От Меня человек может скрыться в тайных местах, но не трудно мне увидеть его, поскольку Я всюду: на небе и на земле. Так сказал Господь.
Иеремия 23:24
1. Два ангельских крыла
Закрытый монастырь за северными границами прибрежного города Констанца многими столетиями скрывал от правящих господарей и слуг закона не только обездоленных бедняков, но и беглых преступников, государственных изменников, юродивых и воров, решивших встать на путь истинный. Мирная община, соблюдающая религиозные свычаи, обычаи, правила и обряды, вела свой быт в укромном месте неподалеку от озера Разельм[1] посреди леса и скал, редко привлекая к себе внимание путников.
Со всех сторон монастырь окружала высокая каменная стена. Единственный вход на святую землю запирался железными воротами с изображением двух архангелов, оберегающих священную обитель от распрей и противоречий внешнего мира.
Все у монахов имелось, и все у них шло хорошо. В спокойное время жили они немногочисленным братством, избегая контактов с городскими обывателями. Бывало, к воротам приходили скитальцы и просились в монастырь на услужение. Тогда игумен Мирча, в прошлом — княжий стольник, а ныне — настоятель монастыря, делал выбор: брать в послушники человека или нет. При себе он всегда оставлял тех, кто готов был трудиться и вел себя кротко и сдержанно. Иные взаперти, по его мнению, сошли бы с ума и, не дай Бог, закончили греховным самоубиением.
Труд да преклонение богу — не слишком уж весел быт монахов. Весна, полная забот о посевах и скоте, сменялась жарким летом, когда община с утра до ночи пропадала на выпасах и пасеках. Осенью собирали урожай и готовили сено, а зимой варили мыло, строгали посуду и делали свечи. В промежутках между работой молились. Молились много. Начинали с утрени, заканчивали на повечерие. Но случалось, что моления откладывали из-за неотложных дел. К таким делам, к примеру, относился приезд гонца из города: тучного косматого мужичка с полудохлой кобылкой, запряженной в телегу. Звали посыльного Большой Ион. Он привозил товары, письма, забирал излишки ручной работы за хорошую плату.
Монахи обожали Большого Иона. В день, когда он посещал обитель, вся община, скованная пристальным надзором игумена, вздыхала с облегчением. Мирча дозволял братьям оставить работу и звал в большой зал на собрание. Там он зачитывал новости внешнего мира, раздавал гостинцы. Потом дружным скопом монахи шли к воротам и разгружали привезенный Ионом скарб.
Именно с одного такого приезда и началась эта история.
Двадцать первого октября тысяча четыреста пятьдесят пятого года, когда на побережье Констанцы[2] обрушился ливень, а над лесом вокруг монастыря разыгрался нешуточный ветер, телега посыльного причалила к железным воротам. Несколько сильных ударов по металлическим стержням послужили для пострижеников сигналом, что сегодня не придется молиться допоздна.
Любопытные монахи выскочили во двор. Прикрываясь от дождя длинными рукавами и капюшонами, они кинулись под козырек внешней стены. Самый зрелый из них — мужчина лет сорока — провернул ключ в деревянной дверце рядом с воротами. Это был запасной вход, но им давно пользовались как основным.
— Скорее! — без приветствия крикнул монахам Ион, слезая с повозки. Вода струилась по его черной шляпе, ручьями стекала по дырявому плащу. Ливень успел настигнуть извозчика до того, как он покинул город. — Буря по пятам идет, казначей! Поспешим!
Монастырский служитель выбежал за дверь и глянул на дорогу — небо над ней совсем почернело. С юга приближалась армада туч. От страшного ветра кроны деревьев колыхались, как морские волны: то взметались вверх, то припадали к земле, прогибаясь до хруста.
Казначей мигом позабыл обо всем на свете и кинулся к телеге.
— Много с собой привез? — крикнул он, пытаясь перекричать шум леса.
Ион что-то ответил, но слова его улетели во мрак Преисподней. Недолго думая, казначей приказал ему заняться лошадью, а сам поднял тряпичный полог, лежащий поверх кузова, и подозвал к себе помощников. Они начали разгружать телегу.
— Несите внутрь! Скорее!
Как только с разгрузкой товара было покончено, казначей и сам спрятался под крышу. Большой Ион привязал лошадь к дереву рядом с воротами и поспешил за ним.
— Вот так дьявольская погода, черт бы ее побрал! — выругался он, успев зайти под полог до того, как дорогу окутала стена ливня.
— Не сквернословь тут, — отчеканил казначей, отправляя руку в кошель на боку. Он вытащил монеты и принялся их отсчитывать.
— Да-а-а… — Извозчик равнодушно отмахнулся и сжал мокрый рукав плаща. С него потекло в три ручья. — Как тут не сквернословить? Тучи-то пришли из ниоткуда! Я три дня хорошей погоды выжидал! Утром проснулся — небо без единого облачка. Вот и поехал, а тут такое началось… Уж не иначе, что черти постарались.
Ион сплюнул на землю и поморщился. Потом, словно вспомнив о чем-то важном, проворно расстегнул плащ и вынул из нагрудного кармана смятые желтые листы.
— Письма для вашего брата. — Он протянул их казначею.
Служитель припрятал деньги и забрал почту. С интересом осмотрел каждый конверт, проверяя, не сильно ли расплылись чернила.
— Отчего в этот раз так много писем?
— Мирче со столицы пишут, — пояснил Ион. — Про набеги-то, небось. О южанах слыхал, а, отец Левий? О сыне княжеском?
— А кто ж о нем не слыхал, — пробормотал казначей, не подымая глаз.
— Смутные времена настают. — Ион покачал головой. — Молдавского князя-то убили, а сын Влада сбежал. Как считаешь, опять сюда придет за престол отца биться?
Левий, вдумчиво рассматривающий странное письмо из стопки, прослушал вопрос и невпопад спросил:
— А этот конверт кто тебе дал?
— А? С красной печатью который? Да черт его знает! Посыльный аббата, наверное.
— Не похоже, что посыльный аббата. — Левий повернул письмо печатью кверху. На красном сургуче красовались два ангельских крыла. — Не его знак. Адресант не подписался.
— Ну а получатель там указан? — Посыльному стало интересно, и он наклонился над письмом.
В небе белой линией вспыхнула молния, раздался оглушительный громовой удар, сначала глухой, а потом такой пронзительный, что зазвенело в ушах. Левий невольно перекрестился и осмотрел размытые черные буквы.
— Кажется, тут написано: «Деваст».
— Неужто нашему Егерю пишут? — Ион нервно хохотнул, озираясь по сторонам.
О чудаковатом юноше слышал каждый, кто хоть раз заглядывал в монастырь. Вечно мрачный, взъерошенный, с каким-то туманом в карих глазах — таковым был этот добровольный отшельник. Некоторые трепетали перед ним, считая безумцем, некоторые, наоборот, жалели, принимая за человека, повидавшего много горя.
Он пришел в монастырь, кажется, давным-давно. Пришел едва живой с саблей в руках, весь окровавленный, с ранами на лице и шее. Одет был в одни портки. Ни денег, ни грамоты с собой не имел. Откуда пришел — не помнил. Да и вообще мало что помнил. Монахи посчитали его сумасшедшим, потому как он разговаривал сам с собой. Игумен же принял его за контуженного дезертира, но прогонять не стал. Поговорив с убогим, разрешил присоединиться к братству. Так он здесь и остался. Начал молиться, класть поклоны, работать со всеми на равных.
Бесспорно, забылся бы его необычный приход, если бы не случилось несчастье: где-то пять лет назад на одного из послушников при выгуле скота напали волки. Тогда Деваст был послан рубить лес и чудом оказался неподалеку. Он прибежал на крик с топором. Стая бросилась на него. О том, чем закончилась та схватка, монахи догадались по разрубленным волчьим тушам, сложенным у амбара. Даже теперь, спустя столько времени, для многих оставалось загадкой, каким образом один человек сумел положить два десятка волков.
Но так или иначе, по монастырю и за его пределами поползли слухи о необычайной силе послушника, прозванного с той поры «Егерем».
— Кто ему писать-то может? — подивился извозчик, которому эта история была не в новинку. — Родственники? У него хоть кто-то есть?
Казначей хмуро качнул головой.
— Нет. Вроде, сирота.
В отличие от Мирчи, который с первых дней принял Егеря, как своего брата, Левий даже спустя много лет чудака недолюбливал. О прошлой жизни таинственного отшельника он ничего не знал, но это не мешало ему строить разнообразные теории, каждая из которых обличала в нем по меньшей мере человека недоброго, а по большей — совершенно ужасного.
