«…и чуть кто поймает брата или сестру с карандашом, тетрадкой и вдохновенным лицом — немедленно начинает кричать:
— Пишет! Пишет!
Пойманный оправдывается, а уличители издеваются над ним и скачут вокруг него на одной ножке:
— Пишет! Пишет!».
Такие вот порядки были в семье адвоката Александра Владимировича Лохвицкого и Варвары Александровны (урождённой Гойер). Александр Владимирович был автором курса уголовного права и других сочинений и статей, по словам современников, «отмеченных ясностью и талантом изложения». Практиковал и как адвокат, его выступления, по воспоминаниям современников, отличались замечательным остроумием. Варвара Александровна увлекалась литературой, поэзией.
19 ноября (2 декабря) 1869 г. в Петербурге у Лохвицких родилась дочь — Мария. Через 2 года — Надежда. Это 24 апреля (6 мая) 1872 года. Всего в семье было еще пятеро детей.
Семья переезжала из города в город, первые годы своей жизни Мария и Надежда провели в Петербурге. Затем Москва — и снова Петербург, куда Варвара Александровна вернулась уже после смерти мужа.
Итак, семья, в которой дети сочиняли, писали… и договорились: вступать в большую литературу по очереди. Первой в манящие воды литературы вступила старшая сестра Мария. Под именем Мирры Лохвицкой.
Сейчас ее имя почти забыто, а жаль. Когда-то ее называли «русской Сафо». Тема ее стихов – любовь, страсть – как правило, гибельная:
Когда в тебе клеймят и женщину, и мать —
За миг, один лишь миг, украденный у счастья,
Безмолвствуя, храни покой бесстрастья,
Умей молчать!
И если радостей короткой будет нить
И твой кумир тебя осудит скоро
На гнет тоски, и горя, и позора, —
Умей любить!
И если на тебе избрания печать,
Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,
Неси свой крест с величием богини, —
Умей страдать!
При этом жизнь поэтессы казалась спокойной и безмятежной. Она вышла замуж за сына архитектора Эрнеста Жибера Евгения. Евгений по профессии был инженером, его работа была связана с переездами и продолжительными командировками. Семье тоже приходилось переезжать. Стихи Мирры чувственные, жизнелюбивые, смелые по тому времени, но современники называли Мирру «самой целомудренной дамой Петербурга». Разве что один таинственный эпизод — бурный роман с Константином Бальмонтом. Но был он только литературным, или чем-то более серьезным, неизвестно.
Литературная судьба Мирры Лохвицкой началась успешно, но завершилась печально. Ее стихи сразу же начали пользоваться успехом. За свой первый сборник она получила, престижную Пушкинскую премию. Но через какие-то пятнадцать лет восторг читающей публики поубавился, похвалы критиков сменились придирками и злословием, и даже ранняя трагическая смерть поэтессы оставила равнодушными многих былых почитателей.
Мария Александровна Лохвицкая-Жибер умерла 27 августа (9 сентября) 1905 года. Причиной смерти называли сердечную недостаточность. Ей было всего 35 лет.
Игорь Северянин, высоко ценивший стихи Мирры, написал стихотворение, взяв к нему эпиграфом строчку Мирры Лохвицкой: «Я хочу умереть молодой…»:
Как хотела всегда умереть!..
Там, где ива грустит над водой,
Там покоится ныне и впредь.
Как бывало, дыханьем согреть
Не удастся ей сумрак густой,
Молодою ждала умереть,
И она умерла молодой.
Судьбы Мирры Лохвицкой и Константина Бальмонта еще раз переплелись после ее смерти, но странным образом. Бальмонт назвал свою дочь Миррой — в честь Лохвицкой. В 1922 году, когда Бальмонт с семьей уже жил в Париже, в эмиграции, к ним явился бывший врангелевец, молодой поэт — Измаил Лохвицкий-Жибер — сын Мирры Лохвицкой. По странной прихоти судьбы он влюбился в пятнадцатилетнюю Мирру Бальмонт. Что произошло дальше, мы не знаем, но через полтора года Измаил застрелился. В предсмертном письме он просил передать Мирре Бальмонт пакет, в котором были его стихи, записки, и портрет его матери.
