Моим друзьям по-военному училищу имени Кирова.
от автора.
Железная дорога – название строевой песни выпускного курса Орджоникидзевского военного училища им. С.М. Кирова.
Это гимн «КИРОВЦЕВ» всех поколений.
Повесть, о пути лейтенанта и его однокашников, про заоблачную любовь, локальные конфликты, и не паркетную службу.
Это юмор - плавно переходящий в жизненную трагедию нашего поколения.
Данное повествование не является автобиографией. Все совпадения случайны.
ПАМЯТЬ.
Глава первая.
«Как хорошо, что продали Аляску!»
1985 год.
Северная Осетия. Летний лагерь. Комгарон.
По асфальтированной аллее, усаженной вдоль тополями, в застиранной форме ХБ, в пилотках и яловых сапогах, проходит строй курсантов третьего курса.
Рота выдвигается строем - с достоинством старшекурсников - чуть замедляя походный шаг.
Звучит строевая песня:
Запевалы звонко и красиво вытягивают:
Голоса от команд огрубели,
Ветер выточил строгие лица,
Мы давно уже носим шинели,
Темно-красного цвета петлицы,
Припев подхватывают всей ротой:
Дни пройдут, и, пьянея от счастья.
Лейтенант молодой улыбнется.
И горячими будут объятья.
Когда к дому родному вернется.
И вновь запевалы продолжают…
За спиной бесконечность дороги.
На губах как заклятие "нужно".
Холода и ночные тревоги.
Закалили как сталь нашу дружбу.
Припев, тянет сотня голосов…
Дни пройдут, нам расстаться придется.
На прощанье друзей обнимая.
Лейтенант молодой улыбнется.
Незаметно слезу утирая.
Запевалы, поют последний куплет…
Мы жалеть о прошедшем не будем.
Впереди у нас трудная служба.
Не вздыхайте сочувственно люди.
Не вздыхать, нам завидовать нужно.
И рота припевает …
Дни пройдут, эМПээСа вагоны.
Развезут молодых лейтенантов.
Приглядись, несмотря на погоны.
В них увидишь вчерашних курсантов.
Это песня одной из рот третьего курса. Младшие курсы не имеет права ее петь.
В нашем училище существуют неписаные традиции, которые свято соблюдаются. И эта песня частичка этих традиций.
Вечереет.
Здесь, в предгорье, сумерки приходят рано, и небо покрывает ковер из миллионов звезд.
Стоя в строю на вечерних проверках, мы с моим закадычным другом Колькой, уже четыре долгих года всматриваемся в небо Кавказа, разгадывая и пытаясь угадать, какая из этих звездочек упадет нам на погоны.
На фоне высоких белеющих гор, раскинулся летний лагерь военного училища.
С казарменными помещениями и летними классами. С линейкой, ведущей к училищной столовой в сторону гор, и в другую к строевому плацу на равнину, где за горной речкой, раскинулось село Комгарон.
В сумерках еще можно разглядеть очертания спортгородка, с полосой препятствий и двумя ровными квадратами перекладин - турников.
Грохочет горная речка Сунжа, отделяющая нас всех от гражданской территории.
Позади четыре года учебы.
Это время полевых выходов, стрельбищ, ночных марш-бросков, переходов по горным дорогам Осетии, Чечни и Ингушетии.
Еще никто не знает, что через десяток лет, многим из нас придется воевать в этих местах. А нынче же, мы можем ходить в увольнения и самоволки, и в каждом доме тебя напоят и накормят.
К курсантам местные относятся с уважением и любовью. Называя наше училище «Погран» - по привычке. Так как оно раньше готовило офицеров пограничных и внутренних войск.
В Орджоникидзе, есть еще два училища - ЗРУ (Зенитно-ракетное) и Общевойсковое.
Мы иногда пересекаемся с курсантами других военных училищ, особенно в Доме Офицеров на дискотеке, будучи в увольнении.
Бывают и стычки, иногда перерастающие в кулачные бои местного масштаба.
Порой из увольнения возвращаемся с шишками и фингалами, гоняя ногами по казарме чужие фуражки – это добытые в бою трофеи с алыми и черными околышами. Доказывающие, что мы вернулись домой непобежденными.
Руководство училища смотрит на эти шалости сквозь пальцы – дека сами такими были.
Старшие рассказывали, что однажды начальнику училища позвонил комендант города и пожаловался:
- Ваши курсанты опять дерутся на проспекте!
Ответ генерала Бубенчикова был довольно своеобразным:
- Мои курсанты не дерутся, они наводят порядок!
После осенних беспорядков тысяча девятьсот восемьдесят первого года между нами, курсантами разных училищ, наступил долгожданный мир.
Ведь весь личный состав всех военных училищ принимал участие в ликвидации антиправительственных выступлений и погромов, что навсегда нас «Кировцев» сроднило с ракетчиками.
Общевойсковиков же, мы, по-прежнему не любили, так как в отличие от нашей казарменной системы, у них был свободный выход. И звали мы их за глаза девочками и пылесосами, постоянно задираясь в увольнениях.
Они же в отместку дразнили нас «МопАми», это от прежнего названия нашего ведомства. (Министерство Охраны Общественного Порядка)
Но за четыре года, и среди пылесосов, мы успели приобрести друзей, особенно земляков, с которыми ездили вместе в отпуск.
Прошу прощения.
Невольно увлекся воспоминаниями!
Вернемся все же в Комгарон.
Темнеет.
К воротам летнего центра, брякая замками бортов, подъехал ЗИЛ-131 с кузовом крытым брезентовым тентом. Скрипнули, зашипев тормоза. Раздался настойчивый сигнал.
Дневальный по КПП, в шинели с курсовками второго курса на рукаве, со штык - ножом на солдатском ремне. Выходит из здания КПП и, мельком взглянув на номера ЗИЛА, открывает ворота, впуская машину.
Автомобиль, проехав немного по нижней дороге мимо находящегося слева спортгородка, останавливается.
Из кузова через задний борт ловко по-спортивному, выпрыгивает курсант.
Он одет в офицерскую полевую форму ПШ. На нем ремень с новенькой скрипящей портупеей. На голове полевая фуражка с опущенным поводком. Через плечо ремешок с плащ-накидкой.
В руках у старшекурсника офицерская полевая сумка.
Там явно не тетрадки.
Махнув рукой водителю, курсант весело благодарит знакомого солдата:
- Рахмет Еркен!
Военный водитель – солдат срочной службы, призванный из Казахстана, выглядывая в боковое окно, игриво предупреждает:
- Счастливо. Смотри, не спались зема!
Автомобиль трогается.