И вот теперь письмо со странной печатью, адресованное Девасту, лежало у Левия на руках. Любопытство душило казначея, требовало открыть конверт и прочитать содержимое прямо сейчас. Он чувствовал, что написанное может изобличить отшельника. Однако в самый последний момент, когда пальцы уже царапали восковую печать, Левий поборол себя. Он сказал: «Не введи нас в искушение», — и вернул письмо в стопку.
Расплатившись с возничим, казначей пригласил его переждать бурю в храме, а сам спрятал письма за пазуху и побежал к игумену, чтобы обо всем доложить.
[1] Разе́лм — крупная группа озер на востоке Румынии.
[2] Констанца (также известный как Кустендье, Кюстендже или Томис) — важный портовый город в Румынии и один из ключевых торговых и культурных центров на черноморском побережье.
2. Божья воля
«Веришь ли ты в Бога?» — в который раз спросил себя Деваст. Казалось бы, какой простой вопрос для того, кто нашел приют в священных стенах, молился Христу и поклонялся иконам. Однако послушник боялся ответить на него уже много лет подряд. Ответить себе. Другим-то он всегда говорил смело: «Верю».
В бедной келье, залитой блеклым светом масляной лампадки, отшельник сидел перед открытым псалтырем. Одной рукой поддерживал голову, другой листал страницы книги. Текст в ней он знал наизусть. Каждый день повторяя священные писания, Деваст снова и снова возвращался к мучительной дилемме, от решения которой, как ему представлялось, зависела вся его жизнь.
Губы безмолвно шептали молитву, глаза бегали по строкам. Минутами, борясь с усталостью, он силился овладеть всеми скрытыми от него знаниями. Он пытался в последний раз и уже окончательно решить головоломку, которая довела его почти до полного изнеможения, но ничего не выходило. Вместо просветления Деваст упирался в пустоту. Бесчисленные доводы, возникающие в его мозгу, теряли форму и, колеблясь, рассеивались серым дымом. Увы! Даже сейчас, спустя многие годы, послушник был также далек от разгадки, как и в начале своего пути.
С чувством глубокого неудовлетворения он закрыл псалтырь и потер веки, невольно задавшись вопросом: «Зачем я истязаю себя? Может быть, и не существует никакой дилеммы. Я сам ее выдумал, чтобы скрасить беспросветную скуку».
За окнами застучал дождь. Холодный ветер подул через щели между камнями. Деваст встал с колен и подошел к небольшому окну. Из его комнаты на втором этаже можно было просмотреть весь внутренний двор монастыря: храм с колокольней, колодец, амбар, курятник да несколько загонов.
«Это ли моя тюрьма?» — спросил он себя, снова потер веки, но тюрьма продолжила быть тюрьмой.
Безразличие — качество души, или ее совершенство, все эти годы облегчало ему существование в каменных стенах. При других обстоятельствах Деваст счел бы себя великим мучеником. В свои молодые годы он получал наслаждение от каждой утрени и вечерни, с благоговением просыпался к рассветным часам. Но потом повзрослел, и чувство радости улетучилось. Ничего от прежней любви не осталось. Она превратилась в ежедневную пытку — не более того.
Узник прикоснулся лбом к оконному уступу и полной грудью вдохнул влажный запах дождя. Через белую пелену воды разглядел на другой стороне двора черные силуэты. Прислужники крутились под козырьком храма. Один махал рукой, призывая второго бежать к кельям. В небе то и дело вспыхивали молнии. Страшно гремела округа. Молодые трудники вздрагивали и с опаской поднимали глаза. Потом тот из них, что оказался храбрее, вышел под дождь и побежал.
Через минуту он был здесь. Деваст услышал гулкие шаги на лестнице, и снова все стихло. А затем в дверь постучались. Дрожащий от холода голос по ту сторону спросил:
— Брат, ты здесь?
Деваст обернулся, но ничего не ответил. Молодой послушник отворил дверь, не дожидаясь его разрешения.
— Ух, — выдохнул он, застыв на пороге. — Господь изводит ветр из хранилищ своих. Уж не шлет ли он нам знамение?
Юноша отряхнул подрясник и посмотрел на Деваста таким странным взглядом, будто рассматривал невиданное доселе чудовище.
— Ты пришел поговорить о знамении, брат? — устало спросил отшельник.
— Нет. Отец Мирча в храм тебя зовет. Прямо сейчас. Говорит, важное дело.
— Настолько важное? — Деваст взглянул на реки воды за окном и устало помассировал переносицу. — Что же, есть ли выбор? Поплывем.
Вдвоем они покинули келью. Юноша сопроводил послушника до храма и, промочив последние нитки одежды, вернулся в монашеский дом. В священную обитель Деваст вошел один. Почистив обувь на пороге, он прошествовал до амвона, а дальше путь ему преградил казначей:
— Растрепанные волосы, зола на лице, неопрятная одежда, — перечислил он, стукнув послушника пастырским жезлом по плечам и животу. — Вот значит, как почитаешь ты нашего Вседержителя? Входишь в храм его как лжепророк, что вечно помазан грязью.
— Иисус тоже был одет в одежды измаранные, когда стоял пред оным Ангелом, —возразил Деваст. — А я к нашему Отцу иду.
— Отец Мирча в алтаре, — сообщил Левий, хмуря брови. — Звал он тебя — это слышал я, поэтому на сей раз прощу. Но в следующий за богохульство и грязь свою будешь наказан.
Он опустил жезл, пропуская Деваста за иконостас. Смущенный излишним вниманием к своей персоне, послушник растерянно ступил в алтарь и склонил голову:
— Отец, изволили звать меня?
Игумен, задумчивый и удрученный, стоял в облачении рядом с аналоем. Седые волосы его каскадами падали на согбенную спину. Лицо в отблесках свечей казалось восковым. Глубокие морщины на лбу и вокруг рта от трепета пламени походили на маленьких змей.
— Да, — ответил он, не отрывая глаз от раскрытого фолианта. — Погодь. Дай кое-что закончить.
Обмакнув перо в чернилах, Мирча сделал запись в метрической книге. Любопытство было грехом — Деваст это прекрасно знал, однако не смог удержать себя. Вопреки настояниям, подчиняясь чувству какого-то неодолимого, мучительного интереса, вгляделся в то, что игумен записал. А записал он сегодняшний год напротив имени неизвестного валахийского священника.
— Вопрос у меня к тебе есть, — заговорил Мирча, не дав Девасту ни секунды поразмыслить. — Помню, молвил ты, что нет у тебя никого: ни семьи, ни детей.
— Это так, — кивнул послушник. — Насколько позволяет мне вспомнить контузия, я потерял всех родных очень давно.
Мирча отложил перо и посмотрел Девасту прямо в глаза. Что-то осторожное мелькнуло в его взгляде.
— Что ж, тогда пришла пора тебе возрадоваться. Нашлись твои родные. Письмо от них пришло.
— Письмо? Вы шутите?
Деваст не принял эту новость всерьез. Однако Мирча не шутил. Он протянул руку к стопке бумаг рядом с аналоем и вытащил запечатанный пергамент. Деваст взял его и, вчитавшись в расплывшиеся каракули на обороте, потерял равновесие — не только духовное, но и физическое.
— Откуда?..
— Нет адресанта. Только печать.
Деваст ощупал красный сургуч пальцами, словно не веря, что он настоящий. Два крыла ангела — кажется, он уже видел этот символ раньше, но при каких обстоятельствах и где, вспомнить не мог.
— Можно?.. — Он многозначительно посмотрел на игумена, прося открыть письмо.
— Твое ведь, — удивленно пробормотал Мирча. — Тебе и открывать.
Деваст разломал печать и развернул пергамент. Читал он быстро, а потому десять строчек, ждавших его внутри, осилил за полминуты. Закончив, постоял в оцепенении, а затем еще раз перечитал послание и задрожал всем телом.
— Ложь!.. Злая выдумка!
— Позволишь? — Мирча раскрыл ладонь, и Деваст отдал, но скорее бросил письмо ему, словно что-то порочное.
Игумен пробежал глазами по строчкам.
— Вот как, — выдохнул он и задумчиво потер жидкую бородку. — Бывают в жизни совпадения…
— Совпадения? — Деваст сжал кулаки. — О чем вы, отец?
— Да так, пока ни о чем. — Мирча вернул письмо и выжидающе притих, но вскоре снова заговорил: — И что ты собираешься делать?
Деваст долго не отвечал, разглядывал пергамент, будто надеясь, что в один миг он исчезнет. Однако шли минуты, а письмо продолжало лежать в его руках.
