Сегодня, к тому же — начало Февральской революции
Вот рассказ о необычайной судьбе и печальном конце человека, ставшего символом грандиозных событий, навсегда изменивших историю России. Символом российского Февраля, символом первого революционного порыва, приведшего к оглушительному успеху, стал унтер царской армии Тимофей Кирпичников. В своё время имя его пользовалось всероссийской громкой известностью. Как выпала ему такая честь?
В некоторых важнейших деталях своих она, эта революция, уже с первых мгновений вызывала недоумение. Вечером 26 февраля, как раз в канун революции, собралось в Питере межпартийное нелегальное совещание руководителей основных революционных партий. Присутствовали А.Ф. Керенский, лидер «межрайонцев» будущий большевик и руководитель Красной Гвардии К.К. Юренев и другие. Тут и происходит начальная несуразица. Все собравшиеся соглашаются с категорическим пессимизмом Юренева, заявившего, что происходившие ещё вчера народные волнения по существу закончились. Сам А. Керенский, констатировал: «Революция провалилась!».
В первый, пожалуй, раз возникла тогда, повторявшаяся потом ситуация, когда завтрашние победители сегодня в эту победу ещё не верят.
Но, уже наступившая ночь оказалась чреватой и разрешилась великой неожиданностью. Революция, о которой никто не говорил и которую никто не ожидал — свершилась! Всего через несколько часов после унылых констатаций безнадежности будущего, буйные толпы положили заветную власть к ногам никак не ожидавших этого руководителей левых партий и думских заговорщиков.
Факт этот оказался ошеломительным. Это требовалось переварить. И вот, через несколько недель после первых успехов переворота, когда тревоги и страсти несколько улеглись, кажется, по инициативе «Союза офицеров 27 февраля» была создана особая комиссия, которая и попыталась выяснить, как же произошла эта нечаянная великая радость в стане русских левых. Первые расследования ни к чему не привели. Определилась общая для грандиозных наших перемен черта — невозможность по свежим следам разглядеть даже подлинных героев момента.
Главные вопросы, которыми мучились февральские победители, были следующие:
Как произошла эта революция? Откуда взялся народ на улице? По какому волшебному мановению вышел из казарм, мгновенно ставший знаменитым, прочно вошедший в русские исторические летописи Волынский полк, сыгравший в событиях этой революции роль решающую? В России наступала эпоха совершенно невероятных политических карьер — с удачным, а чаще — неудачным завершением. И тут следует вплотную приступить к рассказу о несчастном баловне истории Тимофее Кирпичникове. Есть возможность сделать довольно подробный его портрет по материалам, которые я собрал, но портрет этот окажется не во всех деталях безупречным для памяти главного героя тех ошеломительных дней.
Он, Кирпичников, как можно понять, был человеком излишне горячим, но, при достаточной импульсивности характера, обладал чрезвычайной находчивостью.
Это был унтер-офицер в учебной команде того самого «первого революционного» Волынского полка. Звание унтера соответствует нынешнему званию ефрейтора.
Если верить сообщениям тогдашних революционных газет, Кирпичников во время войны был участником боевых действий на австрийском фронте, где получил ранение в руку, а затем, после лечения в госпитале, был направлен в запасные части, стоявшие в Петрограде. Так что, к его чести надо сказать, что он не был дезертиром, которые наводнили в те предреволюционные дни улицы Питера и являлись основной питательной средой революции.
Среди солдат, ещё не совсем утративших чувство долга, продолжавших уважать своё боевое начальство, его дерзкий «революционный» норов создавал ему некоторую популярность и исключительность. Можно понять так, что мелкому армейскому чину Кирпичникову вообще не нравилось подчиняться. Не было такого разумного приказа и распоряжения, которое было бы по нутру осмелевшему до безрассудства унтеру. В некоторых ситуациях это может быть понятно, но только не в армии, и не в военное время...
Это когда-нибудь должно было кончиться плохо. Так оно и произошло. В очередной раз в разыгрываемом приступе свободолюбия зашёл он слишком далеко.
