Славик очень волновался перед сегодняшним эфиром. Если всё пойдёт хорошо, шоу отдадут ему целиком. Он так давно хотел найти что–то интересненькое, и вот оно… Вернее она, Анастасия Ивановна с её историей о мужчине под кустом…
— В тот вечер я задержалась на работе, — теребя в руках носовой платок, объясняла женщина, сидя перед камерами. — Я же в школе служу. Ну вот – тетради проверить надо, журнал заполнить, так ещё грамоты писала для своих пятёрочников, ведь всем хочется быть награждёнными… Вот и засиделась допоздна, пока охранница наша, Света, меня не попросила уйти домой. А я что… Я же всё понимаю, она за здание отвечает, вторая, так сказать, после директора… Вот я и пошла…
— Почему вы решили идти сквером? Там темно, опасно же! — нахмурился Славик, потом улыбнулся и кивнул:
— Наверное, вам подсказало сердце!
— Да нет, при чём тут сердце, я просто хотела как побыстрее пройти, устала, холодно к тому же было. Вот и решила напрямик. Я, понимаете, как–то ничего не боюсь уже. Ну что с меня брать? — Зрители захихикали, Славик поднял руку, веля им помалкивать. — Да и вся местная братия грабителей когда–то сидела за партой нашей школы, а они своих не трогают, как известно!
Тут камера показала неуверенно улыбающуюся Анастасию Ивановну крупным планом, зрители рассмотрели идущие лучиками от её глаз морщинки, искусно подрисованные стилистом бровки, родинку на щеке. Милая, добрая женщина, немного простоватая, но такой и представляешь себе пожилую учительницу начальных классов в какой–нибудь обычной, далёкой от центра города школы.
Женщина явно нервничала, мяла руки, покусывала губы. Она не привыкла смотреть в камеру и рассказывать о своей жизни. Вот за чашкой чая, в уютной комнате со шторками на окнах и котом на диване – пожалуйста, а тут, в том огромном пространстве, чёрном за пятнами белесого круга софитов, она терялась, будто говорила в колодец…
— И вы пошли. Расскажите, когда вы заметили человека, лежащего в кустах, что вы почувствовали?
— Я? Сначала страх. Всё же не каждый день под кустом лежат мужчины. Я даже сначала подумала, что это медведь какой–то. Ну а как ботинки увидела, поняла – нет, не медведь, человек. Потом появился интерес. Я на своём веку много повидала, район у нас, как это называется, «неблагополучный», всякое бывало. Однажды даже ученика своего бывшего навещать ездила в тюрьму, вот там перепугалась страшно, а здесь… Ну в общем, скорее интерес и легкую тревожность… Да, именно так…
— Давайте посмотрим съемки камер видеонаблюдения, которые запечатлели этот момент! — от чего–то громко, даже с воплем встрял в рассказ Славик.
На большом экране студии появилась картинка, прервалась, снова появилась, точно полотно кто–то растянул с рисунком.
— Вот! — завопил ведущий. — Вот Анастасия Ивановна! — он ткнул пальцем в фигурку на экране. — Она стоит тут уже минут десять, то подходит поближе, то отступает, то наклоняет голову набок, чтобы, видимо, лучше рассмотреть спящего, то пожимает плечами, поправляя сползающий на глаза беретик кстати очень красивого, светло–фисташкового цвета, переминается с ноги на ногу, потому что ступням в тонких кожаных сапожках, скорее всего, было холодновато, и всё с сомнением что–то шепчет... — речитативом голосит ведущий. — Уже совсем стемнело, зарядила изморозь. За воротничок пальто сыплется мелкий град, щекочет шею, больно бьёт по щекам. Мы видим, что Анастасия Ивановна поёжилась, и наконец этот момент – она решилась подойти к незнакомцу! Смелая женщина!
— Молодой человек, вы не волнуйтесь так! — встревает в эпичный рассказ героиня. — Всё было не так пафосно, конечно. Изморозь была, но за воротник она не попадала. Я всегда ношу платок шерстяной, он защищает мою шею… А сапоги… Да, было уже зябко.
