Маршал авиации Иван Пстыго прилетел инспектировать тяжёлобомбардировочную авиационную дивизию…
Как всегда, в дивизии объявили тревогу. Личный состав, как обычно, носился по аэродрому, словно ему намазали одно место скипидаром. Но вот первая паника улеглась, все успокоились — бомбёры всё делают без спешки, и стратегические ракетоносцы с полной заправкой и вооружением порулили на взлётно-посадочную полосу. Маршал вместе с командиром дивизии наблюдал с вышки КДП, как тяжёлые самолёты, натужно ревя двигателями, разбегались и с последних плит полосы медленно поднимались в воздух.
— Что-то они у тебя как-то нехотя взлетают. Вот, проверял я истребителей, так они на форсаже в один миг отрываются — и их уже не видно, — обратился Пстыго к командиру дивизии.
Что на это мог ответить генерал, всю свою жизнь отдавший Дальней авиации.
— Так точно, товарищ маршал, истребители летают быстрее… Зато мои экипажи после полёта на радиус ссут дольше за хвостом самолёта, чем летают ваши истребители.
Немая сцена…
Не добдел-перебдел
Нас всегда в армии учили, что лучше перебдеть, чем недобдеть - ибо бдительность наше оружие.
Южная Украина. Ранняя весна. Погода миллион на миллион. Дневные полёты. Нам с командиром эскадрильи запланирован двойной проход по маршруту на десантирование. Самолёт летит как по маслу — никакой болтанки. Душа поёт, предвещая две пятёрки по десантированию за этот полёт.
Выходим на боевой путь. Люк открыт. Все точки прицеливания в перекрестии. Даю команду:
— Пошёл!
И слышу в наушниках голос командира:
— Штурман, что, «Зенит», что ли?... «Зенит»!
Слова, что у меня вырвались, сейчас запрещены в СМИ. Зенит — это условное слово. В момент его произнесения командиром в эфире на площадке десантирования теодолитом засекают отклонение самолёта от заданной точки выброски.
— Командир! — выл я белугой по СПУ. — Мы так никогда отличниками не станем!
В ответ слышу, что он отвлёкся, разглядывая пруды для предстоящей рыбалки. В общем, не добдел… Но теперь всё, во втором проходе мы попадём руководителю выброски прямо по лысине.
— Экипажу не болтать, всем слушать штурмана, — сидят, молчат, как суслики в норках.
Хотя настроение испорчено, картина повторяется. Выходим на боевой путь. Люк открыт. Всё в перекрестии. Не долетая полутора километров то точки выброски, случайно задеваю ногой тангенту СПУ. В наушниках раздается треск, а в эфир летит торжественное командирское:
— «Зенит»!
И всё… Перебдел.
Когда шли с полётов, казалось, даже вороны над нами смеялись.
Непростое решение
В одном военно-транспортном авиационном полку в строевом отделе служила ефрейтор Воробьёва. Насколько красивая, настолько же распутная. Этакая роза среди навоза. Крутила романы и с холостяками, и с женатыми — ей это очень нравилось, чего не скажешь о её начальстве. Обманутые жёны ловеласов поодиночке и группами осаждали кабинеты командира полка и замполита, жалуясь на своих неверных мужей и вертихвостку Воробьёву.
Наконец, это всем надоело. Вызывают командир с замполитом ефрейтора в кабинет и открытым текстом говорят:
— Воробьева, когда закончится твоё б@@@во? Ты у нас уже в печёнках сидишь. В общем, выбирай — или ты живёшь по-человечески с кем-то одним, или мы тебя уволим к чёртовой матери. Пойми, Воробьёва, мы же тебе добра желаем. Иди, подумай, а завтра нам сообщишь о своём решении.
На следующий день ефрейтор Воробьёва робко вошла в кабинет командира полка. Её уже поджидали.
— Ну, что ты решила, Воробьёва?
— Я всю ночь думала и решила — буду жить по-человечески с одним.
Начальство облегчённо вздохнуло.
— И с кем же, если не секрет?
— С дежурным по полку! — гордо ответила ефрейтор.
Командир с замполитом чуть под стол не рухнули.