А наш курсант, проводив ЗИЛ, осматривается по сторонам и, шагнув с полотна дороги, растворяется в молочных сумерках спортивного городка.
Зажигаются огни на плацу.
Учебные роты выдвигаются на обще-училищную вечернюю поверку.
По дороге на плац все поют строевые песни.
Песни, сливаясь одна с другой, создают ту самую непередаваемую атмосферу торжественности вечернего ритуала. А при заходе на строевой плац, каждое подразделение, переходя на строевой шаг, обрывают песню.
Где-то в глубине учебного центра приближаясь к плацу, одна из рот поет:
С играй еще походную, курсант приятель мой,
Училище военное закончим мы с тобой
-Уедем в дальние края, на карте не найти,
судьба военная моя, не легкие пути.
Проходят дни – сменяются, вчера ты был курсант,
Теперь к нам обращаются товарищ лейтенант,
Уедим в дальние края на карте не найти,
Судьба военная моя, нелегкие пути.
С Чукотки и до Балтики, во все концы земли,
разъедутся романтики – товарищи мои…
На песню накладывается еще одна, это топая яловыми сапожищами, вышагивают курсанты младших курсов:
- Идет курсант по городу,
по незнакомой улице,
и от улыбок девичьих вся улица светла…
Ну, вот и все.
Сегодня, по традиции, мы передаем батальонную песню четвертого курса нашим последователям - курсантам третьего года обучения.
Впервые песню «Железная дорога», запели курсанты в конце шестидесятых.
Это старая традиция нашего Краснознаменного училища.
Правда, старшие офицеры рассказывали, что раньше, в годы их курсантской молодости, пели «Широкая дорога».
Но это ничего не меняет.
Традиция, есть традиция.
Сегодня последним на плац придет наш выпускной курс.
И после обще-училищной вечерней проверки, по дороге в летний клуб, мы батальоном споём только первый куплет, а дальше, как эстафету, слова песни подхватит третий курс, который пристроившись к нашему строю допоет Железную Дорогу до конца. Мы же, вольным шагом, прибавив ходу, отделимся от ритуального строя и пошагаем в клуб.
С этого момента, они, курсанты будущего четвертого курса, становятся старшими.
Мы без пяти минут лейтенанты. Впереди государственные экзамены и выпуск.
А там распределение по всему Советскому Союзу и не только.
Ну, вот, опять чуть не отвлекся от темы!
А где же наш служивый?
Пока я увлекся воспоминаниями, он уже пробежал по спортивному городку.
Курсант, раздвинув ветки орешника, ловко перебегает через центральную аллею.
Но он петь Железную дорогу сегодня не будет. Так - как, заступает в наряд дневальным по роте.
Днем же, наш курсант, был в Орджоникидзе. В самоволке. И вот теперь возвращается с небольшим опозданием.
Ой!
Лишь бы никто не заметил его отсутствия-то.
Ведь вылететь на гражданку за несколько недель до выпуска, далеко не радужная перспектива.
Курсант Барсуков, спрыгнувший несколько минут назад из кузова грузовика, пригибаясь, пересекает городок с учебными классами, и рыбкой ныряет в казарменное помещение.
Он пробегает пост дневального, и скрывается в проходе двухъярусных кроватей, заправленных белыми пикейными покрывалами. Быстро опускается на колени в проходе, и прячет полевую сумку между сеткой кровати и подвязанным вещмешком.
-Тебя где черти полосатые носят? – раздается за спиной Олега голос.
Это дежурный по роте, его однокурсник сержант Насыров.
Барсуков, поднимаясь и отряхивая колени, оправдывается: - Блин, Салават, чуть не опоздал.
- Опоздал ты. Опоздал. Ткач за тебя на развод уже сходил. Бери штык нож и
дуй на тумбочку. Я ротному сказал, что ты ходил территорию принимать.
Сержант протягивает штык-нож Барсукову.
- Спасибо.
- Спасибо в стакан не нальёшь!
- Вечером,- хитро подмигивает самовольщик.
- Что? Привез что ли?
- Ага. Только еле-еле нашел. Везде борьба с зеленым змием. Все магазины винно-водочные закрыты. Повсюду плакаты, « Советский народ за трезвый образ жизни!», даже на заборе птицефабрики кто-то краской написал: - « Мы за секс на трезвую голову!», - смеется от своей же шутки-небылицы курсант Барсуков.
- Комбат сегодня на построении обрадовал, что выпускного вечера в ресторане не будет. Запретили. Коммунистическая Партия пить запрещает. Сухой закон в стране! Даже Петров из 11 роты свадьбу на сухую справлять будет, приглашения раздал землякам на комсомольскую безалкогольную свадьбу, – вздыхает Насыров.
Барсуков, надевая штык-нож на ремень, бурчит:
- Ну, меня-с не приглашали-с на лимонадную свадьбу, рожей не вышел, а выпуск я, все равно отмечу.
Неожиданно, словно свежий летний ветерок, в открытые двери летней казармы, врывается песня. Это четвертый курс, построившись в колонну по шесть, вышел на аллею.
- «Китайцы», пошли,- улыбается Салават Насыров.
- Пойдём, послухаем,- предлагает Барсуков.
Оба выходят на крыльцо. Присаживаются.
Казарма батальона последняя в цепочке строений.
Дальше несколько учебных классов, а за ними училищный плац.
На котором, перед трибуной, стоят ровным строем подразделения.
Все ждут четвертый курс.
Наш четвертый батальон называют Китайским. Потому, что, в 1981 году, набрали на сто человек больше положенного. Причиной перебора послужило то, что в Перми планировали на следующий год открыть военное училище. А чтоб организовать караульную службу, нужен был старший второй курс. Который планировали собрать из курсантов Новосибирского, Саратовского и Орджоникидзевского училищ восемьдесят первого года набора.
Но так как Пермское заведение не ввели в эксплуатацию, то мы так и остались Китайцами, дотянув почти в этом числе до выпуска.
Выпускной батальон шагает медленно, с достоинством, уверенно печатая шаг.
Запевалы в двенадцать глоток, собранные посередине коробки в две шеренги, затягивают строевую песню:
Сквозь леса густые-е, топкие снега-а,
Шли полки на запа-ад по пятам врага-а,
Шли под грохот пуше-ек в буре и огне-е,
Шли и днем и ночью, позабыв о сне-е.
Звучит размеренная пауза в четыре четких строевых шага.
И батальон в триста с лишним глоток, подхватывает припев:
Шаг. Осталось нам немного,
Вдали виднеется она,
Железная дорога,
Родная сторона-а.
Квадрат желтого, электрического света, падающий из дверного проема на крыльцо освещает спины Насырова и Барсукова.