Всё началось ранним утром 27 февраля 1917 года в помещениях учебной команды запасного Волынского полка, где, как говорилось, и служил Тимофей Кирпичников. Вторая рота этого полка, которой «в ночное время» в отсутствие начальства и командовал этот унтер-офицер, была расквартирована на скорую руку повзводно в дворницких и сара¬ях, примыкавших к домам на Кирочной улице.
Один из волынцев по фамилии Пажетных оставил нам следующее сообщение, важное, поскольку говорит о ключевом моменте февральских событий. Свидетельство это отыскалось в архивах совсем недавно: «27 февраля в 6 часов утра команда в 350 человек уже была построена. Выступил Кирпичников, обрисовал общее положение и разъяснил, как нужно поступать и что надо делать… В это время в коридоре послышалось бряцание шпор. Команда насторожилась и на минуту замерла. Вошёл прапорщик Колоколов, бывший студент, недавно прибывший в полк. На его приветствие команда ответила обычным порядком. Вслед за ним вошёл командир Лашкевич. (Очки золотые, стёклышки неприятные!). Все насторожились. Воцарилась тишина. На приветствие “здорово, братцы!” грянуло “ура” — так мы раньше договорились. (По уставу: “Здравия желаю, ваше благородие!”). Когда затихло “ура”, Лашкевич как будто что почуял, но повторяет ещё раз приветствие. И опять снова раздаётся могучее и грозное “ура”. Лашкевич обращается к унтер-офицеру Маркову и гневно спрашивает, что это означает. Марков, подбросив винтовку на руку (штыком на офицера!), твёрдо и с вызовом отвечает: “Ура” — это сигнал к неподчинению вашим приказаниям!»
Вот тут-то Кирпичников, видимо в новом приступе революционного ража, вырвал из кобуры пистолет и выстрелил в офицера. Офицер был убит наповал. Его убийство и явилось ключевым моментом революции.
Кирпичников опешил, было, и стушевался. Однако, как бы независимо от его воли, импульсивная натура унтера сработала безошибочно. Это было своеобразное вдохновение, спасшее судьбу момента и его собственную жизнь. По условиям войны Кирпичникову грозил расстрел. Он немедленно стал ораторствовать, произнося нечто ультрамятежное. Скорее всего, говорил он о том, что надо бить офицеров и спасать революцию. Думается, Кирпичников уже был вполне научен азбуке тогдашней агитации: цари и прочие дворяне — кровопийцы, царица — немка и военные секреты выдаёт. Твёрдо знал: народ хлеба хочет и свободы, потому и митингует. Бессердечные офицеры велят за это в народ стрелять, говорят, как же государству без порядка? Возможно, его самородный ораторский дар был недюжинного достатка. Можно предполагать и то, что определённой долей харизмы он обладал. Заразительная речь эта взволновала других волынцев. Слишком наэлектризована, повторим, была атмосфера того неспокойного времени. Порыв подействовал. За Кирпичниковым пошли.
Так Волынский полк оказался на улице. Впрочем, солдатики не совсем ещё понимали зачем и куда они идут. Но эта демонстрация пусть плохо организованной, но вооружённой всё же силы, многое решила в настроении собравшейся мгновенно уличной толпы. Начались первые революционные братания рабочих демонстрантов с солдатами, главным оплотом эксплуататоров.
