Образ коварного, беспринципного и жестокого пирата Долговязого Джона Сильвера в «Острове сокровищ» Роберт Луис Стивенсон написал со своего друга Вильяма Эдварда Хенли, с которым много лет делил литературные и материальные превратности судьбы.
К выходу в печать знаменитого романа крепкая мужская дружба двух литераторов уже рухнула, не выдержав испытания ревностью. Хенли не смог простить другу женитьбу на разведенной американке Фэнни и последующий его переезд в Америку. Окончательную жирную точку в их дружбе поставили литературные амбиции «полуграмотной женщины» Фэнни, которая воспользовалась неопубликованным рассказом писательницы Катарины де Маттос (кузины Сивенсона). Случайно услышав обсуждение рассказа, Фэнни предложила переделать героиню рассказа в «деву вод» и опубликовать. Вежливый и по-английски уклончивый отказ Катарины американка поняла по-своему: слегка переписала текст, назвала рассказ «Русалка» и продала под своим авторством издательству. Чтобы не отдавать Катарине половину гонорара, как было принято тогда в литературных кругах Англии, Фэнни не упомянула в предисловии её имени.
Откровенный плагиат Фэнни послужил формальным поводом к чисто английской войне двух джентельменов в эпистолярном жанре.
Роберту Луису Стивенсону, «лично, конфиденциально», Лондон, 9 марта 1888 г. Милый мальчик, если ты будешь мыть посуду и без конца торчать на кухне в этом прелестном климате восточных штатов, то заранее примирись с последствиями. Как я был сердит на тебя, когда об этом услышал, и как рад узнать, что на этот раз всё сошло тебе с рук. Это приступ «ньюкомии», конечно, плохой симптом, но ты, без сомнения, со временем вылечишься. А пока что никакой посуды. Это весело, это романтично, это так «богемно», это даже полезно и чистоплотно, но это слишком рискованное удовольствие, чтобы ты мог часто ему предаваться.
Ты говоришь, что жизнь «преподлая штука». Неужели ты только сейчас это обнаружил, о творец «Встречного ветра»? Последние три года я вынашиваю одну мысль, и похоже, что она окажется сильнее меня. У меня есть работа, я задолжал не больше сотни фунтов; моё имя начинает приобретать известность; мои стихи печатают, впереди, верно, ждут и другие радости, а я бы отдал всё это и в десять раз больше за...ну, да ладно! Жизнь — преподлая штука. Это точно. Если бы я не служил, пусть слабой, поддержкой некоторым, ещё более слабым людям, я бы давно поставил точку...
Я прочитал «Русалку» с понятным изумлением. Это же рассказ Катарины! Разве нет? Ситуация, место и время действия, основные герои — позвольте! Даже сходные обороты речи и образы, одинаковые эпизоды... что ещё можно сказать. Всё это лучше скомпоновано, верно, но, мне кажется, рассказ потерял столько же (если не больше), сколько выиграл. Одного я никак не могу понять — почему под ним не стоят две подписи?...
Луис, дорогой мой мальчик, я чертовски устал. Владелица моего замка уехала. Весна больше не весна. Мне в этом году исполняется тридцать девять. Я чертовски, чертовски устал. Ах, мне бы крылья голубя — даже не белоснежные, - чтобы улететь и отдохнуть.
Не показывай это письмо никому и, когда будешь писать мне, отвечай в общих чертах, а лучше совсем не отвечай. К тому времени, когда ты соберёшься написать, ты, без сомнения, уже позабудешь. Но если нет, говори потуманнее о моём недуге. Как бы я хотел, чтобы ты был ближе. Какого дьявола ты уехал и похоронил себя в этой проклятой стране доллара и табачной жвачки?! И ведь здоровье твоё не стало от этого лучше. Это слишком тяжело. А ты в четырёх тысячах миль от своих друзей! Это уже слишком. Всё же, верно, придётся тебя простить за твою любовь ко мне. Будем же любить друг друга до конца нашей жизни. Ты, и я, и Чарлз — Дартаньян, Портос и так называемый Арамис. То был счастливый день — тринадцать лет назад, - когда старина Стивен привёл тебя в мою берлогу, верно? Наконец! Мы жили, мы любили, мы страдали: и конец будет лучше всего. Жизнь — преподлая штука, она была совсем иной и ещё будет иной... ещё будет, мой дорогой, я уверен. Прости за невнятицу, заботься о себе и сожги это письмо. Твой друг Y.E.H (Уильям Эдвард Хенли)
Стивенсон просьбы друга не выполнил и, как истый джентельмен («лично, конфиденциально»!!), ознакомил с письмом Фэнни. Её гневу не было предела! Чтобы успокоить жену, Луису пришлось написать другу нелепо напыщенное письмо, предназначающееся скорее Фэнни, нежели другу.