— Да–да! Так давайте же смотреть дальше! Итак…
Свет в студии снова померк, всё внимание направлено на экран. А там, в кадре, женщина. Она поставила авоськи, стала потихоньку подкрадываться к лежащему в позе зародыша телу, потом, протянув руку в тонкой вязаной перчатке, подергала мужчину за плечо. Тот что–то пробурчал. Это выдавали двигающиеся губы.
— И тут хотелось бы выразить благодарность нашему спонсору, фирме по производству и установке камер видеонаблюдения «Орлиный глаз», лучшие камеры по бросовым ценам! — вскочил Славик. У него в руках была табличка с названием фирмы.
Зрители зааплодировали, засвистели, потом угомонились, заметив, как им машет режиссёр.
— Итак, с вашего позволения я продолжу, — сложив ручки на коленях, поправила шерстяную юбочку Анастасия Ивановна. — Куртка того человека на ощупь была совсем промокшая, а уж что там под ней? И есть ли что–то – кто ж знает… Он дрожал. Я чувствовала это кончиками пальцев. «Замерзнуть в такую погоду, в ноябре – дело нехитрое, как бы воспалением легких не окончилось дело!» — подумала я. Мужчина как–то странно дышал, видимо, голова лежала неудобно. Я пригляделась, лицо знакомое вроде, как будто сто лет знаю его, но только взрослое… Чьё? Стала я перебирать в памяти своих учеников. И ведь всех помню же! Всех! Сначала путалось всё в голове, а потом озарилось! «Дровников, ты что ли? — позвала я его, наклонилась, рассматривая лицо этого лежащего под кустом мужчины. Оно, грязное, в царапинах, равнодушно утыкалось в промёрзшую, покрытую белёсым инеем землю, губы что–то пережёвывали, брови ходили ходуном, силясь прогнать щекочущую лоб высохшую травинку. — Да ну точно, Дровников! Миша, ты чего тут?!» — вот так я говорила, и так всё было.
— Вам бы книжки писать! — хмуро гукнул сидящий рядом с Анастасией мужчина. — А не шпану по дворам собирать.
— Извините, мы вас сразу не представили! Этот мужчина шёл в указанный день мимо, и он не помог Анастасии Ивановне в её благом деле. Представьтесь, пожалуйста! — тыкнул ведущий в лицо гостя своим длинным, как палка регулировщика на дороге, микрофоном.
— Пётр Петрович. Не помог. А кто ж знает, кто там валяется?! Хороший человек так поступать не будет!
Зрители зашумели, стали что–то выкрикивать, ведущий миролюбиво поднял вверх руку, попросил замолчать.
— Что вы говорили? — обратился он к Петру Петровичу.
— Я сказал так: «Да не трогайте вы его! Пьянь всякая валяется, а вы лезете. Вот двинет вам по челюсти, мало не покажется! У них, у алкашей, в голове что? Спирт один! Несёт от него за версту!» Я остановился рядом, потом отошёл подальше, ведь запах шёл неприятный. Я даже брезгливо передёрнул плечами и осуждающе глянул на Анастасию Ивановну, уже во всю хлопающую по щекам этого забулдыгу. «Да не пьянь это! Не пьянь! А вы не знаете, так и не говорите! Помогите лучше человека с земли поднять, хотя бы на лавку посадить. Ведь почки застудит!» — глухо ответила мне эта странная женщина, скрючившись и тяжело дыша.
Я уже хотел отойти, потом оглянулся, думал, может всё же помочь, потому что этот Дровников был для женщины неподъёмен. Его тело, обмякшее, раздутое, никак не желало вытаскиваться из–под куста. Но понимаете, я музыкант, мне играть надо было на следующий день, я скрипач. Мне необходимо беречь пальцы. «Вам надо, вы и поднимайте!» — бросил я в урну окурок и зашагал по аллее, то и дело скрываясь в пятнах тени, а потом выныривая в лужах фонарного света. Я знал, что женщина меня осуждает. Но так, как поступил я, сделает большинство сидящих в этом зале! И я не считаю, что виноват в чём–то! Я…
— Да вас никто и не обвиняет! — пожал плечами Славик. — Итак, давайте посмотрим на съёмку, что же было дальше!..
И опять зал погрузился в темноту, а на экране появилась фигурка Анастасии Ивановны. Она мельком взглянула вслед прохожему, хотела, видимо, его кликнуть, но мужчина, названный ею Дровниковым, вдруг зашевелился, застонал, открыл глаза и совершенно трезвым, осознанным взглядом посмотрел на Анастасию Ивановну.
