Продолжение. Начало -11-29.02.2024 г.
Глава вторая НАПРАСНЫЕ ХЛОПОТЫ
Революция
Война закончилась и для молодого хирурга, и для его жены и дочери, родившейся на фронте и там же прожившей первые годы своей, пока ещё небольшой жизни. С окончанием боевых действий его полевой госпиталь свои функции исчерпал и стал уже не нужен. Его разгрузили от больных и раненых, затем велели сдать имущество, большую часть военнослужащего медицинского персонала демобилизовали, вольнонаёмных уволили, кого-то перевели на другие места работы. В запас ушла и Анна, жена хирурга. Самому ему было приказано сдать свои дела начальника госпиталя и ждать нового назначения. Но теперь, когда наконец-то закончилась война, погубившая и искалечившая столько жизней и поломавшая так много планов, он вспомнил о своей прежней большой мечте. Даже скорее не вспомнил, потому, что никогда её не забывал, а стал считать, что сейчас, когда он уже не нужен фронту, ему не надо и днём и ночью, в зной и холод, под бомбами и артиллерийским обстрелом стоять у операционного стола и таким образом приближать победу, никто не может его упрекнуть в чём-то плохом, если он к ней вернётся.
Мечтой его было поступить в аспирантуру и стать учёным, писать книги и главное самому учить студентов, как его учили когда-то его учителя. Перед ними он всегда преклонялся, глубоко их уважал и всегда думал, что большего счастья, чем стать таким же, как они, для него нет и быть не может. Естественно той наукой, которой он хотел заниматься, была горячо любимая им хирургия. Хирургом он решил стать ещё в школе, после того как его мать, у которой неожиданно, в то время, когда они были на даче, развился аппендицит. Сразу в её болезни не разобрались, а потом у неё быстро развилось тяжёлое осложнение. В больницу она была доставлена уже без сознания, и балансировала между жизнью и смертью. Там её экстренно прооперировали и долго и упорно выхаживали. Ему навсегда запомнился пошатывающийся от усталости хирург, который вышел к ним с отцом после многочасовой операции и, глядя на них добрыми, покрасневшими глазами, сказал, что у матери, из-за того, что её помощь ей была оказана не своевременно, началась гангрена кишечника. Из-за этого большой его участок пришлось удалить и сейчас состояние её тяжёлое, но надежда есть, всё, что нужно было для этого сделать сделано, и будет делаться дальше. Ещё больше в его памяти и сердце запечатлелось то, как потом, уже выздоровевшая мать говорила об оперировавших и выходивших её хирургах, иначе, как своими спасителями их не называя. Решив стать хирургом, он делал всё, чтобы поступить в медицинский институт. Дело это всегда было нелёгким, а в то время почему-то особенно. Желающих быть врачами становилось всё больше и больше, конкурсы в медицинские вузы из года в год росли, но всё это его не обескураживало, а только заставляло относиться к этому делу максимально серьёзно. Он упорно учился, овладевая не только школьной программой, но по предметам, по которым ему нужно было сдавать вступительные экзамены, выходя и за её пределы. Будучи от природы человеком здравомыслящим, он, несмотря на свои молодые годы, не обольщался, и понимал, что на этом пути есть и подводные камни, но надеялся, что если он будет упорно и прилежно готовиться, помешать ему они не смогут. Его энтузиазм, рассказы о нелёгкой, но благородной профессии врача, позиция матери, сильно повлияли на его старшую сестру, в то время уже оканчивавшую школу, и на двух его младших братьев. Все они дружно решили тоже становиться врачами и усиленно готовиться к тому, чтобы эти свои мечты и чаяния осуществить, а родители их в этом желании всячески поддерживали. Были они погодками и так друг за дружкой благополучно оканчивали школу и поступали в медицинский институт, так что с течением времени вся молодая часть их семьи изо всех сил грызла там гранит науки на разных курсах.
Уже с первого курса будущий хирург насколько можно было много времени, проводил в клинике. Помогал нянечкам в операционной и перевязочных убирать окровавленные бинты и тампоны, мыл и чистил хирургический инструмент, носил сёстрам, получаемые ими в аптеке медикаменты, ухаживал за больными. Будучи от природы и по воспитанию чистоплотным и чуточку брезгливым, здесь не чурался никакой, самой грязной работы, возился с гноем, мочой и калом. Оставаясь в отделении на ночь, спал несколько часов на каталке, на которой возили тяжело больных, утром просыпался и без завтрака бежал на занятия.