— Ничего, — ответил он собравшись. — Мне незачем волноваться. Я не знаю, кто написал мне подобное, но знаю, что человек этот либо хотел испытать мою веру, либо преследовал злой умысел.
— Но ведь то, что написано здесь, может быть правдой? — Мирча не вопрошал. Он заключал.
Деваст стыдливо опустил взгляд.
— Не спрашивайте меня о прошлом. Я ведь уже не тот человек, который семь лет назад перешагнул порог этого храма.
— Но ты все еще Деваст, — напомнил игумен. — Твое пострижение состоится через месяц и не раньше того. До этого мир вне монастырских стен — твой мир тоже. Еще есть время…
Отец Мирча не договорил, но послушник и так догадался, на что он намекает. Мудрый служитель монастыря видел своих людей насквозь, а потому наверняка знал о сомнениях, которые терзали Деваста последние годы. Однако раскаяться в них, тем самым признать себя слабым, послушник не мог.
— Нет, — он потряс головой и поднял упрямые глаза. — Я ушел от мира, чтобы спастись от его соблазнов, отец, и не стану к ним возвращаться. Я здесь, потому что хочу служить Богу, и я жажду отринуть мирское имя. Не переубеждайте меня.
Игумен положил ладонь на плечо послушника и совсем по-дружески сказал:
— Знаю, Деваст, и не сомневаюсь в твоей верности. Но подумай: не будешь ли ты после сожалеть об этом? Может, письмо правдиво, и твоей семье действительно нужна помощь? Готов ли ты носить под сердцем грех, ежели случится с ними беда?
Девасту нечего было сказать. Он отступил.
— Даже если написанное правда, что я смогу сделать? — С трудом дались ему слова. — Я не покину вашу обитель вплоть до пострига, а дальше уж — тем паче.
— А вот тут ты ошибаешься. — Мирча повернулся к фолианту и постучал по его толстой обложке. — У меня к тебе есть важное дело, и оно по воле божьей совпало с тем, что требует от тебя письмо.
— Какое дело? — Деваст взглянул на метрическую книгу.
— Две недели назад в Воронцах умер священник. Епархия приняла решение. Завтра наш иеромонах Иерий едет туда.
— В Воронцы? — протянул Деваст, словно пробуя на вкус название этого места. Оно определенно ему не нравилось. — Скажите уж, что это за деревня?
— Забытый торговый городок на севере страны.
— Почему туда должен ехать именно наш иеромонах? В Воронцах некому принять таинство?
— Ну-с, во-первых, отец Иерий сам вызвался, а во-вторых, в Воронцах действительно нет никого, кто бы смог взять на себя такую ответственность. — Мирча вздохнул с грустью. — С тех пор как караваны перешли на южные тракты, город начал погибать. Ныне там осталось около сотни жителей. Шестидесятилетний отец Стефан был их единственным священником.
— Обычно торговцы не избегают городов просто так, — нахмурился Деваст.
Мирча уклончиво отвел взгляд.
— Поговаривают, виноваты бандитские шайки. Примерно тридцать лет назад их развелось так много, что ехать через Воронцы стало делом убыточным.
— И после этих слов вы хотите выслать туда отца Иерия? — хмыкнул послушник. — Он, хоть и крепок, уже немолод. Ему шестьдесят пять. Как вы отпустите его одного?
Мирча многозначительно улыбнулся, и Деваст все понял.
— Хотите, чтобы я случайно оказался в одной повозке с ним?
— Не случайно, — спокойно ответил игумен. — Ты проводишь его. Отвезешь в город — там и проверишь, правдив ли твой вестник. Если опасения напрасны, то спокойно вернешься в монастырь, и мы примем тебя в монахи.
— А если опасения не напрасны?
— Тогда тебе решать. — Мирча снова положил руку Девасту на плечо. — При любом из исходов я обещаю, что сохраню содержание твоего письма в тайне, и ни одна душа в монастыре не узнает, для чего ты уехал в Воронцы на самом деле. Таковым будет мое последнее слово и таковым окажется твое последнее дело в грешном мире перед принятием Бога.
Деваст задумчиво потрепал волосы на голове.
— Вы ведь выбрали меня не только из-за письма, — сказал он, понурив взгляд. — Почему именно я, отец? Почему бы не послать кого-то поспособнее?
— Исключено. — Мирча по-доброму усмехнулся. — Ты единственный в нашем монастыре, кто может защитить божьего слугу в трудной дороге не только словом, но и делом. А еще ты самый пытливый и сообразительный человек, которого я знаю. С тобой отец Иерий не пропадет — так сказал мне Бог и так я считаю.
Деваст отвернулся и до боли сжал одну руку другой. Какой бы высокой ни стояла за этим неожиданным приглашением цель, он не хотел следовать ей, и на то у него были собственные веские причины.
— Могу ли я отказаться? — в последний раз спросил послушник с робкой надеждой.
— Нет. — Медовые глаза Мирчи хитро прищурились. — Это воля нашего отца Господа.
3. Эхо из прошлого
В этой жизни Деваста мало что могло удивить. С возрастом он стал одним из тех людей, которые даже в моментах явления истинного божественного чуда предпочитали взирать на него с большим скепсисом и недоверием. Но все же письмо, написанное неизвестным автором и запечатанное таинственными символами, не смогло оставить его равнодушным. Да что уж кривить совестью! Послушник был шокирован до глубины души.
После того, как Мирча рассказал все подробности готовящейся поездки, Деваст покинул алтарь со странным, доселе незнакомым ощущением в груди. Вернувшись в келью, он наглухо закрыл окно и двери. Под желтым светом лампады еще раз перечитал послание.
Теперь, когда внутри успокоилось, Деваст заметил, что письмо было написано приметно искаженным почерком, будто автор боялся, что буквы изменят тайне и выдадут его.
Вот, о чем дословно говорилось в тексте:
«Благочестивый брат мой Деваст!
Не в силах поверить, что мы, наконец, отыскали тебя! Семь зим поисков! Семь лет! Велика моя радость услышать о тебе вновь.
Как было уговорено, пишу в скором порядке о твоей жене и дочери. Подчиняясь твоей последней воле, сберег я их в Воронцах. Но, увы, в попытках отыскать тебя потерял бдительность. Месяц назад постигли меня скорбные вести о том, что наших ближайших соратников раскрыли, а стало быть, семья твоя в большой опасности. Молю, скорее езжай в Воронцы. Сам же планирую прибыть туда в десятых числах Ноября. Дай Бог, встретимся на старом месте.
Твой преданный друг и соратник»
Вместо подписи внизу были начерчены расплывшиеся кривые каракули. Деваст едва распознал в них букву «Г». Он понятия не имел, что это значит и кто этот загадочный осведомитель, назвавший себя другом. Кто-то из детства? Из бывших сослуживцев? Впрочем, эти вопросы казались ему куда менее значительнее тех, что напрямую затрагивали его: семья? Неужели у Деваста была семья?
В противоположность ранам телесным или, правильнее сказать, контузиям, бывают раны внутренние. Такой раной у послушника было его прошлое. Он не помнил ничего о «жене и дочери», но изредка вспоминал родной дом в Тырговиште[1]. Жил он вместе с отцом и старшей сестрой Астрид, без матери, поскольку, едва родившись, стал ее убийцей. Наверное, это и послужило причиной всех дальнейших бед.
Отец запил. Сестра брата возненавидела, и детство его прошло во страданиях. А когда мальчику исполнилось десять лет — эту цифру он запомнил так хорошо, что даже контузия не смогла выбить ее из памяти, — в семье случилось ужасное. Сейчас послушник не мог доподлинно сказать, что именно, но частые спутники его жизни — ночные кошмары — раз за разом возвращали его в родной дом, утопающий в крови. А следом за кровавыми реками всегда приходила тьма. Деваст только и слышал в ней голос, бесчувственный как сталь: «Теперь ты сирота, мальчик мой».
Кажется, потом его забрали в приют, откуда Деваст попал в военное братство. Обученный мастерству войны, он вступил в валашскую армию, однако в первом же бою получил ранение в голову и слег в лазарет. А что было потом — совсем уж не помнил. Наверное, на лагерь его напали южане и всех перебили. Деваст единственный остался жив, дополз через лес до монастыря, и тут уж его нашли и приютили.
Вот и вся история. Откуда в ней взяться семье и детям? В то время Девасту было двадцать пять лет. Не мог ведь он, стремившийся найти себя в военном искусстве, распыляться на бессмысленные любовные утехи!