— Вы дальше разговариваете о чём–то, что же там происходит? — осведомился ведущий. Анастасия Ивановна вздрогнула, смущенно пожала плечами и ответила:
— «Ну, что лежишь? Вставай, Мишенька, не вынуть мне тебя, сам ползи, прошу!» — сказала я ему, окончательно запыхавшись и хватаясь за сердце. — Ну что ты тут?! Зима не за горами, продрогнешь совсем! Как же ты так?! Домой надо тебе! Домой, чайку, ванную принять горячую, переодеться…» — что–то в этом роде я и говорила. Сейчас уж дословно не вспомню. Но про чай и ванную точно было. А он, знаете, растерянно так отвечает: «Я? Да… Дык, понимаете… А откуда вы меня знаете?», дальше встал на коленки и стал ползти, продвигаясь к скамейке. Ну что же делает жизнь с человеком… Что делает... Он глухо кашлял, утыкался лицом в воротник своей рваной куртки, втягивал носом воздух, а потом, когда приступ затихал, снова поднимал голову.
«Дровников, неужели я так постарела, что ты не узнаёшь меня?! Неужели совсем изменилась? Не узнал ты свою Анастасию Ивановну, да?» — я даже немного обиделась, хотя время всех меняет, но только внешне, а внутри мы всё те же… Знаете, у меня бабушка была, старенькая совсем, а так танцевала, будто ей двадцать пять, а всё потому, что внутри молодость жила, горела огоньком светлым… Померла бабуля давно, а я её так и вижу – танцует с платком, руки раскинула, каблучками ритм отстукивает, улыбается!..
Анастасия Ивановна смутилась своей откровенности, испуганно посмотрела на операторов, но те равнодушно спрятались за камерами.
— Ну что же, а теперь нам пора пригласить мужчину, которого нашла под кустом наша героиня.
Зрители зааплодировали, в студию вошёл красавчик, модно постриженный, в дорогом костюме. Его ботинки чуть скрипели, но этого было не слышно за всплеском оваций.
— Итак, что было дальше? Вы окончательно пришли в себя? Что говорили? Нам интересно всё! — кивнул ведущий, улыбнулся.
Мужчина улыбнулся ему в ответ, осторожно сел рядом с Анастасией Ивановной, подмигнул ей и начал свой рассказ:
«Голова что–то гудела, но я смог сесть на покрытую инеем траву, потер лоб, зажмурился, потом, смутившись, потупился, отвернулся, стал смотреть куда–то вбок. Такая женщина передо мной, а я в неподобающем виде. Ну что я мог ей сказать?.. «Узнал,— говорю,— не изменились. Вы бы шли по своим делам, а? Не надо вам со мной»... Я же всё понимал – кто я, и кто она, как я выгляжу, что из себя представляю… А она усмехнулась, отвечает:
— А что так? Не человек ты что ли? А ну–ка вставай, сумки мои бери, помоги до дома дотащить. Ну! Дровников!
Так говорила уверенно, строго, я даже удивился, ведь вроде щупленькая старушка. А сумки у неё были и правда, тяжеленные!»
Рассказчик засмеялся.
«Сумки? Давайте, давайте, я только на ноги встану. А не побрезгуете? Ведь я это… Ну, типа чумной…» — я ей намекаю, что, мол, с такими, как я, не почётно ходить, а она опять своё:
— Ничего, жизнь, Дровников, она людьми крутит по–всякому, сегодня пан, а завтра пропал. Пойдём, а то ноги уже стынут, да и устала я.
Меня качало, тяжело поднялся на ноги, даже рыкнул, помню, грозно, для бодрости, аккуратно взялся за ручки авосек и пошёл вперед. «Дровников — она мне кричит. — Куда? Нам в другую сторону!» А мне всё равно тогда было, куда покажет, туда и пойдём. Я решил так: доведу до дома и уйду. Но наша Анастасия Ивановна не такой простой человек оказалась, руководитель настоящий, с ней не поспоришь! На нас оглядывались, отходили в сторонку, презрительно кривились. Я уже привык. Ну а что – понятное дело, мой вид не располагал к контактам с соплеменниками. Я давно стал изгоем, отломанным ломтём, заняв самую низшую ступеньку в слоях населения. Это, знаете, как побитая собака, вроде к людям тянется, а поманят они её, отбегает, не верит им. Вот и я также, верить идущей за мной женщине мог с трудом. Я старался помалкивать, но учительница не любила молчание, стала приставать с расспросами.
