Анна Долгарева в специальной колонке для ВАШИХ НОВОСТЕЙ о первых днях в пока еще не освобожденном Мариуполе. Рассказы выживших и первая информация о зверствах «азовцев»*. Осада города закончилась 16 мая 2022 года, когда пала «Азовсталь».
В первый раз я поехала в Мариуполь 22 марта 2022 года.
Тогда российские войска занимали только окраины города. Шли городские бои. Людей только-только начали выводить. Мы с волонтером Андреем Лысенко подъехали к поселку Виноградное с левого берега Кальмиуса, разделявшего Мариуполь на две части. Тут уже толпился народ.
И еще они шли – поодиночке, по двое, по несколько человек, с баулами, с собаками, с кошками в переноске, редким еще ручейком – потому что тогда еще боялись выходить лишний раз на улицу – но шли. Шли, вливаясь в это гомонящее человеческое озерцо, толпившееся у бывшей школы, и волонтеры еще, кажется, не совсем понимали, что делать со всеми этими людьми – это потом навык обкатается до автоматизма, а тогда еще это были первые выходившие из Мариуполя люди, три недели просидевшие в подвалах, грязные, исхудавшие, измученные, и со всеми с ними надо было что-то делать.
Лысенко обратился к волонтерам с вопросом, можно ли попасть в город. Нас отправили к коменданту Виноградного с позывным Ильич; это был офицер среднего роста, с открытым лицом и зычным голосом. Тогда он еще не завоевал себе того авторитета, что завоюет впоследствии, но уже командовал вполне уверенно. Пускать нас в Мариуполь он категорически отказался, даже узнав, что Лысенко привез полную машину продуктов.
– Раздавайте здесь, – сказал он. – Там до сих пор летит все, что можно, даже по домам на окраине.
Машина Андрея была загружена на сборы с моего канала. Перед тем, как ехать в этот раз в Донбасс, я собрала крупную сумму и передала ее Лысенко. Сейчас я бы не пошла на такой сбор, когда вся отчетность находится на ком-то постороннем; тогда же мы не думали об этом, собравшись в каком-то одном порыве помочь братскому народу. Самое начало специальной военной операции, пора надежд.
Узнав это, Ильич смягчился ко мне, но пускать отказывался.
– Ты пойми, там осколок мины поймать – как нечего делать, даже на самой окраине.
– У меня есть бронежилет и каска! – возражала я.
На самом деле, бронежилет мой представлял пустой чехол без плит. До начала СВО броники не были дефицитом, и на съемках я всегда могла одолжить чей-то чужой бронежилет.
Сейчас же ситуация изменилась, а без брони на передовую запрещали ездить пресс-офицеры. В Москве я успела найти только чехол, а вот плит к нему уже не было.
Понадеявшись на везение, присущее слабоумию и отваге, отправилась в чем было. Зато, по крайней мере, он был легким и не оттягивал плечи так, как настоящий бронежилет.
– Завтра, – сказал Ильич. – Приезжай завтра, довезу до церкви, не дальше. А пока здесь общайся.
И я пошла общаться.
Андрей раздавал гуманитарку, я нашла отдельно сидевшую женщину лет шестидесяти – по лицу она выглядела на шестьдесят, а так ей могло быть и меньше, волосы, по крайней мере, были неплохо пострижены и выкрашены в блонд – и обратилась к ней с жадными вопросами: «Что там? Ну как там? Как там ад, из которого вы вышли?»
И оказалось, что никакая пропаганда мне не врала.