Летают мотыльки. Стрекочут сверчки.
Оба, сидя на ступеньках крыльца казарменного помещения, смотрят на проходящих строем мимо казармы их сокурсников.
Проходящий с боку строя, их командир роты капитан Янин, кулаком грозит Олегу и Салавату.
- Расселись тут на крылечке, понимаешь!
Но курсанты, не обращая внимания на грозные сигналы ротного, продолжают заворожено слушать песню проходящего мимо батальона.
Поют запевалы:
Он когда вернулся, не узнал села,
Хата материнская сожжена дотла.
Черный дым пожарищ застилает свет
"Где ты? Где ты, мама? Но ответа нет.
Батальон удаляется. Подходит к входу на плац.
Когда-то курсанты в шестидесятые пели еще один куплет:
Заметает вьюга дальние пути,
Девушки любимой парню не найти.
По щеке тяжелая катится слеза
Золотые косы, синие глаза.
Но со временем петь его почему-то перестали.
Строй будущих офицеров подходит к месту построения училища.
Комбат – подполковник Усманов, командует: -Ба-та-льон!
Песня внезапно прекращается, и четвертый курс, чеканя шаг, входит на плац.
После проведения вечерней проверки «Железная дорога» будет передана третьему курсу.
Третий её подхватит, и неписаная традиция продолжит свою жизнь.
Сегодня суббота.
Батальоны, после проведения вечерней поверки, идут в летний кинотеатр на просмотр художественного фильма.
Репертуар курсанты знают наизусть, так как суровый начальник политотдела полковник Муравьев лично его подбирает.
Но дело не в фильме, а в самом факте посещения летнего училищного клуба.
Просмотр фильма тоже ритуал.
Первыми проходят и занимают лавочки задних рядов, курсанты четвертого курса. Они вальяжно рассаживаются, снимая ремни с портупеями. Расстегивают ПШ и кладут рядом фуражки.
Вторыми заходят курсанты третьего курса.
Сняв пилотки и ремни, занимая места перед выпускниками.
Далее заполняет места второй курс.
Они, сняв головные уборы, позволяют себе расстегнуть только крючки и верхние пуговицы на воротничках ХБ.
И наконец-то торжественным, строевым шагом, поднимая пыль в летнем клубе, занимает самые ближние к сцене ряды первый курс.
Их батальон по команде старшины садится.
Тут же следует команда старшин рот:
- Отставить!!!
Первогодки вскакивают, и... вновь по команде садятся.
- Встать, сесть, встать, сесть…
-Хорош! Завязывай! - орут на старшин первого курса, с галерки курсанты третьего.
Выпускники стучат кулаками по стене кинобудки: - Крути шарманку сапожник!
Гаснет свет.
В стрекот сверчков и скрип лавочек нежно вливается звук запустившегося кинопроектора.
- Тыр.тыр.тр.тр.тр.тр.
Луч света, пробиваясь сквозь облако сигаретного дыма пущенного четвертым курсом, проходит редкие дымки третьего. Скользит по чистой глади, пролетая над лысыми головами второкурсников, дрожит от чавканья первого. (Вечно голодные первокурсники нахватали хлеба в столовой, и теперь в темноте, его дружно поедают)
И наконец-то... под треск кинопроектора, стрекот сверчков, чавканье и чмоканье первокурсников, световой луч ударяется в экран.
Бах!
Под расползающийся и заунывный звук классической музыки фильма.
Во весь экран появляется долгожданная надпись:
Ч А П А Е В.
У...У..У! – недовольно доносится с первых двух рядов.
Блин... Опять про море!!! - Разочарованно подхватывает середина зала.
- Ура! - взрывается галерка.
Курсанты-выпускники, подкидывают вверх фуражки, тени которых словно салют отображаются на экране.
Будущие лейтенанты смотрят любимый фильм в сотый и в последний раз....Ура!
Наш четвертый курс в шутку называют:
"Спасибо Катьке, что продала Аляску"
(Хотя все прекрасно знают, что продала-то Аляску не она, а её внучек.
Но Катька звучит как-то торжественней)
Третий курс кличут
«Приказано выжить»
Второй:
«Без вины виноватые»
Первый же: «Хождение по мукам»
По ходу демонстрации фильма начинается традиционный спектакль. Из темноты доносятся реплики и смех выпускников.
-Тише Петька! Мужик же рыбу ловит! Распугаешь! - Да отпусти ты его, брат ведь помирает! Ухи просит!
При порыве пленки, весь зал взрывается как глубинная бомба.
Крики, улюлюканье и свист, режут уши.
Вновь, запускается проектор и фильм продолжается…
- Тыр.тыр.тр.тр.тр.тр…
Весь зал поет вместе с героями гражданской войны:
-Ты добычи не дождешься, черный ворон я не твой…
Кто-то кричит спящему часовому:
-Проснись! Ты серешь!
Другие голосят:
-Греби Иваныч! Врешь не возьмешь!
А кто и белому пулеметчику подсказывает:
- Куда, лупишь?!!! Прицел смени! Двоечник!
После того как над героем гражданской войны смыкаются воды Урала.
Четвертый курс хором запевает...
- Вы жертвою пали в борьбе роковой, в любви беззаветной к народу...
Тут уж замполиты и командиры не выдерживают, и в летнем кинотеатре врубается свет.
- Выходи... На построение...
Но вернемся, однако, в казарму...
Насыров, поднимаясь и всматриваясь в темноту аллеи, произносит:
- Все. Отпели. Давай, дуй на тумбочку. Вон кто-то крадется.
Барсуков, поднимаясь, проходит к посту дневального. И вовремя.
В казарму влетает помощник дежурного по училищу с двумя звездочками на погонах.
- Почему с поста ушли?
- С какого поста? С тумбочки, что ли? – ехидно улыбается Олег.
- С тумбочки! С тумбочки! – и повернувшись уже к дежурному по роте, - Дежурный! А ты куда смотришь? – злясь, выговаривает лейтенант.
-Это тумбочка ушла, пока мы песню слушали, – парирует сержант и, обращаясь к тумбочке, пнув её сапогом, приговаривает:
- Еще раз так сделаешь! Порублю на дрова! Поняла? Сестра Буратино!
Лейтенант плюет под ноги и, выходя из казармы, ворчит:
- Салабоны долбанные, связываться не хочется.
Товарищ лейтенант сам в прошлом году вышел из стен нашего родного училища. Но кормить комаров в тайге или гонять скорпионов в пустыне не захотел, вот и остался курсовым офицером.
