд на отдельных площадях, образованных искусственно насыпанными песочными буграми. Песок насыпался в целях техники безопасности, чтобы при пожаре огонь не распространился по всей территории склада.
Батальон наблюдал, как пламя разрастается всё больше и больше, а столб дыма уже достигал облаков. Позже мы узнали, что дым был виден и за 60-70 километров от пожара в Баграме (вскоре туда передислоцировалась наша часть). Там посчитали, что началась ядерная война. До этого не дошло, но наблюдать огненную стихию вблизи было страшновато.
Вот уже один за другим стали рваться бензовозы, к которым подобрался огонь. Я раньше считал, что в подобных ситуациях цистерна с бензином разрывается на куски. На деле же воспламенившееся горючее выбивало крышку цистерны и огненным столбом устремлялось ввысь.
Рассказывали, что один водитель сумел добежать до своего бензовоза и вывел его из опасного места.
Что-то надо было предпринимать. Нам велели взять лопаты, ломы и строем погнали к пожару. Все понимали, что с шанцевым инструментом от нас вряд ли будет какая польза на таком пожарище, но стоять и просто глазеть на трагедию, было бы глупо вдвойне.
Когда мы добежали до склада, там уже работала специальная техника, окапывающая землёй территорию, на которую ещё не переместился огонь. Помню, как несли человеческие останки на носилках. Говорили, что у автоматов погибших даже стволы оплавились.
Вечером того же дня кто-то слышал, что радиостанция «Голос Америки» передала, что афганские партизаны взорвали под Кабулом склад боеприпасов. Ну, во-первых, горел склад ГСМ, а потом, вокруг склада стояло множество наших частей. На горах тоже были посты. Никто не слышал выстрелов.
Начальство нам сообщило причину пожара. Водитель бензовоза, проезжая, по неосторожности колесом распорол резиновую ёмкость с горючим. Искры из выхлопной трубы сделали своё дело: горючее вспыхнуло и, несмотря на песчаные пересыпи, огонь охватил немалую часть склада. Называли разные цифры, когда говорили о жертвах катастрофы: от 5 до 15 человек. Никто так и не узнал всей правды.
Позже у нас в батальоне сделали душ, приспособив под воду, искорёженную на пожаре цистерну сгоревшего бензовоза.
14. Длительный караул, проклятая чача.
К окончанию лета батальон снова совершил переезд. На сей раз под Баграм. Оттуда в Союз уехала какая-то оказавшаяся не особо нужной часть, а мы должны были занять её место. Наша рота, как и в прошлый раз, осталась охранять батальонные склады, которые вывозились постепенно. Старшим над нами был назначен заместитель командира роты лейтенант Иванов.
Ночью мы несли охрану на нескольких постах, а днём выставлялся всего один часовой. Остальные отдыхали или помогали при погрузке вывозимого имущества.
Территорию части стали вновь одолевать целые делегации менял. Нам разрешили отпугивать их выстрелами. Чтобы не попасть в человека, я делал так: целился из автомата в нарушителя, а потом отводил ствол в сторону и нажимал на спуск. Пуля вонзалась в твёрдую почву на безопасном расстоянии от афганца, поднимая пыль.
А менялы, ранее пугавшиеся выстрелов, быстро сообразили, что им ничто не угрожает, видя, что мы палим лишь для острастки и на наши выстрелы не обращали внимания.
Однажды, заметив, что в сторону батальона движется человек, обвешенный товаром, я прикрикнул на него. Он не прореагировал на предупреждение, и тогда я прицелился в него, а потом отвёл ствол автомата не в сторону, как обычно, а опустил ниже. Грянул выстрел и в нескольких метрах перед менялой пуля впечаталась в окаменевшую глину. Я вздрогнул. Ведь кусок металла, выпущенный из АКМ, запросто мог срикошетить в человека.
Слава Богу, этого не случилось. А я больше не стрелял в сторону людей. Отгонял их криками или палил в воздух.
Несмотря на запреты начальства, мы нет-нет, да и выменивали что-нибудь у афганцев. Ну, где мы ещё такие вещи увидим? В пустых магазинах Союза? Или в «Берёзках», на посещение которых у нас не останется чеков из солдатского жалованья?
Один раз нам удалось выменять литровую бутылку, кажется, вьетнамской водки. Пилась она, как вода, после чачи, поставляемой нам местным населением. Афганцы ведь не употребляли спиртное, Коран запрещает, и, стало быть, большими мастерами в изготовлении самогона из винограда они стать не могли. Их чача была слабенькой и довольно противной. А так как мы опасались, что в неё могут подсыпать яд, то всегда просили торговцев сделать глоток их пойла у нас на глазах.
Поначалу те пытались отказываться, но, поняв, что без их дегустации мы спиртное не купим, морщились да пили. А позже эти продавцы уже на подходе к солдатам доставали бутылку из мешка и демонстративно отпивали немного из горла, после чего предлагали приобрести проверенный на качество напиток.
