Торт "Наполеон"
— Зоя, ты чего тут сидишь? — Тамара, только что быстро поднимающаяся по лестнице к своей квартире, удивленно остановилась и посмотрела на соседскую девчонку, восьмилетнюю Зою Раисову, что жила с матерью этажом ниже.
Тамара только недавно переехала в этот район, выкупив квартиру у родни после долгих тягостных делёжек имущества.
Женщина ещё не знала всех соседей, но Зою часто встречала во дворе, поэтому уже познакомилась с ней. Мать, кажется, Юля, жила с девочкой одна. Отца у Зойки не было. Нет, биологически он наличествовал, но дочка его никогда не видела. То ли развелись, то ли и не были расписаны, – таких тонкостей Томка не знала, слышала только, что мать последнее время совсем как–то опустилась, попивать стала, благо в «Напитках» работала, было, откуда приносить. Пару раз в квартире снизу слышались мужской смех, песни и веселые посвисты. Кто–то играл на аккордеоне, пели «Стаканчики гранённые». Потом, часам к двум ночи всё стихало. Тамара решила тогда, что, может, день рождения у женщины или какой другой праздник, и вот собрала она гостей, поэтому шум простила и в полицию звонить не стала…
Зоя часто одна гуляла во дворе после уроков, копалась в рыхлом, ноздреватом снегу, скатывалась с сугробов и прыгала по лужам на асфальте.
— Зоя, а мама где? — спрашивала Тамара, кивая девочке.
— На работе, конечно, где же ещё?!
— Ну понятно. Не промочила ноги–то?! Сыро везде уже, ты бы не лазила по мокроте! — качала головой Тама, разглядывая курточку и дерматиновые штаны, натянутые у Зойки на белые колготки. Как из школы пришла, так и нарядилась…
— Нет, тёть Том, не промочила. Ну я дальше пойду! Дела! — важно заявляла первоклассница, натягивала верхнюю губу на пустые, с ещё не проклюнувшимися зубами десны и сломя голову бежала куда–то. У Зойки было много забот – котята из подвала, которых надо обязательно потискать, если выйдут погреться на солнце, палки и шурупчики, валяющиеся на пустыре за домом, которые надо непременно собрать и зарыть в ямку, сделать секретик. Девчонка собирала валяющиеся на тротуаре крышки от бутылок, набивала ими старый носок и, завязав его узлом, «метала гранаты» на металлическую крышу гаража, принадлежащего инвалиду из соседнего подъезда. Если мешочек перелетал через постройку, то особым удовольствием было перелезть через заборчик, огораживающий палисадник, и искать снаряд в сугробах. Если же носок скатывался с крыши, то надо было ловко поймать его, тогда Зоя считала, что произошёл недолёт и стоит повторить попытку.
Развлечений во дворе хватало, тем более весна – хочешь, палкой для ручейков дорожки проделывай, хочешь – бегай по просохшим на солнце тротуарам, рисуй мелками, запускай мыльные пузыри и смотри, как они, надувшись радужными фонариками, улетают высоко в небо, блестят там, на фоне голубовато–белой атмосферы, а потом уносятся прочь, отражая в себе частицу солнца…
Но почему–то Зоя сегодня ничем этим не занималась, она просто сидела на корточках у Тамариной двери и сосредоточенно перебирала в руках бусики – шарик за шариком, как чётки, что только молитву не читала.
— Что случилось? Почему ты не гуляешь? Домой не идёшь? — Тамара подошла к квартире, вынула ключ и отперла дверь. — Иди скорее, мама хватится, будет волноваться, что тебя нет!
— Не хватится. Мама спит. Можно, я у тебя посижу? — покачала головой Зоя. — Мне там с мамой страшно.
— Почему? — Тома зашла в прихожую, положила на тумбочку букетик тюльпанов, сняла пальто и серьёзно посмотрела на ребёнка. — Что страшного? Мама поспит, устала с работы, встанет, и будете ужинать.
— Нет. Она стонет, я не люблю, когда она вот так стонет. У меня мурашки бегать начинают. Можно, я у тебя в уголочке тут посижу? — упрямо шагнула вперед девочка, а потом вдруг обхватила Томкины ноги и прижалась к ним крепко–крепко, дрожит вся, руки холодные.
— Ты что? Ну что ты? Ладно, заходи. Промокла? Ну я же говорила, Зоя! Я просила не лезть в лужи! — Тамара запричитала, усадила гостью на табуретку, сняла с неё набравшие воды сапожки, стянула комбинезон и велела идти в комнату.
Глядя, как Зойка шагает кривыми, колесом, ногами по паркету, как размахивает руками, женщина невольно улыбнулась. Её племянница, Маша, вот также ходила по коридорчику, важно стучала пятками по полу, за что была прозвана соседями ткачихой. Шустро барабанили её ножки, туда–сюда, туда–сюда…
— И во что же мне тебя одеть? — покачала головой женщина, глядя на усевшуюся в кресло девочку. — Ну хорошо, есть у меня одно платье, нарядное, красивое, тебе как раз будет. Я его племяннице шила, да уехала та, теперь трудно переслать будет, да и выросла она уже из него. А я его берегу, сама не знаю, почему. Видимо, чтобы тебе передать! Но ты учти, платье непростое, — говорила Тамара, открыв шкаф и передвигая вешалки с одеждой. — Оно волшебное. Оно чтобы желание загадывать. Сожмёшь кулачки, закроешь глаза, прошепчешь, чего хочешь, и сбудется! Вот так!
— Не сбудется, — равнодушно покачала головой Зоя. — Никогда не сбывается. Я вот сколько раз на Новый год загадывала, ничего не сбывалось.
— Ну не знаю. У нас всегда всё сбывается. Давай–ка попробуем! Примерь! И как раз к празднику! Знаешь, какой завтра праздник?
Зоя пожала плечами.
— Восьмое Марта. Но это для взрослых тётенек, а мне–то куда? Нам мальчишки в школе так и сказали, что это у тех праздник, кто взрослый, а нам, девочкам, подарков не положено.
— Соврали ваши мальчики. Всем положено! Надевай, а я носочки поищу, может, что найду. Так… А твои вещи надо постирать. Потом зашить… Или выкинуть?..
Тамара крутила перед собой только что бывшие на девчонке протёртые на пятках колготки, капающие на пол грязной капелью штаны, свитерок с пятнышками чего–то красного. Наверное, малиновое варенье…
— Как же выкинуть?! Ты что, тёть Том! Меня мама убьёт! Нет, ты мне пожалуйста это всё верни, я заберу. Мама очень расстроится, что одежды нет, будет ругаться. Мама добрая, ты не дума! Просто разве дело, когда нет одежды?! Расстроится, в общем, мама! Не выбрасывай.