К нему там настолько привыкли, что как-то само собой забылось, что он не штатный сотрудник больницы, ему стали в приказном порядке давать поручения, требовать выполнения тех или иных обязанностей, сердиться, когда уходил на занятия. Всё это он воспринимал, как должное, никогда ни от чего не отказывался. Очень скоро он стал чуть ли не основным ассистентом на перевязках. Послеоперационные перевязки в хирургическом отделении являются не таким простым делом, как иногда думают. От того, как правильно и квалифицированно они проводятся, очень во многом зависит ход послеоперационного процесса и в конечном итоге выздоровление. И наоборот, результаты самой блестящей операции могут быть сведены на нет тогда, когда они осуществляются небрежно, неграмотно, или даже только несвоевременно. К перевязке нужно готовиться также тщательно, как и к операции, намечать её план, готовить инструментарий и перевязочный материал, думать над обезболиванием, тем, как перенесёт её пациент, как свести к минимуму риск возможных осложнений. Поэтому к осуществлению таких вмешательств, как правило, привлекаются опытные медицинские работники, самые сложные перевязки готовят сёстры операционных блоков и квалифицированные хирурги, а иногда и бригады хирургов вместе с анестезиологом. В обязанности хирурга, ответственного за перевязку, входит строгий контроль за работой всех остальных её участников, успех всего этого дела очень сильно зависит от взаимопонимания, слаженности и тщательности действий тех, кто его выполняет. Наш будущий хирург был человеком и ответственным и наблюдательным и вдумчивым. Присутствуя на большинстве операций, он буквально впитывал опыт старших своих коллег, к которым относился с неподдельным уважением. Слушая каждое их слово, просиживая с послеоперационными больными долгие часы, помогая им всем тем, чем можно помочь человеку в такой ситуации, постоянно размышляя над увиденным и услышанным он постоянно сверял свои наблюдения с учебниками и другими книгами. Целую кипу их он в приобретённом им по случаю кожаном, потёртом, но самом настоящем чемоданчике-бауле для хирургических инструментов, в которых в те времена их носили врачи, которые оказывали хирургическую помощь амбулаторно, повсюду таскал за собой, заглядывая в них каждую свободную минуту. По всему по этому он очень скоро стал человеком очень неплохо ориентированным и полезным. Мог в считанные минуты собрать всё, что нужно для перевязки, разложить инструментарий, перевязочный материал и необходимые медикаменты максимально удобно, в том порядке, в котором это определялось логикой подготавливаемой процедуры, подать хирургу именно то, что в данный конкретный момент было нужно и таким образом, чтобы тому было удобно действовать. Всё это очень облегчало работу врача потому ещё, что наталкивало его на нужный алгоритм его действий, и за тем оставались только некоторые коррективы, которые диктовал ему его опыт. Кроме того, он прекрасно понимал состояние больного человека и как никто другой, мог следить за ним. Особенно важным было то, что в основе этого его знания и умения был не голый техницизм и абстрактное знание, но глубокое и искреннее сострадание к больному. Было оно настолько сильным и отчётливым, что он и сам глядя на больного почти так же, как тот, чувствовал и боль и страдание и все те неудобства, которые испытывал тот из-за вынужденной, неудобной позы в которой должен был находиться. У него так же, как и у того начинало чесаться под не вовремя сменённой повязкой и прочее. Поэтому он умел, как никто другой, бережно и аккуратно повернуть больного, придержать в нужной позе, приподнять его руку или ногу, тщательно, но максимально щадяще, наложить повязку, проследив за тем, чтобы она хорошо выполняла свои функции и в то же время как можно меньше беспокоила больного. Это не оставалось незамеченным и хирургами, которым казалось с ним проще и надёжнее, и больными, которые в этих случаях чувствовали себя спокойнее. Нередко бывало так, что его искали по отделению, дожидались с занятий и даже договаривались о том, когда он вновь появится в клинике и сумеет подключиться к работе, а больные, если не видели его на перевязке, с некоторой надеждой в голосе спрашивали – А Жора то где, он не подойдёт что ли?
