«…непрочность человеческой жизни-единственная вещь на земле, которую никакие разглагольствования и никакое ораторское красноречие никогда не в силах будут преувеличить», - писал Тютчев жене Эрнестине (23 июня 1856). Эта мысль о хрупкости, эфемерности жизни человека в последние годы чаще и чаще навещала поэта. Его преследовали утраты, разочарования, семейные неурядицы, болезни близких и друзей.
Во время предсмертной болезни, первые признаки которой он почувствовал в декабре 1872 г., к Тютчеву привели четырёхлетнюю внучку, дочь его покойного старшего сына Дмитрия. Глядя на ребёнка и намекая на свои утраты последних лет, поэт сказал: «Это цветок, растущий на могилах». (записано со слов О.Д. Дефабр, урожденной Тютчевой, внучки поэта). В памяти девочки запечатлелся облик больного деда, лежащего на придвинутой к окну кушетке, и огромный букет сирени у его изголовья». Это была единственная дочь старшего сына Тютчева и Эрнестины Дмитрия, чей ранний уход из жизни тяжело переживали в семье.
Рождение первого сына
Рождение первого сына Дмитрия было для Ф.И. Тютчева долгожданным и радостным событием. Вот что он пишет в письме родителям:
«Моя жена родила мальчика, я был очень рад, что на этот раз появился мальчик. В этом случае все доставило мне удовольствие, все, кроме вопроса об имени, которое я оказался вынужден дать ребенку. Вы знаете о моём отношении к Дмитрию Петровичу Северину (русский посланник в Мюнхене). Он питает ко мне и ко всей моей семье живейшую страсть. Он был крестным отцом моей младшей девочки и настоял на том, чтобы быть так же крестным отцом новорожденного, тем более, что мальчик. Не было возможности отклонить его предложение, не обидев его. Но не было так же возможности, изъявив согласие на то, чтобы он был крестным отцом, не согласившись принять и его имени, и вот почему этот ребенок, предопределенный называться Иваном или Николаем, получил имя Дмитрия. Я был очень раздосадован этим и моя жена тоже, это было неизбежно». (Летопись «Жизнь и творчество Ф.И. Тютчева» стр. 240)
В письмах к жене и дочерям Тютчев сообщает о том, как растет его наследник, какое воспитание получает, каково его окружение, просит жену поцеловать мальчиков. Он просит Эрнестину Федоровну чаще сообщать о детях, обижается на ее «молчание», жалеет об его отсутствии в Овстуге:
«…я мысленно перенесся в овстугскую церковь и встречал вас всех у входа, одного за другим, заранее наслаждаясь вашим удивлением при виде меня там. Затем, по окончании обедни, мы все вместе вернулись домой по аллее, так хорошо знакомой мне с детства, потом мне подали завтрак на балкон со стороны нижнего сада… Мари разливала чай, ты, по обыкновению, разговаривала с Нуну (одна из собак Эрнестины Федоровны), я – с Полонским. Мальчики где-то пропадали…»
Забота о детях, об их воспитании и образовании, думы о судьбах России – обо всем этом Тютчев не просто писал жене в Овстуг, а беседовал с ней в письмах, дорожа её мнением. Разделявшее их расстояние как будто исчезало, и эта переписка была для него жизненной необходимостью.
Следующее письмо Тютчева:
«Вот еще две почты ничего не принесли мне. Но я знаю из письма, которое Дмитрий получил вчера от своей сестры, что ты не больна. Сама же ты не затрудняешься мне это сообщить. Мы с бедным Димой в совершенном унынии. Ещё недавно вы говорили о вашем возвращении. Но вчерашнее письмо об этом умалчивает».
Он сообщает жене о пожаре в доме и о том, что мельком видел Дмитрия, который вновь обрёл своего Пилада (герой древнегреческих мифов). Тютчев шутливо называет Пиладом друга своего сына – В. Желеховского. «По-моему, мальчик переживает сейчас счастливейшие минуты. Он признался мне, что очень скучал в деревне» (Письма Ф.И. Тютчева Т. VI стр. 169).
В письме из Царского Села Тютчев пишет о прекрасной погоде в Павловске:
«На днях я думал, что мне удалось убедить Дмитрия побывать вместе с другом у меня в Павловске. Китти, со своей стороны, всячески старалась склонить его навестить её в Царском. – Но, по-видимому, друг отверг все эти проекты. Короче говоря, они не позволили посягнуться на свою гордую независимость… Слишком большое сопротивление столь мало на них оказываемому влиянию. Ничего нет нелепее молодёжи…» (Летопись «Жизнь и творчество Ф.И. Тютчева» стр. 143).