С подобными рассуждениями к вечеру дождливого дня вопросов у послушника набралось много, а ответов — ни одного. Он бесконечно думал о письме, о человеке, написавшем его, о Воронцах и своих «соратниках». Не будь Деваст свято убежден в том, что в прошлом был солдатом, решил бы, что замешан в каком-то тайном заговоре против князя. А если так, то лучше вообще не покидать монастыря!
Не то чтобы послушник сильно боялся прошлого — скорее не хотел оказаться заложником у юношеской глупости и не желал закончить жизнь на плахе как многие другие государственные заговорщики. Кроме того, у него имелась еще одна веская причина не покидать монастыря, но озвучить ее Деваст не хотел даже самому себе.
И вот, рассуждая так, он в лихорадочном волнении провел ночь. До восхода не сомкнул глаз, то собираясь бежать к игумену и молить не высылать его, то, наоборот, поддерживаемый апатией к собственной судьбе, мечтал поскорее дождаться первых лучей солнца и ехать, куда велят, а там уж будь что будет.
Когда на рассвете прозвучал колокол, созывающий служителей на первую трапезу, Деваст поднялся с кровати разбитый и совершенно невыспавшийся. В таком состоянии он уже не хотел ни о чем думать и ничего решать. Прямо сейчас предпочел плыть по течению и надеяться на лучшее. Раз такова воля Господа, так зачем ей перечить?
Спрятав загадочное письмо за пазуху, наспех собрав кое-какие вещи и больше не сомневаясь в собственном выборе, Деваст покинул опочивальню. За стенами кельи кроме пасмурного неба его ждал пресный завтрак, повозка, конь и старец Иерий — хоть и пожилой, но достаточно крепкий, поджарый мужчина, сохранивший удаль молодых лет.
Трудники высыпались во двор, чтобы проститься с покидающими обитель. На прощание Мирча обнял Деваста и, перекрестив, благословил его на легкий путь. Ближайший помощник игумена, отец Левий, доселе рыскающий по монастырю в поисках ключей от главных ворот, тоже подошел к послушнику и, прочитав ему наставления, хмуро добавил:
— Лучше бы я был на твоем месте, но монастырь без меня как без рук. Ладно уж. Езжай и будь осторожен. Говорят, северные тракты очень опасны.
— Неужели? — хмыкнул послушник и потер переносицу. — Бандитские шайки?
— Не только шайки. — Казначей настороженно поглядел назад, где стоял Мирча, и, убедившись, что игумен не смотрит, продолжил: — Бандиты — они же несчастные люди. Свет божий им, как и нам, не чужд. Но есть те, кто ненавидит его и обитает во мраке, — Левий совсем понизил голос и прошептал Девасту на ухо: — Стригои и демоны Преисподней.
Послушник не сдержал ироничной улыбки.
— Откуда им там взяться?
— Оттуда. — Левий указал пальцем под ноги. — Знаешь ведь, что сбегают они из Ада, бродят по миру и ищут заблудшие души. Не дай им поймать вас.
Казначей еще раз поглядел по сторонам и осторожно, стараясь привлекать к себе как можно меньше лишних глаз, вытащил что-то из складок длинных одежд. Деваст почувствовал, как холодный металл коснулся его ладони. Он опустил взгляд и увидел блестящую серебром кромку рукояти. Изгибающееся лунным месяцем лезвие и гарда, похожая на Полярную звезду — перед ним появилась сабля, обмотанная серыми тряпками. Его сабля. С этим оружием он пришел в монастырь семь лет назад и тогда отдал его Мирче, не желая больше когда-либо использовать. Он был уверен, что монахи переплавили его на иконы. Но вот сабля снова была здесь. Цела и невредима.
— Нет, не возьму! — Послушник резко отдернул руку, словно от огня. Он не боялся оружия, но приходил в ужас от того, что оно могло пробудить в нем. Солдата? Нет. Кого-то похуже. Того, кого Деваст знать больше не желал.
Левий страха послушника не принял. Он с неохотой сжал его руку и вернул ее на рукоять.
— Любой ценой сбереги отца Иерия, брат Деваст, — сказал твердо. — Не дай нечистым столкнуть вас с верного пути.
[1] Тырговиште — столица Влахо-Молдавского княжества в различные периоды, включая время правления князей из династии Дракулы.
P.S. Если тебе нравится книга, не забудь поставить лайк. Это жутко мотивирует автора!
Фаза вторая. Дорога в Воронцы
Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так будет и с этим злым родом.
От Матфея 12:43-45
4. Запутанные тропы
Впервые со времен своего послушания Деваст выходил из монастыря через главные ворота. Скрипучие, древние, как сама валахийская земля, врата отворились перед ним, выпуская в старый жестокий мир. Послушник в последний раз оглянулся, мысленно прощаясь со своей безмятежной жизнью, а между тем в душе его зародилось тоскливое предчувствие неизвестного, но враждебного будущего.
Взяв на себя роль возничего, он помог отцу Иерию усесться под крытым кузовом, а сам занял козлы и хлестнул вожжами. Бурый конь, прозванный послушниками Лаврушкой, неохотно тронулся с места. Деваст нашел в себе силы, чтобы не оборачиваться и не смотреть на гурт провожающих. Вместо этого он направил суровый взгляд на размытую ливнем дорогу. Солнце давно взошло, и на горизонте в серых тучах пылало широкое оранжевое зарево, предвещавшее ветреную погоду.
— Значится, едешь помогать мне в Воронцах? — простодушно спросил отец Иерий.
— Да. Таково мое последнее дело в грешном мире.
Сказав это, Деваст мысленно обругал себя. Он презирал ложь, потому что она была от лукавого, но последние годы все чаще использовал ее для мирского блага. Вчера этим благом было самоуспокоение, сегодня — сохранение постыдной тайны.
— Х-м-м, а вы почему вызвались поехать, отец?
— Я лучше всех знаком с Воронцами, сын мой, — буркнул старик.
— Вы там родились?
— Нет, но там родился мой брат. Когда-то мы жили с ним вместе в доме нашей общей молодости.
Отец Иерий бросил быстрый взгляд на кипу вещей в кузове и больше ничего не сказал. Когда Деваст обернулся к нему, то понял, что отче впал в мрачную задумчивость, в которую лучше было не вмешиваться. Дальше поехали молча.
К десяти часам туман в низинах разрозненных холмов развеялся. Глазам путников предстал осенний пейзаж: пестрая грива желтеющего леса и утесов, нависающих над долиной подобно портикам храмов; зелень елей и пихт, покрытая блестящей росой. Отец Иерий настежь распахнул переднюю занавесь и, облокотившись на край сиденья возницы, начал изучать карту северных трактов, а Деваст, несмотря на бессонную ночь, вскоре ощутил небывалый подъем сил. Он перестал думать о тех, кто ждет его в Воронцах, и полностью отдался созерцанию живописных широт побережья.
Место, где стоял их монастырь, было изумительно дивное. Оно не ведало войн, не знало людских страданий. Тишина и покой наполняли его густо пахнущие чащи, окруженные теплом и блеском по-осеннему холодного солнца. Вдыхая с морозным воздухом песни синиц, Деваст ощущал блаженное умиротворение, усыпляющее стремление все понимать и объяснять.
Время от времени над деревьями взметался свистящий ветер и с пронзительным воем проносился над трактом. В небо поднимались целые тучи опавших листьев. Послушник непроизвольно ежился. Холод зимы, мало-помалу надвигающейся на земли Валахии с севера, всегда наводил на него тоску. Впрочем, эта тоска очень быстро превращалась в мучительную жажду к философским рассуждениям. Он бы заговорил с иеромонахом о Боге и, возможно, наконец, нашел бы ответ на извечный вопрос, однако строгость монашеской жизни научила его держать язык за зубами и лишний раз не делиться своими странными, местами неприличными для служителя церкви мыслями. К тому же отец Иерий был человеком закостенелых взглядов, человеком нерушимо верующим. Такой бы попросту не понял того, кто, готовясь дать обеты перед ликом Господа, мечется из стороны в сторону, как обезумевший волк. Поэтому Деваст велел себе молчать и не донимать священника.
Еще через час пустынная дорога разделилась на два ответвления. Один ее виток уводил во мрак густого подлеска куда-то в глухомань Восточного удела; второй вел к яркому солнцу и пологим лугам. Деваст остановил лошадь на перепутье и вопросительно обернулся к Иерию, взмолившись про себя, чтобы Господь смилостивился и отвел их от темноты. Однако священник, сверившись с картой, невозмутимо показал направо. На сердце у Деваста потяжелело. Он послушно свернул во мрак, одним глазом заметив, что сквозь частокол деревьев по левую сторону проступила голубая рябь озер. Вероятно, второй путь вел к городишку на море, откуда приезжал Большой Ион. Послушнику хотелось бы поехать туда, однако извилистая черная лента дороги, обросшая густым ольшаником, повела его в совершенно иные края.
