«Смерть звучит громко, потому что случается в
оглушительной тишине молчания на эту тему»,
C. Уискенден.
Меня обучали несколько месяцев, чтобы я могла водить машину, хотя в принципе, могу остаться пешеходом или пожизненным пользователем Uber. Меня готовили к родам и первым месяцам жизни ребенка на специальных курсах почти столько же, сколько я была беременна. А вот к пониманию и осознанию смерти меня никто не готовил, как будто я с ней могу и не столкнуться.
Если честно, меня не просто не готовили к пониманию смерти - со мной никто никогда не говорил о смерти, словно эта тема табуирована.
В какой то момент моей жизни я поняла, что всего боюсь. Боюсь любой угрозы - моему телу, моим эмоциям, моей самооценке, моим убеждениям. Что-то заставляет меня отказываться от всего, лишь бы не рисковать мнимой зоной комфорта. Жизнь, похожая на кому.
Работая с травмотерапевтом, я убедилась, что праматерью всех этих (и многих других) моих страхов является один - страх смерти. Поэтому мне пришлось познакомиться ближе с этой темой и я хочу поделиться здесь своими размышлениями.
Итак, инстинкт самосохранения проявляется двумя способами — страх и адаптация. Чувство страха заставляет нейтрализовать угрозу - вы знаете, человек способен почти на любые действия для спасения себя от опасности.
Но как быть? - Каждый из нас в достаточно юном возрасте сталкивается с бескомпромиссным, пугающим осознанием своей смертности. Вот только вызванный инстинктом самосохранения страх изолировать нас от смерти не может. И мало того, что мы не способны выжить, мы еще должны найти смысл этой короткой и неуправляемой жизни. Все что нужно, чтобы погрузиться в экзистенциальный мрак.
Уйти от опасности нельзя, отключить «сигнализацию» тоже. Сознание не может найти выход из этого парадокса, он становится невыносимым, и мы зачастую используем самую простую защитную тактику — вытecнeниe и oтpицaниe.
Ведь надо как то жить, даже летя в бездну небытия. И мы учимся, женимся, работаем - а что делать. Мы добровольно выбираем не замечать, игнорировать, не думать о смерти - как в матрице, вытесняя невыносимое, но единственно достоверное знание о себе.
Никуда не девшийся, загнанный в подсознание внутренний конфликт, как радиация, излучает бесконечную тревогу и фрустрацию. Если бы вы только могли представить в мегатоннах - какое огромное количество энергии тратится на сдерживание и сокрытие этой внутренней борьбы.
И здесь я заметила еще кое что интересное.
Вернемся, ко второму способу реализации инстинкта самосохранения - адаптации. Например птицы, адаптируясь, улетают на юг, лягушки замерзают на несколько месяцев. А что человек? Как человек может адаптироваться к ужасу понимания, что все ненадолго и в любой момент может прекратиться.
Я долго не находила ответ, пока не встретила шокировавшую меня мысль, высказанную Эрнест Бэккер (посмертным лауреатом Пулитцеровской премии).
Он утверждал, что чтобы притупить внутреннюю тревогу и адаптироваться к мысли о неизбежности смерти - создаются так называемые «проекты бессмертия», как личные, так и социальные.
А теперь главное - вся (абсолютно вся!) человеческая деятельность помогает условно преодолеть смерть, создавая иллюзию продолжения жизни.
Личные “проекты бессмертия» это почти все - шедевры искусства, завоевание новых земель, накопление богатства, бегство от старости и даже большая семья с изобилием внуков и правнуков. И это Бэккер еще не знал о социальных сетях, с их тотальным желанием доказывать, что ты есть и ты важен.
К социальным “проектам бессмертия” он причислил культуру, религию, искусство, мифологию, философию, фольклор, архитектуру, государственность. Я охала и ахала, подставляя в его теорию все известные и понятные мне примеры творческого, научного, гражданского наследия - страны, нации, расы, организации и и д.
Это поразительно, все системы смыслов и образов, которые создавало человечество, он рассматривает как социальный конструкт, который дает надежду на «продление» жизни, существования «после» смерти. Попытка кинуть «семечку» в будущее, где хоть для нее продолжится жизнь.
Для меня эта точка зрения была похожа на «выход из матрицы», сдвиг парадигмы.
И сейчас не будем о том, как здорово на топливе страха смерти человечество скакнуло в будущее. Да, все дары цивилизации хороши.
Но, если подумать - как много энергии тратится на адаптацию к ужасу смерти. Может, использовав какую-то часть этих усилий на изучение, осознание, памятование, сближение со смертью мы получили бы не менее значимые результаты?
Никто не захочет читать узких специалистов, но например, многие знакомы с творчеством Ирвина Ялома, сторонника экзистенциального подхода и популяризатора идеи примирения со смертью. «Непрожитые эмоции – чашка Петри для деструктивных состояний».
Как активный пропагандист экзистенциальных методов, он призывал переводить неосознанные переживания в осознанные. Даже просто признавая свои ужас, тревогу, отчаяние - ты уже нивелируешь часть остроты.
Но повторюсь, что-то можно сделать только с осознаваемыми переживаниями.
А каково нынешнее состояние социального нарратива в отношении смерти?Несмотря на то, что в новостях, в фильмах, играх, смертей стало больше - я вижу следы инфляции, обесценивание и привыкание к смерти.
Здесь и постковидное огрубение сочувствия к ушедшим и понесшим потерю. И уже ставшее обиходно-разговорным слово «война» и все большее огрубение психики на увеличивающееся количество терактов, катастроф и трагедий.
Я прогуглила - антропологи и социологи подтверждают сформированную тенденцию к вытеснению мыслей о смерти из коллективного сознания.
Поделюсь очередным наблюдением. Вы заметили, в какой пиковой точке сейчас интерес к cфepe пcиxoлoгичecкoгo здopoвья? Устанешь перечислять школы, инструменты и методы регуляции психических процессов. Но у меня сложилось ощущение, что вся эта бурная деятельность сконцентрирована только на вопросах, являющихся следствием.
А вот изучению и развитию методов, посвященных преодолению страха смерти - психологическое сообщество уделяет необъяснимо мало внимания.
Закрадывается подозрение, что просто не выгодно решать эту фундаментальную задачу, потому что психологические болезни выгодны. Мне трудно по-другому объяснить, почему мы не продвинулись дальше исследований пятидесятилетней давности.
Да, я знаю что вы подумали. Дышите. Это настолько захватывающе, насколько и пугающе. Как и сама смерть.Когда-то такие подозрения в отношении фарм индустрии тоже казались еретичеством.
Интересно, что я сделаю с этими выводами? – Хотя бы назову, как хотел бы Ирвин. И отправлюсь жить дальше. Ведь, если наши отношения со смертью определяют наши отношения с жизнью – то мне смертельно хочется жить.