Им же, выпускникам нынешнего года, у которых нет отцов-генералов, богатых и высокопоставленных родственников, корячились самые дальние гарнизоны. Потому и смотрели будущие офицеры на лейтенанта свысока. Как на штабиста и приспособленца, уважая только тех курсовых, которые прибыли из войск, отслужив честно свою пятилетку на задворках нашей любимой родины.
По курсантским меркам, вообще-то, он старше их всего на один год. Но лейтенант-то молодой! Обострять отношения, и портить себе нервы с выпускниками «лейтеха» не захотел.
Да и нужны ли, ему, чужие курсанты?
От своих первокурсников голова кругом идет. И лейтенант растворился в темноте аллеи.
***
В казарму со стороны заднего входа, вошли два дневальных, которые были на ужине. Это курсанты нашего взвода - Коля Ткаченко и Иванов Сережка.
Наряд по роте состоял из трех рядовых и дежурного - сержанта.
Еще была табуретка, которую мы выставляли на ночь, чтоб не стоять у тумбочки. А оправдывали сие нарушение устава, подготовкой к государственным экзаменам.
Но сегодня внутреннему наряду ссорится с уставом, было не с руки.
Барсуков привез из города пол-литра.
- Микола, где хавчик? – спросил Барсуков, вошедшего курсанта.
- В пожарном ящике. Там масло и хлеб.
- А что, мяса не было?
- Молочный день сегодня. И обязательно на мой день рождения
блин, - горько усмехнулся Ткаченко.
Всех успокоил третий дневальный - Иванов Сергей, по прозвищу Ванечка:
- Ладно, печеньем в клеточку закусим, у меня еще и сало с посылки лежит.
Так что закуси хватит.
-Так, тащи сало и вафли сюда! – улыбается Микола, подшучивая над
Ванечкой, зная, что по курсантской неписаной традиции, слово вафли
произносить стрёмно, это кулинарное изделие все называют печеньем в
клеточку.
Пока калякали, вдали вновь раздались строевые песни.
Это батальоны и роты возвращаются из училищного клуба.
- А! Вот и наши, косоглазые, блеют! – смеясь, крикнул Ванечка, выбегая на крылечко.
- Снегири, что ли поют?- прислушиваясь, проговорил Коля Ткаченко, тоже направляясь к выходу.
Батальон возвращаясь, пел под ритм походного шага.
И было в этом что-то гражданское - разухабистое.
Сани с лета приготовь, приготовь,
Чтоб зимой не опоздать, опоздать.
Ведь с горы на гору хочет любовь,
Все сугробы разметать.
Припев тянул весь батальон:
А щеки словно снегири, снегири,
На морозе все горят, все горят.
Кто-то снова о любви говорит,
Уж который год подряд.
Батальон на ходу перестраивался в ротные колонны и расходился по казарменным помещениям.
- Ноги вытирайте! Демоны! - заорал на входящих Барсуков.
Народ проходил мимо курсанта Барсукова, не обижаясь, и не обращая внимания ни на него, ни на тряпку, лежавшую при входе в казарму.
Они только что исполнили свой долг.
Передали песню.
На четвертом батальоне не умрет традиция училища.
Святыню из святынь угробят позже. Когда места курсовых офицеров займут люди далекие от армии. Командовать училищем станут не «Кировцы», а выпускники других училищ, которым далеко наплевать на традиции Краснознаменного, и когда в военных училищах начнут готовить юристов, а не командиров. Да и все командно-военные, переименуются в институты, а наше легендарное горно-копытное закроют. И останется только память, которую унесет с собой в могилу последний офицер окончивший ОВВККУ. Вот ради этой памяти я и написал эту повесть.
Глава вторая
« ДЕТИ ГАЛАКТИКИ»
Минеральные воды.
2009 год.
Это не передаваемая аура особой обстановки. Звуки, сопровождающие любой аэропорт. Шум турбин приземляющихся и взлетающих лайнеров.
Объявления о посадке, о задержке рейсов и поиски опоздавших. Толпа встречающих и цыган у дверей с надписью «Выход пассажиров».
И почему-то хочется, как когда-то курсантом, стремительно бежать в буфет. Наверное, это рефлекс, возникший с годами учебы в военном училище. Как у собаки Павлова капает слюна при виде пищи, так, наверное, и у всех бывших курсантов, чувство голода возникает в этой атмосфере.
Мужчина, на вид лет пятидесяти, выходит из терминала.
Проходит через толпу встречающих и таксистов.
Его дергает за рукав куртки цыганка с предложением погадать:
- Давай погадаю дорогой.
- Я этой мазью давно не мажусь. Гуляй Фёкла! – одергивает руку Барсуков, продолжая движение.
- Зачем грубить-то? Так бы и сказал, что ты жадный,- доносится в спину.
-Я не жадный, я экономный, - улыбается Олег, рассматривая привокзальную
площадь.
- Сказать хотела. Не за деньги. Ждет тебя обратная дорога, и найдешь ты любовь потерянную, во сырой земле под берёзонькой, - еще надеясь завести разговор, семеня следом, тараторит цыганочка.
- Не трать на меня время. Лови лоха, пока толпа не рассосалась.
- Я тебе, дорогой, сказала, ты меня услышал.
Цыганка, потеряв к нему интерес, резко поворачивается, и хватает за рукав молодого человека идущего позади Барсукова. – Давай погадаю, - Тот тоже, молча, отмахивается от нее как от назойливой мухи.
Полковник запаса, не был в Минеральных Водах с две тысячи шестого года.
Тогда он прилетал сюда из Сургута, для очередного убытия в Грозный.
Барсуков непроизвольно мурлычет песенку;
- Не жена твоя я законная,
а я дочь твоя, дочь сиротская,
а жена твоя пятый год лежит,
во сырой земле под березонькой…
Полковник запаса раздраженно сплевывает и, обернувшись, ища взглядом цыганку в толпе, бормочет, - тьфу на тебя, дура, прицепилась песенка, теперь буду мурлыкать целый день.
Вообще-то с начала восьмидесятых годов тут мало что изменилось.
Тот же, терминал, здания и привокзальная площадь.
Как будто время остановилось на этом перекрестке воздушных путей.
Отсюда, когда-то курсантом, Олег улетал в очередные отпуска.
Период отпусков во всех военных училищах практически был в одно и тоже время.
Нахлынувшие воспоминания не отпускали.
И полковник запаса, прикурив сигарету, присел за одним из столиков летней забегаловки, заказав кофе и тарелочку шашлыка.
1982 год.
Аэровокзал кишит курсантами.
Общевойсковые погоны смешиваются с черными погонами артиллеристов. Зеленые погоны курсантов пограничников, мелькают вперемешку с краповым цветом.
Собираясь в кучки, отпускники ждут своих рейсов.