Несколько раз колеса повозки попадали в овражины, несколько раз Девасту приходилось спускаться с нагретого места и выталкивать их из липкой грязи. Благо, за лета, проведенные в монастыре, силы в нем не убавилось. Как и в ранние годы, крепкие руки его могли запросто приподнять кузов над землей. Как и в былые времена, его необычайная могучесть поражала отца Иерия.
Так они и ехали, то останавливаясь и вытаскивая повозку, то возвращаясь и сворачивая из тупиковых веток. Чем гуще становился вокруг лес, тем больше он казался странникам необитаемым. Всего единожды Деваст видел здесь живых существ, что быстрыми тенями перебежали дорогу.
— Обманчивое затишье, — заговорил отец Иерий. — На самом деле тут полно волков.
Деваст кивнул. Скорее всего, так оно и было. Чем дальше повозка уходила от обжитых земель, тем больше опасных тварей рыскало во тьме, злых и коварных, не боящихся ни человека, ни его оружия. Гонимые холодом и голодом, они обязательно выйдут на свет — это лишь вопрос времени.
А между тем небо над головами странников медленно затухало. Кривые деревья плотнее обступали повозку, так и норовя ударить ее когтистыми ветками. Хоть едва-едва миновал полдень, Девасту приходилось ехать сквозь густые сумерки. Вскоре он даже зажег лампу, чтобы в потемках различать старую колею.
В какой-то момент задремавший от качки отец Иерий проснулся и, ужаснувшись от темноты, сказал:
— Ах, как быстро пролетело время! Вот и вечер настал. Не стоит ли нам остановиться и отдохнуть?
— Нет, — отсек Деваст, — останавливаться уж точно не стоит. До подлинного вечера времени еще полно. Может, успеем покинуть сие гиблое место.
— Гиблое, — тупо повторил Иерий и уставился перед собой.
Они двигались еще некоторое время, оберегаемые светом масляной лампы. Однако даже она не сумела долго бороться с темнотой. Где-то после пяти часов от полудня погода над лесом основательно испортилась: небо затянуло чернильными тучами, с моря хлынул туман, а вместе с ним пришла сырая изморозь. Ехать, не видя дальше лошадиных ушей, стало невозможно.
— Нужно остановиться, — снова заговорил Иерий. На сей раз в его голосе было не пожелание, а приказ.
— Пожалуй, — кивнул Деваст и, облизав, поднял указательный палец. — Дует с востока. Сойдем с этого холма, отец. Внизу наверняка найдется укрытое место.
Укрытое место действительно нашлось. Под холмом густые ели росли вплотную —под ними и решили разбить бивак. Деваст распряг Лаврушку и, оставив его пастись на поляне, спустился дальше по холму. Наломал лапника. Собрал хворост. Отыскав ручей в колючих кустах, запомнил его, чтоб потом вернуться, напоить коня и наполнить фляги.
Когда он принес хворост к повозке, отец Иерий уже разжег костер. Веселое пламя плясало под корнями, отбрасывая на туманные берега размытые тени.
— Уж не к добру это, — пробормотал старик, обращаясь то ли к Девасту, то ли к самому себе.
— Что «не к добру»? — уточнил послушник.
— Ветер усиливается. Он всегда приносит за собой непогоду.
— Думаете, опять будет ливень?
Деваст оглянулся на повозку. Дряхлая выцветшая занавесь сильной бури не выдержала бы, да и старый кузов, скрипевший и трещавший всю дорогу, доверия не вызывал. Если бы в монастыре нашлась вторая лошадь, они бы даже не взяли эту развалюху и поехали налегке. Тогда бы и чернолесье миновали быстрее.
— Думаю, ты был прав, что не остановился раньше, — сказал старик. — За нами следует ураган. Нужно спешить. Воронцы — городок неприветливый и угрюмый, но всяко лучше переждать бурю в нем, нежели в дороге.
Послушник понимающе кивнул.
— Тогда будем спешить.
Словно ощущая упавшее на его плечи бремя, он торопливо сложил хворост, взял лампу, пустое ведро и направился к ручью. Принес воды для котла, остатками напоил Лаврушку. Конь хоть выглядел как старая кляча, ел и пил с аппетитом молодого жеребца, а потому одного ведра ему не хватило. Легче было отвести его к источнику, однако Деваст не посмел. Случись непредвиденное, в потемках лошадь не поймать — вот что его остановило. Поэтому он снова пошел за водой.
И вот, в чем получилась странность третьего похода: в первый и второй раз послушник легко отыскал источник, однако сейчас то ли нечистые спутали ему тропы, то ли он сам задумался и пропустил нужный скос, но воды не нашел. Остановившись в кустах посреди зыбких кочек, стиснул зубы и огляделся по сторонам. В свете лампы деревья вокруг словно окаменели и стали похожи на чудовищ, изображениями которых пестрили монастырские книги. Обнаженные корни их, как гигантские хвосты, переплетались между собой; из больших пастей-выщерблин пахло сыростью и гнилью.
Деваст с трепетом в груди закрыл глаза и прислушался. Лес молчал. Ни шума воды, ни хруста веток в огне. Что за чертовщина!
Он принюхался. Кострищем даже и не пахло. Прочитав про себя молитву, Деваст с большим трудом унял суеверный страх и пошел вверх по ложбине. Сердце учащенно билось, но разум холодно твердил: «Всего сорок пять шагов. Ты же считал их и помнишь!».
Однако пошел сорок шестой шаг, а Деваст, как ни крутил головой, даже отблеска костра не видел. Не было ни поваленного дерева, о которое он едва не запнулся на пути к источнику, ни приметного колючего куста с острыми шипами. Страх холодным ядом растекался по жилам, но послушник запрещал себе паниковать. Его могла подвести память. Он мог ненароком свернуть чуть левее, пока обходил тот древесный завал. Но заблудиться сейчас, когда он уже дважды благополучно нашел путь к роднику и обратно? Вздор!
Деваст вытер холодный пот со лба, приняв его за изморозь. Впереди в туманной мгле прорисовался большой скошенный камень. Послушник подошел к нему и остановился в замешательстве. Он определенно здесь не проходил. Должно быть, сбился с пути и угодил в самую чащу. Что же теперь делать? Куда двигаться дальше?
Переведя дух, Деваст поднял лампу как можно выше. Место, куда он попал, было удивительно дикое. Из земли всюду торчали длинные валуны в виде неправильных столбиков, словно надгробные памятники на кладбище. В каком-то странном, упорядоченном круге росли изуродованные ели, облепленные лишайником. За изгородью подлеска выступали кривые стволы. Один из них, нависший над канавой, издали походил на сгорбившуюся женщину, прижимающую к груди ребенка.
В сердце послушника тоскливо защемило, и вязкая тишина показалась ему удушающей. Он снова проговорил молитву, но лучше не стало. Тогда, закинув пустое ведро на плечо, Деваст оставил камни и пошел наугад вверх по холму. И ничего. Ощущение было такое, что он бродит по кругу.
В конце концов, отчаяние накрыло его с головой. Деваст присел на упавшее дерево и вытер пот со лба рукавом. Заглянул в резервуар с маслом. Жидкость плескалась на палец выше донышка. Ее хватило бы от силы на час. Если он не выберется за это время, то придется бросить поиски и ночевать там, где удастся. Но это ладно, это меньшее из бед. Что будет со отцом Иерием? Он ведь один остался у бандитской дороги!
«Сбереги отца Иерия, брат», — так некстати вспомнились последние слова казначея.
Послушник выругался и шлепнул ладонью себя по спине. Какие-то насекомые, летящие на свет, принялись кусать его даже сквозь одежду. Послушник спугнул одного кровопийцу с ноги и, покуда наклонялся, совершенно случайно заметил рядом со стопой что-то небольшое, но сильно напоминающее куклу. Находка оказалась узловатым корешком человеческой формы — один в один детская игрушка.
Послушник повертел корень в руках, сам не понимая, почему эта безделица привлекла его глаз. Может, причина опять крылась в письме, что лежало за пазухой? В его внезапно появившейся дочери? Если она действительно не выдумка загадочного «Г», то сколько ей сейчас? Семь? Восемь? А вдруг все десять? В этом возрасте девочки еще играют в куклы-матери?
Деваст не знал ничего о воспитании детей и понятия не имел, что может предложить такой никудышный отец, как он, своей вновь обретенной дочери.