Слабое здоровье
Эрнестина в переписке с семьёй Вяземских пишет о Дмитрии, здоровье которого всегда интересовало дружеское семейство:
«…Я нашла коротышку Дмитрия (так шутливо называл Дмитрия Вяземский) всё еще очень низкорослым, что меня тревожит. Ему бы тоже поехать на настоящие морские купанья за границу – а не эти купанья на Балтике, где нет ни соли, ни волны. А только один холод – на купанья на Северном море. Однако он уже принадлежит своему Отечеству, и я буду лечить его искусственными морскими ваннами и рыбьим жиром. Он хорошо учится, и поведение у него удовлетворительное. Пансион, в котором он находится, подходит его слабому здоровью. Его там хорошо кормят, хорошо содержат и учеба отнюдь не заброшена…»
Находясь с Дмитрием на лечении в Гапсале, Эрнестина пишет:
«…Передайте мои поздравления княгине с тройным днем ваших именин и не забудьте передать поклон вашему сыну и г-ну Петруше, которому Дмитрий кланяется от всего сердца. Наш милый дружок все еще принимает предварительные лечебные ванны, поскольку море пока слишком холодное и бурное и принятие холодных ванн отложено до окончания бури. – Несмотря на превратности сезона, дети постоянно находятся на воздухе, и если им суждено вырасти, то ничто не помешает этому при нынешнем режиме. Одна из самых больших радостей Дмитрия – раздавать хлеб бедным. Ничем нельзя выразить нищету народа этого бедного уголка земли. Дело доходит до того, что и мужчины и женщины всегда предпочитают кусок хлеба деньгам. Они не знают, что делать с деньгами, на них нечего купить, но они постоянно трудятся, чтобы заработать их. Вчера дети бросили куски старого хлеба уличной собаке, тотчас же на них набросилась толпа маленьких попрошаек, и надо было видеть, с какой жадностью они поедали жалкие отбросы».
Семейство Вяземских было обеспокоено здоровьем и учёбой Дмитрия, и Эрнестина 24 ноября 1849 г. пишет друзьям из Петербурга:
«…Вы будете смеяться и подшучивать надо мной, когда я вам скажу, что мы тоже попались на удочку Сюзора!.. Удочку, по правде говоря, не коварную или менее коварную, чем западня литературных сеансов бедного школьного учителя – но вот как все случилось. Деревенский воздух, свобода сельской жизни сделали за лето из Дмитрия такого необузданного мальчугана, что после возвращения в узкие рамки нашей квартиры на *Моховой* мы поняли необходимость подчинить юного дикаря авторитету, более внушительному, чем уже пошатнувшийся авторитет гувернантки, няни и др. Мы уже думали, что делать, как вдруг нам на глаза случайно попала программа пансиона Сюзора. Мой муж, наверное, еще больше меня измученный ежеминутными буйными проявлениями жизненных сил своего сына, сразу зажегся и увидел знак Провидения в программе пансиона, только что устроенного в двух шагах от нас под руководством человека, в честности и добрых намерениях которого он не имел никакого основания сомневаться. Он призвал меня следовать этому знаку, и в конце концов тщательно и надлежащим образом ознакомившись с предметом, я решилась доверить Дмитрия надзору Сюзора в качестве пансионера-экстерна. Три месяца спустя после того, как бедный мальчик поделал первые шаги на суровом пути жизни, я должна признать, что ничуть не раскаиваюсь в решении, принятом, одному Богу известно, с какой осторожностью. Как введение в материал, как первый шаг на пути учебы, пансион Сюзора хорош, смею вас заверить, но для нас главное его достоинство в близости к нашему дому.
Собираясь покинуть *Моховую*, я не знаю, решусь ли оставить Дмитрия здесь, но в любом случае – что делать? воспитывать его дома? У нас нет, а главное, и не будет для этого средств позднее, когда понадобятся хорошие учителя. И потом может случиться не знаю что, и он попадет в казенное учебное заведение, и, имея это в виду, будет неплохо, если он заранее постепенно привыкнет к школьной жизни. Я знаю от Дмитрия, что Сюзор очень отличает юного Ладомирского – явно это жемчужина в его короне. Между прочим, у него уже 44 ученика, и, следовательно, можно говорить, что его заведение приносит ему золотые горы. Но в самом деле – уже слишком много о Сюзоре и Дмитрии, особенно на таком большом расстоянии. Я должна покорно попросить прощения у вас за то, что представила вас совсем рядом и объяснила мой случай, как если бы разговаривала с вами».