— Ну раз расстроится, то верну. Постираю, заштопаю и верну. Договор?
Тамара протянула Зойке руку. Та крепко пожала её.
— Скажи: «А то век воли не видать!» — приказала девочка и подняла на женщину глаза.
— Не буду я всякую ерунду говорить. А ты–то такое откуда знаешь? — Тамара в отчаянии подняла брови, мол, чем только голова у ребенка забита!
— Дядя научил. К маме вчера дядя приходил. У него, тёть Том, на плечах рисунки, красивые–красивые, синие–пресиние. Я хотела рассмотреть, но он меня из комнаты выгнал. Так вот, он и говорил так, ну про эту волю! — увлеченно рассказывала Зоя, сопровождая Тому к ванной комнате и наблюдая, как её вещи погружаются в стиральную машинку, как крутятся там, закрываясь постепенно воздушной пеной стирального порошка. От стиралки исходил свежий, приятный аромат. Зоя втянула запах маленькими, остренькими ноздрями.
— Альпийская свежесть, — уверенно бросила она, развернулась и пошла обратно в комнату. — Спасибо, тёть Том!
— Пожалуйста. Всю рекламу что ли наизусть знаешь? Зоя, зря ушла! Иди–ка ты помойся!
Зойка поморщилась, оглянулась и, исподлобья посмотрев на женщину, протянула:
— Не, не хочется чего–то.
— А у меня шампунь с запахом апельсина, — Тамара потрясла в руках флакон с красивой картинкой. — Может передумаешь? Да и платье не сработает, если не помыться.
Зоя помялась, поёжилась, потом кивнула.
— Ладно. Только я сама буду мыться. Уйди.
— Договорились. На пол воду не лить, шампунем голову тщательно промывай, чтобы чистенько всё было, хорошо? — Тамара с сомнением посмотрела на закрывшуюся шторку, услышала «угу» и вышла, положив на стульчик полотенце.
И что теперь делать? Надо бы к Юле Раисовой сходить, предупредить, что дочка её здесь. Сейчас пойти, пока Зойка моется, или потом, когда уже выйдет? Звонить по телефону бесполезно. Его Раисовым отключили еще полгода назад за неуплату. Неблагополучная семья, мать–одиночка, ребенок, считай, один растёт.
Вспоминали, что не всегда Юля такой была. Что–то надломилось в ней как будто. И не понятно, от несчастной ли любви или от каких других терзаний…
Говорили, что всё началось после её увольнения из ресторана, где она работала официанткой. Уволилась, одним днём прямо, потом долго дома сидела, выйдет только в магазин, Зою отведёт в школу, заберет, ну и всё. А так всё дома сидит, в темноте да духоте. Что? Почему? Не рассказывала. А было что…
Раисова приглянулась хозяину ресторана, он стал оказывать ей знаки внимания, ухаживать, приманивал, одним словом. А потом решил, что слишком уж ломается девка, надо бы показать ей, кто тут главный. Показал… Юля отбиться не смогла. Потом в ванную ходила каждый час, Зою боялась к себе прижать – вдруг та запах одеколона его, обидчика, почувствует… И понеслось… Один раз попробовав запить горе, Юля стала входить во вкус…
Соседки рассказывали, что иногда к Раисовым приходили из опеки. Тогда Зоя хваталась за мать, как обезьёныш, висла на ней, пряталась в материной кофте, лишь бы только не забрали в детдом.
— Не бойся, кровиночка моя, не бойся. Не отдам тебя! — гладила по голове дочку Юля, Зоина мать. А у самой язык еле ворочается.
— Опять пила? Раисова, ты доиграешься! Ну что такое?! Давай работу тебе найдём другую, — по–хорошему говорили гостьи, заполняя какие–то бумаги и оглядывая кухню.
Та, кстати, была чистенькая, пол вымыт, посуды в раковине грязной не наблюдается.
— Хорошо хоть дом в порядке держишь! — хвалили представители опеки. — Хозяйка!
Юля кивала, удивленно осматривала кухню, как будто впервые её видела. А Зоя, уткнувшись в её грудь, довольно улыбалась. Это она вчера вечером, как будто шепнул ей кто на ухо, убралась, как могла, всю пустую тару на помойку отнесла, когда стемнело. А что было недопитое, в буфет засунула, за бадьи с мукой. Мама не велела выкидывать бутылки, где ещё что–то есть. А раз так, то надо просто их убрать. Тёти из «органов» не любили почему–то прозрачные, звенящие от удара друг о друга бутылочки, значит, те надо попрятать, а как гости уйдут, шепнуть маме, где её вещи схоронены.
Раисова была «на карандаше», её проверяли, инструктировали, брали какие–то подписи. Зою тоже спрашивали, хорошо ли дома, не бьют ли её? А кто же её ударит?! Мама не позволит! Мама свою Зойку любит больше жизни, она сама так говорила. Был один гость у матери, дядя Гена, Зоя его рюмку случайно опрокинула, когда за колбасой потянулась. Дядька тот Зою оттолкнул, да так, что она в стенку впечаталась лбом, аж звон в ушах пошёл. Юля тогда вскочила, подхватила Гену за грудки, поставила на ноги, отхлестала по щекам, тот даже икать начал. А потом прогнала.
Голова у Зои с того раза гудела еще с неделю. Мать уложила девочку на кровать, села рядом и, шепча извинения, заплакала.
— Мам! Ты чего? Это же не ты била, а он! Пусть он и извиняется! — быстро вытерла слезы с маминых щёк Зойка. Ну куда ей понять, что кто в дом чудовище привёл, тот и виноват…
Юля всхлипывала тогда, качала головой, а потом легла рядом с дочкой и уснула, горячо дыша в Зоино ухо…
… — Зоя! — Тамара заглянула в ванную. — Пару–то напустила! Пару! Хоть топор вешай! Слушай, я мусор сейчас схожу, выкину. Не пугайся.
— Тёть Том, оставь. Я сама потом схожу. Ты сама–то ела? — деловито булькнув, поинтересовалась Зоя.
— Не ела. Вместе поужинаем. Так, а мама–то что? Надо предупредить её, что ты тут.
— Не знаю. Мама, кажется, заболела. Она сказала, чтобы я шла гулять, потом стонала сильно. Я ушла, потому что она так сказала…
— Хорошо. Я разберусь.
Тамара прикрыла в ванной дверь и, сунув ноги в сапожки, вышла на лестничную клетку.
Спустившись вниз, она остановилась перед Юлиной дверью. Позвонила в звонок. Тишина.
— Юля! Раисова, откройте, пожалуйста! — крикнула она, потом засмущалась, оглянулась, не высунулись ли из соседних квартир любопытные соседи.