Тут же лениво бродит патруль, изредка проверяя документы.
Любимое место всех курсантов, это кафе с космическим названием «Галактика».
Там собираются все.
До горбачевской перестройки в нем отпускают на разлив.
Пропустив стаканчик - другой, курсанты собираются при входе. И на великое удивление и радость редким иностранным туристам, взявшись за руки, как вокруг новогодней елочки, разомлевшие от счастья отпускники, кружат хоровод.
Патруль находится в стороне.
Сейчас никого не отобьешь - дружба всех родов войск.
Капитан – старший патруля, будет упорно ждать, когда все курсанты разлетятся в отпуска и на территории порта останутся единицы.
Вот тогда-то и запишут замечания в отпускные удостоверения о грубых нарушениях формы одежды и воинской дисциплины. А некоторых самых буйных, прервав отпуск, отправят назад по училищам.
***
Патруль стоит неподалеку.
Курсанты, взявшись за руки, кружат хоровод вокруг «Галактики».
Хоровод не простой, а человек под триста.
Мелькают разного цвета погоны.
Кружатся курсанты в три кольца.
Первое движется вправо.
Второе влево.
Третье вправо.
На площади с фотоаппаратами стоят темнокожие туристы.
Широко открыв глаза, и обнажив белые зубы, они фотографируют необычный «Русский хоровод».
- Что это, сэр? Новый год?
- Нет сейчас февраль. Наверно масленица.
- О! Это похоже на боевую пляску наших Апачи, - щелкая затвором
фотоаппарата, предлагает свою версию третий.
- Они едут воевать в Афганистан?
- Нет, они радуются, что едут в отпуск.
- Что за песню поют эти русские военные?
- Поют, что они космические дети, - ворочая сигарой во рту, объясняет
турист, немножко понимающий сложный славянский язык. И подумав,
дополняет:
- Они все дети галактики. Но галактика, в данном случае не космос, а название пивнушки, вокруг которой эти дикари пляшут, крича, что они её дети. Если я, конечно, правильно их понял господа.
Туристы хором удивляются:
- Ви, киндер пивнушки? О! Этих русских так трудно поняйт!
А курсанты уже раскружились не на шутку. Хор голосов истошно вопит:
- Мы дети галактики, и самое главное…
Кафе «Галактика» переименуют в начале перестройки.
Коммунистическая партия, борясь за трезвый образ жизни, всей нашей необъятной страны, никак не могла допустить и мысли, что где-то в галактике или вблизи её кто-то осмелится употреблять спиртное, и тем более водить хороводы.
В те времена, приземлись бы на территорию СССР инопланетяне, и, тем наверно не налили.
А память о космических мальчиках – детях «Галактики» в курсантских шинелях, остается в наших сердцах навсегда.
«КАТАЛЫ и АВТОМАТ КАЛАШНИКОВА»
Барсуков, допив кофе, идет по площади.
- А вот и другое летнее кафе, где в две тысячи шестом году картежники обыграли в карты бойца его оперативной группы.
Ничего не изменилось - ничего.
2006 год.
Вещевые мешки.
Каски.
Большая группа людей в камуфляжной форме на привокзальной площади.
- Что за шум, а драки нету? – подходя к группе подчиненных, интересуется
Барсуков.
Удав, командир сводной огневой группы, здоровенный боец с квадратной физиономией, показывая пальцем на худенького молодого сотрудника, докладывает Барсукову:
- Командировочные проиграл, дятел!
- Ты где успел-то? Ведь только что из самолета вышли?- удивляется полковник.
Воин показывает рукой на кафешку:
- Вон там! В карты.
Барсуков просит присмотреть за его сумками и, закинув автомат за спину, быстрым шагом идет в сторону кафе. За ним трусцой бежит виновник торжества.
Пройдя под летний навес, пристроенный к забегаловке, Олег подходит к трем кавказцам, которые нагло улыбаясь, сидят за круглым столиком. Один из них тасует колоду карт.
Барсуков улыбаясь, глядя на армянина с картами, стараясь выглядеть лохом педальным, наивно спрашивает: - Эй, христианин! Почто маленьких обижаешь?
Армянин, передергивая колоду, скинул три карты на столик. Перевернул.
- Все честно! Вот, две черний, один красний! Твой солдат сам согласился играть!
- Это, правда?- интересуется Олег у сотрудника.
Молодой боец, опустив голову, шепелявит под нос:
- Да, Анатольич, сам. Сначала выиграл тысячу, а потом пять штук спустил.
Полковник возмущенно обращается к бойцам за его спиной:
- Я же вам говорил, в Минводах к цыганкам и картежникам не подходить!
Олег присаживается на свободный стул за столик к лицам закавказской национальности.
- А какие правила у вашей игры?
- Хочешь попробовать командир?
- Да вообще-то, можно. Почему бы нет. Только когда попадете, не плакать!
Лады?
- Э! Обижаешь начальник! Кому как повезет! Угадаешь красную - деньги
твои. Угадаешь черную мои. Все просто. Без обмана командир.
- А шельмовать можно?
- Шельмуй начальник, все равно не поможет!
Эти каталы, осевшие в кафешке, развели на бабки ни одну сотню таких вояк.
Аэропорт Минеральные Воды был выгодным местом для картежников.
И вновь, они, предвкушая легкий выигрыш, откинувшись на спинки стульев, беспечно рассмеялись.
А Барсуков, оглянувшись, подмигнул, стоящим за его спиной бойцам своего отряда, и вслух проговорил:
- Если проиграюсь, то до Грозного из Минвод доберусь и без денег. А выиграю, то ставлю отряду ящик пива. И потирая ладошки, добавил смеясь, обращаясь уже к шулерам:
- Сейчас я вас голыми в Африку пущу!
Картежники радостно загалдели, обращаясь к сотрудникам стоящим за спиной полковника:
-Ай, молодец! Смелый у вас начальник!
Удав, наклонившись к уху Барсукова, предложил:
- Может так, без игры, тромбанем наглецов?
- Нет, тромбануть это разбой, а это уже криминал. Мы их и так накажем, без мордобоя.
И обращаясь к каталам, Олег спросил:
-Ставка какая?
- По сто рублей для начала.
Кивнув головой, полковник согласился, кидая на стол помятую сторублевку: -Давай, тасуй, свой пулемет!
Картежник скинул три карты.
Олег, долго присматривался, как будто желая угадать, какая из них будет красная.
- Давай, давай! Какая красний?- поджучивали каталы.
Полковник, поправив автомат, который был взят в положение за спину, передразнивая и коверкая язык, ткнул пальцем в карту: - Вот! Этот красний.