Уильяму Эдварду Хенли, Саранака (США), апрель 1888 г. Любезный Хенли! Я пишу с невероятным трудом, и если тон мой покажется тебе резким, подумай, части ли мужу приходится выслушивать подобные обвинения, направленные против его жены...
Роберту Луису Стивенсону, Лондон, 7 мая 1888 г. Мой милый мальчик! Твоё письмо очень меня расстроило. Я даже не знаю, как на него ответить, оно показало мне (теперь я ясно вижу это), что я проявил жестокость, недостойную меня и нашей старинной дружбы. Ты можешь последними словами корить меня за то, что я так необдуманно тебе обо всём написал, - это была грубая оплошность; я не буду жаловаться, я заслужил твои укоры. Я знаю, мне следовало ничего не говорить, и я никогда не перестану сожалеть, что причинил тебе эту бессмысленную, ненужную боль.
Ты должен думать, будто я умышленно это сделал. Нет и нет. Я не придавал всей этой истории особенно большого значения. Мне казалось правильным, чтобы ты знал, как я гляжу на неё, и на этом я собирался поставить точку. Я с самого начала принимал во всём этом непосредственное участие и имел право (думалось мне) высказать своё мнение. Лучше (рассуждал я) ты услышишь о некоторых совпадениях от меня, нежели от кого-нибудь другого. Я хочу, чтобы одно тебе было совершенно ясно — мной руководила дружба, и ничего больше. У.Э.Х.
На этом письме Стивенсон карандашом написал: «От начала до конца стоит на прежних позициях: а ведь я дал ему честное слово относительно некоторых фактов; а ведь его письмо (вследствие этого) нельзя показать жене; а ведь даже если он продолжает думать так же, мне кажется, добрый человек мог бы и солгать. Р.Л.С.»
Не осталась в стороне от войны и сама жертва плагиата Катарина де Маттос: Роберту Луису Стивенсону, Лондон, апрель 1888 г. ...Поскольку вполне понятное, хотя и незадачливое, письмо мистера Хенли было написано без моего ведома и помимо моего желания, я попросила его прекратить обсуждение этого вопроса. Он имел полное право изумиться, но то, что он выразил это вслух, никак не исходило от меня. Если Фэнни считает, что ей по праву принадлежит замысел рассказа, то я далека от желания утверждать свой приоритет или как бы то ни было её критиковать. Конечно, весьма неудачно, что мой рассказ был написан раньше и прочитан нескольким людям, и, если они не скрывают своего удивления, это вполне естественно, и винить в том нельзя ни меня, ни их... Надеюсь, ты не принимаешь эту историю так близко к сердцу, как все остальные. Если я не поняла чего-то сказанного мне в Борнмуте или поняла это неправильно, я весьма сожалею, но не могу сказать, что сделала это намеренно...
Фэнни Ван-де-Графт Стивенсон адвокату Чарлзу Бэкстреру, Сан-Франциско, 29 мая 1888 г. …Рука, нанёсшая мне жесточайший удар, уже протянута за подаянием. Я никогда не забуду причинённой мне обиды. Зло нельзя простить. Я не хочу видеть Англию и, вполне возможно, никогда больше её не увижу. Каждое пенни, которое уходит к ним, к любому из них, уходит помимо моей воли и уносит с собой моё проклятие. Как бы то ни было, они чуть не убили Луиса. Мне очень тяжело влачить это существование! Я бы не выдержала, если бы не знала, что нужна моему дорогому мужу. Если у меня всё же не станет сил, я оставлю свои проклятья всем убийцам и клеветникам... Иногда мне кажется, было бы лучше, если бы мы оба покинули этот мир. Всякий раз, как я ложусь спать, у меня возникает искушение воспользоваться морфием и мышьяком, стоящим на столике у кровати... Если волею судьбы мне всё же доведётся вновь посетить предательский Альбион, я научусь притворству. И тогда они станут есть хлеб, протянутый моей рукой, - а они станут, в этом я не сомневаюсь, - я буду улыбаться, молясь, чтобы он обратился в яд, который иссушит их тела так, как они иссушили моё сердце...
Есть хлеб из рук Фэнни ни Катарине де Маттос, ни Вильяму Хенли не пришлось. По настоянию жены Стивенсон вычеркнул их из своего духовного завещания.
В деле "Хенли против Стивенсона" победила американка Фэнни.
Через пять лет она уже не вспоминала о «Русалке» и вновь мечтала «написать хоть небольшой рассказ, чтобы самой заработать немного денег... Я иногда думаю: интересно, что стало бы с мужчинами и до какой степени они деградировали бы, если бы оказались на месте женщин, которым дают "пропитание", дарят платье и от которых ждут глубокой благодарности за любую сумму денег, потраченную на них. Я бы работала не покладая рук, чтобы заработать фунт-другой в месяц, и легко заработала бы и больше, но я - жена Луиса, и это связывает меня.»