Хотела б я свои мечты,
Желанья тайные и грёзы
В живые обратить цветы, -
Но... слишком ярки были б розы!
Хотела б лиру я иметь
В груди, чтоб чувства, вечно юны,
Как песни, стали в ней звенеть, -
Но... порвались бы сердца струны!
Хотела б я в минутном сне
Изведать сладость наслажденья, -
Но... умереть пришлось бы мне,
Чтоб не дождаться пробужденья!
Блистательная Тэффи — Надежда Александровна Лохвицкая (по мужу Бучинская), когда выспрашивали подробности ее биографии, пожимала плечами. «Не знаю, что именно интересно в моем «жизнеописании». День рождения? Браки и разводы? Думаю, что интересно только литературное».
Популярна Тэффи в начале XX века была необычайно. Ее именем называли духи и конфеты. Ее рассказами зачитывался Николай II. Когда его спросили, кого из писателей включить в юбилейный сборник, посвященный 300-летию дома Романовых, он воскликнул: «Тэффи! Одну только Тэффи!».
Но, как ни странно, о личной жизни писательницы мы знаем очень мало.
Она была младше своей сестры Мирры на два года. Вышла замуж за юриста Владислава Бучинского и уехала с ним в Тихвин. Родила троих детей, но брак не сложился, и в 1900 году Надежда Бучинская возвращается в Петербург. Дети остались у мужа. Скажем сразу, с детьми своими Надежда не была особенно близка, и о них почти ничего неизвестно. Только в последние годы жизни Надежда сблизилась со своей старшей дочерью.
Молодая, красивая, обаятельная женщина, конечно, многим нравилась. И любила нравиться. Но о ее увлечениях и романах мы не знаем ничего. Известно лишь, что уже в период эмиграции ее гражданским мужем стал Павел Андреевич Тикстон — до революции крупный петербургский банкир. Умер он в 1935 году после тяжелой болезни. Надежда Александровна до последнего дня преданно ухаживала за ним. Это биография Надежды Лохвицкой-Бучинской. Все остальное — биография Тэффи.
Откуда такой странный псевдоним? Сама Тэффи утверждает, что просто не хотела подписывать свои тексты мужским именем, как это часто делали современные писательницы: «Прятаться за мужской псевдоним не хотелось. Малодушно и трусливо. Лучше выбрать что-нибудь непонятное, ни то ни сё. Но — что? Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака — дураки всегда счастливые». И ей «вспомнился <…> один дурак, действительно отменный и вдобавок такой, которому везло, значит, самой судьбой за идеального дурака признанный. Звали его Степан, а домашние называли его Стеффи». Отбросив из деликатности первую букву (чтобы дурак не зазнался)», писательница «решила подписать пьеску свою „Тэффи“». После успешной премьеры пьесы в интервью журналисту на вопрос о псевдониме Тэффи ответила, что «это… имя одного дур… то есть такая фамилия». А журналист заметил, что ему «сказали, что это из Киплинга». Тэффи вспомнила песенку Киплинга «Taffy was a walе-man / Taffy was a thief…» (рус. Тэффи был сорви-голова, Тэффи был вором) и согласилась. Надо сказать, Тэффи и круг ее знакомых любили литературные розыгрыши, пародии, мистификации — так что откуда взялось «Тэффи» достоверно неизвестно. Но этот псевдоним очень подошел писательнице. Легкий, загадочный, очаровательный — как ее рассказы, пьесы и песенки.
