Атмосфера 70-х.
Теннисисты из России регулярно ездят на Australian Open с 1990 года. Тогда на другой континент отправились четверо мужчин (Чесноков, Черкасов, Волков, Высанд) и четверо женщин (Месхи, Медведева, Савченко, Зверева). С распадом СССР представительство сократилось, чтобы потом резко вырасти, но поездки никогда не прерывались.
Первые попытки связать наш теннис и Австралию на самом деле начались еще 50 лет назад. В 1969 году Тоомас Лейус дошел до третьего круга AO, а через три года, в 1972-м, спорткомитет отправил на турнир Александра Метревели и Ольгу Морозову, чьи путешествия повторились еще два раза.
Метревели с первого раза вышел в полуфинал местного «Большого шлема», потом дважды был в 1/4 финала и выиграл несколько престижных турниров – в Аделаиде, Хобарте и Сиднее. Морозова дважды добиралась до четвертьфинала одиночки, играла финал пары с самой титулованной теннисисткой в истории Маргарет Корт и тоже побеждала в Аделаиде.
Sports.ru записал монологи Метревели и Морозовой об Австралии, теннисе и жизни в 70-х.
Александр Метревели (финалист «Уимблдона» в одиночном разряде, дважды финалист «Уимблдона» в миксте с Ольгой Морозовой, сейчас – комментатор Eurosport)
– Первым в Австралию из Союза попал Лейус, но он ездил сам по себе, его пригласила тетя. Мы с Морозовой были уже от официальной делегации.
Тогда спортсмены ничего не решали, за нас это делали наверху. Каждый выезд утверждали в ЦК, заседала выездная комиссия. Потом решение спускалось вниз – в спорткомитет. Ему постановили, что надо ехать, потому что в то время в теннисе и без этого было ограниченное число соревнований. Зимой – тем более. Ездили только в Индию на ранние турниры и в Египет в феврале-марте. До этого – никаких официальных матчей. Поэтому отправили в Австралию, чтобы сыграть там пять-шесть турниров.
До Мельбурна летели через Сингапур. Тогда он был ужасно грязным городом. Всего два хороших отеля, мусор, повозки, велосипеды. Канал шел в центре города: один в нем чистил зубы, мылся, другой – справлял нужду. Канализации не существовало, люди спали вдоль железных дорог. Через пять лет территория преобразилась – будто совсем другая страна. Похожее произошло с Куала-Лумпуром, Джакартой, Гонконгом.
Австралия была, конечно, чистой, только противные маленькие мухи постоянно лезли в глаза и рот. Небоскребы еще не построили, страна была патриархальной. Даже гостиниц не так много – мы жили в семьях тех людей, что связаны с теннисом. Например, я – в доме у вице-президента федерации. Неторопливая, размеренная жизнь, очень приветливая нация, которая тогда была еще меньше: в Сиднее жили два миллиона человек (сейчас 5,1 млн – Sports.ru), в Мельбурне – миллион (сейчас 4,5 млн – Sports.ru). Массовой иммиграции не существовало, хотя видел приезжих из Греции, Италии и даже русских из Харбина (сейчас – китайский город, основан в 1898 году русскими строителями Китайско-Восточной железной дороги, к 1917 году из 100 тысяч жителей в городе насчитывалось 40 тысяч русских, после Октябрьской революции в Харбин бежали многие дворяне и белые офицеры – Sports.ru).
«Мельбурн-парк» в 70-е еще не построили, мы играли на кортах в Куйонге (пригород Мельбурна – Sports.ru). Старом стадионе с травяными кортами. Как раз из-за травы рост австралийского тенниса остановился. Все уже перешли на другие корты, а они еще играли на траве. Многие теннисисты и специалисты по этой причине уехали из Австралии. Выступали за страну, но тренировались в США и Англии. Когда постелили хард, они вернулись.
Кстати, трава была не очень хорошего качества. За центральным кортом следили, остальные – какие попало. Когда плохая трава – игры нет, мяч скачет в разные стороны. То же самое на US Open – он проходил на траве, но потом от нее отказались, потому что трудно содержать, тяжело играть, теннисисты получали травмы. Поэтому в Америке сначала перешли на грунт, потом – тоже на хард.