Дальше происходит ещё одна несуразность, едва ли ни самая замечательная и удивительная во всём этом деле. Она плохо ложится в картину героического эпоса, вскоре сочинённого. Убийство офицера Лашкевича произошло в двух кварталах от парламентской цитадели — Таврического дворца. Как установлено, солдаты-волынцы, вышедшие на питерские улицы, вначале вовсе и не помышляли о славе революционных первопроходцев. Вообще-то они шли сдаваться. Они испугались за собственные шкуры, их страшил трибунал и они отправились в Думу, зарекомендовавшую уже себя революционностью, просить защиты и снисхождения. А Керенский, первым из депутатов этой Думы приняв готовых каяться солдат, страшно обрадовался. В самом их движении в сторону тоже давно мятежного уже Таврического дворца, привиделась ему исчезнувшая, было, революционная решимость масс. Он тут же объявил их, солдат-волынцев во главе с Тимофеем Кирпичниковым, «Армией Революции» (это случилось в полдень 27 февраля). И своей властью отправил освобождать арестованных и находящихся под судом и следствием социалистов. Тюрьма на Шпалерной, очень удобно для новоявленных янычар революции, располагалась всего в нескольких минутах пешего хода от бывшего дворца Григория Потёмкина, ставшего отныне колыбелью русской демократии. Именно с этого момента начался стремительный и отчасти контрабандный путь Александра Керенского на страницы истории.
Он, конечно, потом и не вспомнит имени мятежного унтера Кирпичникова, давшего ему непомерную и, как оказалось, непосильную власть. А пока он лично возглавил мятежное войско: «Увидел солдат в окружении толпы манифестантов, выстроившихся на другой стороне улицы. Они несколько суетливо и нерешительно вставали в шеренги, чувствуя себя неуверенно без офицеров, в непривычной обстановке. Я наблюдал за ними несколько минут, а потом вдруг, как был, без шляпы, без пальто, в пиджаке, побежал через главный вход к солдатам, которых с надеждою так долго ждал… И вот мы пошли на “штурм” караульной. Оказалось, охраны там уже нет, разбежалась до нашего появления. Я объяснил какому-то унтер-офицеру, где расставлять часовых, и вер¬нулся в большой думский зал, уже забитый депутатами, солдатами, штатскими… Помню, подписывая какие-то бумаги, я не удержался от смеха.
— Чему смеётесь, Александр Федорович? — спросил один репортер. — Разве не знаете, что в данный момент вы всемогущи в России?
Что ж, приятно было это слышать».
Чему он, Керенский, в самом деле, смеялся? Наверное, собственной сообразительности.
Вскоре Керенский окажется и в самом деле всемогущим и даже более — будет состоять одновременно в двух противостоящих друг другу органах власти: в первом составе Временного правительства в качестве министра юстиции, и в первом составе Петросовета в качестве товарища (заместителя) председателя исполкома. Так что до Председателя временного правительства и всевозможной полноты власти ему стало рукой подать. А далее страшно засуетится в своём швейцарском прозябании эмигрант Ленин. Эхо выстрела Кирпичникова отразиться от прочитанных им страниц утренних цюрихских газет. Двинется «пломбированный» вагон и Россия окончательно сойдёт с предначертанного ей пути.
Слава Кирпичникова покатилась. В первые два месяца революции он был невероятно популярен — его портреты висели повсюду и выставлялись в витринах магазинов. Затем интерес к нему круто сменился равнодушием — совершенно не случайно и в полном соответствии с законами времени, неустойчивого к неоднозначным образцам и эталонам.
И всё же революция успела обласкать тщеславие преступного унтера в самой высокой степени. Сам склонный к экстатическим порывам Александр Фёдорович Керенский придумал ему первую революционную награду — старый русский Георгиевский крест на красном банте. Он первый назвал его «солдатом революции номер один». Его пригласили в члены солдатского и рабочего Петросовета. Революция, кроме всего прочего, дала ему офицерское звание. «Первый генерал революции» Лавр Корнилов, командующий (со 2-го марта) войсками Петроградского военного округа, лично вручал «первому солдату революции» Тимофею Кирпичникову этот крест и объявил офицерское звание вот в какой трогательной формулировке: «За то, что 27 февраля, став во главе учебной команды батальона, первым начал борьбу за свободу народа и создание Нового Строя, и, несмотря на ружейный и пулемётный огонь в районе казарм 6-го запасного Сапёрного батальона и Литейного моста, примером личной храбрости увлёк за собой солдат своего батальона и захватил пулемёты у полиции».
Пулемётов у полиции не было. Не полагалось ей этого оружия по штату. Революция сочиняла первые свои сказки.
