Остановившись и обсудив изменившуюся ситуацию, завоеватели не стали искушать судьбу. Командиры собранного войска приняли решение прекратить поход и отойти за Кубань, отложив пока свой набег на Моздок до лучших времён…
Генерал-майор фон Медем, не дождавшись в подготовленной засаде неприятеля, вскоре сам двинулся по следам налётчиков. Дойдя за ними до самых берегов Кубани и убедившись, что враг окончательно отказался от своих агрессивных замыслов, граф не стал далее продолжать погоню и жечь враждебные селения. Он поспешил вернуться обратно, на моздокскую пограничную линию. Оставив на Кубани своих наблюдателей.
Сил было лишком мало, что бы решать сейчас командующему несколько задач одновременно… А обеспечение должного порядка на Тереке и защита строителей новой цитадели являлись для генерал-майора куда важнее поимки и наказания виновных в организации провалившегося набега.
***
- Вот ты мне скажи, Лиса, - черноусый казак с окладистой бородой и горящим, пронзительным взором, осушив махом очередную чарку с хлебным вином, произнёс, понизив голос до свистящего шёпота, - разве это справедливо, когда новоприбывшие донцы и волгжане получают от военной коллегии одну деньгу, а старослужащие терцы – другую? Все вместе ведь границу стережём, в одной рати вроде бы состоим на довольствии… Одинаково ворога бьём, живота своего не жалеючи!
Поздний гость в доме Мирошниковых распалялся всё больше и больше… Заводя себя перед примолкнувшим собутыльником.
- Разве это дело, когда мне выделяется на боевого коня овса почти вполовину твоего? Али моя лошадь провинилась в чём?!
От чернобородого казака веяло такой нерастраченной энергией и силой убеждения, что возражать ему и спорить не было никакого желания… Да Макар и не торопился противоречить гостю. Он просто не вникал сейчас захмелевшим сознанием в смысл чужих слов и умозаключений, улыбаясь своим собственным мыслям. И разглядывал харизматичного собутыльника с нескрываемым пьяным обожанием.
От этого уже позабытого им детского прозвища, которое прилипло к Макару ещё в станичном отрочестве, в душе хмельного казака всколыхнулись вдруг такие тёплые, дорогие сердцу воспоминания из прошлого, что бравый десятник совсем расчувствовался… И чуть было не пустил пьяную слезу от избытка эмоций.
Лиса… Ну, надо же, - вспомнил его старую мальчишескую кличку, чёрт черноглазый!
И отчего сверстники в станице так прозвали товарища по детским забавам? Макар уже и сам не помнил. А ведь, почитай, до начала первой попытки семейной жизни, столь несчастливой для молодого казака, носил он среди близких приятелей эту кличку… Приклеившуюся к нему банным листом!
То ли так нарекли его товарищи за особенную хитрость в детских проделках… То ли – за выдающиеся охотничьи достижения.
Ещё мальчишкой Макар умудрялся ловить в силки осторожного дикого зверя живьём, умел читать следы в лесу и степи… И мастерски подражал птичьим голосам.
А однажды он в одиночку, ещё совсем малолеткой, поймал петлёю и приволок в станицу живую взрослую лису! Дикий зверь яростно бился у юного охотника на длинной палке с верёвочной удавкой на шее. Лиса, то пыталась вырваться из пут… То бросалась на босоногого мальчишку в отчаянной отваге, громко щёлкая зубами всего в полуметре от него.
Ох, и намучился тогда Макар с этой рыжей бестией! Но свою ценную добычу для проезжего купца, заказавшего ему зачем-то живую лису и пообещавшего хорошо заплатить за неё, юный охотник доставил ошарашенному негоцианту, не ожидавшему такой прыти от казачонка, в целости…
Хотя какая теперь разница – почему так прозвали мальчишку в станице! Сгинуло бесследно и навсегда то короткое, беззаботное детство Макара на родной донской земле… Не вернуть уже.
Десятник, подперев бородатую щёку кулаком, смотрел влюблёнными глазами на невесть откуда появившегося под самый вечер на пороге его хаты верного, старинного приятеля из кажущейся бесконечно далёкой прошлой жизни… Заматерелого, раздавшегося в крепком теле, с преобразившимся, но вполне узнаваемым лицом. Да ещё и в звании целого казачьего хорунжего!