Из-за травяного покрытия в Австралию не ехали многие европейцы. Было много австралийцев, американцев, британцев, у остальных не оставалось шансов. Да и сам турнир был не такой, как сейчас: маленькие раздевалки, питание не очень хорошее. Транспортом никто не обеспечивал – нужно было добираться на такси или автобусе. Сейчас форму стирают, гладят, все для тебя. Тогда ничего этого мы не могли представить.
Полуфинал-1972 я воспринял спокойно. До этого я выиграл все турниры в Австралии, просто на «Большом шлеме» состав посильнее. В Аделаиде вообще побеждал три года подряд. Тому, кто выиграл три раза, давали кубок на вечное хранение. Он старинный 1870-какого-то года, из серебра, на нем имена всех победителей. Целое произведение искусства, как потом вручали в Монте-Карло. В итоге дали кубок, а в Тбилиси его украли. Со временем так и не нашли. Австралийцы, наверное, до сих пор ничего не знают.
Пожары в стране случались уже тогда. Мне кажется, сейчас эту историю сильно раздувают. Пожары были всегда, для Австралии это нормальное явление. Причем в городе ты их не ощущаешь. Горело в основном в северных областях, а Мельбурн – самый прохладный город. Остров Тасмания вообще больше похож на Англию – там даже холодно бывает.
На экскурсию нас возили в резервацию аборигенов. Они давали представления, бумеранги бросали. Думаю, больше создавали вид для туристов, чем на самом деле. Они жили за счет иностранцев и на самом деле успешно ассимилировались в обществе. Та же Гулагонг (Ивонн Гулагонг – 7-кратная победительница турниров «Большого шлема» – Sposrt.ru) – хав-хав. Наполовину – аборигенка, наполовину – белая.
Я хорошо дружил с австралийцами, они все из простых семей. Вечерами мы собирались у них дома или шли в ресторан. Сейчас звезды не посещают общие ужины, а тогда все приходили. Больше всех пил, пожалуй, Ньюкомб (Джон Ньюкомб – 7-кратный победитель турниров «Большого шлема» – Sports.ru). Он любил ночные заведения, мы могли сходить в ночной клуб, выпить по пиву. Он иногда и крепкие напитки пробовал.
Почти всегда я выезжал в Австралию с женой. Ей разрешали, потому что делали выезд через Тбилиси. В Москве такое бы никогда не разрешили. Я сам оплачивал билет, мне шли на встречу, сделали ей паспорт заграничный.
Когда я считался совсем маленьким, помню, меня пригласили на собеседование на Старую площадь (сейчас на Старой площади находится Администрация президента, в советское время – ЦК КПСС – Sports.ru). В шутливом тоне задали два вопроса – больше по поводу поездок я ни в какие комитеты не ходил. В Австралию ехала просто официальная делегация. Может, переводчики или тренер и были связаны с органами, но на мне это не сказывалось, никто не мешал.
Призовые на турнирах существовали уже в то время, но нам их не давали. По гостиницам существовала норма – нельзя селиться в вышке определенной звездности. На питание выделяли столько денег, что на них прожить невозможно. Чуть позже стали выдавать половину призовых, но из них вычитались суточные. Глупость, не знаю, в какой голове родилась эта фантазия. Тогда вообще много глупостей было. Например, было нельзя больше определенного количества дней проводить за границей. Из Парижа в Лондон все ехали сразу – там рукой подать. А советские теннисисты должны вернуться в Москву и из нее лететь в Англию самолетом «Аэрофлота», которые летали не каждый день.
В Австралию нам запретили летать в середине 70-х, потому что началась подготовка к Олимпиаде. Но я все равно ездил, только уже не как теннисист: сначала входил в руководящий комитет международной федерации, потом как комментатор.
На моих глазах теннисный центр в Мельбурне обустраивался, строился. И стал лучшим в мире. Тогда было непонятно, что с ним делать. Помню, в один год турнир вообще сначала провели в декабре, потом – в январе. Не имелось четкого графика. Австралийский теннис находился в упадке, из всех турниров «Большого шлема» Australian Open считался самым слабеньким. Меняться начал в 80-х, как только перешли на хард. Это начало перемен.
Ольга Морозова (финалистка «Ролан Гаррос» и «Уимблдона» в одиночном разряде, победительница «Ролан Гаррос» в парном разряде, c 90-х живет и тренирует в Англии)
– Решение поехать в Австралию свалилось на меня и на Алика совершенно неожиданно. И впечатлений было море. Началось все с перелета: из Москвы летели в Ташкент – четыре часа, потом то ли Индонезия, то ли Дели – еще четыре часа. Дальше до Сингапура – еще четыре или пять. Потом австралийской авиакомпанией до Сиднея. Там пересели на другой самолет до Аделаиды, где проходил первый турнир.