- Вай! Вай! Совсем не угадал, эта черний! - Катала, перевернул красную карту рядом, и забрал себе сторублевку, - Вот красний!
Барсуков, оборачиваясь к сотрудникам, разочарованно вздохнул:
- Ты смотри?! Не угадал!
Армянин вновь раскинул три карты перед полковником
- Давай да, еще попробуй! Видишь? Все честно!
- Я с детьми не играю!
- Почему дорогой?
- По сто рублей только в детском садике играют! Вон моего-то бойца на пять тысяч обули, а с полковником играть боитесь!? Вы еще со мной на щелбаны поиграйте!
- Твоя ставка командир?
Барсуков, демонстративно вынул купюру достоинством пять тысяч рублей и небрежно бросил ее на стол. Три картежника жадно впились в нее взглядом. Такого наивного лоха они не видели уже около месяца. Последний был пьяным капитаном, но этот же трезвый?
- Пять штук моя ставка. Ваш ход, граждане закавказской национальности, -
ехидно улыбнулся полковник, как бы подтверждая, что он действительно потерял голову.
Армянин, достал свою купюру. Раскинул карты, и ехидно улыбаясь, отвалившись на спинку стула, стал ждать результата.
Барсуков, вновь поправил за спиной автомат, и указательным пальцем ткнул в карту. - Эта красний!
Армянин, отставил чашечку кофе в сторону, удивленно взвыл: - Вай угадал! Вай угадал! Давай еще!
А командир отряда, взяв в руки две пятитысячные купюры, и, осмотрев их, швырнул обратно: - По десять тысяч! Давай!?
Шулер раскинул карты:
- Оп-па!
-И голым в Африку пущу! – с этими словами Олег встал. И показав на карту пальцем, не переворачивая её, забрал все четыре пятитысячные купюры со стола. Небрежно положив их к себе в карман, он пошел на выход.
- Вай! Давай еще! А???- завопили жалобно картежники.
Барсуков вернулся. И вновь поправив за спиной автомат, поднес указательный палец к носу армянина, задев им кончик его длинного шнобиля, на котором заблестело пятно ружейного масла.
- Я своё отыграл. Все слышали, что они сами разрешили мухлевать?
- Да слышали, - дружно загудели зеваки.
Барсуков разводя театрально руки, улыбнулся каталам:
- Мент родился – Армян заплакал.
Полковник вернул пятитысячную купюру сотруднику:
- Учись сынок, пока я жив! Жизнь не институт, тут думать надо!
Остальные пятнадцать тысяч рублей он положил в карман своей разгрузки.
- Это на ящик пива и резиновую бабу. Буду вам выдавать её по графику, как-никак на шесть месяцев заезжаем, объявил он бойцам своего отряда.
- Что правда, что ли, резиновую женщину выдают? – удивился сержант, радуясь возврату денег.
- Ага! По списку и по алфавиту. Как же без этого? На войне это дело не зазорно. Одна на всех мы за ценой не постоим, - смеясь, подтвердил Удав, - и, хлопнув молодого сотрудника по спине, добавил:- да, пошутил командир, пошутил, он жадный, бабу в жизни не купит, его на банку вазелина не раскрутишь. Вот солидол со ступицы БТРа и берём для нужд интимных.
- Я не жадный, я экономный, - откликнулся командир, услышав, как Удав подтрунивает своего подчиненного.
Олег подошел к своим вещам, прикурил.
А через несколько минут из шашлычной раздалась громкая речь на армянском языке. Это ругались облапошенные картёжники, рассматривая на солнце свои же карты.
На двух картах блестели пятнышки ружейного масла.
Пятно на рубашке карты красной масти стояло посередине.
Вскоре подошли машины.
Отряд быстро погрузился в транспорт и привокзальная площадь перед аэровокзалом опустела.
ЧАС СПУСТЯ.
Кузов автомобиля.
Бойцы сидят на лавках вдоль бортов.
Молодой сотрудник обращается к Удаву:
- А где наш командир в карты так научился играть?
- А он и не умел! Ты так и не въехал, что наш командир в кафешке отчебучил?
Удав засовывает свой указательный палец в дульный тормоз компенсатор автомата, и демонстративно поднимает его вверх. Потом проводит им по носу бойца.
Все смеются.
На кончике носа у воина блестит масленое пятнышко.
- Оружие любит чистоту, ласку… и смазку!
Удав, улыбнувшись, попросил Барсукова:
- Ты, командир, лучше расскажи, как духа завалил, у которого автомат не смазанный был.
- Да ну тебя к лешему! – отмахнулся полковник от сослуживца.
Но бойцы уже хором требовательно настаивали, чтобы полковник рассказал им о духе. Тем более многие ехали в первый раз.
Барсуков прикурил сигарету, затянулся, и, выпустив несколько колечек под тент, начал рассказ.
- Мы тогда зачищали улицу Сайханова. Подошли к одному из частных домов. Я аккуратно прошел на веранду, Удав сзади прикрывал. И показалось мне, что шорох какой-то за дверями. Пинаю ногой дверь, вхожу и вожу стволом. Вдруг, вижу, стоит боевик напротив!
Грязный сука, небритый, на башке шапка вязаная вся прожженная. Глаза круглые от испуга. Стоит, сидор, и автомат на меня направил. Ну, я и нажал курок. А выстрела-то нет!
Дух тоже нажал, и у него автомат не стреляет. Передергиваем мы с ним затвор одновременно. Нажимаю на курок и вижу, как из дула автомата боевика тоже вырвалось пламя. -Та-Та-Та-Та-Та!
- Ну, блин! - успеваю подумать - Прощай мама! Выпустил я все сорок пять патронов, магазин-то от РПК был. Приглядываюсь сквозь дым, а дух как-то рассыпаться стал на какие-то квадратики, треугольники, многоугольники.
- Так вот, она, какая смерть-то! – успеваю подумать, - ведь не больно совсем, только дым и дух рассыпается. Рассеивается пороховой дым, а боевика-то и нет вовсе. Только его грязные кирзачи стоят напротив! - Блин? Босиком, что ли, удрал?
А за спиной Удав хохочет.
Вот думаю: - Убили меня, а он ржет как лошадь Прживальского!
Только Питон по плечу меня сзади хлопает и в ухо кричит: - Анатольич, хорош по зеркалу лупить-то!
И под хохот сослуживцев Барсуков закончил:
- Я ведь тогда с дури дверцу шкафа расстрелял. После этой истории стал я всегда оружие чистить, и бриться, чтобы больше себя за моджахеда не принять…
МИНВОДЫ.
2009 год.
Барсуков с сумками проходит мимо армянского кафе. Там так же мирно сидит троица старых знакомых.
Олег усмехается. Не признали.