Макар согласно кивал головой, время от времени, на все жаркие слова гостя… Старательно и честно пытаясь сконцентрировать мысли на возмущённом монологе земляка. Но получалось это у захмелевшего десятника плохо.
Дружок босоногого детства казачонка Макарки Мирошникова Емелька Пугачёв на закате морозного февральского дня 1772 года, несколько часов назад, неожиданно постучался в хату луковского станичника. За густой и широкой чёрной бородой десятник не сразу и признал в хорунжем земляка. А когда нечаянный гость, улыбаясь в усы, назвал себя хозяину дома, восторгу Макара не было предела!
И вот теперь, два старинных приятеля, уединившись в малой комнатке натопленной казацкой хаты, за плотно задёрнутой от основного помещения со спящими Настей и ребёнком в колыбели, цветастой занавеской, выпивали и неспешно закусывали… Перемежая своё позднее застолье негромкими разговорами.
Над Луковской уже давно опустилась ночь. Но собутыльники не обращали внимание на время. Казакам было очень комфортно вот так сидеть, в тепле и сытости, при медленно опустошаемом штофе с крепким содержимым. Горящая лучина на железном треножнике тихо потрескивала у единственного слюдяного оконца в этом уютном закутке… И едва освещала казаков.
А за занавеской, прижавшись к тёплой печке, чутко дремала на широком топчане Настя, рядом с подвешенной к низкому потолку колыбелькой Тимошки. Доносящаяся до молодой женщины приглушённая и неразборчивая мужская речь действовала на спящую успокаивающе. Настя вновь была беременна. И округлый живот, растущий у женщины, как на дрожжах, под длиннополой исподней рубахой, указывал на скорые роды.
Тем не менее Настя, как порядочная казацкая жена, прежде чем самой отойти на покой с маленьким сынишкой, добросовестно исполнила всё, что требовал от неё долг исправной и гостеприимной хозяйки. Её интересное положение и все жизненные неудобства, связанные с новой беременностью, нисколько не освобождали законную супругу десятника от бабьих обязанностей.
Предвидя долгие ночные бдения встретившихся на исходе дня земляков и старинных приятелей, Настя накрыла мужчинам хороший стол. Выставила им добрый штоф с хлебным вином, полный кувшин ягодного квасу, разложила по блюдам горячие и холодные закуски... И теперь с чистой совестью отдыхала, не мешая казачьей беседе.
- Почитай, годков пятнадцать мы с тобой не виделись, - вникнув, наконец, хмельным сознанием в суть слов гостя, мягко перебил его Макар. Почувствовав вдруг, что затеянный Емелькой разговор переводит добрую беседу в опасное русло, десятник постарался тактично поменять тему. Речь старинного дружка уж явно попахивала бунтом…
Разлив из штофа крепкое вино по пустым чаркам, Макар призывно поднял свою посуду:
- Ну, давай за родителей, братка… Как там наша Зимовейская? Давно ли ты видел моих родичей? Все живы-здоровы?
- В прошлом годе с батей твоим лично разговаривал, - выпив и крякнув одобрительно, улыбнулся Емельян. – Летом виделись на Дону! Вроде бы все из близких тебе были тогда живы… Сёстры твои замужем давно. Хозяйства держат крепкие, не кручинятся… Новых казаков донскому войску ростят!
Родные брательники твои, Спиридон и Михаил, на Дунай ушли с началом турецкой компании. Где-то там теперь с османами воюют.
А вот матушка твоя, Евдокия Михайловна, ногами хворает сильно… Всё больше в хате сидит, невестками да внуками командует. Но каждую воскресную службу в станичную церкву приходит помолиться. Свечки заздравные за тебя ставит! И за других своих воюющих сынов…
Хорунжий аппетитно захрустел квашенной капусткой из глубокой глиняной миски. Закусив выпитое, он продолжил информировать Макара, с жадностью ловящего теперь каждое слово гостя:
- Кое-что в станице про вас с Артемием знают. Правда, самую малость... Посыльные казаки и гонцы проездные через Зимовейскую из Таганрога и Астрахани иногда доносят в управу атаману вести о земляках, служащих на Кавказе.
