Что мы знаем о стокгольмском синдроме? Обычно этим термином описывают симпатию к агрессору, которая возникает у жертвы. Чаще всего речь идет о захвате заложников, но стокгольмским синдромом объясняют также поведение жертв домашнего насилия. Но существует ли этот синдром на самом деле? Как к нему относится доказательная психология? И при чем здесь Стокгольм? Давайте разбираться.
Можно сказать, что в 70-х годах 20 века заключенные в шведских тюрьмах чувствовали себя достаточно свободно. Они могли написать заявление и покинуть тюрьму на несколько дней, если преступление было не связано с насилием. В августе 1973 года Ян Эрик Ульсен воспользовался этой возможностью, но возвращаться в место отбывания наказания он не собирался. 23 августа Ульсен ворвался в банк в центре Стокгольма и выстрелил в потолок, выкрикнув «Вечеринка только начинается». В здании в тот момент находилось около 90 посетителей, но Ульсен всех их отпустил, оставив в заложниках лишь четырех сотрудников банка. Он прикрепил к ним взрывные устройства и выдвинул полиции свои условия. Потребовал три миллиона шведских крон, два ружья, бронежилеты, быстрый автомобиль и свободу для своего сокамерника Кларка Уллсена.
Полиция удовлетворила только последнее требование. Кларка доставили в здание банка. Заложники впоследствии говорили, что он был в крайнем недоумении от происходящего и уговаривал Ульсона не причинять им вреда. Два преступника и четыре заложника находились в банке шесть дней. Грабители при этом обеспечивали своих жертв едой и разрешали им звонить семьям. Все это время полиция планировала штурм. Но спасти заложников было не так просто, потому что за происходящим пристально наблюдали СМИ. Дело в том, что в больнице неподалеку от места преступления находился король Швеции в тяжелом состоянии, и там сутками дежурили толпы журналистов.
Как только до них дошла новость об ограблении банка на соседней улице, все действия полиции стали транслироваться буквально в прямом эфире. Заложники и грабители, соответственно, тоже пристально следили за новостями. У полицейских было несколько идей, как штурмовать банк. При этом многие варианты не подразумевали, что заложников удастся спасти. Главной целью было обезвредить преступника. Об этом тоже сообщали в новостях, так что заложники все знали.
Конечно, эта информация их совсем не обнадеживала. Ульсен потребовал, чтобы премьер-министр Швеции Улаф Пальме выслушал одну из заложниц, Кристин Энн Марк. Во время разговора она была достаточно спокойна и высказывала недовольство действиями властей и полиции. «Я очень разочарована в тебе, Пальме. Всю жизнь я была социал-демократом, но теперь я вижу, что ты играешь в шахматы на наши жизни. Я не боюсь захватчиков, ни капельки не боюсь. Позволь нам уехать, всем нам вместе». У журналистов такое заявление заложницы вызвало недоумение. Они потребовали объяснений от психиатра-криминалиста Нильса Бейерута, который консультировал полицию по этому инциденту.
Растерянный эксперт моментально выдумал синдром Нормальмсторга – так называлась площадь, на которой находился банк. Он заявил, что страх, который Эннмарк испытывала по отношению к полиции, был иррациональным. А еще добавил, что дело в ее эмоциональной или сексуальной привязанности к похитителям. История стокгольмского ограбления закончилась удачным штурмом, в котором никто из заложников и грабителей не пострадал. А синдром впоследствии стали называть «стокгольмским». После знаменитого ограбления термин быстро укоренился в массовом сознании и криминалистике. В 1978 году в пособиях к поведению переговоров с террористами появились особые рекомендации. Считалось, что этот синдром обязательно нужно учитывать и даже всячески способствовать его возникновению, чтобы преступникам было сложнее причинить вред заложникам. Но с точки зрения психиатрии и доказательной психологии существование синдрома до сих пор не подтверждено. Стокгольмский синдром не научный термин и не используется психиатрами и психологами.
А вот паническое расстройство и ПТСР – это настоящие диагнозы, которые часто ставят людям, пережившим подобный стресс. Спустя годы после ограбления психолог Аллен Уэйд вернулся к исследованию истории синдрома. Он провел интервью с той самой Кристин Энн Марк и выяснил, что Нильс Бейрут поставил диагноз и описал ее состояние, ни разу не пообщавшись с ней самой. Он ничего не знал о мотивах и причинах ее поведения. Кристин рассказала Уэйду, что никакой любви или влечения к преступникам не испытывала. Она всего лишь наблюдала за действиями полиции, которая не проявляла никакой обеспокоенности по поводу возможной угрозы для жизни заложников при штурме. Также она видела, что у самих преступников подобные решения вызывали недоумение, поскольку заложники были главным рычагом воздействия на полицию. Во всех случаях, когда заложникам ставили «Стокгольмский синдром», никто не проводил с ними полноценных психологических интервью и не анализировал их мотивы. А иногда эти мотивы попросту игнорировались.
Самым ярким примером считается история Патти Хёрст. Ее похитили ради выкупа и в течение двух месяцев содержали в ужасных условиях, подвергали жестокому физическому и сексуальному насилию. После выкупа Хёрст заявила, что не нуждается в спасении и примкнула к преступной группировке. Когда преступников поймали, бывшая заложница уже считалась соучастницей нескольких преступлений. В своих показаниях она неоднократно говорила, что примкнула к банде из чувства страха. Криминалисты решили, что Хёрст просто врет, чтобы оправдаться, и приговорили ее к заключению. О стокгольмском синдроме часто говорят в случаях домашнего насилия, и в таких ситуациях этот миф наносит огромный вред. Те, кто убежден в существовании синдрома, часто отсылаются к исследованиям Анны Фрейд. Она действительно описывала идентификацию с агрессором, как совокупность нескольких защитных механизмов.
Но важно уточнить, что Анна исследовала детские и подростковые защитные механизмы, то есть те случаи, когда агрессор играет огромную роль в формировании личности ребенка, и более того, от него во многом зависит жизнь ребенка. По сути, детям приходится вставать на сторону агрессора, чтобы выжить. В случае домашнего насилия они действительно испытывают неоднозначные чувства. Но у взрослых все иначе. Взрослые могут идентифицировать себя с агрессором на словах или проявлять это действиями, но чаще всего это будет скорее рациональное решение, не связанное с эмоциями или чувствами. Все дело в страхе. Когда жертвам домашнего насилия приписывают стокгольмский синдром, это часто заканчивается виктимблеймингом. В итоге их самих обвиняют в том, что над ними совершили насилие. Это кажется нелогичным, ведь если предположить, что стокгольмский синдром существует, он явно возникает независимо от желания жертвы. Но почему-то в итоге ее все равно в этом обвиняют. Хотя по сути это то же самое, что обвинить человека в том, что он простудился или сломал ногу.
Виктимблейминг строится на убеждении, которое социальный психолог Мелвин Лернер назвал «гипотезой справедливого мира». Это когнитивное искажение, при котором человек верит, что мир устроен справедливо, а люди всегда получают то, что заслуживают. По этой логике, если женщина не может уйти от агрессора и активно не противостоит ему, значит ей нравятся подобные отношения. А если я считаю, что такое поведение ужасно, значит со мной такого не случится. Вера в справедливый мир защищает нас от экзистенциального страха. Однако это лишь иллюзия контроля. На деле же с насилием может столкнуться каждый. И, к сожалению, невозможно однозначно сказать, какая стратегия поведения будет самой безопасной.