Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Наш герой, как и предполагалось изначально, остался жив - хоть и не без некоторого ущерба для здоровья, и даже самым дерзким образом, хоть и будучи в бессознательном состоянии, сумел свести знакомства с ещё тремя реальными историческими персонажами: князем Петром Андреевичем Вяземским, его супругой Верой Фёдоровной и бесстрашным партизаном генерал-майором Александром Христофоровичем Бенкендорфом. Какая беспардонность! - может воскликнуть Читатель. Отчего же? - возражу я. И в самом деле: дворянская Россия начала девятнадцатого столетия - мирок весьма тесный, особенно тот, что связан с двумя столицами. Кто-нибудь каким-нибудь особенным образом запросто мог оказаться хоть и весьма дальнем, да родстве с доброй дюжиной фамилий. Так почему бы нашему Ивану Яковлевичу не встретиться (пусть и при столь печальных обстоятельствах) с перечисленными имяреками? Тем более, что уже попадались на его жизненном пути Гудович, Ростопчин и семейство Кавериных (исключая разве что знаменитого гусара Петра)... Так что прошу не судить меня строго, а просто попробовать отдаться фантазии вашего автора и пуститься в дальнейшие странствия по России двухсотлетней давности вместе с юным Рихтером.
Сегодняшний иллюстративный материал представлен работами замечательного вологодского художника Владимира Николаевича Корбакова (1922-2013)
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ ЭПИЗОД 2
Хотите верьте, хотите - нет, но сознание и жизнь возвратились ко мне в один день с оставлением Москвы Буонапарте. С тех пор я почитаю 7 октября вторым днём своего рождения. Хотя справедливо было бы заметить, что их, по сути, у меня должно быть ещё несколько: когда на нас с покойным Иваном Виллимовичем наткнулся летучий отряд Бенкендорфа, и когда меня - почти без признаков жизни - решились выходить добрые старики Волковы. Увы, как раз за неделю до того, как я открыл глаза, несчастные Никита Семёнович и Фелицата Павловна получили с оказией печальное известие о гибели на Бородине их единственного, ушедшего вместе с ополчением сына. Доставивший эту весть князь Пётр Андреевич, сам побывавший на поле брани и даже спасший там какого-то раненого генерала, ужасно терзался этой миссией, не зная, как сообщить пришедшим поздравить его с долгожданным появлением первенца Волковым, и несколько дней умалчивал о полученном письме; в конце концов, решившись, отправился к ним в дом и, оставшись наедине с Никитой Семёновичем, призвал к его мужеству. Ничего не сказав жене, Волков сам выдал себя тем же вечером, расплакавшись за ужином. Материнское сердце подсказало Фелицате Павловне истинную причину случившегося. Не проронив сама ни слезинки, она подошла к супругу и стала утешать его как могла, после чего слегла и пару дней вовсе не выходила из комнаты. Так уж вышло, что, очнувшись и спросив "Где я?", я случайно стал косвенной причиною их душевного спасения. Добрые мои Волковы с плачем бросились ко мне и, перебивая друг друга и даже сердясь один на другого, что не дают сказать вперёд, принялись в общих чертах живописать едва не всю мою историю. Будучи ещё очень слаб, я взмолился и попросил их не выкладывать мне сразу всё, а лучше отвечать на вопросы; так в ещё не пришедшей в порядок голове моей лучше укладывались полученные сведения:
- о том, что попутчик мой, коим был Иван Виллимович Альбрехт, убит
- о том, что Москва точно сдана, горела, сейчас - под Наполеоном, и что там осталось от неё - Бог весть!
- о том, что при Бородине незадолго до моей встречи с французским арьергардом полегло неизвестное, но точно огромное число русского воинства (о сыне тогда Волковы ничего не сказали, но я видел глаза обоих, наполнившиеся при этом слезами, и понял, что беда коснулась и их)
- о том, что вся Москва разъехалась кто куда: кто - в Нижний, кто - в Ярославль, а кто - как мы - в Вологду...
Вспомнив, зачем именно мы с Альбрехтом помчались в Москву, я с грустью подумал тогда, что едва ли оставшийся в Белокаменной дядюшка мой Андрей Карлович с его-то характером и нелюбви к французам смог бы остаться к тому времени в живых.