Так что весной 1917 года подлинным лицом процессов, происходивших тогда в России, стал именно Тимофей Кирпичников. Он оказался весьма активным символом своего времени. Его теперь видели во многих местах Петрограда. Он продолжал активно поднимать солдатские и рабочие массы на «борьбу». У нас есть возможность взглянуть на него, тогдашнего, глазами известного мемуариста князя Николая Жевахова, исполнявшего должность товарища (заместителя) Обер-прокурора Святейшего синода. В своих обширных и беспощадных воспоминаниях он оставил нам опять же весьма нелицеприятный портрет этого Кирпичникова: «...Я не видел человека более гнусного. Его бегающие по сторонам маленькие серые глаза, такие же, как у Милюкова, с выражением чего-то хищнического, его манера держать себя, когда, в увлечении своим рассказом, он принимал театральные позы, его безмерно наглый вид и развязность — всё это производило до крайности гадливое впечатление, передать которого я не в силах…». Отзыв такой понятен, князь Жевахов был врагом революции.
Тем не менее, Тимофей Кирпичников продолжал вполне успешно оставаться народным героем. Он продолжил службу в частях, ставших на службу Временному правительству. Во время так называемого «апрельского кризиса», когда большевики, уже во главе с Лениным, попытались впервые покуситься на абсолютное владение страной, он снова вывел на улицы солдат, помогших временным правителям временно парализовать новых претендентов на российскую власть. Это вскоре скажется на его судьбе самым роковым образом. На службе у Временного правительства он встретит и октябрьский переворот. В тот момент, когда генерал Краснов наступал на Петроград, Кирпичников попытался опять поднять солдатский бунт. На сей раз, он звал солдат бороться опять не против царского режима, а вновь против большевиков. Этот замысел потерпел полный провал. Поднять на сопротивление ему удалось лишь мальчишек из юнкерских училищ. После того, как бунт юнкеров был жестоко подавлен, самому Тимофею Кирпичникову удалось бежать на Дон. Там он планировал влиться в ряды формировавшейся уже белой армии. Последнее решение и оказалось фатальным для героя буржуазной революции.
К созданию другого, более возвышенного, лика Кирпичникова частично приложил руку, как это ни странно, настойчивый апологет Царя Николая II-го, парижский эмигрантский историк Сергей Ольденбург. Он пишет, например, так: «Унтер-офицер Кирпичников (сын профессора, студент, призванный в армию в 1915 г.) ночью собрал солдат и убедил их восстать против “самодержавия”; когда на утро в казармы прибыл начальник учебной команды капитан Лашкевич, то солдаты отказались повиноваться, убили его и высыпали толпой на улицу».
Зачем понадобилось Ольденбургу облагораживать биографию Кирпичникова, сделав его студентом и сыном профессора, неизвестно. Возможно, рафинированному монархисту показалось, что будет утешительнее, если падение Николая II-го и крах императорской власти вообще-то произойдёт по воле интеллигенции всё-таки. Я попытался собрать все скудные сведения о «первом солдате революции» и оказалось, что биография у него исключительно чернозёмная и почвенная. Тимофей Иванович Кирпичников родился в 1892 году. Происходил он из простой крестьянской семьи, проживавшей в деревне Дмитровка Саранского уезда Пензенской губернии. Впрочем, семья пензенских Кирпичниковых была не без экзотики. Они были из старообрядцев. Оказала или нет на его революционность традиция старой веры, унаследовавшей духовную мощь и пламя протопопа Аввакума, сказать трудно. Освоив начала грамотности в народной школе, Кирпичников работал некоторое время паровозным кочегаром на одной из железных дорог, а достигши призывного возраста ещё до начала Первой мировой войны, оказался в действующей армии. Как он воевал неизвестно, но имел, как мы помним, боевое ранение. Можно подсчитать также, что к тому времени, когда появился он в Петербурге, и когда судьба его сделала головоломный разворот, было ему всего двадцать пять лет. Столько же, кстати, сколько убиенному им штабс-капитану Лашкевичу. Всего же ему отпущено жизни оказалось двадцать шесть лет. На этом, к сожалению, скудные сведения о дореволюционной, догероической биографии Кирпичникова и заканчиваются.