Вдруг где-то неподалеку от него прозвучал громкий и протяжный клекот. Послушник настороженно огляделся, и скорее почувствовал, чем увидел, как за старым дубом что-то шелохнулось. Бесформенная тень мелькнула во мраке и скрылась из виду. Засим последовало пыхтение и звонкое щелканье.
Несколько секунд понадобилось Девасту, чтобы отыскать глазами крупную ветку, которая в нужных руках вполне сошла бы за копье. Он поднял ее с земли и всмотрелся в чащу — никого. Волк или дикий кабан — кто бы там ни таился, притих. Выжидает, стало быть. Послушник медленно поднялся и пошел на встречу опасности.
Едва он добрался до дуба, как неясный клекот раздался над ухом, и вслед за сим воин получил неожиданный удар по виску. Большая птица — то ли филин, то ли сыч, — стукнула его крылом и улетела прочь. Деваст бросил ей вслед «копье».
— Ну хватит с меня этих игр! — крикнул он.
Подлая атака пробудила в нем злость и что-то еще. Сам за собой не замечая, Деваст присмотрелся к деревьям. Он не считал себя ученым человеком и уж точно никогда не подрабатывал подмастерьем у травника, но почему-то сейчас к нему явилась непоколебимая уверенность в том, что мох растет с тенистой стороны и что по замшелому стволу можно определить, где север. А еще ему показались знакомыми растения, которых доселе он не замечал: Androsace laevigata и Petasites. Проломник и чумной корень. Внутренний голос подсказал Девасту, что эти травы растут в самых влажных местах и, если следовать за ними, рано или поздно он сможет отыскать пруд или старое русло.
Любой человек позавидовал бы столь мудрым подсказкам интуиции, но Деваст отдал бы все, чтобы никогда их не получать.
— Нет! Заткнись! — внезапно крикнул он. — Я не просил твоей помощи! Убирайся!
Лесная глушь, удивившись, что к ней обратились таким грубым образом, обиженно смолкла. Выругавшись себе под нос, Деваст двинулся вдоль невысоких зарослей. Густые кроны сомкнулись над его головой, соорудив своеобразный туннель из сплетенных веток. Послушник ускорил шаг, ощутив нечто похожее на слежку. Ему показалось, что огромные глаза молча наблюдают за ним сверху; косматые невидимые чудовища только и ждут, когда он ошибется и падет к их ногам.
Как назло, в этот момент что-то противно захлюпало у Деваста под подошвой. Он опустил лампу и увидел следы воды. Почти незримые струйки, поблескивая от огня, выглянули из-под палой листвы. Источник!
Волнение и беспокойство стихли разом. Деваст побежал за звуком собственных шагов. Хоть у него и не было никакой уверенности, что эта влажная ветвь принадлежит ручью, из которого он брал воду, душа воспылала доброй надеждой. И Бог благословил его за нее.
Вскоре струйки сформировали бесшумный поток, и Деваст уткнулся в покатый скос. Оглядевшись, он узнал и выросшие впереди ели, и выдвинувшийся над родником холм.
— Отец Иерий? — тихо позвал священника.
Из тумана ответил насмешливым лошадиным фырканьем Лаврушка. Послушник выдохнул и нашел в себе силы, чтобы сохранить лицо и спокойным шагом выйти к привалу.
Судя по снятому с огня котлу и спящему под пологом кузова священнику, время было уже позднее. Неужели он блуждал по лесу несколько часов?
— Где ты пропадал? — подал сонный голос старик. — Пропустил вечерню и ужин!
— Простите, отец. Совершал омовение, — пробормотал послушник и упал на расстеленную у костра овчину, только потом осознав, что соврал, даже не задумавшись.
— Что ж, твой ужин давно остыл, — ворчливо бросил Иерий и перевернулся на другой бок. — В следующий раз пойдешь совершать иной обряд — прихвати карту.
5. Голодная стая
Настало мрачное сырое утро. Деваст, разбитый и измотанный двумя бессонными ночами, лишь чудом проснулся раньше священника. Потирая разболевшуюся шею и ноющие ноги, он поднялся с сухого ельника и, недовольно бурча, занялся огнем. Наломал валежник, почистил кострище от золы. Когда пламя зашипело и затрещало на влажных ветках, снова пошел за водой. На сей раз без ведра, но с котелком в руках.
Поседевшая от изморози трава приятно хрустела у него под ногами. Утренний лес встретил послушника радушнее, чем ночной. Хоть и в угрюмых серых тонах, он уже не казался Девасту таким диким и зловещим, каким был вчера. Все его чудовища забились в норы, деревья утратили облик горбатых великанов, и теперь походили на клинья, обвешанные рыбацкими сетями, на чьих замысловатых узлах сверкала парчой паутина.
Деваст нашел родник без каких-либо приключений, удивляясь, как вообще смог заблудиться между тремя соснами. Не спеша умылся, набрал воды и, вернувшись к стоянке, поставил вариться кашу. Отец Иерий протер глаза аккурат к трапезе. Путники позавтракали, упаковались и снялись с ранней песней воробьев.
Дорога повела их мимо крутого оврага и дальше на север вдоль лесных гигантов с прямыми, как копья, стволами, мимо чудных плетущихся растений, силуэтами похожими на людей. Деваст надеялся, что к обеду их телега покинет дикие чащобы и выедет на открытую местность. Однако вот уже и солнце высоко встало, а деревья все не кончались, и дорога, как и прежде, петляла: то вползала на холмы, то снова ныряла вниз. Ничего перемен не предвещало. После полудня у послушника начали слипаться глаза, и он то и дело проваливался в дрему.
А между тем погода опять изменилась. По небу полетели серые хлопья. Тяжелые испарения взмыли над землей, поглощая все звуки, и от этой противоестественной тишины на душе обоих странников стало неспокойно.
Подпрыгнув на кочке, Деваст проснулся и внимательно поглядел в непроницаемую глушь. Вроде бы ничего в лесу не поменялось, однако ощущение, что там кто-то есть и кто-то наблюдает за ними, снова наполнило его безотчетной тревогой. Возможно, это была игра воображения, но все же послушник не мог не обращать внимания на странные щелчки в подлеске, на вспышки желтых глаз в листве; на поведение птиц, которые редко, но показывались над кронами и, взмывая к небу, галдели и возмущались. Их кто-то пугал. Тревожил.
Деваст потянулся к левому боку в поисках ножен. Забытая привычка хвататься за рукоять клинка, когда нечто дурное грозится произойти, вернулась к нему через многие годы забвения. Сейчас, правда, сабля лежала закопанной в вещах где-то глубоко в повозке. Деваст вспомнил, что положил ее туда сразу же, как казначей спровадил его за ворота.
— Эй, сынок, ты чего? — обратился Иерий, заметивший как послушник ищет что-то у пояса.
— Все в порядке. Просто устал сидеть на месте, — ответил Деваст и даже не соврал. — Долго нам еще ехать, отец?
Иерий склонился над картой и провел пальцем по черной дуге дорог. Судя по блестящим напряженным глазам старика, по его дрожащим уголкам рта и печально опущенным векам, он тоже чувствовал нечто зловещее в этом застывшем воздухе и сумрачном лесе.
— Еще день, по моим расчетам, — ответил он, морща нос. — Если будем двигаться в таком же темпе, как сейчас, то, надеюсь, опередим бурю. А ты чего, кстати, спрашиваешь? Неужто назад в монастырь хочешь?
— Нет, отец, я готов идти с вами до конца.
Деваст вспомнил о вчерашней ночи и поежился. Чего бы он точно не хотел, так это того, чтобы их «концом» оказалось чрево дремучей чащи, но подобные мысли следовало гнать от себя.
— А вы, часом, в молодости не картографом служили? — заговорил он на отстраненную тему, чтобы отвлечься. — Больно хорошо в картах разбираетесь.
— Охотником на ведьм я был, — пробормотал старик с какой-то невысказанной тоской. — Богоугодным делом занимался: вместе с кровным братом в священной инквизиции служил.
— Неужели? — Деваст был наслышан об инквизиторах, но ни разу в жизни их не встречал. — И вы любили свое дело?
— Конечно! Я обожал его.
— Почему тогда ушли в монастырь?
— Выслали меня.
До Деваста не сразу дошел смысл его слов, но когда он, наконец, понял, то озадачился. Отец Иерий отличался от прочих церковников чрезмерной строгостью к себе и другим. Ни одну литургию он не пропускал, даже при сильной болезни работал и требовал того же от послушников. Бывало, с Мирчей бранился, добиваясь от него внимания к делам Собрания, да и вообще нес на себе уж слишком большую ответственность за жизнь монастыря. Разве мог такой человек сделать что-то недостойное, чтобы быть изгнанным из святой инквизиции?