«Так что же, Мишенька, как ты, что ты? Удивительно было увидеть тебя здесь! Неожиданно…» Она всё вздыхала, да так жалостливо, как будто я ей сын, только потерялись мы давно. Анастасия Ивановна взяла меня под локоток, чтобы я не шатался. Впереди стояла милицейская машина с включёнными мигалками, сидящие там люди пристально рассматривали на нас. Ну, думаю всё, сейчас начнётся… Нехорошо получится, постороннюю, со мной не связанную старушку будут допрашивать, что и как… Я велел ей отойти, но упрямство женщины поражало!
— Да–да! Ну как так можно? Как можно так бросать человека! — встряла в беседу Анастасия Ивановна. — Вот я ему и сказала, что глупо и бесчувственно это! Что я, какой холодный сноб? Нет, я не такая. Я, если хотите знать, в шестнадцать лет к матери в больницу бегала, она там работала медсестрой. Больница старая, на округу одна, а как раз зима, больных навезли – тьма! Даже в коридорах еле проходили, всё занято было. Так вот, сами понимаете, условия не ахти, запах, у кого какие особенности, проблемы... Я прибежала вечером, мать ищу. Тут слышу, в палате стонут. А палата мужская, дух оттуда крепкий такой, тяжёлый. Я сначала мимо прошла, хотела позвать знакомых медсестёр. Никого не нашла… А стонет тот человек и стонет, сил нет. Ну я зажмурилась, зашла. Меня за санитарку приняли, ведь в халате мамкином и в марлевой повязке была, а ростом уже с мать.
— Милая, утку принеси, не могу больше! — слышу, а сама в темноте ничего не разгляжу. — Больно очень, принеси! Битый час уж прошу.
Палата послеоперационная, лежачие там все, помочь ему, этому человеку, никто, кроме меня, не мог, выходит. И что, развернуться и уйти? Брезгливо? Да. Неприятно? Чего уж тут кривить душой, и это было! Но мама всегда говорила, что милосердие в нас должно быть.
Ну, в общем, я сделала всё, как надо... Был у меня опыт, бабушка долго дома болела, я с ней оставалась, когда у матери дежурство, ухаживала…
Потом, уже утром, когда тот человек узнал, кто я, очень извинялся.
— Прости, детка, девчонка ты совсем, — говорит, — а я тебя такое… такое дело попросил… От мужиков теперь, поди, воротить будет…
А мама моя, женщина строгая, простая, ему так прямо и сказала, что погодить в его деле было нельзя, а я, то есть Настька, руки–ноги, благо имею, так должна помогать, да и все под одним солнцем ходим, сегодня он без рук лежит, завтра, не дай Бог, с нами такое...
Он плакал потом, я видела… К нему никто не приходил, хотя родственники были. Я стала его навещать, приносила фрукты, он на дедушку моего был похож… А потом я совершила одну очень большую глупость. Я позвонила его дочери, рассказала, как переживает её папа, как скучает по ней. Она выслушала, сухо так попрощалась, велела её больше не беспокоить… И через три дня после моего звонка родственники сдали этого человека в интернат... Это я виновата! Я что–то испортила между ними, что–то нарушила, видимо, своим звонком! Я очень переживала, искать его пыталась, но его очень далеко увезли… На всю жизнь тот случай запомнила. А тут, можно сказать, свой ученик, родной, близкий…Дровников… Его я учила, что добро должно быть в нас, а от него и благо в сердце поселится. Я тогда провожатого своего оттолкнула в темноту, в переулок повела, милиция нас не заметила. А дальше опять пришлось уговаривать Мишу зайти ко мне домой.
«Нет, я не пойду! — упирался он. — У вас, поди, семья там, не пойду! Сумки помогу поднять, и всё!»
И ведь правда смущается, я вижу! Меня смущается...
— Нет у меня никого, одна живу. Пойдём! — говорю, за рукав тащить уж стала.