Тут его окликают по фамилии: - Барсуков! Где тебя черти полосатые носят?
Олег поворачивается к жигуленку с кубиками на крыше.
Салават Насыров, постаревший и полысевший, улыбаясь, выходит из автомобиля.
- Я тебя час ищу. Нас уже полдня замполит батальона ждет в Винсадах.
Бывшие курсанты обнимаются.
Салават включает передачу.
Шестерка выезжает с привокзальной площади.
Бывший замполит четвертого батальона Геннадий Петрович Сапрыгин проживал рядом с Пятигорском.
Его-то и ехали навестить друзья.
Олег, разглядывая в окно проплывающий пейзаж, спрашивает у однокашника:
- В Орджо когда поедем?
- День, два, отдохнем и двинем. Только сейчас он Владикавказ называется.
- Знаю. Для меня он навсегда останется Орджо….
- Надолго приехал-то?
- Нет. Недельку отдохну и назад. У меня ж голуби, сосед присматривает. Но на него надежды мало. Как-то попросил присмотреть, когда в Казахстан ездил. А он на стакан сел. Воду забыл долить в поилку, все пискуны передохли. Переживаю.
- Я помню, ты еще в училище на крыше подкармливал голубей.
- Я и в войсках держал, где была возможность. Из-за них – родимых, в Таджикистане с духами чай попил за одним столом, блин. Голубя солдаты на Блок Пост притащили раненного соколом. Вот я, дурень, и поехал отдать хозяину-чайханщику. Тот обрадовался, давай чай, мед, сладости выставлять. Тут заходят бородатые, автоматы к соседнему столу приставили, и тоже пожрать заказывают. На нас кивают, интересуясь, мол, - кто такие?
Чайханщик, отвечает, - русские, голубя принесли. Бородачи одобрительно кивают головами.
Я-то думал это ополчение или еще какая-то самоохрана. Их там, тогда, как собак нерезаных было. И все с оружием да при знаменах.
Подсаживается один постарше и на фарси мне давай рассказывать, что у него голуби самые лучшие в провинции. Чайханщик переводит. Я как про провинцию услышал, так и в пот бросило. – Духи афганские! А у меня один пистолет на боку, и граната в УАЗИКЕ под сидением. – Во, думаю встрял! Сейчас башку отрежут, и фамилии не спросят.
А он похлопал меня по плечу, и говорит дружелюбно, - Ты кафтар боз, я кафтар боз, воевать не надо, ходить в гости надо! Афганистан ходи, голубей дам. Хороший кафтар у меня. Барашка кушать будем.
Я, аж чаем поперхнулся, типа как в фильме «Бриллиантовая рука» приезжайте к нам на Колыму! Но вежливо улыбнулся, и предложил, - мы уж там были. Ты лучше в Казахстан приезжай. Я тебе своих подарю. И карам-шорпой угощу.
Дух расхохотался, - карам-шорпа не вкусно, мясо совсем мало.
Ушли они, попив чая, а я еще долго встать с лавки не мог, ноги как ватные стали. – Ни себе чешуя, сходил за пряниками. Кафтар бозник полоумный. Сам чуть не попал, и солдата-водилу чуть не подставил.
- Ну, кафтар, я-то понял что это голубь. Кафтар боз – голубевод. А карам-шорпа, это что?
-Это так они наш борщ прозвали. Карам переводится-капуста, шорпа- бульон. Так они в шутку наше кушанье прозвали. Мяса там в натуре не было. Откуда в солдатских щах мясо-то?
«ПОЛКОВНИКИ НЕ БЕГАЮТ»
Салават ведет автомобиль.
Олег сидит на переднем пассажирском сидении.
Впереди, на перекрестке, наряд ДПС.
- Пристегнись индейцы стоят.
- Не положено, - отмахивается от друга Барсуков.
- Почему?
- Согласно пунктам устава Сухопутных войск, полковникам пристегиваться и бегать запрещено.
- А что так? - В мирное время это вызывает смех, а в военное панику.
Оба хохочут.
Автомобиль проезжает мимо наряда.
Инспектора стоят, рассматривая поток автотранспорта.
Насыров смеясь:
- Они фуру ждут.
- Если водитель и пассажир не пристегнутые, значит все нормально. Русская
логика, - делает предположение Олег.
- Так, может, полковники и без парашютов прыгают?
- Прыгать не прыгают, а летают это точно, улыбается Барсуков, окунаясь в прошлое.
***
1993 год.
«РАЙОН ТАХТА БАЗАРА. ПОСТ.СОВЕТСКО - АФГАНСКАЯ ГРАНИЦА.
КОЛХОЗ им. ЧАПАЕВА.»
Толстый председатель колхоза, важно, по хозяйски, заложив руки за спину, идет по аулу. Ему кланяются колхозники. Здороваются. Председатель подходит к крыльцу сельского совета.
Во дворе стоит верблюд, привязанный к глиняному забору.
Водитель крутит рукоятку кривого стартера, пытаясь завести старенький ГАЗ-52.
Тихое и спокойное туркменское утро.
Кричат петухи, тявкают собаки.
Внезапно тишину жизненного уклада нарушает рокот вертолета.
Проносится тень МИ-8.
Раздается свист падающей бомбы.
Председатель падает на землю, прикрыв бритую голову руками.
В кучу навоза за дувалом, плюхается пустая бутылка из-под водки.
Председатель открывает глаза.
Встает, отряхивается тюбетейкой.
Смотрит по сторонам и грозит вослед вертолету кулаком:
- Я вашу маму любил!
ВОЕННЫЙ АЭРОДРОМ.
ТУРКМЕНИЯ.
час спустя…
Группа солдат, во главе с капитаном Барсуковым, в полной амуниции, пригибаясь, бежит к вертолету Ми-8.
В открытые двери, махая руками, торопит летчик, показывая на часы.
Солдаты по очереди заскакивают в вертолет и рассаживаются на лавочках вдоль бортов. Олег запрыгивает последним.
Двигатель вертолета набирает обороты, и машина плавно двигаясь вперед, начинает подъем.
Второй летчик кричит командиру, кивая головой в сторону кабины.
- Давай к нам!
Барсуков встает и, опираясь на плечи своих солдат, проходит к пилотам.
Первый предлагает:
- Держи конрабас.
Он протягивает фляжку. Второй пилот угощает галетой из сухого пайка.
Олег видел пьяных танкистов и водителей.
Видел даже машиниста паровоза, синего, как Туркменское небо.
Но пьяных в хлам летчиков? Он созерцал впервые.
Самое абсурдное в этой ситуации было то, что вертолетчики не находились где-то там за облаками, как поется в песне. А управляли вертолетом, в котором летел капитан и его подчиненные.