— Отчего вас выслали? — поинтересовался Деваст.
Вопрос был слишком личным. Отец Иерий неприятно поморщился, но ответил:
— Тяжелые были времена. Как сейчас помню, тысяча четыреста двадцать второй год. Будапешт[1] гнил в пороках. Его, отринувшего Христа, захватили дьявольские отродья. Каждое полнолуние они собирались на холме Геллерт, чтоб устраивать там пляски с бесами. Уродливые старухи-босорки на козлах. Они навлекали на людей болезни, кур воровали и резали во славу Сатане. Поскольку Йошка, правитель что Эсцерской архиепархии, своими силами никак не справлялся, призвал он нас на помощь. В те времена мы были лучшими ведьмовскими ловчими среди всех вассалов, а потому на зов откликнулись. Дело было важное. По приезде в город сразу делом занялись и за пару месяцев всех босорок поймали. Под рождество последняя из них сгорела на костре. По крайней мере, я думал, что она последняя. Об этом епархии и доложил. Но ошибся. В ночь рождения Христова в Святой Стефанский собор явилась еще одна, самая страшная бестия! Желая отомстить за павших сестер, она подожгла лик Христа и уничтожила святые мощи. Потом сбежала куда-то на северо-восток и…
Иерий смолк, но лицо его, потерявшее обычную суровость, продолжило говорить про унижение, оскорбленное самолюбие и скрытую, еле сдерживаемую злобу. Деваст понял, что этот разговор лучше закончить, пока воспоминания совсем не разгневали отче.
— Шевелись, Лаврушка! — прикрикнул он на коня. Хлестнул вожжами. Лаврушка ускорился, и колеса повозки застучали в привычном темпе.
Больше бесед о прошлом путники не заводили. Отец Иерий скрылся под пологом, Деваст уставился в лес. Мертвая тишина снова ударила ему в уши, навевая мрачными мыслями. Послушник начал выглядывать меж деревьев преследователей, попутно размышляя о ведьмах.
Верил ли он в них? Верил ли в то, что на кострах площадей многочисленных городов сжигают слуг демонов, а не обычных женщин? Сложно было сказать наверняка. Поверить в существование ведьм значило бы для него признать Сатану и вместе с ним Господа. Однако, как уже упоминалось прежде, слепо принять обоих Деваст не мог, ибо тогда обрек бы себя на вечные муки. Незнание же, хоть и не сильно, но спасало его душу.
Дальнейшую часть пути Деваст проехал в состоянии бессонного напряжения, выжидая очередного появления врага и выискивая следы недоброжелателей. Но к счастью или несчастью, преследователи так и не вернулись.
Солнце по небосклону прошло большую часть пути и готовилось скрыться за кронами, когда повозка выехала на широкую поляну, покрытую валежником и изрезанную струями воды. Отец Иерий предложил заночевать здесь, и Деваст согласился. Он выполнил ставший привычным обряд: привязал лошадь, собрал дров, разгрузил повозку и поставил готовиться ужин. Остаток вечера прошел для странников без происшествий, и, помолившись перед сном, они легли спать: священник — в кузове, послушник — на куче сухих листьев.
Несмотря на жуткую усталость во всем теле, Деваст уснул не сразу. Он долго глядел на заболоченное небо, безуспешно пытаясь найти хоть одну звезду, а, закрывая глаза, наблюдал за черными коридорами Тырговиште. На свежем воздухе утраченное былое вспоминалось ему куда лучше, чем под каменным сводом монастыря. Он видел, как ребенком воровал овощи на рынке, как бегал по обшарпанным улицам и прятался в отцовском доме у реки. Старая приземистая лачуга напоминала ему трухлявый пень. Ударь со всей силы — развалится.
— Зато сразу видно: здесь живут небогатые, — поучительно говорил отец, — и поживиться у нас нечем!
И правда, поживиться у них было нечем. Деваст потому и воровал. За это сестрица часто его бранила. «Злая, мерзкая Аспид!» — называл он ее, когда попадался. Астрид же в ответ порола его лучше всякого палача. У Деваста и по сей день сохранились следы от ее хлыста на спине и ягодицах.
«Интересно, — подумал он сейчас, глядя в черное небо. — Смогу ли я вспомнить, почему и как мы с ней разлучились?»
На этой мысли он, кажется, заснул, но вскоре проснулся оттого, что услышал пронзительный женский крик, перемежающийся с мерным грохотом. В придачу к этому кто-то, вставший у него прямо над головой, мерзко захохотал. Испугавшись за отца Иерия, Деваст мигом открыл глаза, и, к своему ужасу, увидел вместо облачного неба и лесной поляны старую рыбацкую лачугу, утопающую в крови. Заляпанные бордовыми брызгами стены, стол, полный гнилых потрохов и мух; выбитые окна, перевернутая мебель, исчерченный красными ручьями пол и потолок, с которого, вдобавок, еще и накрапывал кровавый дождь — зрелище было до того ужасное, что к горлу мигом подкатила кислота. Деваст скрутился в рвотном позыве, и тут же чья-то крепкая рука легла ему на плечо. Гнусноватый голос человека, доселе хохотавшего, с ехидством поинтересовался:
— Нравится подсматривать, а?
От неожиданности послушник вскрикнул и подскочил, весь дрожа, но вовремя опомнился, разглядев над собой отца Иерия, чей светлый лик выделялся желтым пятном на фоне черного неба.
— Деваст, сын мой, все ли хорошо? — спросил он тревожно.
Деваст сглотнул слюну. Черт возьми, это был всего лишь кошмар! Неужели он кричал во сне и разбудил священника?
— Что?.. Я что-то говорил?
Иерий прищурил оба глаза и озадаченно покачал головой.
— Нет, там что-то бродит, — шепотом сказал он и ткнул пальцем послушнику за спину. — Слышишь?
Деваст резко обернулся. Из-за внезапного пробуждения он не сразу услышал жуткие звуки, вылетающие из леса. Теперь же они донеслись до него с полной ясностью: жалобные, обрывчатые, похожие на крик младенца.
Послушник немедля встал на ноги и пристально оглядел местность.
— Волки? — Он повернулся к священнику, и тот неопределенно пожал плечами.
Деваст взял горящую ветвь из костра, подошел к повозке и опустил свободную руку в угол кузова. Под туеском с просом нащупал саблю и несколько минут простоял, сжав пальцы над рукояткой и не решаясь вытащить оружие на свет. В эти же минуты его слух, ставший чутким, и острое зрение уловили вдалеке стук лап и желтые огни множественных глаз. Предположение оказалось верным. Вокруг лагеря кружила волчья стая. Большая и явно голодная, раз осмелилась так близко подойти к огню.
Деваст бегло насчитал двадцать пар глаз и почувствовал, с каким интересом они рассматривают его. Кажется, Лаврушка тоже ощутил это, и, прижав уши, начал тревожно ржать и перебирать копытами.
— Они же не нападут на нас, да? — дрожащим шепотом спросил Иерий.
Послушнику нечего было ответить, кроме как иронично заявить: «Я не Господь, отец, я не вижу будущего». Однако эту фразу он придержал до лучших времен.
Мгновением после Деваст заметил, как две пары желтых глаз скользнули за близстоящие деревья. Еще четыре обошли повозку сзади и спереди. Их окружали. Медленно, спокойно, уверенно. Вопреки расхожим слухам, волки были очень умными созданиями, и Деваст это знал. Знал так же хорошо, как хищники знали, что сейчас против них он один. Ни старик, ни дряхлая лошадь не смогут дать отпор. Несколько минут неравного боя, и начнется пир. Человечину и конину вынесут под кровавой подливкой.
Деваст выругался про себя. Он не хотел брать в руки оружие, не желал повторять собственную историю, но выбора ему не оставили. Медлить было нельзя.
Послушник вытащил саблю и обнажил клинок. Второй рукой он прицелился в ближайших волков. Отец Иерий только и успел удивленно охнуть, как Деваст швырнул в них горящую ветку. Черные тени молниеносно отпрыгнули от огня, но убежать без добычи не решились.
— А ну, прочь! — заорал Деваст, надеясь, что внезапность атаки спугнет незваных гостей, однако случилось иначе: его яростный крик лишь разозлил волков и послужил им сигналом для нападения.
Один из подступивших — здоровый матерый вожак — кинулся на стоящего неподалеку Лаврушку. Конь встал на дыбы и рванул к телеге. Веревка на его шее натянулась до предела. Еще пару секунд, и либо она лопнула бы, либо волк прыгнул бы коню на шею и загрыз его.