Тамара подёргала дверную ручку. Дверь открылась. Тонкая полоска света упала на пол прихожей, точно ножом разрезав царящий там сумрак. Женщина несмело всунула голову в квартиру. Пахло гуталином и старыми газетами. А ещё чем–то приятным… Что это? Цветы? Нет… Мыло. Точно! Нежный такой, легкий аромат…
Тамара зашла внутрь. Нет, страшно ей не было, скорее неудобно, потому что врываешься в чужую жизнь, вторгаешься туда, куда тебя не звали. Но там, наверху, в Томкиной ванной плещется Зоя, значит Юля должна об этом знать.
— Юлия Александровна! Я к вам по поводу дочки вашей. Я соседка сверху, Тамара Павловна, недавно сюда приехала…
Но ей никто не отвечал. Только откуда–то из комнаты послышался не то вздох, не то стон. Задернутые шторы не пропускали ни капли света с улицы. Тамаре стало жутковато. То же самое испытываешь, наверное, когда идёшь ночью по кладбищу. И не потому, что боишься духов, те могут только видом своим испугать, непонятностью. А потому мурашки бегут по коже, что много лихого, вполне себе телесного люда бродит вместе с тобой в темноте.
Гостья дошла до комнаты, прислушалась. Юля была где–то там, внутри черной коробки.
— Можно, я включу свет? — прошептала Тамара, как будто боясь нарушить эту зловещую тишину.
— Не надо. Я сейчас сама включу настольную лампу. Ну как же вы все надоели, а! Вы специально выбираете время, когда я такая, да? — зло, со звенящими в голосе слезами спросила Юля. — Да где же этот чёртов выключатель?! А вы опять меня укорять будете? Мораль читать? Ходите, бумажки пишете, а дальше что? В детдом Зою? Мать у неё асоциальная, мать плохая, а детский дом хороший, да? Сладко будет Зое там? Как думаете? Вот вы, я знаю, факты собираете, мол, я за ребенком не слежу, я не ухаживаю…
— Да ничего я не собираю, с чего вы взяли?! — сердито буркнула Тамара, щелкнула выключателем. Под потолком вспыхнула люстра. Абажур, веселенький, напоминающий ванильную розочку, только перевёрнутую, мягко проливал на пол желтовато–белый свет. Вспыхнул на полу красным квадратом шерстяной ковёр. Из угла, скомкавшись на тесной полке, смотрели Зоины игрушки – медведь, заяц, маленький пингвин, большеногий гусь и мягкая, набитая ватой кукла.
Тамара перевела взгляд на фотографию за стеклом, висящую на стене рядом с барометром. С чёрно–белой фотокарточки на Юлю, сидящую на кровати и обхватившую коленки худенькими руками, смотрела женщина. Она улыбалась, но не губами. Те были вроде бы серьезными, а вот глаза… Вот–вот смешинки побегут от них, защекочут во рту и вырвутся наружу смехом.
— Кто это? — тихо спросила Тамара, подошла к Юле, села рядом. Та чуть отодвинулась.
— Где?
— Там, на фото.
— Мама, — всхлипнула Юлька. — Только эта картинка от неё и осталась. Она умерла, когда мне было пять. Я её плохо помню, лицо не помню, а руки… Руки теплые, большие ладошки, пальцы пухленькие… Она гладила меня по спине, было так приятно… Она была хорошей, очень хорошей! А когда умерла, отец сдал меня в детдом. Пять лет… Я потом на Зою смотрела в этом возрасте, ну совсем же личиночка, головастичек! Как можно было?! А он смог. Женился, родил себе еще двух детей. Живёт, наверное, сейчас где–то, дрянь! Или помер. Лучше бы помер. Ненавижу! — зло ударила кулаком подушку Юлия.
Тамара вздрогнула, посмотрела на Раисову. Пьяная что ли? Нет, не пахнет. Просто так, видимо, накатило…
— Не надо так говорить, Юля. Вы многое пережили, вам обидно. Но прошлое – оно нам тоже для чего–то было нужно. Юль, ведь завтра праздник, весна, а вы так себя изводите! Зоя очень за вас переживает. А знаете, пойдёмте–ка ко мне. Зоя, наверное, уже заждалась.
Тамара потянула Юлю за руку. Ну сколько между ними разницы? Лет десять, может быть, или двенадцать. Эта молодая женщина могла бы быть Томкиной младшей сестрой, например. Тамара не испытывала к этой странной, забившейся в свою норку женщине отвращения, презрения, неприязни. Она не была еще похожа на алкоголичку. Томка видела женщин–алкоголичек, глубоко больных, запойных, когда практику в медицинском училище проходила. Да и не женщины они уже, особи женского пола, без каких–либо признаков тонкой организации. У них хриплый голос, лицо будто грубо вылеплено из гипса, походит скорее на мужское. Говорят, у таких больных происходит что–то с гормонами, вот и становятся они похожи на мужчин. Они не умеют уже любить, заботиться… А Юля умеет. Ну видно же!
— Куда? Я не пойду. Вы же меня куда? — беспокойно завозилась Юлька в своём гнезде из одеял и подушек. — Я не хочу!
— Да пойдём, глупенькая! Ко мне, этажом выше. Поужинаем, заодно познакомимся. Ну что же это такое – праздник скоро, 8 марта, а мы, две женщины, сидим по своим каморкам, носа друг к другу не кажем! А ну вставай и вперёд!
Тамара протянула руку соседке. Та, пожав плечами и глянув на Тому как на сумасшедшую, встала, надела носки, сунула ноги в шлёпанцы и почапала следом.
— Интересно, — думала Тамара, пока шли к двери. — Почему все вот такие женщины, грустно–обесточенные, печальные, всегда носят носки и шлёпанцы? Надо купить ей тапки. Нормальные, красивые тапки. Цвет? Размер?.. Хм… Ладно, потом узнаю!
Они медленно поднялись по лестнице, Тамара открыла дверь своей квартиры, пропустила вперед Юлю, зашла сама.
— Ну вот, добро пожаловать! Юля, можно я окончательно перейду на «ты»? Проходи, ужинать сейчас будем. Мы с то…
Юля схватила Томку за руку, дернула, как будто хотела заставить ту замолчать, и показала рукой в кухню.
Там, напевая что–то, вроде бы «Стаканчики гранённые», суетилась у стола Зоя. В нарядном платье, что дала ей Тамара, в носках почти по колено, потому что это оказались Томкины шерстяные гольфы, с какими–то немыслимыми начёсами на голове, Зоя поставила на стол вазочку, которую нашла на подоконнике, в неё сунула тюльпаны. На стол выставила чашки с сушилки, тарелочки, разложила вилки и ложки. Так учила её когда–то Юля. Она одно время работала в службе организации банкетов, умела красиво положить салфетки и порезать яблоко так, чтобы оно походило на лилию. Не велика наука, но и это нужно, и это пригодится. Яблоки резать Зоя не решались, а вот остальное – пожалуйста. Веселые лягушата из белых Тамариных салфеток притаились рядом с тарелочками, а найденные на полке свечки, маленькие, с ароматом корицы, ждали, пока их зажгут.