Как-то днём мы с Анатолием Симоновым выменяли у афганцев бутылки три чачи и столько же «Кока-колы». Чачу и «Колу» закопали в песок, решив употребить это дело в позднее время суток. Ночью Толя пошёл к одному тайнику, я к другому.
Я выкопал чачу и засунул её под гимнастёрку. Тут меня окликнули. Ко мне подошли наши бойцы Сахабетдинов по прозвищу Барс и Саро Кочарян. С Барсом мы перекинулись парой слов, а Кочярян стал докапываться до меня, что я делаю вблизи их поста. «Какая тебе разница?» - сказал я ему, но тот не отставал.
Он схватил меня своими ручонками за подбородок. Я не вытерпел и ударил его в тощую грудь. От удара Саро отлетел в сторону на пару метров. "Боже, - подумал я, - ударь я Кочаряна сильнее, запросто мог проломить ему грудину, если от небольшого тумака он чуть не улетел вверх тормашками". Саро тут же бросил автомат в песок и предложил драться. Я знал, что если не сдержусь, то забью до смерти этого человечишку, последнего мерзавца. Почти все презирали его за подхалимаж перед старослужащами и унижение молодых бойцов. Один потом не выдержит придирок Саро, но о том случае ниже...
Когда мы только приехали в Афган, Кочярян постоянно прикидывался больным и целыми днями отлёживался в палатке, пока мы копали окопы и несли службу. Но когда в палатку приносили термосы с едой, из темноты сразу же появлялась рука Кочаряна с котелком, а потом его озабоченное лицо. Болезному в первую очередь. На аппетит "больной" не жаловался. Говорил, что его тревожит сердце. Отправлять солдата на обследование тогда не стали (он, кстати, и не просился; в медсанбате симулянта сразу бы раскусили специалисты). Наши командиры,очевидно, понимали, что солдат «косит», а заняться им было недосуг. Ему просто разрешили отдыхать в палатке. «С какой стати у него болит сердечко?» - недоумевал я. Парня только призвали в армию.
Кто бы его с больным сердцем взял в СА? Это ведь был 1980-ый год, а не нынешнее время, когда такое стало возможным. Позже Саро признался: «Я так переживаль, когда попал на служба сюда. Хотел себе нога стрелять…»
Как-то Саро огрызнулся на своего командира отделения сержанта Павла Яковлева. Тот пригрозил наказать его. В этот же день днём в палатку зашёл земляк Кочяряна из другой роты. Это был здоровенный парень. Кажется, он занимался тяжёлой атлетикой. По крайней мере, у него была фигура штангиста. Парень молча подошёл к сержанту и ударил его в челюсть так, что тот залетел на нары.
Паша лежал и помалкивал. Только Саро запричитал в углу: «Какой итараса человек, гаптвахта меня пугаль. Будет теперь знать»
Я думал, что Яковлев предпримет что-нибудь, для наказания обидчиков и фактически преступников, но он никому не доложил о случившемся. Струсил. Что и говорить, кавказцы стояли друг за друга. А вот наш брат в этом смысле был разобщён.
Кочярян младше меня на полгода по призыву. Тем не менее, он неоднократно осуществлял «наезды» в мою сторону. Я отмахивался от него, пока он не схватил меня за лицо. Подумал тогда: задавить бы гада, чтобы не отравлял людям жизнь. Но мне хотелось вернуться домой, а не попасть в тюрьму. Поэтому я и не стал добивать Саро, лишь разок хорошенько врезал ему.
А он на следующий день в присутствии того же земляка-штангиста, приехавшего с другими солдатами на погрузку складов, нарочито громко сказал мне: «Ты вечера хотель застрелить меня, да?.. Автомат не бросаль на земля, как я». Я ответил, что никогда не кидаю оружие. Земляк Кочяряна слышал разговор, но ни слова не сказал и не вступился за приятеля.
Видимо, он уже понял, что это такое.
Всё же я не обозлился на всех кавказцев из-за одного человека. У меня были приятельские отношения с Грачиком Адомяном из Армении, Арифом Кельбиевым, Аляром Исмайловым из Азербайджана. Из другой роты к нам часто заходил весельчак Муса, азербайджанец.
Он любил подкалывать Витьку Карпова. Как-то довёл его своими подколками и Витька психанул. Так Муса сам потом сказал ему: «Ну что, Карпыв? Мира!», - имея ввиду мир, примирение. И приветливо рассмеялся, а Витька заулыбался и шлёпнул того дружески по плечу.
Знаете, почему я назвал чачу проклятой?
Афганцы её делать не умели, о чём я уже упоминал, (запрещено). И самогонка получалась слабенькой. А если выпить её побольше, не опьянеешь, а пардон, нарыгаешься от души. И тогда понимаешь, что чача из винограда (во рту долго держится вкус изюма). До сих пор противно.
15. Рывок в ночи.