— Да–да! Мы видели это на камерах. Но тут в события вмешивается ещё один человек. Попросим пройти в студию Галину Ермолову. Возможно, она расскажет нам что–то интересное! — вскочил со своего диванчика ведущий.
Под аплодисменты зрителей в студию вошла худая, длинная как жердь женщина, остановилась. Стала кланяться, как на сцене, кивать и, осмелев, помахала всем рукой. Зрители засмеялись.
— Галина, садитесь пожалуйста. Ведь вы были тогда на улице, видели этого человека? — кивнул ведущий на героя программы.
— Да! Я была! Я всё видела! Ну я тогда же погорячилась, что прогонять надумала! Я не со зла, понимаете! Работа такая!
— А что конкретно вы говорили? Можете вспомнить?
— Ну… — Здесь Галина поправила юбочку, села ровно–ровно, точно проглотила аршин, сглотнула и, помявшись, начала свой рассказ: «Никифорова, — крикнула я, — вы что к нам в дом всякое отребье водите?! На прошлой неделе мальчишку с вокзала притащили, сегодня этого! — я тогда даже строго ударила черенком метлы по асфальту, так меня это возмутило. — Зараза нам не нужна, люди тут приличные живут. А ну гоните вашего спутника в шею! Или я вызову участкового!
Дом у нас, понимаете, ведомственный когда–то был, потом уж пораспродали квартиры, но солидность соблюдаем, всяких там бродяг на пушечный выстрел не пускаем. Нечего им там! Для них другие дома есть… Вы уж простите меня, может зло говорю, но ведь правда это. Этих–то… Ну, бомжей, никто не любит. И поделом им! Сами виноваты! Я даже милицию пригрозила вызвать…
Галина вскочила, грозя кулаком, но потом, опомнившись, смутилась, виновато прошептала в микрофон:
— Извините, разошлась…
— Бывает. Но вы не сдерживайте себя, Галя! Тут надо все мнения осветить, такая у нас задача! — подбодрил её ведущий.
Мужчина, которого звали Михаилом, покачал головой. Ему выступление Гали было неприятно.
— Галя, ты бы помолчала тогда, лучше бы было! — громко и сердито ответила Анастасия Ивановна. Зрители удовлетворённо заёрзали на стульях – вот сейчас будут скандалы, интриги, склоки. — Твоего Егорку кто в институт подготовил, а? Кто с ним каждый день диктанты писал, пока ты портвейн с мужем пила? Не я ли? Помнить надо добро, Галочка! Моя квартира, хоть табор приведу!
— Ишь ты, учителка! — сузив глаза, прошипела Галя. — Кокнут они тебя за сердобольность, потом не жалуйся!
Галина больше ничего не хотела говорить, после упоминания о портвейне и изменнике–муже её настроение значительно ухудшилось. Ведущему пришлось быстро переориентировать всех на главного героя.
— Ну расскажите нам, что вы испытали, когда зашли в квартиру к Анастасии Ивановне? Как это – оказаться в комфорте после уличной жизни? — возопил опять Славик.
— Ну как… — пожал плечами мужчина. — Как будто в сказку попал, наверное… Вот как всё было:
Мы поднялись на третий этаж, шли медленно, по ступенькам обоим было неловко подниматься. В подъезде приятно пахло чьими–то духами. Анастасия Ивановна сказала, что это Ирочка из восьмой квартиры, видимо, пошла на дежурство в больницу. Это её духи. Тётя Настя, оказывается в этом доме всех знает. Это дорогого стоит. Не просто так люди к ней тянутся!
«Проходи, Мишенька, ботинки сними, пожалуйста, — щелканула выключателем моя провожатая и подтолкнула меня вперед, когда открылась входная дверь в её квартиру. — Ну что ты стоишь?! Смелее!»
Я зажмурился от яркого света, от чистоты и уюта. Отвык что ли?.. Отвык… Напрочь отвык! Или забыл, как это – аккуратные, оклеенные обоями стены, висящие на вешалках пальто и курточки, отвык от блестящих сапожек и запаха ванили, витающего в воздухе.
— О да! Он был так поражён, я даже думала, истерика с ним случится! — встряла в рассказ Анастасия Ивановна. — Развернулся, забубнил, мол, нет, я не хочу! Не могу я! До свидания, Анастасия Ивановна!