В Сиднее мы сразу потерялись. Должны были переехать из одного аэродрома на другой – из международного в местный. Ехали с тренером Евгением Николаевичем Корбутом, который вдруг начал говорить по-английски. Австралийцы его не поняли, куда-то не туда повезли. В итоге нас стали искать: «Русские пропали». Как будто мы приехали с каким-то определенным заданием.
Селили нас в дома членов теннисного клуба. Я жила в такой семье: он – поляк, она – русская, познакомились в концлагере. Очень хорошо принимали, потом уже в Москве я встретилась с братом хозяйки. Получилось так, что половину их деревни взяли в плен, половина – осталась, и он остался на свободе, пошел в партизаны.
Сейчас уже могу рассказывать свободно: я лежала у бассейна, ела виноград и читала Солженицына – «Архипелаг ГУЛАГ». В Союзе же свободно я не могла его прочитать. А тут еще виноград. Представляете, какая красота?
В гостиницах мы тоже жили, но когда приезжали первый раз, к нам было особое внимание. Помню, как после переезда в Англию разговаривала с теми, с кем играла: «Оль, ты знаешь, вы для нас были такой загадкой. Всем казалось, что вы совершенно другие». Мы и правда были другие. Но пытались стать частью теннисной семьи. Сейчас не так: у каждого игрока своя команда. А мы были более открытыми, больше тренировались друг с другом. Нам с Аликом повезло – мы влились в мировую команду. И играли с ними на уровне.
Новый год мы встречали в гостях у президента Федерации тенниса Австралии. С нами тогда была команда французов – четыре мальчишки и их тренер Жаль-Поль Лот, который помогал мне. Помню барбекю, сосиски и мясо и то, что впервые в жизни я попробовала лобстера. Не было только елки – она в Австралии на Рождество.
Надо мной много смеялись, потому что тогда я только учила английский. И, конечно, мой язык был не того уровня. Я делала массу ошибок, но именно в Австралии поняла, что нужно не стесняться. И еще что слово terrible – это не всегда ужасный, но еще и проявление восторга.
В первую поездку мы сыграли три турнира – Аделаиду, Мельбурн и Сидней. Потом добавился Хобарт, его и Аделаиду я выиграла. Причем Аделаиду у Гулагонг в финале. Взяла первую партию, вторую проиграла, после нее дали 10 минут отдыха. Жара страшная, я стояла под холодным душем и думала: «Зачем я выиграла первую партию?». Хотела, чтобы матч скорее закончился. Но потом вышла и выиграла матч.
Кстати, одним из спасений во время жары был стул, на который падала тень от судейской вышки. На переходах мы бежали в нему, как сумасшедшие, чтобы первому занять место.
В Австралии мне предложила играть пару с Маргарет Корт. На корте ее все боялись: у нее был очень серьезный, сильный теннис, потрясающе играла с лета. В то время три турнира «Большого шлема» играли на траве – «Уимблдон», США и Австралию. Получается, что и по три турнира до них были на траве. Поэтому подача с выходом к секте и резанный удар очень хорошо проходили.
Корт – первая теннисистка мира, которая активно начала заниматься физической нагрузкой: штангу тягала. Все остальные подключились после. На турниры она ездила с батюшкой, была глубоко в религии, строго следовала Библии. Поэтому то, что Маргарет говорит сейчас, она произносит от имени австралийской церкви. Она как министр иностранных дел там была. Для нее все современное и то, что происходит в мире, недопустимо. Это ее точка зрения.
Когда она предложила играть пару, это было и здорово, и ужасно одновременно. В тот момент я выступала с Мартиной Навратиловой – мы кое-что выиграли и с ней приходилось очень легко. Маргарет – сложный человек. Все, что выигрывали, выигрывала она. Все шишки при поражениях сыпались на меня. Давление – невероятное. Плюс она сложный человек. Когда я последний раз приезжала в Австралию, сидели за завтраком. Она подошла: «Ольга, меня зовут Маргарет Корт». То есть мы с ней играли пару, а она говорит, что она Маргарет Корт. Решила, что я ее забыла.