Станичный голова твоему бате гутарил в прошлом лете, что вы с Тараненко пока оба живы… Не убили вас ещё на Тереке. А то ведь родичи двух семейств в Зимовейской чуть было поминальную трапезу по погибшим воинам Артемию и Макару не устроили! Когда набор ваш вернулся домой после окончания кавказской командировки.
Тепереча все в станице знают, что тебя товарищи десятником выбрали на круге… Батя гордится своим старшим чадом! Прямо гоголем перед стариками держится, говоря о Макарке. Станичный атаман прилюдно сказывал, что воюете вы с Артемием добре на кавказской границе... Славу донцов не роняете.
Емельян ухмыльнулся:
- А того ещё твой батя не ведает, что кое-кто тут и поджениться снова успел! Бог даст, попаду опять в Зимовейскую – обрадую твоих стариков доброй весточкой… Они ведь и про ещё одного своего внука пока ничего не знают. Тимофеем, говоришь, нарекли? А у вас тут, я вижу, уже и новое пополнение казаков намечается!
Макар улыбнулся было… Но в ту же секунду потемнел лицом:
- Нет больше Артемия Тараненко… Зарубили его ногаи в бою. На моих руках кончился, в татарском походе. Ещё полтора года назад погиб храбрый казак! Сгинул и потомства своего не оставил на свете. Я сам похоронил родича на чужой кубанской земле, в чистом поле... На вершине степного холма, в безымянной братской могиле.
Макар тряхнул головой, гоня прочь печальные воспоминания:
- Ну, а сам-то ты как, Емеля? Почему здесь? Каким ветром занесло к нам?
- Я теперь казак Терского семейного войска, - налегая на успевшую уже подостыть кашу с мясом, отозвался хорунжий. - Приписан пока к Дубовской общине... Атаман Павел Татаринцев мне давеча помог выправить все нужные бумаги. Он-то и про тебя вспомнил… Когда я голове доложился, что родился на Дону, в Зимовейской.
- Семейного? – вскинул брови Макар.
- Ну да… Ах, ты же не знаешь! – хмыкнул Емельян. – Через год, как тебя в командировку на Кавказ отправили, меня ведь тоже родители женили... Невесту подыскали в соседней станице Есауловской. Софью Недюжеву... Сына и дочку уже успели с ней народить между моими служебными командировками! А сюда, на Терек, я направлен командованием прямиком из Шляхты. Довелось мне там малость повоевать с турком…
Хорунжий гордо расправил плечи:
- Но теперь я направляюсь в Санкт-Петербург! В военную коллегию Сената... Может, ещё и саму государыню доведётся увидеть!
Казаки Галюгаевской, Ищёрской и Наурской избрали меня своим атаманом. И поручили ходатайствовать за них насчёт справедливой выдачи денежного жалования станичникам и обеспечения семей переселенцев провиантом в должном количестве. Вот закуплю завтра харч себе в дальнюю дорогу на моздокском базаре… И отправлюсь с Богом!
- Как избрали атаманом? – поразился Макар. – А Павел Татаринцев ведает про эту твою поездку с челобитной в Санкт-Петербург? Он же с войсковым атаманом Савельевым нынче вдвоём казаками управляет на моздокской линии! Сам только что говорил - и бумаги тебе Татаринцев нужные справил, и в Дубовской общине определил служить… Неужто со станичниками задумали действовать за спиною казацких старшин?!
- Нее, - погрозил пальцем непонятно кому в красноватом полумраке от быстро прогорающей лучины Емельян Пугачёв. – Тут дело совсем другое… В ём, в Павле Татаринцеве, многие казаки, как в хозяйственном распорядителе и своём атамане нынче сильно сомневаются. Плохо он об ихнем повседневном быте и благе заботится!
Сидит себе, в основном, в Моздокской крепости… И здесь, в Луковской общине. В тепле, да в сытости. Не тужит!
Состарился прежний лихой рубака, успокоился… В боевые рейды уже не ходит. Жилы за братьев-казаков не рвёт! Говорят, дружбу тесную завёл с графьями да князьями местными. Жизнь повёл, как барин какой-то...