Он, было, бросился по лестнице вниз, но я–то тоже, извините, не первый год, как говорится, замужем. Ну охнула, будто больно мне, он оглянулся – а я еле стою, точно сердечный приступ случился.
— Что–то плохо мне, Мишенька! Помоги до комнаты дойти, пожалуйста! — шепчу. Он и поверил. — Да, Миша? — женщина подмигнула.
— Да… — кивнул мужчина. — Ну что тут было делать… Остался, довел до гостиной, усадил в кресло, быстро помыл руки, принёс хозяйке стакан воды, встал рядом, испуганно рассматривая её лицо.
— Ну как? Полегче вам? — с надеждой спросил я.
— Да, спасибо, очень хорошо, — говорит. — А теперь так: в том шкафу, – она показала рукой на гардероб с тремя лакированными дверцами, знаете. такие в каждой семье почти стоят ещё, ну, у тех, кто новую мебель из опилок не уважает. — Так вот, одежда мужская есть. Возьми, всё чистое. Прими ванную и приходи, я пока ужин сделаю.
А я и ел–то когда, уж забыл, да ещё чтобы ужинать… Да за столом… Неудобно, ей–богу! Мнусь стою, а она строго так мне: «Не надо, Дровников, не теряй времени. В человеке всё должно быть прекрасно, ты же знаешь! Иди и приведи себя в божеский вид. В шкафчике бритву посмотри, вроде от мужа моего оставалась. Ну что?! Что?! Да, уж два с половиной года, как похоронила. А помнишь, как он тебя вот в этой самой комнате на фортепьяно играть учил? Вон оно стоит, продать хотела, да рука не поднимается. Он, знаешь, пока сорок дней не исполнилось, приходил, играл… Соседки говорят, я с ума сошла, но нет, слышала я, нашу с ним любимую. Этюд Шопена… И не страшно мне было совсем, понимаешь! Другие рассказывают, что по спине холод, мол, потусторонние силы в наш мир рвутся… А я лежала, разговаривала с ним, а он со мной говорил… Звуками нежными… Ладно, заболталась я, иди, Миша! Иди…»
— Да, точно так и говорила! — рассмеялась Анастасия Ивановна. — Ну память! Как магнитофонная плёнка!
Ведущий тоже посмеялся, потом потребовал рассказывать дальше.
— Давайте я продолжу. Итак, я кивнул, виновато пожал плечами, открыл скрипучую дверцу гардероба и вдруг отпрянул, столкнувшись со своим отражением в зеркале, приклеенном с внутренней стороны дверцы. На кого я был похож?! На кого?! И сам не помню! Потом, усмехнувшись, вытянул стопку белья, подобрал себе брюки, рубашку и пошёл по коридорчику к ванной комнате.
Я долго плескался под обжигающе горячим душем, смахивал могучими плечами флаконы шампуней с полок, чертыхался, но тихо, так, чтобы не услышала Анастасия Ивановна, расставлял всё по местам. Потом, не щадя кожи, будто решил содрать, тёр её мочалкой до красноты, до того, чтобы жгло, и пробегали по телу мурашки. А вместе с кожей тёр как будто сердце, смывая с него обиду, злость, ненависть на всех тех, кто сделал меня таким. Были люди, были!.. Смывал холодную отупелую брань, которой осыпал прохожих, когда было особенно тяжело, смывал позор, какой испытываешь, когда в твою сторону презрительно плюют, потому что ты отребье и пахнешь так, что всё нутро выворачивает. Я сам не заметил, как стал плакать, но не теми легкими, пьяными слезами, какие льются сами собой, дай им только повод, а такими, что скрываешь от всех, потому что стыдно реветь мужчине, это слабость. Отец всегда, шлёпая меня по плечу, если я плакал, говорил: «Ну что как баба мокроту развёл?! Сейчас платьице принесу, платок повяжу, будешь на рынке семечками торговать!» И пинал, пинал до тех пор, пока я, разозлившись, не давал ему сдачи. «Вот теперь мужик! Вот дал отцу на орехи. А это тебе за то, что руку на меня поднял!» — потом мне прилетал сильный подзатыльник, но зато отец отставал от меня, довольно потирал ушибленную о крепкую мою голову руку и шёл на балкон курить. Я не плакал лет двадцать, а тут, у Анастасии Ивановны, вдруг вспомнил, как это… И пусть тут многие скажут, что я тряпка, слабак, нюни распустил, но я считаю, что человек, не умеющий плакать, очерствел, его нужно спасать…
В зале раздались хлопки, кто–то, наоборот, качал головой, разочарованный в главном герое. Но все ждали продолжения истории, потому замолкли.