На это письмо Вяземский отвечает:
«…Чтобы ко мне вернулось доброе настроение, я должен увидеть, как Дмитрий возвращается из пансиона с тетрадями и книгами подмышкой. Я уверен, что у него должен быть важный и забавный вид, который бы привел меня в счастливое состояние. Увидеть Вигеля, разворачивающего литографированный портрет Чаадаева, тоже очень бы пришлось мне по вкусу. Но здесь мы начисто лишены таких счастливых событий, составляющих повседневный хлеб жизни».
Эрнестина жалуется на холодный, влажный климат Петербурга, но состояние здоровья Дмитрия вынуждает её оставаться там:
«Дмитрий, бедняжка Дмитрий требует моего присутствия, и, если верить словам моего мужа, он тоже с трудом переносит свою участь пребывания вторую зиму без семьи и, так сказать, на постоялом дворе».
Дмитрий с мая 1852 г. находился в пансионе Тами. Тютчеву нравилась атмосфера пансиона, он общался с супругами Тами. Однако его огорчало, что Дмитрий с трудом осваивался с непривычным окружением: «Наш бедный мальчик весьма страдал от той скованности и принужденности, которая всегда охватывала его в незнакомой обстановке».
Он договорился с Тами о воскресных отпусках для сына:
«В минувшее воскресенье я ездил навестить Дмитрия. Он чувствует себя прекрасно и выглядит вполне довольным, супруги Тами также довольны соглашением относительно воскресных праздничных дней» (Летопись «Жизнь и творчество Ф.И. Тютчева» Книга 2 стр. 149).
Когда Дмитрий захотел оставить пансион и перейти в гимназию, Тютчев посвящает вопросу о дальнейшей судьбе сына письмо Эрнестине:
«Я полагаю, что не следует изменять нынешнее положение вещей. Принимая во внимание его личность, со всеми его особенностями, добрыми и дурными, надеяться можно лишь на одно: только люди, которые знают Дмитрия на протяжении долгого времени, которые его изучили и, главное, искренне к нему расположены, могут иметь на него влияние. Все иные ситуации, уже по одному тому, что они будут новыми, повлекут за собой большие осложнения» (Летопись «Жизнь и творчество Ф.И. Тютчева» Книга 2 стр. 268).
И Дмитрий вскоре отказался от идеи покинуть пансионат.
В послании к брату Николаю Тютчев сообщает о болезни своей жены:
«… она собиралась выехать из Петербурга, но тут как нарочно заболел Дмитрий - и он-то теперь главное препятствие к их отъезду, который, впрочем, надеюсь, всё-таки на днях состоится. Я собираюсь проводить жену до Москвы, но на этот раз мне нельзя будет пробыть с вами долго, т. к. собираюсь приехать в Москву к тому времени» (Письма Ф.И. Тютчева Т. V стр. 233).
Порок сердца
Когда в 1858 г. выяснилось, что Дмитрий серьезно болен, врачи настоятельно рекомендовали ему проживание за границей:
«….бедный Дмитрий находится весьма в плачевном состоянии. Доктор Карел нас не утешает-он говорит, что Дмитрий болен очень серьезно, и во всяком случае болезнь продлится очень долго… что в нашем климате он никогда не поправится».
Тютчев с тревогой сообщает жене в Петербург:
«Вот прежде всего бюллетень о состоянии здоровья Димы (уже было ясно, что сын был болен тяжелым пороком сердца) таков, как он мне был продиктован его врачом-гомеопатом: отсутствие лихорадки, уменьшение слабости и боли в левой руке, одним словом, некоторое улучшение, подающее надежду на то, что через неделю он сможет быть перевезен в Ораниенбаум. Несмотря на все это, положение бедного мальчика, еще более с нравственной стороны, чем с физической, в двадцать шесть лет обреченного на существование старика, раздирает мне душу. По совету врача в его спальне вынули двойные рамы, чтобы дать воздуху свободный доступ в его комнату. Я учащаю свои возвращения домой, чтобы больше его видеть, и тем не менее у него бывают часы одиночества, которые он проводит в дремоте и постоянной испарине».