У него вообще очень рано стало формироваться то, что называется клиническим мышлением, которое собственно и является основой и мерилом врачебного таланта. Врач с сильным, развитым клиническим мышлением – хороший врач, со слабым, какими бы ни были другие его характеристики - всегда посредственный. У Георгия оно по ходу дела становилось исключительным, таким, каким бывает только у очень небольшого числа врачей, про которых говорят, что это врачи «от бога». Таких врачей любят, им со спокойной душой доверяют и своё здоровье и свои жизни больные, долгие годы добрым словом поминают их близкие и им всегда слегка завидуют коллеги. Он умел сразу же увидеть и правильно оценить общее состояние больного, понять, насколько оно тяжёлое, чем грозит больному, насколько экстренной и интенсивной должна быть помощь ему. Когда оно было таким, что откладывать дело в долгий ящик было нельзя, он никогда не стеснялся, не робел и не терялся. Звал на помощь всех, кого считал нужным, не взирая на ранги и положение, и сам делал всё, что только мог, чтобы вывести больного из критического состояния, не отходя от него столько, сколько было необходимо. На окрики, иногда грубость, попытки «поставить на место», виновато улыбался, сопел и шмыгал носом, потупив взгляд и склонив голову, извинялся, но от своего не отступал. Как бы с ним не обошлись, какими бы словами не называли, он никогда не обижался, никогда ничего не затаивал и не помнил зла, потому, что о себе не думал нисколько, главное для него было помочь больному. Когда тому начинало становиться лучше, он почти всегда первый замечал это и светлел лицом. Если состояние больного ухудшалось, суровел и действовал всё более чётко и целенаправленно. Больной был для него раскрытой книгой. Уже по тому, как он сидел, лежал, двигался, сглатывал слюну или облизывал запекшиеся губы, по запаху выдыхаемого воздуха и пота, тому, как выглядела его кожа, какие жилочки и мышцы были напряжены, а какие расслаблены, Георгий мог сказать очень многое о состоянии человека, его болезни и о том, как она протекает. Особенно много ему говорили глаза больных. Бывало так, что состояние больного внешне было достаточно хорошим, все возможные показатели, давление крови, пульс обозначались как вполне удовлетворительные, всё как будто бы шло своим чередом, ничего плохого не предвещая и не вызывая беспокойства и только смотрел больной как то не так, как будто бы уже откуда то из иного пространства, другого мира и бытия. Сам не полностью понимая почему, то ли исходя из накапливающегося опыта, то ли по каким-то другим причинам, подсознательно, по наитию, или ещё как-то, но виделся Георгию в этом грозный признак и приходили плохие ожидания. Когда он, поначалу, делился своими опасениями со старшими товарищами, опытными хирургами, повидавшими на своём веку не только Крым и медные трубы, но и много чего другого, реагировали они на его слова по разному. Чаще всего досадовали, сердились и раздражённо говорили всякие слова, лучшими из которых были такие – И что это ты Жора ерунду городишь? Откуда ты это взял? Каких таких книжек начитался. Другие просто смеялись, и не всегда деликатно шутили. Третьи относились с пониманием, потому, что и сами с такими вещами встречались, над ними задумывались и знали, что когда вот так начинает человек вглядываться во
что-то неведомое, ожидать можно всякого, как бы убедительно оптимистическим и стабильным всё остальное не выглядело. Много таких глаз видел потом Георгий на фронте и не только у своих пациентов, раненых и больных, но и товарищей по службе, пока ещё совсем здоровых и благополучных, насколько это вообще возможно на войне, бойцов и командиров, с которыми он там при тех или иных обстоятельствах встречался, а с некоторыми из них и дружил. Мало шансов у человека с такими глазами остаться в живых. И совсем не обязательно погибнет он на передовой, в «тяжёлых и кровопролитных боях», а может и под случайную бомбёжку в тылу попасть, тяжёлую болезнь подхватить или вообще под поезд или автомашину угодить. Люди эти непонятным образом успокаивались, настраивались на философский лад, отрешались от обыденной, мелочной суеты, смягчались внутренне. Менялись даже внешне, становились собраннее, аккуратнее, больше следили за собой, своим видом, одеждой, приводили в порядок дела. Будучи человеком молодым, трезвым и критичным, Георгий много надо всем этим размышлял и не придя ни к какому убедительному для себя выводу, решил, что пока что, в качестве рабочей гипотезы будет думать, что организм какими то непонятными, пока ещё с естественно научных позиций способами, чувствует надвигающиеся события и соответствующим образом готовится к ним.