— Зоя? — Юля тихо позвала дочку, еще крепче схватила Тому за руку. — Зоенька!
Девочка обернулась. Она не смеялась, нет. Губы как будто хранили серьезное молчание. А вот глаза… Те самые, бабушкины, вот–вот выпустят наружу смешинки, те разлетятся бабочками по комнате, сядут к Юле и Томе на плечи и защекочут щёки.
— Ты заметила, Тамара?! Ты это заметила?! — прошептала Юля.
Она точно проснулась от какого–то тягучего, душного сна, когда одеяло превращается в кокон, по телу бегают мурашки, а перед глазами только муторная темнота. Но вот глаза открылись, пару секунд ты не понимаешь, сон это ещё или уже явь, ещё сердце бьётся как у загнанного зайца, но мозг уже посылает ему сигналы, чтобы унять аритмичный стрёкот.
— На ту женщину похожа, да? С фотографии! На маму твою. А ты говоришь, скучаешь по ней. Да вот она, ходит перед тобой, деловая такая фрося! Ну иди уже, садись, котлеты разогрею. А завтра пир горой будет, понятно? Готовить–то умеешь? — поинтересовалась Тома.
Юля, сев на стул и прижав к себе ластившуюся Зою, кивнула.
— Торт «Наполеон» умею. Пойдёт?
— Чего? Даже я этого не умею! — в шутку возмутилась Тамара.
— Тётя Тома! Мама умеет! Она пекла! Там сложно, но она очень хорошо всё знает, да, мама? — Зоя повернула лицо мамы к себе, потом, пощекотав Юлину шею, провела руками по её спине. Теплыми руками с пухлыми пальчиками.
Юля на миг замерла и, уткнувшись в Зойкины праздничные начёсы, заплакала.
— Тётя Тамара! — когда уже мыли посуду, шепнула Зоя соседке. — Платье сработало. Я загадала, чтобы мама выздоровела. Сработало! Может тебе что надо загадать? Ты надень, хоть на пальчик! Сбудется!
Тамара и сама не знала, есть ли что–то такое в этой жизни, что надо загадать… Она не спешила замуж, ну нет пока жениха, значит. надо подождать. Не мечтала о куче денег – хватало и тех, что были. Машины, дачи… Нет…
— Я пока не решила, чего хочу, Зойка. А вот для мамы твоей надо тапки. Я с утра схожу завтра, куплю. Размер ноги у неё какой?
— Тридцать шестой, — уверенно ответила Зоя.
— Ну вот и отлично…
На следующее утро в Томкиной квартире стало непривычно суетно и весело. Звонил телефон, кто–то поздравлял с праздником, приходили какие–то мужчины, женщины, все улыбались Тамаре, Юле и Зое, потом уходили, желая хорошего дня. На кухне две хозяйки, сталкиваясь локтями, создавали кулинарные чудеса. Если бы Тома была одна, ни в жизни никакой курицы запекать не стала бы и салат не резала. А тут целых три женщины собрались по случаю своего праздника, ну как не начать кухарить?!
Юля колдовала над тестом для «Наполеона», потом варили с Зоей крем, мазали слоёные коржи, посыпали какао...
Юля иногда замирала, удивленно оглядываясь на Тамару и Зою, хохочущих у раковины. Так не бывает же! Ну не может быть, чтобы всё было плохо и вдруг стало хорошо!
А оно и не стало. Оно только началось, зародилось – новое, чистое, доброе.
У Юли впереди ещё долгий путь, очень–очень долгий.
Будут они ещё с Томой разгонять бывших Юлиных ухажёров, так и норовивших принести горькую и посидеть за кухонным столиком «по–семейному», будут готовить Юлю к поступлению в колледж, вместе плакать над списком с галочкой «зачислена», будут учить Зою всему тому, что знают сами. Это всё впереди, когда–то это случится…
А пока у них праздник, 8 Марта. Все нарядные, по–весеннему свежие, с кудельками и загогульками на головках, в новых тапочках и торжественных платьях, с тортом «Наполеон», поданным к чаю, и смехом Зои, разлетавшимся по кухне звонкими колокольчиками, они сидят за столом и удивляются, как же это раньше не знали друг друга?! Где были, как жили? Почему встретились?! Кто так им помог? Никто не скажет… Только маленький ангел, заглянув в окно Томкиной кухни, тихо исчезнет в небе. Он улетит туда, в безбрежную глубину космоса, чтобы передать Юлиной маме, что дочка в надёжных руках, что радость пришла в её жизнь вместе с новой подругой…
Тюльпаны только для неё
Миша, кажется, скупил все тюльпаны, которые продавались в городе. Всех расцветок и размеров, тонкие, лохматые, маленькие и большие, в красивых упаковках и в простой бумаге, окучил даже бабулек, сидящих у метро с ведрами, полными цветов. И вот теперь вся машина Михаила заполнена тюльпанами. Он их не считал. Чётное–нечетное, какая разница! Их миллион, ну условно, конечно. Ими можно засыпать всю квартиру, будто краску по полу расплескать. Из них можно сшить наряд и одеть в него Мишину девушку, Янку. Яна непростая, она требовательная и капризная, как избалованный ребёнок. Но Мише это в ней нравится. Нравится, как она дует губки, как сморщивает носик, если чего–то хочет. А когда получает задуманное, радуется как ребенок. Парень сразу чувствует себя вторым после Бога! Он исполнил очередную мечту своей девушки, значит, она никогда его не бросит. Его расторопность – гарантия их счастья.
Янка пожелала, чтобы на 8 марта вся квартира утопала в тюльпанах. Ну что ж…
Михаил уже подъезжал к дому. Он хотел вернуться с работы раньше Янки, затащить в квартиру букеты, расставить, разложить их, а потом, когда Яна приедет, зажечь свечи, соорудить красивый ужин и сделать ей предложение руки и сердца.
Миша вышел из машины, надел куртку, забросил на плечо лямку рюкзака и окинул взглядом двор. У подъезда сидели ребята–одиннадцатиклассники. Миша знал их по баскетболу, в который вместе играли по пятницам.
— Андрюх, привет! — помахал Миша рукой одному из парней. — Не поможете? Надо машину разгрузить.
Ребята отвлеклись от телефонов, подняли головы.
— А что там у тебя? — лениво поинтересовались они.