Тютчев был очень обеспокоен состоянием Дмитрия и с надеждой торопится порадовать жену:
«Я очень рад возможности ознаменовать день рождения Димы сообщением, что бедному мальчику гораздо лучше и что доктор, осматривавший его вчера, разрешил ему прокатиться завтра в карете. Вчера и третьего дня к нему всею семьей заходили Мельниковы (речь идет о семье придворного конюшенной конторы А.П. Мельникова, на дочери которого, Ольге Александровне, в 1868 г. женился Дмитрий) и обещались вновь навестить его сегодня. Послезавтра они приезжают в Ораниенбаум, куда я надеюсь вскорости доставить им их приемное чадо».
Через несколько дней Тютчев сообщает дочери Анне о том, что ему (в Петербурге) страшно сиротливо:
«Вчера даже Дмитрий укатил от меня в Ораниенбаум, под крылышко Мельниковых – и после этого последнего отъезда мною уже совершенно завладело ощущение одиночества, не прогоняемое никакой суетой, никакими приглашениями на обеды и т.д. я немного похож на человека, которой, будучи при полном параде, чувствует себя голым, потому что на нем нет нательной рубашки…» (Письма Ф.И. Тютчева Т. V стр. 241).
И снова обращается в Овстуг с извинениями, что не поехал туда, вернувшись в Петербург:
«Итак, Дмитрий вновь водворился под отчим кровом, и вчера мы вместе ходили в Русскую оперу, где давали «Страделлу» (романтическая опера немецкого композитора). Постановка была весьма удовлетворительной». (Письма Ф.И. Тютчева Т. VI стр. 261) «Димино здоровье вполне удовлетворительно. Он все время на ногах, иногда занимается со студентом, который к нему захаживает. Я наслаждаюсь его соседством, но без навязчивости, то есть предоставляя ему полную и неограниченную свободу действий. – Не думаю, чтобы он мог сказать когда-либо, что отеческий кров слишком тяготел над ним. – У нас совершенно разный распорядок дня, и нам почти не случается вместе обедать, но мы часто встречаемся за завтраком».
«Сейчас, когда я пишу эти строки, вовсю сияет солнце. Небо голубое, прелестного дымчатого оттенка. Мне хочется верить, что тот же самый свет заливает в настоящую минуту Овстуг, золотя увядающую листву деревьев и глянцевую грязь тропинок. Намедни мы с Димой устроили вечер. Вечер был политико-литературным. Я уже давно обещал собрать у себя господ из органов печати и комитетов. Чай, мороженое и пунш сдабривали это празднество, которое из моей спальни выплеснулось в большую гостиную. Разошлись в час ночи. Щука отнесся к сему мероприятию с полной серьезностью. Издержки составили 7 рублей» (Письма Ф.И. Тютчева Т. VI стр. 281).
Когда Тютчев узнает о женитьбе Дмитрия на О.А. Мельниковой, он делится своими мыслями об этом событии с братом Н.И. Тютчевым:
«Предстоящий брак, конечно, довольно своеобразен. Точно ребенок, который из любви к своей доброй няне вдруг бы женился на ней. Но так как бедному Диме, кажется, уже предназначено в некоторых отношениях всю жизнь оставаться ребенком и, следовательно, нуждаться в няне, то подобный брак и был для него единственно возможный, единственно целесообразный. Она, - будущая жена его, - очень добрая, разумная девушка, уже отрекшаяся было от всякого замужества и только вследствие своей почти материнской заботливости о Дмитрии решившаяся, на конец, и не без труда, выйти за него замуж… Вся эта история несколько оживила во мне память о моих страстных отношениях во время оно к давно минувшему Николаю Афанасьевичу». (14 июня 1868 г. Дмитрий женился на Ольге Мельниковой, на 11 лет старше него) В. Парыгин, В.П. Алексеев. Книга «Из противоречий сотканный талант».
Женитьба
Несколько слов о семье, которая занимала значительное место в жизни старшего сына поэта. Мельникова Ольга Александровна (родилась 14 июня 1830 г.) в семье Мельникова Александра Петровича (1797-1873), советника придворной конюшенной конторы. Придворная конюшенная контора – в Российской империи в Министерстве Императорского Двора канцелярия, заведовавшая всеми расходами на содержание конских ассигнованных заводов. Контора размещалась в Санкт-Петербурге в собственном доме. С отцом будущей невестки Тютчевы были знакомы. В письме к Эрнестине 9 сентября Тютчев сообщал: «Намедни на первом большом придворном балу я очутился за ужином около незнакомого генерала, который вдруг обращается ко мне с вопросом, как поживает (его) милый Дима и помогли ли ему ванны Аренсбурга. Этими словами он себя назвал. Мой собеседник, как ты догадываешься, был генерал Мельников умный человек».