- Нет, я не буду! Да и вы бы завязывали!
- Ну как хочешь. Хозяин барин. Наше дело предложить – ваше отказаться.
Второй летчик, засовывая демонстративно в рот галету, и отодвинув Барсукова, проходит в салон.
В районе хвоста он берет парашюты и кидает под ноги солдатам.
- Надевайте.
Воины крутят парашюты и пытаются их нацепить.
- Они, что парашютов никогда не видели?
- А где бы им их показывали? Пехота! Они противогазы-то толком не умеют
надевать, а ты парашюты им суёшь!- заступается за своих бойцов Олег.
Второй пилот пытается надеть парашют на одного из солдат.
Кряхтит.
Дергает за лямки.
Крутит пряжки.
Потом снимает полуодетый парашют с воина и опять кидает все парашюты в хвост вертолета. Кричит Барсукову:
- Толку с них все равно нет, они с восьмидесятого года не перебирались. Валяются себе в хвосте, да валяются.
- Что, ни разу не пригодились?
Второй летчик суеверно крестится:
- Тьфу на тебя!
Шатаясь, летчик проходит в кабину пилотов.
Барсуков присаживается на лавочку к солдатам. Закрывает глаза, пытаясь уйти от действительности. Солдаты дремлют.
Интересное существо солдат.
Он умудряется спать лежа, стоя, сидя. Даже на посту в карауле, забив огромный гвоздь в столб постового грибка, и повесив тулуп за петлю, он в нем висит и спит.
И сейчас, когда они летят на боевое задание. Вроде бы волноваться нужно, а нет.
Спят соколики, как дети малые, чмокая губёшками.
Внизу проносится пустынный пейзаж.
Тень от вертолета, как верная собака за охотником, гонится внизу, чуть с боку, следом по барханам.
Вертушка идет на минимальной высоте.
Неожиданно вертолет резко ложится на левый бок и идет на снижение.
Солдаты, сидящие напротив Барсукова, падают с лавочки.
Вертолет выравнивается на секунду, и с таким же креном заваливается на правый борт.
Теперь уже Барсуков с солдатами с левого борта валятся на пол.
Вертолет бросает то влево, то вправо.
Олег, переползая через пытающихся подняться солдат, на корточках двигается к кабине пилотов.
Экипаж держится вполне уверенно.
- Второй летчик в азарте орет командиру:
- Заходи еще!
- Сейчас её сделаем!- кивает первый.
Внизу по степи носится перепуганная лисичка – корсак.
Вертолет вновь разворачивается и движется на очень малой высоте за ней.
Бедный зверек устав от погони, начинает вертеться на месте.
Загнали.
И тут под носом у первого летчика появляется кулак Барсукова.
В кулаке зажата наступательная граната.
- Вашу Машу! Взорву к едрене-фене! Летите по курсу! У меня в салоне все солдаты обрыгались!
Первый летчик выравнивает машину и ложится на курс. Бойцы поднимаются с пола и рассаживаются на скамейки.
- Вставь кольцо, идиот!
- Потерял я его, пока к кабине полз!
- Выкидывай ее на хрен!
Барсуков покачиваясь, пробирается к открытой двери вертолета.
Швыряет гранату за борт.
Вертолетчики облегченно вздыхают:
- Пошла родимая!
- Твою мать!- кивком головы, командир показывает на строения и кошары,
промелькнувшие под брюхом вертолета.
Собрание колхозников.
Туркменская мазанка.
В президиуме толстый и важный председатель. Вытирает свою потную шею носовым платком.
На столе графин с водой.
В зале колхозники на стульях.
Рядом с трибуной тумба с гипсовым бюстом вождя пролетариата, почему-то сильно похожего на председателя колхоза.
Прямо над бюстом вождя революции вешалка, на которой весит расшитая золотом тюбетейка председателя.
За окном видно как водитель крутит рукоятку кривого стартера пытаясь завести старенький ГАЗ - 52.
Рядом стоит привязанный к глиняному забору (дувалу) верблюд.
В здании сельсовета напряженная обстановка.
Председатель строго, громко, назидательно, демонстративно загибает пальцы на руке:
– Машина поломался! Совсем мотор заглох! Кипел совсем! Надои шубата пошел на низ! Доярки сволочь! Спят до обед! Сторож старый дед совсем! Пять кубов доска шайтан со склада украл, глухой, не слышал, как вор идет! Все плохо! Совсем мне уходить скоро! Красный книжка заберут !?
С любовью смотрит на бюст Ленина.
- И из партия нагоняй! Кто мой семья кушать приносить будет?
При этом, отсчитывая очередной недостаток, загибает еще один палец.
Он в ярости стучит кулаком. Колхозники вжимают головы.
Председатель стучит двумя руками по столу.
Графин прыгает.
Колхозники прячутся за спинами передних.
И тут раздается громкий рокот пролетевшего вертолета.
А за ним.
Свист падающей бомбы.
Колхозники падают на глиняный пол.
Видны только спины в полосатых халатах.
Взрыв во дворе.
Бу-Бух!
Верблюд ,привязанный к дувалу, срывает поводья и убегает вслед за вертолетом, который оставляя черный выхлопной дым уходит на бреющем.
Газ-52 неожиданно заводится.
На бюст вождя падает тюбетейка, и он теперь становится, как две капли воды похож на перепуганного председателя.
Председатель выползает из-под стола, отряхивается от штукатурки.
Посмотрев на свою левую руку с четырьмя загнутыми пальцами, громко возмущается, загибая пятый:
- И этот вертолет, я мама любил!
СТАВРОПОЛЬЕ.
2009 год.
Салават смеется:
- Ну, ты Барсик, всегда на рассказы был мастак.
- А тож. Я еще в училище на КВН сценарии писал. Только замполит его браковал.
Станица Винсады.
Улица Школьная.
Подъезжают к дому бывшего замполита.
- Сейчас Геннадий Петрович тебе напомнит про твои театральные способности, - шутит Салават.
Барсуков смеется:
- И про Ткача тоже.
В ту ночь. После передачи песни. При распитии бутылки, их застукали.
Но Ванечка, Насыров и Барсуков успели смыться от дежурного лейтенанта.
А так как Ткаченко стоял на тумбочке, его и поймали.
На комсомольском собрании замполит батальона предложил исключить Коляна из комсомола, что означало немедленное отчисление из училища.
И только один Барсуков встал и предложил не исключать, а объявить другу замечание.
План Геннадия Петровича рухнул, так как все курсанты проголосовали за предложение Барсика.
Продолжение: https://dzen.ru/a/ZeiolaLFXHZamuo2