— Цветы. Ну ладно вам усмехаться! Вот сами влюбитесь, тогда посмотрим, как я над вами посмеюсь! Мне надо всё это, — Михаил показал рукой на прущие из всех окошек цветы, — отнести в квартиру. Сможете?
— За деньги да, — пожал плечами Андрей, заводила и лидер в дворовой группировке. — Пятьсот на брата. Ок?
— Ну грабёж! Да тут работы на пять минут! Какие пятьсот?! — возмутился Миша.
— Ну раз на пять минут, тогда сам, Ромео… — парни засмеялись, вытягивая шею и выпячивая подбородки.
Михаил помялся, посмотрел на часы. Не успеет! Ведь ничего не успеет, если прямо сейчас не занести цветы и не разложить их по полу.
— Аййй! Ладно, согласен. Пятьсот на брата. Налетай! Так, за мной идём, не бросаем, а красиво складываем.
Ребята стали неловко вынимать из салона букеты, складывать их друг на друга, потом, наклонив голову набок, чтобы видеть, куда идут, семенили вперед.
Миша первым, вместе с Андреем, поднялся на свой этаж, лязгнула дверь холла, щелкнул ключ в замке.
Михаил, отдуваясь, зашёл в прихожую… И замер.
Чужие ботинки, мужские, сразу попались ему под ноги. На крючке, куда Миша всегда вешал свою куртку, размещалась теперь чья–то чужая кожанка с меховым воротником.
— Ну чего, заносить? Нет? — поинтересовался Андрей, поняв щекотливость ситуации.
— Погоди. За дверью постой, — попросил Миша и, не разуваясь, прошёл дальше…
Андрей услышал женский визг, звон стекла, крики о помощи. Потом из квартиры вылетел полуголый мужик, вслед ему полетели куртка и ботинки. Он умолял ещё отдать брюки с рубашкой, но Миша не согласился.
Яна, румяная, в комбинашке, сидела на краешке кровати и дула губки. Михаил, от злости даже забывший, что ребята вот–вот принесут сюда охапки тюльпанов, только рычал и нечленораздельно мычал.
— Миша… Ну, Миша! Это совсем не то! Это… Мы просто не поняли друг друга с этим мужчиной! — разводила руками Янка, хлопала глазами, собирала губки «рыбкой» и вздыхала.
— Чего? До такой степени не поняли, что разделись оба?! Ты мне тут не вешай лапшу на уши! Ты почему не на работе?!
— Нас пораньше отпустили, праздник же завтра… А просто жарко было… И это платье у меня такое, я не раздета! Миша! Миииша, ну прости, а?! — Яна полезла с поцелуями, но тут в дверях нарисовался порядком уставший Андрюха.
— Так что делаем – несём или нет?! — гаркнул он. Яна испуганно взвизгнула, стала прятаться за спину Михаила, натягивая кружавчики комбинации на коленки.
— Нет, всё, отбой. Скажи ребятам, что могут взять по букету, подарите там, кому хотите. Деньги я всё равно вам заплачу. Вот. Возьми, разделите.
Миша отдал Андрею пятитысячную купюру. Одиннадцатиклассник присвистнул, подмигнул Янке, та показала ему язык, и ушёл.
— Что отбой?! Миша, что?! Что они должны принести? — стала приставать к мужчине девчонка.
— Уже ничего. Значит так, я считаю до трёх, и тебя тут нет. Раз…
Михаил уставился на трепещущую Яну. Та натянула джинсы, кофточку, стала всхлипывать.
— Два…
— Да не нервируй ты меня! Подумаешь, очень ты мне сдался! Вот и уйду! И пропади ты пропадом! И проклята пусть будет твоя эта квартира!
Яна сыпала ядовитыми замечаниями, запихивала свои вещи в чемодан и всё думала, что же будет, если Миша скажет «три», а она еще тут. Но проверять это было страшно, видок у горе–жениха был грозным…
— Три. Привет общаге! — гаркнул Михаил, схватил Янкин чемодан и выбросил его за дверь. Яна отправилась туда же…
Вечером позвонили из ресторана, где Миша заказывал еду для романтического ужина, уточнили, как лучше доехать.
— Никак. Я отменяю заказ, — уставившись в одну точку, бросил Михаил и отключил телефон…
Вот так и рушится жизнь. В один момент. В кино это всегда смешно – любовники, мужья, жёны, интрижки… А в жизни гадко, как будто в помойке покопался…
Миша ворочался с боку на бок, пытался уснуть. Потом, устав от тщетных попыток отдохнуть, включил запись футбольного матча, внимательно наблюдал за игрой, вместе с судьями выдавал жёлтые карточки, удалял с поля…
Но его самого сегодня удалили. Просто взяли и удалили, а виноват был другой игрок! Янка виновата! Не слушал Миша приятелей, которые про неё нелицеприятные вещи говорили, не верил, думал, просто завидно всем, что у Миши такая девушка, вот и злословят на неё… Ан нет, оказалось, надо было прислушаться…
Утром он собрал в пакет оставшиеся Янины вещи – чашку, зубную щётку, какие–то духи, тени, помаду, завязал пакет большим черным узлом и выкинул в бак.
А потом вспомнил, что в его машине всю ночь томились миллион тюльпанов всех расцветок и размеров, какие только были в его городе. Что теперь? Выкинуть? Жалко! Праздник же!
Миша сел за руль, выехал на проспект, лениво дополз до парка. Там по аллеям уже прохаживались парочки – молодые и пожилые, супруги и просто знакомые, романтики и прагматики, высокие и низкие, худые и полненькие. Пары на все случаи жизни и всех сортов. Выгуливались, смеялись, целовались, что–то обсуждали.
— Извините! — окликнул Миша одного парня, который неловко вел за руку девчонку с розовыми волосами. — Сегодня у нас акция – дарим букет дамам. Молодой человек, девушка, выбирайте! — и открыл багажник.
Девчонка удивленно смотрела на россыпь тюльпанов, её молодой человек подошёл к Мише, шепнул на ухо:
— Денег нет. Думаете, я бы не купил ей цветы? Просто на мели я.
— Так акция же! — покачал головой Миша.
— Спасибо, но мы, наверное, потом, да? — громко кивнул своей подружке парень. Та вздохнула.
— Да, конечно.
Они уже собрались уйти, но Миша вынул из машины белые, даже чуть кремовые тюльпанчики и протянул их девчонке.
— Берите. Это от общества людей на ходулях! С праздником! — улыбаясь, сказал он.
— А что, такое есть? —спросила девушка, взяла букет, потом, опомнившись, поглядела на своего спутника.
— Есть. Спасибо вам! — паренёк, залившись краской, пожал Михаилу руку. — Привет ходулям!