– Я живу, жила, вернее, по улице Полтавская, Левый берег, дом номер 7. Мы уже три недели в подвалах. Нацики прятались в домах, выгоняли нас из наших квартир, прятались в наших квартирах… мы жили в подвалах. Сначала нас они обстреляли… наши девятиэтажки. В упор обстреливали наши девятиэтажки. Потом этим не закончилось. Потом опять, давай, обстреливать каким-то оружием, чтоб пожары… в общем наши девятиэтажки вообще посгорали, всё имущество… Мы три недели безвылазно… Вот, посмотрите, – она протянула мне невероятно грязные руки с черными ногтями, – три недели… руки грязные. Безвылазно в подвалах прятались. Без воды, без еды, вообще без света…
«Нацики», т. е., «азовцы», заняли трешку ее соседей по перегородке и, по ее словам, ориентировались оттуда, куда стрелять. Жители сидели в подвалах, и правильно: сгорела вся девятиэтажка. Со всем бережно нажитым за годы имуществом, банками-закрутками, занавесками, старыми фотографиями. Не осталось ни одной целой квартиры.
– А потом ДНР пришел и сказал: «Выходите из подвала», – бесхитростно завершила она.
Я была так поражена, что даже не спросила ее имени. То есть я успела почитать пару репортажей о зверствах «Азова» и ВСУ, но, повторюсь, тогда люди только-только начали выходить и массовых свидетельств еще не было. Да и, признаться, я считала, что наша медийка преувеличивает. Тут же передо мной сидела живая свидетельница ада, пережившая натуральную оккупацию якобы своими же.
Однако я вспомнила о своем профессиональном долге – ни во что не верить и во всем сомневаться, так что уточнила:
– А откуда вы знаете, что именно «нацики» вас обстреливали?
– Ну как? – простодушно удивилась женщина без возраста. – Если они… Ну как? Мы знали. А кто ещё? Не было ДНРа рядом. Не было в тот момент… А эти через дорогу сначала появились, по Азовстальской. А у нас – Полтавская, тут дорогу перейти надо. А у нас нацики там. Причём они так вот – то в одном доме побудут, там выгонят из квартир. Там обстреливают… Потом перебегают в следующую девятиэтажку и, короче, вот так вот – замкнутый круг.
Проходивший мимо подросток включился в разговор:
– По дóмам, по дóмам бегали так. Сначала в наш, в следующий… в наш, в следующий… по девятиэтажкам бегали.
– А когда вы выехали оттуда? – спросила я.
– Ну вот, сегодня. Вот, пришли ДНР к нам в подвал и сказали: «Выходите. Быстренько, вам на сборы – минута». Мы похватали там… ну сумки с документами, и всё.
Автобусов не выделяли, чтобы везти людей. Автобус – это потенциальная «жирная мишень». Шли пешком. Семь километров.
Имя я так и забыла у нее спросить. Тоже мне, журналистка.
Следующей моей «жертвой» стала хрупкая бабушка в расстегнутом пуховике, под которым во множестве были напялены кофты. Так было у многих. Такое впечатление, что, уходя, эти люди старались унести на себе побольше добра. А может, они так грелись в подвалах холодного марта Мариуполя.
Бабушку звали Галина. Она вышла вчера, сначала боялась идти, а потом посмотрела и увидела, что толпы людей идут в Виноградное. И решила рискнуть. Здесь у нее, в конце концов, жили дочь, зять и внучка, она решила попробовать как-то их найти. Двадцать дней она провела в подвале. Это потом подобные свидетельства стали чем-то рутинным, тогда же каждый раз поражало: «Три недели в подвале!»
– А что же вы ели?
– Сразу что с собой схватили – тем и питались, а потом ничем. Потом воду, да… Снег шёл – мы собирали воду дождевую. Мы её кипятили, из неё пили чай. А есть было нечего.
– И сколько дней вы не ели?
– Две недели. Вот сюда, – она протянула руку, показывая на нее, – попал осколок. В кость. Осколок вытягивали. Это пятого числа случилось. Как раз только мы вышли из подъезда… Пошли, и такое ощущение, что я или взлетела, или пропала куда-то, непонятно было. Потом открываю глаза – вроде бы на месте, мы с мужем шли… я не обратила внимания, что кровь льётся. Дошли до следующего дома – там женщина стояла, открыла подъезд, говорит: «Смотрите, – говорит, – вы вся в крови». Зашли, она дала нам перекись, обработали. Потом она говорит: «В этом доме есть, – говорит, – подвал. Идите туда, куда ж вы пойдёте». Ну, естественно, никуда б после такого мы не вышли бы уже из того подъезда…
Она прервалась и заплакала. Тихо, сдержанно, по-старушечьи.