Тёмной летней ночью, несли мы службу вдвоём с солдатом Валерой на подступах к части. Слышим, что кто-то (на слух не менее двух человек), крадучись, ходит совсем рядом. Ничего не видно, но слышимость отличная. Шёпотом договорились, что когда обнаружим неизвестных «гостей» – сразу же бросимся на них. Но, видимо, опытные люди кружили у поста. Они, скорее всего, сами искали часовых, чтобы напасть, а, может, хотели что-нибудь упереть со склада.
«Игра в прятки» нам надоела и мы, услыхав очередные шорохи вблизи, заранее сговорившись, одновременно вскочили на ноги, передёрнули затворы, и с криками: «Стой, стрелять буду!», - бросились в темноту. Слышим, – кто-то убегает. Открывать огонь? Но по кому? И осветительных ракет у нас, как назло, не имелось.
Тут мой напарник торопливо говорит: «Я пойду, подниму наших. Пусть свет врубят», - и сразу же исчезает. Я остаюсь один, не зная, что делать дальше. Наверное, Валерка оказался умнее меня, но ведь мы договаривались, что вместе станем преследовать неизвестных и невидимых людей.
Испугался он, что ли, и под благовидным предлогом смылся? Я продолжал один грозно покрикивать в темноту, когда сзади меня зажглась автомобильная лампа вроде небольшого прожектора и стала обшаривать местность вокруг. Луч, в конце концов, остановился на мне.
Я, оказавшись в таком идиотском положении, только и смог, что взмахнуть рукой, вроде, объясняя: «Я – свой. Не стреляйте». И, похоже, вовремя. Потом Толя Симонов мне рассказал, что по тревоге, поднятой Валеркой, он занял свой окоп, а когда мой силуэт попал в луч света, он успел поймать его на мушку пулемёта. «Хорошо, что ты подал знак, - сказал Толя. - А то я вижу – человек с автоматом стоит…»
Прибежал лейтенант Иванов с группой бойцов. Стали прочёсывать местность. Я спрыгнул в овраг, уходящий в сторону Кабула. Вдалеке различил непонятный звук. Офицер, стоящий наверху, тоже обратил на это внимание и велел дать очередь в ту сторону. С досады, что не удалось захватить нарушителей и со злости на Валеру, я разрядил свой автомат в темноту.
Конечно, было полнейшей глупостью открыто идти на противника, не видя его. И хорошо, что он поспешил «сделать ноги». А если бы по нам выстрелили? Толку-то от такой бесшабашности. Неопытные мы были тогда, а что-то дерзкое совершить хотелось. Вот объяснение нашему броску в ночи. Но уж если рванули вдвоём, то и отпрыгивать в сторону никто не имел права. На пулю – так на пулю, а уговора, что кто-то из нас побежит за помощью, не было.
Валерка, когда уже всё затихло, помню, неловко улыбаясь, сказал: «Хорошо всё-таки, что я вовремя сориентировался и убежал за подмогой. А то бы неизвестно, как могло получиться». Ещё и в заслугу себе ставит, подумал я тогда, но говорить Валере ничего не стал.
Позже у меня с ним, опять же в ночном дозоре, произошла стычка. Валерка на посту беспечно залез в «таблетку» – бронированную санитарную машину – и улёгся на место для раненого. Удобное такое место.
«Ты оборзел, что ли?» - спросил я и велел Валере вылезти из машины. «Да чего ты дёргаешься? Ложись вон на другой лежак». - «А кто охранять будет? Хочешь, чтобы спящую роту вырезали?» «Не хочешь – не ложись, а мне и здесь неплохо», - нагло заявил солдат и демонстративно повернулся ко мне задом». Этого я не вытерпел и за ремень сдёрнул его с лежанки.
Тут же залез в машину и начал выталкивать Валерку оттуда. Мы сцепились. Валера повалил меня на спину и стал душить. Очень удобная у меня была позиция, чтобы ударить его коленкой между ног. Однако я понимал, что могу серьёзно травмировать яички Валеры, которые могли ему пригодиться в будущем (почти по Высоцкому – «Бить человека по лицу (в нашем случае по другому месту) я с детства не могу»). Мы продолжали бороться.
Наконец, оба устали, отпустили друг друга и, молча, лежали на полу «таблетки», тяжело дыша. Потом вылезли наружу, и, не разговаривая между собой, пошли по назначенному нам для охраны участку.
Позднее нас стали учить, как действовать при нападении на часового. Ведь на посты в разных воинских частях периодически нападали душманы. Кто-то отбивался, кто-то погибал, а кого-то и в плен утаскивали.
Мы получили урок рукопашного боя от майора из дивизии со значком «КМС» на груди. Несколько занятий с нами провёл командир роты. Помню, он объяснял, какими частями автомата следует наносить удары по противнику в схватке. Среди прочих приёмов наш старлей показал такой – удар в челюсть магазином автомата.
Я, прикинувшись простачком, поинтересовался, а не отстегнётся ли магазин от такого удара. Ротный сейчас же предложил испытать это на мне. Пришлось поверить ему на слово.
Продолжение: https://dzen.ru/a/Zf5a03XRUAuq62k4