— Хорошего плавания. На мель больше не садись, браток! — ответил Миша…
Он раздавал цветы всем, кто проходил мимо, шутил, балагурил, придумывал разные поводы, удивляясь, как люди стали недоверчивы. Бесплатно? Подарок? За просто так? Никто не соглашался, люди начинали торговаться, просили назвать точную цену, уточняли, с какой базы цветы.
— Да какая вам разница?! Вы посмотрите, как этот цвет подходит к вашему пальто! Вы сейчас пойдёте, как фотомодель! — уговаривал он пожилую женщину, в одиночестве прогуливающуюся по парку.
— Да ну что вы! Какая я фотомодель… — смущенно отворачивалась она. Но Миша не отставал. Он вошёл в азарт, к тому же это помогало отвлечься от грустных мыслей. Он стал так красноречив, что сам себе удивлялся…
Тюльпанов в машине становилось всё меньше, настроение Миши, всё это время такое приподнятое, теперь выпало осадком печальной угрюмости. Энергетический коктейль из злости и азарта закончился, теперь оставалось только потягивать через трубочку воздух.
Женщины… Бог создал их, видимо, чтобы мужчина постоянно страдал. Он вырвал у мужика ребро, что–то там прошептал и сделал женщину. Обделил одного ради другого. И теперь вот ходит мужчина, ищет, какая из этих женщин сделана именно из его ребра… Янка, видимо, всё же не Мишина частица. Она, возможно, вообще ничья, так, из пыли собрана...
Ну а где та, которая не обманет, не изменит, не посмеётся, даже если ты упал коленками в грязь?
Михаил подумал, барабаня пальцами по капоту машины, потом пожал плечами, сел за руль и поехал к той самой, что всегда ждёт, без сюрпризов и скандалов. Другой город? Да. Пробки? Ну… Да. Ей можно же просто позвонить, поздравить, ведь не день рождения, а всего лишь 8 марта… Нет! Надо ехать. Так будет правильно. Давно пора.
Она встретила его на пороге квартиры, удивленно вскинула брови. Он не приезжал уже больше года. Она знала, что раздражает его своим стариковским нытьём и медлительностью походки, чувствовала, что её время истекает, а его течёт совсем по другим законам. Она не понимала его современных словечек, переспрашивала, смущённо разминая пальцы, кивала и замолкала… Она была слишком старой для его жизни…
— Мам! Ну чего, привет что ли! А это тебе! — Миша протянул матери такой букет, за которым его просто не было видно.
— Ты что, сынок?! Мне? Это же очень дорого, не стоило! — прошептала Нина Фёдоровна, всплеснула руками...
Миша родился, когда его матери было уже сорок два. Он был поздним ребёнком, ею очень желанным. А вот сам Мишка, когда подрос, стал её стесняться. У всех мамы молодые, красавицы, а у него – старуха! Ну как есть старуха! Особенно сильно так ему казалось в старшей школе. Нина Фёдоровна не красила волосы, как другие женщины, не пользовалась косметикой. Она проповедовала образ естественной красоты. Но её естественность выходила за рамки Мишиных представлений о родительнице. Друзья смеялись над ним или жалели, а он стыдился, запрещал приходить на родительские собрания, концерты, даже на выпускной не пустил. Потом ушёл в армию, на присягу просил приехать только отца. Но в тот день среди зрителей не нашёл из своих никого.
«Мы с мамой, понимаешь, неделимое целое. Раз ты её гонишь, то и меня рядом не будет!» — сказал по телефону отец.
Миша тогда крепко обиделся на него, не разговаривал несколько месяцев, а потом и говорить стало не с кем…
Нина Фёдоровна осталась одна. И Миша один. Но две эти единички никак не хотели сходиться…
А вот теперь Миша смотрел на мать, на её морщинистые, сухие руки, на грустное, простое лицо, слушал её голос, и ему было нежно с ней, хотелось что–то сказать ласковое, тёплое, но он стеснялся. Ему уже столько лет, а он смущается признаться в любви той, которая его родила…
— Мам… — позвал он Нину Фёдоровну. — Мам, ну что ты там на кухне всё! Посидим, что ли… Давай фотоальбом посмотрим, а!
За окном пошёл дождик. Он смывал жиденькие пласты снега, что ещё остались на газонах и дорожках, мыл крыши и стены домов, бурлил в водостоке, унося с собой прошлые обиды и недомолвки. За столом в маленькой гостиной сидели двое. Они смотрели фотографии, смеялись, затихали, когда на фото мелькало лицо Мишиного отца…
— Ма, ты прости меня, я обижал тебя много… Не прав был! — тихо, собравшись с духом, сказал Михаил.
Нина Фёдоровна отвернулась, зажмурилась на миг, потом улыбнулась. Теперь она точно знала – её сын стал взрослым…
Тюльпаны медленно кивали головками врывающемуся в форточку ветру, тикали на стене часы, а Миша сладко спал в своей комнате, где провёл детство и так хотел побыстрее вырасти.
Маленький ангел, еле–еле удерживаясь за краешек подоконника, улыбнулся и улетел в черноту неба. Ещё одна женщина и один мужчина стали счастливее в этот день…
Лёлькин Женский день
— Мам, мы Лёльку к тебе привезём, ладно? — кричала в трубку Марина. — Дней на пять, пока у неё каникулы, а? Мы с Сашкой путёвки купили, в Китай летим. На 8 марта. Подарок мне. Мам, ну чего ты молчишь?
Елизавета Петровна вздохнула. Вот что это за матери–кукушки такие пошли?! Чуть что, под бочок родне ребенка спихнули, а сами, вон, в Китай!..
— А что, Оле в Китай не надо? Она не празднует этот надуманный день Женщины, один среди 365 дней бытовой каторги? Марин, я… — начала женщина, но дочка перебила её, бросая слова мелкой дробью:
— Мам, ну это же паспорт надо, да и потом, далеко для неё, уроки, английский, потом куда ей вообще?! Дорого!
— Бабуль! Я с тобой поживу! — услышала Елизавета Петровна в трубке голос внучки. — Соглашайся!
— В общем, мам, мы Лёльку везем, деньги на продукты оставим. С наступающим, мамочка! — Марина отключилась, а через час уже втаскивала чемодан дочери в прихожую родительского дома. — Всё, мамуль. Нам ещё вещи собирать. Лёля, бабушку слушайся, не шали. Поехали мы с папой! Саша! Саша, нам пора!
Чмок–чмок. Марина поцеловала мать, сунула ей в руки букет нарциссов, потом обняла Ольгу, поздравила всех с 8 марта и уехала.