И тут к ней подошла женщина. Высокая, крепкая – по ней и нельзя было сказать, что она родственница этой высохшей старушки, две недели голодавшей в подвале. Но это была ее дочь, еще одна, мариупольская, тоже вышедшая буквально накануне и уже успевшая встретиться с матерью.
Виктории таких тяжелых испытаний, как ее матери, не выпало – никакой осколок ее не кусал, продуктов хватило. И она была настроена оптимистично.
– А знаете, как мы этого ждали! Восемь лет ждали. Ничего было сказать лишнего нельзя, мы ходили запуганные такие… Только дочь говорила постоянно: «Я буду петь песню «Вставай, Донбасс»». Я говорю: «Таечка, ты если споёшь эту песню, нас, – говорю, – и оставят вот здесь на посту». Сейчас у неё столько счастья, столько радости… У меня бабушка умерла ну с той мыслью… за руку меня взяла, говорит: «Виточка, а наши уже пришли?» Я говорю: «Пришли, бабуля». Она говорит: «Ну слава Богу». Вот верите, девушка? Честно, не встать мне с места – она умерла с этой мыслью. «Наши зашли уже?» Я говорю: «Зашли!»
А со стороны уже отозвалась другая женщина:
– Восемь лет люди ждали.
И еще несколько человек загомонило:
– Восемь лет ждали, да. Восемь лет и два месяца. Очень мы ждали…Не думали только, что настолько будет всё жутко и страшно. Восемь лет, восемь лет мы ждали, да. Изо дня в день ждали… Когда? Когда? Мы не думали, что дойдёт до такого, чтобы разгромить… Укропы сровняли с землёй, да.
Последнее – это сказала Виктория. Я опять-таки уточнила:
– Вы уверены, что это именно они?
– Однозначно. Трое суток мы сидели в подвале, прилёт этот со стороны «азовцев», с западной стороны по нашей… лупили по нашему подвалу, знаете? Вот, это были наведённые точки, и трое суток по нам лупили… Укропы сто процентов. И снайпера укроповские сидели на церкви.
– А как вы выбрались?
– Мы выбрались раньше, да. Я живу по Советской, 5. Мы сидели трое суток в подвале, а потом, ну когда ребёнок уже, смотрю… она терпела, терпела, а потом у неё уже началась жуткая истерика, она кричит: «Мамочка, я не хочу умирать! Я хочу жить!» И мы приняли решение с мужем – бежать. Бежать через огород. Но мы только вылезли из подвала, а по нам снайперы. Пули только летят над головами. Я икону взяла. С иконой бежала, говорю: «Господи, спаси нас. Господи, спаси нас!» И ребёнок за мной. И муж прикрывал нас сзади, говорил: «Вы бегите спереди, чтобы если что…» И мы оттуда, с Божьей помощью, но выбрались. У соседей сидели. А потом уже ребята военные нашли нас. И говорят: «Идите в эту сторону, здесь вам будет безопасно». Здесь мы с мамой и встретились. Но мы уже прощались с жизнью, когда в подвале сидели. Уже, знаете, такие были мысли, что нас уже нет. Я её как увидела…
Она замолчала, бережно обнимая хрупкое тело матери.
Про снайперов – это было слишком для меня. Я подумала тогда, что ей показалось, и это были случайные выстрелы, свист которых она приняла за целенаправленную стрельбу по ним. В самом деле, не могли же украинские военные развлекаться бессмысленной стрельбой по гражданским, думала я. Я тогда ошибалась.
*Нацбатальон «Азов» – запрещенная в России террористическая организация
Автор: Анна Долгарева