— Когда я вышел из ванной в новой одежде, Анастасия Ивановна уже суетилась на кухне, жарила котлеты, картошка пыхтела в кастрюльке, от неё по квартире плыл густой, крахмальный пар. Всё так просто, так по–домашнему уютно! Потом она велела садиться за стол, стала расспрашивать, как я оказался на улице. А я ничего не помню. Вообще ничего. Она рассказывает мне о жизни Миши Дровникова в детстве, а я как кино смотрю, только не о себе… «Ты что, головой ударился?» — она мне говорит. Я потрогал затылок – нет ничего, ни шишки, ни синяка. Но, говорю, видимо… Тогда она повела меня в комнату, стала фотоальбомы показывать, меня будто в детстве, как я у неё учился…
— И тут я поняла, что обозналась, — как будто сокрушённо, вставила Анастасия Ивановна. — Вот прям попутал кто меня, что ли!.. И неловко так стало, грустно… Но я виду не показала, думаю, раз он ничего не помнит, то пусть пока так поживёт, потом разберёмся! Страха, что чужака в дом привела, не было. Чутьё подсказывало, что хороший он человек.
— Так вот я и говорю – нечего кого попало в дом таскать! А вдруг преступник?! Вдруг перебьёт нас всех?! — вскочила со своего места Галина Ермолова, зрители ей захлопали, она поклонилась.
— В общем, стала я мужчину этого расспрашивать, что и как, где родственники, а он ничего не знает. Печально, когда ты лишился прошлого. Там, возможно, было много плохого, но и хорошее же было! Не могло не быть! Вспомнить бы ему только, а то сидит мой гость как в воду опущенный! — оживлённо защебетала Анастасия Ивановна. — Я ему о своей семье рассказала, как мы раньше на Ладе жили, река такая есть, как там судостроительный завод был, как на стапелях корабли прадед мой собирал, как я, маленькая, приходила смотреть на спуск судна на воду, был тогда праздник великий… Потом уехала учиться, стала педагогом. Он кивает, а взгляд такой, знаете, потерянный, затравленный, будто в чужой стране тарарамский язык слушает. А времени уж много, я села тетради проверять, ему предложила в комнате соседней спать лечь, но он сказал, что нет, посидит в гостиной, со мной за столом. Минут через десять взял одну из тетрадок моих учеников, открыл, и давай карандашом ошибки исправлять! Образованный значит человек! Уж так помог мне! Легли спать часов в одиннадцать. Я ему в спальне постелила, сама ушла на диван. Сплю и вдруг…
— А тут, позвольте, наш герой сам расскажет! — широко раскрыв глаза, проверещал Славик. — Что же было дальше?!
— Ну… Я долго не мог уснуть. Всё пытался вспомнить хоть что–то, а не получалось. Встал, подошёл к настенным полкам, читал названия на корешках книг… Многое знакомо, хоть сейчас пересказать готов… Отвернулся, стал смотреть на полочку над телевизором. А там фигурка такая фарфоровая, с одной стороны барышня, а повернёшь другой стороной – крестьянка. Забавная вещица. Крутил я её, крутил, а потом руки ослабли, фигурка упала и вдребезги… И я всё вспомнил. Это было как будто даже физически больно! Но я не жалею, что память вернулась… Вот также из моих рук выскользнула когда–то статуэтка, по ногам осколки посыпались, брызнули от паркета. Только это было не здесь, а в другом месте, в моём доме. В тот день от меня уходила жена... Это было таким потрясением, что я просто не верил в происходящее. Мы жили очень хорошо, она хотела дом – я построил, у неё было всё, она клялась, что любит меня, а потом просто ушла и перевела на свой счёт мои деньги. Ушла к моему партнёру по бизнесу кстати. Забавно? Да, очень! — мужчина кивал смешкам в зале. — Но самое смешное, что она теперь разорена, а я, когда всё вспомнил, восстановил свои документы и начал всё сначала. Я ещё какое–то время жил у Анастасии Ивановны, но не как безымянный человек. Я не Миша Дровников, меня зовут по–другому. Я никогда не учился у Анастасии Ивановны, она обозналась, но это помогло мне вернуть себя. Я ей благодарен так сильно, что и словами не сказать! Я, после предательства жены и друга, перестал верить людям, но Анастасия Ивановна мне помогла понять, что так нельзя, что хорошие всегда есть! Сколько я провёл на улице времени? Около полугода. Через день, как ушла супруга, я пошёл прогуляться, домой не вернулся, забыл, куда идти, видимо, от слишком сильного потрясения. Говорят, меня искали, но жена была против поисков, уверяла всех, что я просто уехал в отпуск… У меня уже нет в живых родителей, за меня некому волноваться, мне не о ком было заботиться. Но Анастасия Ивановна для меня теперь – вторая мама. А зовут меня Фёдором. Фёдором Саниным.