— Кукушка– мать и кукушка–отец, да еще и невоспитанные оба! — подумала Елизавета и обернулась, глядя, как внучка сидит на диване, уткнулась в экран планшета, что–то там водит пальцем, дёргается, закусывает губу…
Вообще–то Елизавета Петровна придумала себе, что встретит эту весну в меланхолическом настроении, будет сидеть в кресле, читать стихи, потом выйдет погулять, станет чинно прохаживаться по дрожкам и аллеям, купит себе газету, сядет на лавочку разгадывать кроссворды…
Она не любила март, слякоть, терпеть не могла этих нарочитых поздравлений от мужчин по поводу 8 марта. Искусственно, глупо и пошло! Сидеть дома и не казать нос в общество до середины марта – вот такой был план… Но вряд ли это подойдёт Оле. Чем там интересуются девочки в четырнадцать лет?..
— Ольга, что будем делать? — поинтересовалась Елизавета Петровна, когда внучка наконец выползла утром из своей комнаты.
— Бабуль, дай проснуться! Сейчас всё решим. Так… — Лёлька стала опять что–то копошить в планшете. — Ярмарка. Где тут у вас ремесленная ярмарка?
— Оля, зачем это тебе? Давай погуляем немного, потом вернемся, пообедаем, я почитаю нам что–то из Паустовского, потом…
— Нет, бабуль! У них там Китай, а мне Паустовского? Неа, дудки! Сначала на ярмарку ремёсел, а то мне сочинение надо писать про каникулы. Сходим, посмотрим, потом в кино. Фантастика сейчас идёт, тебе тоже понравится, потом…
— Оля, я не хожу в кино. Дорогая, ну есть же много других способов провести время – шашки, шахматы, домино в конце концов! Я не готова вот так бегать по всему городу и…
— И не надо. Есть такси и мамины деньги. Всё пучком, бабуль! Собирайся.
Елизавета Петровна поджала губы, покачала головой, стала собирать со стола посуду.
— Да я сама уберу. А ты причипурься, наряд выбери, такой, чтобы удобно было.
Оля махнула на грязные чашки рукой, повернула бабушку к двери и слегка подтолкнула.
— Оля, но я не…
— Ну ты же рада, что я у тебя в гостях? Что соединились поколения, что мы вместе, да? Тогда не кисни, бабуль!..
… Таксист лихо довёз их до ярмарки. Потолкавшись там, Оля выбрала себе какие–то браслетики из деревяшек, Елизавета Петровна, поджав губы, сказала, что ей всё это не интересно, но в самом конце остановилась–таки перед прилавком с вырезанными из поленцев птиц.
— Что вам любо? Выбирайте, не пожалеете, всё очень красивое! — улыбнулся им продавец, пожилой мужчина в кепочке и сером вязаном кардигане. — С праздником, девочки!
— Спасибо! — кивнула Оля. — Бабуль, ну что? Выбрала?
— Ничего я не выбирала. Мне это неинтересно. И что это за обращение такое – «девочки»?! Стыдно, мужчина!
— А что такого?! — подмигнул Оле продавец. — Две молоденькие девушки стоят передо мной, а мне даже их не поздравить с праздником?
— Бросьте! — Елизавета Петровна, мысленно ловко оттолкнулась от земли и вскочила на своего любимого конька – «доводы против 8 марта». — Это глупо – один раз в год расхваливать женщину, зато все оставшееся время смеяться над складом её ума и вообще… Вы взрослый человек, а…
— Ой! Всё–всё! — закатила глаза Лёлька. — Мы берём вот эту сову. Бабуль, вынимай деньги.
— Я не хочу сову! Я вообще ничего не куплю у этого мужлана! — поправила перчатки Елизавета Петровна.
— А я куплю. Карточкой можно? — Оля вынула мамину кредитку, расплатилась и потащила деревянную сову к автобусу. — Теперь кино. Бабуль, поднажми!
Елизавета Петровна поднажала. Успели подбежать к остановке как раз вовремя. До торгового центра, в котором был кинотеатр, ехали минут десять. Оля сидела и дышала березовым духом от купленной совы, бабушка рядом недовольно бурчала что–то, Оля не поняла, только услышала слово «втридорога».
— Да ладно, бабуль! У них Китай, а нам и сову не купить?! — хлопнула её по плечу Ольга.
Елизавета Петровна замерла на миг в раздумьях, потом согласно кивнула:
— И то правда, внучка. Когда нам выходить? Укачало что–то…
В кино пошли на дорогой сеанс, в дорогой зал, на дорогие места. Оля купила себе и бабуле большой стакан поп–корна и «попить».
— Оль, я такое не ем! — возмутилась Елизавета Петровна.
— Бабуль, я тоже, но надо как–то развлекаться! 8 марта всё–таки!
— И ты туда же! А в другие дни пахать как лошадь?! Придумали себе праздник! Еще красным карандашиком на календаре отметьте! — пыхтела Елизавета Петровна, проходя в зрительный зал. Села, нацепила очки.
— Это ещё зачем? — поинтересовалась она.
— Так лучше видно, — махнула рукой Оля и захрумкала поп–корном…
Космос, корабль врезается в астероиды, кто–то куда–то стреляет, что–то взрывается, искры в лицо. Елизавета Петровна, вцепившись в плечо внучки, только ойкает и уворачивается, глядя через очки на летящие прямо ей в голову метеориты.
— Ничего, ничего, бабуль. Сейчас закончится кино, — утешила её Оля. — Страшно?
Бабуля кивнула.
— Зато не Китай! — уверенно допила Лёля Колу и встала. — Всё, пошли, сеанс окончен…
Елизавета Петровна устало поднялась.
— А теперь, бабуля, домой. Завтра шопинг, готовься.
Спала женщина тревожно. Всё снились летящие на неё астероиды, команды капитана, которые никак было не выполнить, а еще китайские шляпы и совы в серых кардиганах…
«Шопиться» Ольга решила в большом торговом центре.
— Бабуль, оденься попрохладнее, будем много чего мерить. И улыбайся! Улыбайся, праздник у нас! Ни в чем себе не отказывай! — велела Лёля и повезла бабушку в магазин.
Оккупировав примерочную, Елизавета Петровна сидела там и дышала, через раз вскидывая глаза к потолку, Оля приносила и приносила ей вещи – платья, брюки, джемпера, блузки.
— Ну как? Выйди, погляжу! Мало! Велико! Хорошо тебе! — выносила она вердикты и тащила новые наряды. Потом стала выбирать себе, а Елизавету Петровну усадила в ресторанчике пить кофе.
— Неужели это вы? — услышала Лиза за спиной мужской голос.
Повернулась. Тот самый мужчина в кардигане, с ярмарки.
— Я, а что нельзя?
— Можно. В эти дни, весенние, праздничные, вам всё можно. Да и в другие тоже! — улыбнулся мужчина. — Позвольте, я присяду к вам. Свободных столиков нет…
Елизавета Петровна оглядела зал. И правда, людей, точно грибов, понатыкано.