Свой литературный дебют Тэффи вспоминает так: «Взяли моё стихотворение и отнесли его в иллюстрированный журнал, не говоря мне об этом ни слова. А потом принесли номер журнала, где стихотворение напечатано, что очень меня рассердило. Я тогда печататься не хотела, потому что одна из моих старших сестер, Мирра Лохвицкая, уже давно и с успехом печатала свои стихи. Мне казалось чем-то смешным, если все мы полезем в литературу. Между прочим, так оно и вышло… Итак — я была недовольна. Но когда мне прислали из редакции гонорар — это произвело на меня самое отрадное впечатление».
Период самой громкой славы Тэффи связан с журналом «Сатирикон». Она не была штатным сотрудником журнала, но часто печаталась в нем и принимала участие в собраниях редакции, веселых розыгрышах, мистификациях — и в книгах сатириконцев: «Всемирная история, обработанная «Сатириконом», «Театральная энциклопедия «Сатирикона».
Поскольку ее рассказами зачитывался Николай II Тэффи часто приглашали погостить во дворце несколько дней. Каждый ее визит оборачивался головной болью для царской охраны. Тэффи любила кошек. И прибывала во дворец в сопровождении любимой кошки, а то и двух. Естественно, они сидели в переносных клетках, но, не дай Бог, террористы подсунут в клетку бомбу! Поэтому клетки тщательно осматривались, кошки нервничали, писательница возмущалась, жаловалась царю… словом, кисы наводили шороху на всех окружающих. Кстати, одну из любимых кошек Тэффи назвала Миррой в честь сестры.
События 1917 года описаны Тэффи в очерках, рассказах и фельетонах. Остроумно, зло, печально. Как вам, например, такой сюжет. Объявлена трудовая повинность, мобилизация жителей на уборку снега: «А на улице новый жанр: буржуи снег чистят… Дамы сшили себе зипунчики и тулупчики специально для уличных работ… В Смольном сидят хитрые люди. Издали декрет, чтобы все женщины до сорока лет отбывали снежную повинность. Пусть теперь найдется дура, которая всенародно признается, что ей больше сорока! Пока такой не нашлось».
В конце 1918 года вместе с Аверченко Тэффи уехала в Киев, где должны были состояться их публичные выступления. Полтора года скиталась она по российскому югу затем добралась через Константинополь до Парижа. Она не собиралась уезжать из России, но выносить окружающую действительность не смогла. «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъярённых харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла»
Самый, пожалуй, известный из эмигрантских рассказов Тэффи, это рассказ о русском генерале, который бежал из России и, преодолев множество опасностей, прибыл в Париж. И вот стоит он на площади Согласия, смотрит на парижские красоты и говорит растерянно: «Все это, конечно, хорошо, господа! Очень даже все хорошо. А вот…ке фер? Фер-то ке?» (от фр. «Que faire?» — «что делать?»). Считается, что прообразом героя послужил брат писательницы Николай Лохвицкий. Во время Первой мировой войны он командовал экспедиционным корпусом во Франции, в гражданскую войну участвовал в белом движении, некоторое время был командующим 2-й колчаковской армией. Среди наград Николая Лохвицкого — георгиевский крест четвертой и третьей степени. В эмиграции он участвовал в различных патриотических организациях, был председателем общества монархистов-легитимистов.
После отъезда из России Тэффи много писала, была популярна, печаталась. Ее перу принадлежит великолепная мемуарная проза: «Воспоминания», очерки-портреты Куприна, Мережковского, Гиппиус, Распутина, Алексея Толстого, точный и злой портрет Ленина в очерке «Новая Жизнь».
Умерла Надежда Александровна 8 октября 1952 года в Париже. И, конечно, до самой смерти тосковала по России. Жизнь в эмиграции она называла «загробной».
На острове моих воспоминаний
Есть серый дом. В окне цветы герани,
ведут три каменных ступени на крыльцо
В тяжелой двери медное кольцо.
Над дверью барельеф — меч и головка лани,
а рядом шнур, ведущий к фонарю.
На острове моих воспоминаний
я никогда ту дверь не отворю!..
Наталия Перевезенцева