Дав мне передохнуть сутки, Волковы на следующий день взялись за меня уже с другого боку: теперь им захотелось узнать историю своего "Алёшеньки". Узнав, наконец, кто я, они отчего-то страшно образовались, сразу припомнив и моих дядюшку с тётушкой, и с неодобрением отозвались "об этом сумасброде Ростопчине", явно предпочитая ему крепкую старину при графе Гудовиче, и принялись успокаивать меня относительно того, что Калужская губерния наверняка не пострадала вовсе, и обещались разузнать что возможно о судьбе генерал-майора Рихтера, и удивлялись совпадению фамилий - моей и выхаживавшего меня по пути из Переславля в Вологду доктора... На другой день зван был князь Пётр Андреевич Вяземский - ещё один нечаянный мой спаситель, наравне с женою Верой Фёдоровной принявший в посильной борьбе моей за жизнь самое деятельное участие. Супруга его после недавних родов была слаба и занята маленьким Андрюшей, сам же князь уже вполне оправился после потрясений августа, к тому же доставлены им были только что полученные из верных источников сведения о скорейшем оставлении Наполеоном Москвы: дескать, делать французам там более нечего, слышно, с голоду они поедают своих же лошадей, война ими скорее проиграна, чем выиграна, к тому же русская армия за последний месяц значительно укрепилась и воспряла духом, во всеоружии приготовясь бить неприятеля сразу по выходу из Москвы - только он высунется из неё. Знавший всю Первопрестольную если не самолично, то уж точно поимённо, князь, сконфуженный заметно и своей недавней ролью гонца Скорби, и своим новым счастием, принялся успокаивать сразу всех, что всё непременно наладится, и что немедля примется за письма, чтобы постараться разузнать всё, что в его силах. Мне, только покинувшему Небытие, он показался тогда чрезвычайно славным и даже почти родным - впрочем, как и все, кто окружал меня тогда. Неловко говорить о том, но старики Волковы, только что потеряв горячо любимого старшего сына, обрели в своём "Алёшеньке" ещё одного - младшего. Я же - как мог - платил им тою же монетою...
Перво-наперво, Фелицата Павловна - по слабости моей - написала под мою диктовку и с собственными прибавлениями письма тётушке Авдотье Алексеевне и родителям в Липицы. "Каково-то им будет узнать, что жив ты, батюшка мой!" - всё приговаривала она, плача на радостях за незнакомых им людей. Это "батюшка ты мой" она произносила за день столько раз, что я стал казаться себе старше лет на десять, в чём - к ужасу своему - смог убедиться, увидевшись в зеркале с собственным отражением, когда при помощи старого слуги Волковых Пахомыча и Никиты Семёновича смог впервые подняться. На меня смотрел невероятно истощённый (а за эти полтора месяца я потерял треть весу), со впалыми щеками и глазами бледный как смерть мужчина неопределённого возраста. Где был тот розовощёкий кудрявый крепыш, что всё лето провёл верхом, носясь меж Заборовьем и Калугою? Полагаю, остался лежать с простреленной грудью в той бричке вместе с Иваном Виллимовичем. Осмотревший меня местный хирург Алексей Иванович Чапижников - такой же дряхлый, как Пахомыч и хозяйка дома - вдовая сестра Волкова Алёна Семёновна, в задумчивости пожевал губами и, покачав головою, глазами указал Никите Семёновичу на дверь. Позже я и сам узнал свой приговор. Пуля из пистолета французского кирасира, хоть и была извлечена, не исчезла для меня бесследно, задев сразу несколько важных органов, и преследовавшие меня все последующие годы приступы дурноты, перемежающиеся с одышкою и нехваткой воздуха, по сути сделали из цветущего не так давно юноши инвалида, годного разве что к лежанию на печи да слабому утешению родных - живой-де остался, да и слава Богу! Примерно так приговор почтенного Чапижникова и восприняли Волковы, принявшиеся откармливать меня, лечить на свой манер всякими травами, отварами, микстурами, декохтами и кореньями, да пару раз в неделю так отхаживать в бане душистыми вениками, что приходилось обратно нести меня на руках.
А меж тем время проносилось с удивительной быстротою, и вот уже получил первые письма князь Пётр Андреевич, да маминька Елизавета Николаевна отозвалась из своих Липиц, да тётушка Авдотья Алексеевна откликнулась...
**********************************************************
На этом месте - как и положено прожженным ловкачам-киношникам - мы насильственным образом бесцеремонно разлучим доброго зрителя с Иваном Яковлевичем Рихтером до пятой июньской серии, оставив первого в томительном неведении А чтобы расставание было не столь грустным, давайте разбавим его трогательным старинным романсом Александра Гурилева "Домик-крошечка"
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