— Ладно, садитесь. Только давайте молчать.
— Хорошо. Но один комплимент можно? У вас очень приятная внучка! Она похожа на вас.
Женщина польщенно улыбнулась, потом поджала губы, мол, нечего тут меня задабривать.
— Спасибо. Но дальше не надо. Пустое, — буркнула она.
Елизавета Петровна с ужасом поняла, что разучилась общаться с мужчинами, боялась их внимания, терялась под их взглядами… Дожили!
— Оля! Оля, нам пора! — крикнула она, увидев внучку с пакетами.
Ольга приветливо помахала рукой.
— Ой, сколько у вас покупок! Может, подвезти? Я на машине сегодня, — предложил продавец деревянных фигурок. — Меня Николаем зовут.
— Нет, мы сами… — начала бабушка, но Оля перебила её.
— Давайте, заодно и поболтаем. Знаете, у меня родители, как говорит бабушка, кукушки, уехали в Китай, а на меня бабушку оставили. Для неё март – пора испытаний, вы сами видели. Вот, стараюсь развлекать, как могу.
— Молодец! А твоя бабушка любит животных? — поинтересовался Николай, когда уже выруливал со стоянки. — Елизавета Петровна, как насчёт в заповедник съездить? Меня просто всё друзья зовут, а я никак…
— Знаем мы ваши заповедники. Нет уж! — отрезала женщина и уставилась в окошко.
— Ну ладно… — пожал плечами Николай. — Тогда что завтра делать будем?
Оля подмигнула ему, Елизавета Петровна насупилась ещё больше.
— Дома сидеть. Оле уроки надо сделать, а мне отдохнуть.
— Ладно. Вы тогда, дядя Коля, приходите к нам на обед. Закажем что–нибудь, посидим, в домино поиграем! — предложила Оля. Бабушка строго посмотрела на неё. — Ну а что? Им в Китай можно, а нам гостей нельзя?
— Это другое! — возмутилась бабуля.
— Домино – это святое, бабушка! Так что ждём завтра вас, Николай. До свидания!
Он высадил их у подъезда, помог вытащить покупки, попрощался.
Вечером подбирали наряды, кто в чём будет на обеде, потом Елизавета Петровна пошла рыться в холодильнике, чтобы самой состряпать «что–то съедобное» для гостя.
— Николай, бабушка. Его зовут Николаем! — напомнила Оля.
— Я знаю. Не отвлекай! — сказала холодильнику женщина и снова пересчитала пачки сливочного масла…
… Обед начался с тоскливой паузы. Бабуля была напряжена и недовольна, Николай стеснителен и робок. Оле пришлось болтать без умолку полтора часа, а когда темы для светской беседы закончились, сдалась и просяще посмотрела на Николая. Тот спас, стал рассказывать о своей жизни, о том, как раньше работал на туристической базе, водил группы по горам, потом надоело, ударился в творчество, стал вырезать из дерева поделки.
— И вы этим живёте? — поинтересовалась Оля. — Хороший доход?
— Ну как вам, Оленька, сказать?.. На жизнь хватает. А вы что? Учитесь?
— Да. Как шестнадцать исполнится, сбегу из дома к бабуле, будем с ней читать Паустовского и пить чай целыми днями. А на 8 марта особенно. И ну их, эти заграницы!
— Оля!
— А что, бабушка?!
— Уймись!
Потом позвонили в дверь. Курьер привёз торт. Лёля заказала черничный, на сливках.
— Это же безумно дорого! — зашипела бабушка.
— Не волнуйся, это на деньги наших китайских туристов. Нет, ну вот почему они меня не взяли, а? Ведь заранее решили, что не возьмут! Так вот и я теперь буду вредничать! — отрезая себе большой кусок, пояснила Оля.
— Зря вы так, Оленька. Такие поездки выматывают. Да и Елизавета Петровна, я думаю, рада, что вы тут. Она человек тонкой душевной организации, для неё, судя по всему, чувства, настоящие, искренние, дороже, чем слова. Я так понимаю, вы, Елизавета Петровна, не признаёте Женский день? Вы правы. Одного дня для такой интересной женщины мало. Вас надо любить вечно. Просто цветение мимозы и тюльпанов растянуть на вечность не получится…
— Дядя Коля!!! — покачала головой Ольга.
— Ничего, ничего. Я смогу принять отказ, если таковой будет…
… Но отказа не было. Марина с удивлением прочитала сообщение о покупке свадебного платья на её, Маринкину, кредитку.
— Дорогой! Кто–то из них выходит замуж! Сашка, ну где ты там?!
— Кто? — красный как рак Саша стоял с тюбиком крема в руках и морщился от боли. — Марин, да пусть там хоть революции делают! Натри мне спину, горит жутко!
— Оля не может замуж… Так… Нет! Мама? Вот так вдруг? — Марина машинально выдавила на ладошку каплю крема, размазала её по спине супруга, похлопала. Тот взвыл от боли, заскрежетал зубами.
— Марина!
— Что?! Ну что? Сам мне такой подарок сделал на 8 марта. Вот и терпи! Раньше надо было думать!
— Да. Когда тебе предложение делал! — огрызнулся Александр и ушёл на балкон…
… Марина и Саша приехали за дочерью, испуганно, тихонько зашли в прихожую Елизаветы Петровны, поздоровались с Николаем, сглотнули.
— Мам, мы же только на неделю уезжали… Ты что тут натворила–то?! — оттащила мать в сторону Марина. — Какое свадебное платье?! Кто этот мужчина?
— Ты знаешь, Марина, я до сих пор не поняла. То ли Апполон, то ли Аристотель. Умный, красивый, и тоже не любит Женский день. Мы решили отложить свадьбу до следующего года. Поженимся в марте, восьмого. Ты как?
— Я? Мама! Ты в своём уме?!
— Я – да. И вот что я тебе скажу, дорогая моя! Женский день – вещь нужная! Если б не он, то Лёлька не затащила бы меня на ту ярмарку, я бы не познакомилась с Николаем, и у меня не было б мужа… А какие он жарит шашлыки, дочка! Мммм! Пальчики оближешь!
— Вы уже и шашлыки с ним ели?!
— Да. У него загородный дом есть. Не Китай, конечно, но очень даже…
Марина зыркнула на мужа. Тот развёл руками и ушёл к Николаю обсудить вопросы рыболовства.
— Оля! Твоих рук дело? — грустно кивнула на мужчин Марина.
— Мам, я не могу соединять сердца! Но спасибо, что отправила меня сюда. Праздник всё же удался!
Лёлька улыбнулась и, похлопав мать по плечу, ушла к бабушке на кухню заваривать чай. Мартовский, мятный, крепкий весенний чай. А потом писать сочинение, как провела свои каникулы…