То, что Кирпичников был далёким от мудрости человеком, доказывает его неумение понимать самые примитивные истины. При движении в пространстве, особенно в пространстве политическом, качество славы меняется. Ему, вероятно, и в голову не приходило, что первый боец революции одновременно является первым врагом контрреволюции.
Попав после побега из красного Питера в расположение белых частей генерала Маркова, (по другим источникам это были части под командованием генерала А.П. Кутепова), самонадеянный «солдат революции номер один», не изменивший прежнему апломбу, решил настоять, чтобы его, как живую легенду времени, командир принял лично.
Услышав имя Кирпичникова, командующий распорядился повесить его «не в двадцать четыре часа, а в двадцать четыре минуты». Так будто бы поступил генерал Марков.
О происшествии с генералом А.П. Кутеповым рассказ подлиннее. В эмиграции этот генерал возглавил Российский обще-войсковой союз (РОВС) — самую опасную для большевиков белогвардейскую организацию. Кутепов и рассказал о своей странной встрече с первым солдатом революции уже будучи за границей. Слова его записал соратник А.И. Деникина и П.Н. Врангеля генерал Е.И. Достовалов. Имя человека, о котором идёт печальный этот рассказ не названо. Но детали и прочий антураж описываемых событий не дают сомнений в том, кто именно изображён в этом повествовании: «Вспоминаю характерный для настроения восставшего офицерства рассказ генерала Кутепова из первых времён существования Добровольческой армии, который он любил повторять и который неизменно вызывал общее сочувствие слушающих.
— Однажды, — рассказывал Кутепов, — ко мне в штаб явился молодой офицер, который весьма развязно сообщил мне, что приехал в Добровольческую армию сражаться с большевиками “за свободу народа”, которую большевики попирают. Я спросил его, где он был до сих пор и что он делал, офицер рассказал мне, что был одним из первых “борцов за свободу народа” и что в Петрограде он принимал деятельное участие в революции, выступив одним из первых против старого режима. Когда офицер хотел уйти, я приказал ему остаться и, вызвав дежурного офицера, послал за нарядом. Молодой офицер заволновался, побледнел и стал спрашивать, почему я его задерживаю. Сейчас увидите, сказал я и, когда наряд пришёл, приказал немедленно расстрелять этого “борца за свободу”».
Кирпичникова увели за железнодорожную насыпь, оставили тело в придорожной канаве. Предварительно забрали и уничтожили все его документы и газетные вырезки, которыми он имел обыкновение подтверждать свои заслуги перед революцией. Так что на весьма продолжительное время исчезла сама память о нём.
Интересный в связи с этим факт. Заочно Кутепов и Кирпичников могли узнать друг о друге ещё в феврале 1917 года. Именно 27 февраля они оба оказались на улицах Петрограда в круговерти человеческих судеб и завихрений времени. Только были они по разные стороны судьбоносного политического момента: Кирпичников вывел свою роту «во имя интересов народа», а Кутепов защищал со своим воинством интересы «отжившего класса» и обозначен был уже в словаре революции «приспешником самодержавия». Как известно 2 марта 1917 года, российский государь отрёкся от престола. В этот же день он записал в дневнике: «Кругом измена и трусость, и обман!». Понятно, что он имел тут в виду, таких, как Кирпичников, открытки, с изображением которого именно с этого дня начинают расходиться по всей бывшей империи, остатки которой продолжали крушить «вторые, третьи… и так до бесконечности, бойцы революции». И попадись тогда Кутепов в руки Кирпичникову, может быть, всё обернулось бы с точностью до наоборот: расстреляли бы без суда и следствия самого Кутепова...
В одном месте я прочитал и такое: «Вот так и завершилась жизнь величайшего героя России XX века Тимофея Кирпичникова». Может быть, кто-то когда-то и с этим согласится. Наше прошлое по-прежнему остаётся непредсказуемым...