Помолчал и добавил ехидно:
- Карету, вишь, себе рессорную купил на казачью деньгу! На господской коляске, конечно, до Галюгаевской и Наурской от моздокской крепости по здешним колдобинам и заболоченным местам особо не наездишься... Откуда знать Павлу Татаринцеву, греющему свои кости на старости лет под приглядом целой армии, расквартированной рядом с цитаделью, каково это жить сейчас в казачьих общинах по Тереку?! Вдали от Моздокской и Кизлярской крепостей? Когда каждую ночь станичнику приходится спать не только со своей бабой под одним боком, но и с заряженным ружьём под другим?
Хорунжий скрипнул зубами, зло сверкнул глазами на Макара:
- Если бы не войсковой атаман Иван Савельев, казакам на линии, обустраивающим сейчас свои хаты и подворья в недавно основанных общинах, совсем несладко пришлось… Вот кто из старшин честно радеет о нашем брате. Не взирая на собственные седины и раны!
Хоть и поселился Иван Дмитриевич тоже пока в Моздокской крепости, о станичниках на линии войсковой атаман печётся неустанно, не забывает. Часто навещает казаков со своим конным отрядом, подбадривает закрепляющийся на Тереке народ, как может. А ещё привозит людям столь необходимые здесь порох, свинец, лечебные снадобья… И продовольствие, конечно же!
Емельян досадливо махнул рукой:
- Впрочем, и он, гад, замучил уже всех станичников на линии своими постоянными проверками боеготовности и показательными артиллерийскими стрельбами! К пушкарям у Ивана Дмитриевича особая любовь…
Хорунжий насупился:
- А вот Татаринцева решено с атаманов сымать!
- Кем решено?! - протрезвев мгновенно, напрягся Макар. – Не ведаю я того. Всё это, Емеля, больно попахивает казацкой смутой... Ты за языком-то своим следи! Выборные станичники по собственной воле голосовали на круге за покупку рессорной кибитки атаману Павлу Татаринцеву... И деньгу с общин собирали всем миром. По чину повозка ему положена. Не сам он ею владеет... А за такие возмутительные речи, братка, в военное время можно и батогами получить.
- А ты ужо и забоялся! – криво усмехнулся гость. – Из нас, вольных казаков, нынче верёвки вьют командиры… В армию простыми безлошадными солдатами зачислять уже начали! Как крепостных холопов. Нас, свободных людей!
Чуть что не так – командир казака кулаком по морде… А ты стой перед ним навытяжку, не смей отворачиваться. И жаловаться запрещено! Иначе – сразу в кандалы. Или засекут шпицрутенами насмерть перед строем…
- Как бы и тебя с прошением от станичников не заковали в железо, по приезду в столицу, - хмуро произнёс Макар. – Пораскинул бы сам мозгами… Отчего это линейные казаки трёх новообразованных терских станиц избрали вдруг атаманом и одиночным послом своим в Санкт-Петербург пришлого недавно на границу, малознакомого им донца? Не удивительно ли самому?!
А я так скажу, по собственному разумению… Потому что не жалко им тебя! Совсем. Они же все – волгжцы. Прибыли жить и служить на линию единым, общим караваном… Наверняка даже, сызмальства знакомы друг с дружкой.
Выгорит дело с сомнительной челобитной – дай-то Бог! А коли накажут посланца за дерзость, нарушение субординации и самовольное оставление места службы – станичники от тебя разом открестятся… Вот увидишь! Станешь крайним и козлом отпущения. Никто не вспомнит на Тереке добрым словом хорунжего Пугачёва, коль начнут командиры разбираться...
- Ну и пусть, Лиса! – набычился гость. – Понимаю всё, чай не дурак… Но за своих, более робких собратьев-казаков, я и пострадать готов! Уж коли так выйдет.
- Ладно, Емеля, поступай, как знаешь, - ударил ладонью по столу Макар. – Я тебе сказал, что думаю… А ты дальше сам, своей головой кумекай. Давай-ка, брат, на боковую! Поздно уже… Добре мы с тобой посидели нынче. Согрел ты мне сердце – словно в отпуск на Дон съездил!
Десятник, покачиваясь, поднялся из-за стола:
- Пойду принесу тебе, что на лавку постелить… И чем укроешься. Нам обоим надо ещё успеть выспаться... И весь дурной хмель из мозгов выветрить.