К моменту женитьбы Дмитрий окончил физико-математический факультет Петербургского университета. Павел Петрович Мельников (сын 2-ой жены Петра Петровича, усыновленный Мельниковым) - учёный в области железнодорожного транспорта. Участник проектирования и строительства железной дороги Петербург-Москва, министр путей сообщения Российской империи в 1865-69 гг. Он и предложил мужу своей племянницы место в канцелярии Министерства путей сообщения, и Дмитрий с головой окунулся в железнодорожные дела. Однако судьба отвела ему только 2 года семейной жизни и службы в МПС: 11 июля он скончался.
Об увлечении старшего сына Эрнестина сообщает в письмах к двоюродной сестре Берте 29 апреля 1869 г.:
«… прошу прощения за то, что три месяца не отвечала на ваше последнее письмо. Я была всю зиму очень занята, скорее встревожена, прежде всего из-за ипохондрии, в которую впал мой сын Дмитрий, причину её мы никак не могли выяснить. А это было не что иное как страстное чувство, которое мой бедный мальчик питал вот уже три года к девушке, правда, намного его старшей, но вполне достойной быть им любимой».
Позднее не без гордости сообщает о том, с каким рвением и настойчивостью учится Дмитрий: «Надеюсь, что Богу будет угодно благословить его усилия и увенчать их успехом. Университетские экзамены состоятся в мае».
Опасение за здоровье старшей дочери Анны, родившей мертвого ребенка, вызывало у Тютчева беспокойство за её душевное состояние, и он пишет ей ласковое письмо, в котором сообщает между прочим о Дмитрии:
«Твой брат, чье здоровье значительно улучшилось, собирался тебе написать и спрашивал у меня твой новый адрес… который я, в свою очередь, спрашиваю у тебя, заклиная не забыть мне его переслать…».
Смерть Дмитрия
В 1860-е начале 1870-х гг. на долю Тютчева и его жены выпали тяжелые испытания. Они пережили смерть сына Дмитрия и дочери Марии.
Сложной оставалась и семейная жизнь. В 1870 году Дмитрия не стало. В 1872 г. Тютчев писал Анне:
«Сегодня, как ты знаешь, 40-й день со смерти Мари и 2-я годовщина смерти Дмитрия. Судьба за короткий срок собрала богатую жатву. Не считая прочих смертей, следовавших одна за другой в эти два истекших года. Так в любом существовании наступает пора великого опустошения, и если уж это началось, одному Богу известно, где конец… Ах, бедный милый мальчик! Он умер, вовсе не подозревая, до какой степени был мне дорог, и сам я, быть может, никогда вполне не отдавал себе отчета в этом».
В письме к Е.К. Богдановой Тютчев благодарит её за участие:
«Да, я и думал, что смерть моего бедного Дмитрия не оставит Вас равнодушной. Вы так хорошо её поняли со свойственной Вам интуицией. Я охотно послал бы Вам письмо Мари, содержащее подробности о последних минутах этого бедного, дорогого мальчика, но боюсь, что это будет слишком объёмисто».
Мария Тютчева ненадолго пережила своего брата и в письмах с тревогой и болью писала о его болезни и смерти 3 февраля 1868 г.:
«…у Димы снова был приступ сплина и боли в сердце, которые мешают ему спать. Мама решила вызвать доктора, который высказывает мнение других врачей, т.е. что болезнь хотя и не излечима, но всё же не так опасна, и можно чувствовать себя неплохо, если быть осторожным. Он не настаивает на необходимости ехать заграницу…».
16 августа 1870 г. Овстуг:
«…Бог справедлив и милосерден, воспоминания о последних минутах Димы, которые были спокойными, должны были смягчить горечь нашего эгоистичного сожаления, часто, размышляя об этом, я преисполняюсь признательности, но, увы, природа берёт верх и снова нужно начинать борьбу. Каждое утро мы присутствуем на Богослужении, но я с грустью предвижу окончание 40 дней, что лишит меня этого ежедневного утешения. Я причастилась, и рада была причаститься 8-го, дата его последнего причастия, и день в день 4 недели он закрыл глаза. О как он счастлив, что оставил этот мир скорби, но как грустно думать, что мы не увидим его больше».