Предвидя дальнейшие события, Деваст бросился хищнику наперерез. Клинок со свистом рассек воздух и рубанул волка по макушке. Жалобный вой сменился злобным рыком. Второй волк из пары накинулся на послушника, защищая своего.
Отец Иерий в ужасе закричал. Деваст закричал тоже, но от боли. Кровожадная тварь вцепилась ему в левую ногу, зубами-бритвами прорезая одежду. Пока послушник отбивался, к огню подоспел остальной выводок. Восемнадцать черных волков. Огромных, в половину человеческого роста, с большими, как сливы, желтыми глазами. Против такой оравы ничего бы не спасло.
— Прячьтесь в повозке! — Послушнику едва хватило дыхания, чтобы прокричать это священнику.
Он воткнул клинок во второго волка, и тотчас третий сменил павшего собрата. Острые зубы клацнули в одной ладони от лица Деваста. Послушник перехватил хищника за глотку и отбросил от себя. Но на этом ничего не закончилось. Волки оказались сродни мифической гидры: там, где отрубалась одна голова — вырастало две, а там, где две, — все четыре.
Перед Девастом встали еще пятеро волков. Стоило ему подумать, что хуже уже не будет, как события стали приобретать совсем скверный оборот.
Кровожадные твари окружили отца Иерия. Старик не укрылся в повозке. Вместо этого он побежал к огню, выхватил пылающую головню и ударом ноги разбросал угли во все стороны. Хищники взвыли, поджимая обожженные лапы. Хоть жар и пугал их, голод оказался сильнее. Они прошли через завесу огня и набросились на священника.
Время для Деваста словно бы замедлилось. Он, зажатый челюстями, во всех подробностях увидел каждую дальнейшую цепочку событий: громадные лапы бьют священника по груди, тот роняет головешку из рук и летит спиной на землю. Волки, широко раскрыв пасти, прыгают на него с жадным нетерпением. Еще одна секунда, и старик умирает. Послушнику явилась его смерть во всех красках пророческого будущего: вскрытая глотка, выпотрошенный живот, реки крови. Деваст ничем не может ему помочь. Когда труп святого отца разорвут на части, волки переключатся на Лаврушку. Послушник едва успеет взмахнуть саблей, а они уже вскроют лошади грудь.
Это был конец. Один в поле не воин. Деваст зажмурил глаза. Он знал, что ДОЛЖЕН был сделать для того, чтобы все выжили, но так не хотел этого! Однако на кону стояли невинные души...
— Будь по-твоему, сукин ты сын! — процедил Деваст через зубы. — Возвращайся! Я впускаю тебя!
«Ну наконец-то! — тут же загоготал в голове ненавистный Голос. — Ах, свобода! Как долго я ждал этого дня!»
Как Деваст и предвидел, тот, кого он боялся, тот, от кого прятался все эти годы, вернулся, стоило лишь пролить немного крови.
«Мне аннигилировать цели?» — спросил он, злой и голодный.
«Делай что хочешь, но спаси святого отца!» — ответил послушник, безвольно склоняясь перед другим собой.
И тотчас чужая разрушительная сила наполнила его разум. Чужая воля завладела его рукой. Ощущая себя ее послушной марионеткой, Деваст с хладнокровием убийцы высоко поднял саблю, ускоряя замедляющееся время. Секундой после он больше ничего не видел и не слышал, только какие-то отрывки событий мелькали перед его глазами: вот изгибающееся лезвие со скоростью света пролетает над волками, рассекая их плоть; вот сверхчеловеческая мощь разрывает жилы и прорубает кости. В разные стороны летят клочки шерсти и кровь. Падение. Удары тел о землю. Множественный стук, как от града, только то был град из отрезанных голов. Еще через несколько мгновений трупы целой стаи усеяли землю.
«А разговоров-то было! Ты раскис в своем затворничестве раз зовешь меня из-за такой ерунды!» — возмущенно заявил Голос и засмеялся.
Перед глазами Деваста все потемнело, и он снова почувствовал себя хозяином собственного тела. Обессилев от внезапно навалившейся усталости, упал на колени.
— Отец… Отец Иерий! — позвал слабым голосом.
— Я здесь! Живой...
Кашляя и задыхаясь от тяжести, старик сбросил с себя волчьи туши и поднялся на ноги. Что-то закричал, однако послушник не услышал. Ночь тяжело и сыро дышала ему в разгоряченное лицо. Струйки крови стекали по рукам. Не замечая их горячего, опаляющего прикосновения, Деваст глядел на кучу мертвых тел непонимающими глазами и думал: «Неужели столько волчьих голов отрублено моей рукой?»
Однако ответ даже для такого, как он, был очевиден: столь жестоким и хладнокровным убийцей мог быть лишь настоящий дьявол.
[1] Будапешт (до 1201 года известный как два отдельных города, Буда и Обуда, расположенные по разные стороны реки Дунай) — столица Королевства Венгрии.
6. Настоящий дьявол
Деваст познакомился с Дьяволом давным-давно, где-то в шесть лет, если не раньше. Однако открыто верховный демон заговорил с мальчиком лишь в ночь, когда в доме отца случилось несчастье. Избитый до полусмерти, измазанный кровью ребенок услышал нечеловеческий Голос у себя в голове, и Голос этот сказал: «Ты теперь сирота, мальчик мой, но не волнуйся. Мы не оставим тебя одного».
И Голос не соврал. С той ночи Деваст уже никогда не был один, поскольку владыка Преисподней разделил с ним тело и превратил их общую жизнь в кромешный Ад. Насколько Деваст мог вспомнить, не проходило ни дня, когда бы демон не призывал его творить зло и совершать убийства, да и просто шептал на ухо мерзости.
Долгое время считая, что Голос — всего лишь болезнь, умственное отклонение, Деваст искренне верил в свое исцеление. Но, как оказалось, единственным способом вылечиться было покинуть мир живых. И однажды, доведенный до отчаянья, Деваст совершил этот шаг.
Он никому не рассказывал, да и сам редко вспоминал, что в первом бою его ранили неслучайно. Деваст сам поддался врагу, а потом бесконечные часы находился в беспамятстве на грани жизни и смерти. Кажется, именно тогда, испугавшись гибели подчиненного тела, Дьявол покинул его, прихватив с собой часть воспоминаний. А затем Деваст попал в монастырь. Наставник Мирча и благотворное влияние церкви окончательно избавили его от симптомов губительной болезни, однако, как оказалось, полностью исцелить от нее не смогли. Кровожадное исчадие, поселившееся в его голове, никуда не делось. Оно только скрывалось в глубинах подсознания и ждало своего часа. И вот, дождалось.
— Теперь и я знаю, почему тебя называют Егерем, — пробормотал отец Иерий, сбросив последнюю обезглавленную тушу волка в костер. — Ты в порядке, сын мой?
Деваст ничего не ответил. Он швырнул саблю на землю, сел и схватился за голову. Поделиться своими чувствами с Иерием он не мог, да и вообще ни с кем о Дьяволе не разговаривал. Догадываясь, что услышит в ответ, Деваст не желал раньше времени терять призрачную надежду на спасение.
— Деваст? — громче повторил старик.
— Нога, — не соврал, но и не поведал всей скорбной правды послушник. Он поднял конец робы, обнажая уродливый, кровоточащий укус.
— О святая Богородица, — выдохнул Йерий. — Дает Бог нам испытания! Надо бы промыть рану и прижечь ее.
— Да, я все сделаю, — равнодушно ответил Деваст. — Ложитесь спать, отец, и ни о чем не тревожьтесь. Завтра тяжелый день. Мы и так потеряли половину ночи. Вам нужно выспаться.
— Верно, — старик грустно улыбнулся. — Завтра, наконец, мы будем в Воронцах, и этот кошмар закончится. Спасибо тебе. Спасибо. Ты спас мне жизнь, и я обязан тебе…
Он кивнул и направился к повозке. Деваст посидел еще некоторое время в молчании, затем кое-как промыл кровоточащую рану и вытер ее собственной одеждой. С неутешительными мыслями лег на прогретую землю. Он был уверен, что после всего случившегося не сможет уснуть, однако стоило прикрыть глаза — провалился в глубокий сон. Проснулся уже поздним утром. Не желая рассуждать о ночном нападении и Голосе, быстро собрался, поднял отца Иерия и, заняв привычное место на козлах, погнал Лаврушку вперед. Подальше от того места, где пролилась кровь, подальше от себя вчерашнего и демона.