Аудитория помолчала, потом захлопала. О Санине слышал каждый, кто покупал корма для животных. Ах вот он, оказывается, какой.
Тут в эфире пустили рекламу: «Корма от Санина – лучшие корма для ваших питомцев».
— История удивительная, очень добрая! Но что же теперь? Как вы живёте? — поинтересовался Славик, прервав аплодисменты зрителей.
— Отлично живём. Анастасия Ивановна у себя, мы сделали ей ремонт, подновили ванную, ну и по мелочам. Чем занимаюсь я, все знают! Вот, мечту тёти Насти решили осуществить – давно она хотела в Приэльбрусье съездить, планируем в конце весны.
— Это несправедливо! Я могла бы тогда вызвать участкового, вас бы мигом схватили! — вскочила Галина, затрясла кулаками. — Но я не стала, значит, я тоже причастна к вашему исцелению! Что же вы меня забыли?!
— Извините, но врать нехорошо! — покачал головой Фёдор. — Участкового вы вызвали, как и в тот раз, когда Анастасия Ивановна привела домой мальчика с вокзала. Его тогда забрали в милицию, потом отправили в детский дом, а Анастасия Ивановна рассказывала, что обещала ему, что не отдаст его никому… За мной тоже приходили, но тётя Настя и на порог не пустила, сказала, что племянник из Сергиева Посада приехал, отдыхает, а Галина всё перепутала. Участковый Анастасии Ивановне поверил. Мальчика, к сожалению, найти нам не удалось, он сбежал из приюта… Но, возможно, он ещё придёт. Если ты видишь нас сейчас, видишь эту передачу, то знай, Анастасия Ивановна ждёт тебя. Адрес ты помнишь, наверное. Не бойся, теперь у тебя, мальчик, есть два друга – я и тётя Настя. Такого доброго сердца, какое Бог дал ей, нет больше ни у кого.
— Ну что ты! Что ты, Феденька! Люди подумают, я тебя околдовала! — смущённо сжалась Анастасия Ивановна, но её реплику заглушили зрительские хлопки. Вместе со Славиком в студию вошёл мальчонка, робко посмотрел по сторонам, а потом кинулся к тёте Насте, обнял её крепко–крепко и замер.
Они так и стояли всё время, пока выключали софиты, пока ведущий пожимал руку режиссёру. Передача «Счастливый случай» закончилась, дальше пустили семейную комедию. А Фёдор, усадив в машину двух самых близких ему людей, вёз их домой.
Жизнь продолжается — самого Фёдора, мальчонки, Анастасии Ивановны. Она связалась в один вечер тугим узелком, надёжным, крепким. И никто его не развяжет.
После передачи нашли и настоящего Мишу Дровникова. Он живёт на Сахалине, но учительницу свою помнит, прислал ей телеграмму и посылку с угощениями. Похож ли на него Фёдор? Весьма отдалённо, но в тот ноябрьский вечер даже маленькое сходство спасло Феде жизнь.
Галина теперь внимательнее относится к мужчинам, особенно в грязной одежде, – а вдруг кто–то из них миллионер?.. Пока ей не везло, попадались одни простолюдины, но она верит, что всё ещё впереди!
Славику разрешили вести шоу, он теперь сам ищет новые сюжеты для своего «Счастливого случая». А их в этом мире – тысячи, за всю жизнь столько передач не сделать, сколько счастья у людей бывает…