Самый великий австралиец, которого я встречала, – Гарри Хопман (16-кратный обладатель Кубка Дэвиса как капитан и тренер сборной Австралии – Sports.ru). Когда ты молодой спортсмен, когда ты понимаешь, что он делает звезд, то с восторгом на него смотришь. На банкете по случаю открытия «Уимблдона» недалеко от Кенсингтонского дворца, где потом жила Диана, он подошел: «Ты хорошо танцуешь. Я бы взял тебя в команду». Он много писал, создал много академий.
Из поездок я привозила разные рецепты. Как-то возвращались из Австралии, на пересадке на ночь останавливались в отеле в Сингапуре. Пошли в ресторан, нам подали мясо в апельсиновом соке. И апельсины сбоку. Приезжаю домой – у меня молодой муж. Достала в магазине мясо, апельсины, приготовила. Спрашиваю: «Ну, как?» – «Вкусно. Но можно в следующий раз мясо отдельно, а апельсины отдельно?».
Ценных указаний перед поездками я не помню. Чтобы «За родину! За партию!» – такого никогда не было. Сейчас понимаю, что, может, тренер Евгений Николаевич Корбут имел какое-то задание, следил за нами. Только однажды c нами на «Уимблдон» поехал человек, которого мы не знали. Почему я еще поняла, что он был работником органов – нам все время показывали, что за нами следят. Приходила в отель – телевизор перевернут или чемодан в другое место поставлен. Не горничной, а кем-то другим, с намеком: «Мы за вами наблюдаем».
Но нам все равно доверяли. Например, в 1968-м во Франции мы с Анной Дмитриевой были на баррикадах (майские протесты во Франции начались с выступления леворадикальных студентов и вылились в 10-миллионную забастовку, которая привела к отставке правительства и президента Шарля де Голля – Sports.ru). И за нами не было хвоста.
Призовых за турниры нам давали чуть-чуть. За финал «Уимблдона» я получила 300 долларов. И если давали их, то вычитали суточные за еду. Смешная история была с Метревели. После вычета суточных получилось, что уже он должен государству. Мне повезло больше, потому что я еще вышла в полуфинал пары, за что дали 100 долларов. Немного осталась в плюсе.
В Австралию и в целом за границу мы перестали выезжать в 1976-м, потому что бойкотировали игры против южноафриканцев из-за режима апартеида (в СССР запрещали любые матчи против спортсменов из ЮАР из-за установившегося там режима расовой сегрегации, когда чернокожие жители были лишены почти всех гражданских прав – Sports.ru). Из-за этого боялись, что африканские страны не приедут в Москву на Олимпиаду-80. В Монреаль-76 кто-то не приехал – чиновники испугались повторения.
Последний раз, когда я поехала на первенство США в 1976-м, случилась смешная история. До US Open проходил турнир в Филадельфии, нас долго не пускали на него. Мы не знали, поедем или не поедем. В итоге полетели, в аэропорту «Кеннеди» нас встретил огромный лимузин. Приходит переводчица: «Добрынин (посол СССР в США в 1962-1986 годах – Sports.ru) сказал, что вы должны ехать в Филадельфию» – «Нет, нам сказали, что мы не имеем права ехать туда, потому что там играет Южная Африка» – «А куда же вы едете?» – «На турнир Orange в Нью-Джерси» – «Ты не можешь играть там». Оказывалось, мужчина из тура – Рене Ричардс – сделал операцию и стал женщиной. Из-за его участия Orange бойкотировали многие теннисистки, если бы я поехала на него, меня бы дисквалифицировала WTA. В итоге закончилось тем, что руководитель делегации решил, что не надо рисковать. И я просто тренировалась вместо турниров.
Когда ездить все-таки разрешили, поездки приходилось пробивать. Появились новые правила: рейтинговые очки. Наши никуда не ездили – у нас вообще никаких очков. Повезло, что у меня были хорошие отношения с WTA. Филипп Шатрие приехал в Москву, я спросила, что делать. Ответил: «Поезжай в Нью-Йорк и проси wild card для своих учеников». Я уже работала тренером сборной СССР, поехала на три дня. Мне дали приглашения на Францию, «Уимблдон» и США. В одиночке мы далеко не прошли, а в паре попали в восьмерку на «Уимблдоне». Помню, пришла к руководству и сказала, что надо еще больше играть. Они ответили: «Так видишь, не играли – уже в восьмерку вошли».