Тебе по утру в крепость, на базар, за провиантом в дальнюю дорогу. А мне на чёртов плац отправляться с конём, ни свет, ни заря! К Илье Сороке, неугомонному сотнику нашему… Опять лозу рубить с седла, джигитовать по грязи, да в соломенные чучела палить из ружей и пистолей! Держит, аспид, свою сотню в постоянной боевой готовности…
***
Проснувшись утром следующего дня, приятели детства и неожиданно встретившиеся на терской земле два донских казака, ополоснули друг дружку ледяной колодезной водой из деревянных кадушек во дворе, обнажившись по пояс. Остатки хмеля окончательно покинули головы пофыркивающих мужчин, яростно, с прибаутками, растирающих ладонями свои жилистые тела.
Легко позавтракав уже выставленной хозяйкой на стол тёплой кашей и ядрёным капустным рассолом, просветляющим сознание, казаки оседлали коней. Обнялись, прощаясь... Даст ли Бог им ещё когда увидеться?
И каждый двинулся со двора своей дорогой… Это была их последняя встреча.
…А вечером, уже в сумерках, в дом Мирошниковых опять заявился гость. На сей раз хату десятника навестил станичный атаман Павел Татаринцев. Предводитель казачьей общины подъехал ко двору Макара на своей рессорной повозке.
Оставив молодого возницу в длиннополом овчинном тулупе, тёплой папахе и меховых рукавицах приглядывать за экипажем и лошадьми за воротами, на заледенелой и пустой, бесснежной улице, сам луковский голова сразу же заторопился в хату… Лицо станичного начальства было хмурым и напряжённым.
Едва обменявшись дежурными приветствиями с хозяевами, Павел Татаринцев принялся долго и подробно расспрашивать Макара о Емельяне Пугачёве. Зачем хорунжий приезжал к десятнику на ночь глядя, не оставлял ли что на хранение, был ли один… И о чём именно он говорил с дружком детства.
Макар Мирошников, промёрзший на тренировочном плацу за день до костей, только успел, после изматывающих упражнений с оружием и скачек, расседлать боевого коня, напоить его и накормить… Десятник уже собирался и сам садиться за стол с горячей, аппетитной Настиной стряпнёй. Голодный и усталый мужчина воспринял неожиданный визит станичного атамана без особой радости.
- Да не о чём таком мы с хорунжем Пугачёвым и не говорили, - почти не кривил душой Макар, глядя с тоской на остывающий ужин на столе. – Детство наше вспоминали на Дону. Товарищей общих по станице Зимовейской, баловство всякое… Он мне про нынешнее житьё родителей моих сказывал, про братьев и сестёр. Я же их всех сто лет уже не видел! А Емельян в Зимовейской полгода назад был проездом, с матушкой и батяней моим говорил… А к чему сей допрос?
- Арестовал я твоего земляка, - не стал скрывать станичный атаман, нахмурясь. – Уж не обессудь... Дерзок в словах и раскомандовался он давеча не по чину. Сам без году неделя на Тереке, а уже взял на себя многое! Вознамерился твой хорунжий от имени всех волгжцев и донцов, служащих на моздокской пограничной линии самой государыне нашей челом бить в Санкт-Петербург…. Да на нелёгкую долю казацкую жалиться! Еле успел его, стервеца, на выезде из крепости перехватить.
Голос станичного атамана наполнился негодованием и возмущением:
- Да не то страшно, что хорунжий в Санкт-Петербург собрался без должных полномочий… И не то, что в дубовской общине не жил, куда я его самолично приписал полтора месяца назад, по месту казацкой службы! Шлялся, понимаешь, воин по всей моздокской линии, баламутил станичников… Вместо исполнения своего долга в столь тревожное время.
Павел Татаринцев понизил голос:
- И даже на смутные речи твоего земляка я бы посмотрел сквозь пальцы! Может быть… Мало ли что вольный казак языком своим молотит на круге, радея за товарищей! Мы, станичники, – народ свободный, горячий. Разжаловали бы хорунжего обратно в рядовые атаманским указом, батагов всыпали – и все дела.
Конец 39 части...