«Ольга мне часто пишет о моей дорогой Каплюшке, которой деревенский воздух дал расцвести, она по-прежнему зовет своего отца, целует его портрет, бедное маленькое создание, потеряв отца, она много потеряла! (А тем временем Мельниковы испытали новый удар, наша бедная Ольга должна отправиться в Англию к своей сестре Казаковой. За 5 дней эта бедная женщина потеряла двоих детей, очаровательную девочку 3 лет и годовалого мальчика, они умерли от ангины. Заботы г-жи Мельниковой были необходимы Каплюшке. Ольга решилась уехать, чтобы поддержать сестру в её страшном горе, я на неё не сержусь за это вынужденное предательство, тем более что в Берлине она встретится с дядей Павлом Мельниковым. Но последнее письмо меня огорчило, настолько она удручена из-за матери, которая обижает своих внуков, и из-за сестры, она - чудесное, но очень глупое создание, и имела несчастье… назначение её мужа в Англию в качестве представителя военного флота, она предчувствовала, что дети, лишенные заботы бабушки, подвергаются большому риску и очень боялась разлучиться с семьей, и вот теперь в чужой стране её жизнь начинается с ужасного несчастья, нужно было, чтобы кто-то к ней поехал, и Ольга единственная, кто может это сделать, она мне говорила: «Я в этом состоянии не способна присматривать за девочкой, я очень буду бояться ответственности, и особенно не соглашусь оставаться с ней в деревне в дали от медицинской помощи». Она права, её опыт в воспитании маленьких детей очень ограничен, и сейчас в этом угнетённом, физически и нравственно, состоянии она не может быть девочке полезной. Она будет отсутствовать 4 недели, надеюсь, путешествие пойдёт ей на пользу, потому что оно необходимо».
Самым старым из сохранившихся на сегодняшний день документов («Реликвии семьи Тютчевых») - является копия формулярного списка, выданная Ф.И. Тютчеву в 1855 г. для предоставления в Ларинскую Петербургскую гимназию, куда поступал Дмитрий. Старший сын должен был унаследовать родовое имение в Овстуге.
Единственная дочь Дмитрия и Ольги Александровны Ольга сберегла медную пластинку с надписью: «Дорогому внуку Д.Ф. Тютчеву от бабушки Екатерины Львовны». Видимо, пластинка была на книге или иконе, подаренной ею долгожданному первому внуку.
Родовое имение Овстуг
Ранняя смерть Д.Ф. Тютчева роковым образом повлияла на судьбу родового имения Тютчевых в Овстуге, ведь именно он, по замыслу родителей, должен был унаследовать эту усадьбу. В память о нём Эрнестина Федоровна приказала отлить колокол для Успенской церкви весом в 29 пудов - именно таким оказался жизненный срок их старшего сына Дмитрия.
Все оставшиеся годы Эрнестина будет особенно чтить дни рождения и кончины своих дорогих усопших: мужа, дочери Марии и сына Дмитрия. Она никогда не забудет о желании Дмитрия доказать свою преданность родине, о его мечтах стать казаком (военным). Серьёзная болезнь нарушила все планы и мечты, повлияла на судьбу родового имения Тютчевых, подорвала физическое и духовное здоровье великого поэта, его отца.
Семейная драма нашла отражение в переписке, в творчестве Ф.И. Тютчева: тема хрупкости, недолговечности человеческой жизни станет одной из центральных тем его жизни.
Как дымный столп светлеет в вышине!
Как тень внизу скользит неуловима!
«Вот наша жизнь, - промолвила ты мне,-
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма…»
Болезнь и ранняя смерть Дмитрия Тютчева не дала возможности осуществиться его мечтам и планам. Но из сохранившихся свидетельств, писем и воспоминаний складывается образ доброго, чуткого, способного юноши, который всегда ратовал за освобождение крестьян, более справедливое устройство их жизни и оставил самые добрые отзывы о себе многих знавших его людей.
Лемешова Марина Алексеевна,
младший научный сотрудник ГАУК «Государственный мемориальный историко-литературный музей-заповедник Ф.И. Тютчева «Овстуг» (Брянская область).
Материалы Научно-практической конференции «Осмысление наследия Ф.И. Тютчева в XXI веке», с. Овстуг, 18 сентября 2020 г.