К четвёртому курсу Георгий уже во всю ассистировал на операциях, набирался опыта, «набивал руку» и никто в клинике не сомневался, что место его здесь и ему надо только заканчивать учёбу и становиться к операционному столу самостоятельно. В это время в его жизни произошли и другие перемены, он женился. Произошло это как-то незаметно для него и буднично. Женился он на девушке с необычным, но ещё встречающимся в тот период, наряду с такими же порождёнными эпохой экзотическими именами, фамилиями и кличками, именем. Его первую жену звали Революция, а в просторечье Ревой или Ревкой. Была она дочерью делавшего, но так и не сделавшего партийную карьеру человека, который, потерпев неудачу на этом поприще, устроился работать «в органы», а попросту в милицию, где и обретался до последнего времени на средних начальствующих должностях. Революция, так же как и Георгий училась в медицинском институте, но на курс старше, потому, что и сама была на год старше его. В институт она поступила после окончания медицинского училища и все годы учёбы там, ещё и работала ночной медицинской сестрой в том же хирургическом отделении, где стажировался Георгий. Её мать вышла замуж за будущего революционера, отца Ревы, когда была ещё совсем молодой девушкой, и поэтому её сильно тревожило то, что дочь, будучи уже в весьма зрелом по её понятиям возрасте, всё ещё никак не может найти себе суженного и вступить с ним в законный брак. Разговоры об этом велись у них дома постоянно, и отчасти поэтому, а больше потому, что её незамужнее состояние ей и порядком надоело и тревожило, Революция энергично подыскивала себе жениха. Ей, как и многим девушкам в те времена больше всего нравились военные, и в мыслях своих она видела себя женой командира, и то, как она, в нарядном платье, будет гулять с ним, одетым в щегольскую форму, держа его не под правую руку, как обычно держит женщина мужчину, когда куда-нибудь с ним вместе идёт, а под левую, потому что мужу нужно держать правую руку свободной, чтобы он мог отдавать ею честь другим военнослужащим, которые встретятся им по пути. В этом, в таком особом «порядке движения», ей виделся особый шик, изысканность и элитарность. Однако время шло, а подходящего кандидата в военном мундире не подворачивалось. В конце концов она решила, что в крайнем случае может выйти замуж за какого-нибудь молодого офицера милиции, сослуживца отца, которые, бывало, заходили к ним домой. Среди них было два подходящих, по её мнению, молодых человека. Но и здесь её постигло разочарование. Один из них, который нравился ей больше, как-то неожиданно быстро женился на её подруге, с которой познакомился в их же доме при очередном своём визите, а второго, по каким то причинам из милиции прогнали и чуть ли не с волчьим билетом. Потерпев неудачу, она решила обратить внимание на Георгия, который ей не то, чтобы особенно нравился, но казался симпатичным и главное перспективным. Быть женой хорошего, уважаемого хирурга, это было для неё конечно куда менее заманчивым, чем женой бравого вояки, но вполне приемлемым вариантом, тем более, что особенного выбора у неё и не было. Завершив учёбу и выйдя в «большую жизнь», она могла оказаться в таких местах и коллективах, где и Георгий стал бы казаться ей совершенно недосягаемым сказочным принцем. Прекрасно всё это представляя себе, Рева энергично взялась за дело. Действовала она хладнокровно и обдуманно. В людях она разбиралась достаточно для того, чтобы понимать, что «лобовой атакой» здесь скорее всего ничего не добиться. Она никогда в жизни и не думала о том, чтобы стать хирургом. Для этого она была слишком ленива и эгоистична. Сестрой в хирургическом отделении она работала тоже не потому, что эта работа ей нравилась, а из-за того, что здесь платили немного больше, чем в других отделениях и, кроме того, ей было удобно добираться сюда из дома. На дежурствах, наскоро обслужив больных, она либо вязала себе очередную кофточку, либо дремала где-нибудь в укромном уголке. Собственно и сама профессия врача привлекала её мало и в медицинское училище, а затем институт она пошла, в основном, из-за своей мечты выйти замуж за военного, потому, что в это время самой желаемой и престижной невестой для выпускника военного училища или академии была именно «медичка». Это сразу же повышало его статус в войсках и даже способствовало успешному продвижению по службе.
Теперь же, всегда, когда Рева встречалась на дежурстве с Георгием, она стала проявлять недюжинную заинтересованность в хирургии, больных, лечившихся в клинике, проводить рядом с ними вместе с Георгием всё сколько-нибудь свободное от выполнения своих прямых обязанностей палатной медсестры, время, помогать ему и просить у него помощи для себя. Задавала ему вопросы, касающиеся их будущей врачебной профессии, что-то обсуждала, о чём-то рассказывала, мельком просмотрев один из номеров хирургического журнала, целые стопы которого всегда лежали в шкафах во врачебном кабинете, ординаторской. Строила отношения деликатно, вначале как сугубо коллегиальные, затем как дружеские. Георгий, как и все настоящие студенты, особенно в то время, всегда находился в полуголодном состоянии, тем более что, проводя большую часть своего времени в клинике, он никогда не соглашался с предложениями няней поесть что-нибудь из того, чем кормили больных, потому, что считал это неправильным. Рева приходила на дежурство всегда с кусками маминых пирогов в сумке, которые её мать умела печь мастерски и, будучи зажиточной домохозяйкой, делала это чуть ли не каждый день. Она стала угощать ими Георгия, вначале тоже не особенно настойчиво, потому, что тот чувствовал себя неловко и всячески отнекивался. Тем не менее, делала она это регулярно и в конце концов он стал съедать по кусочку пирога, когда Рева во время их ночных бесед ела их сама, не столько потому даже, что просто хотел есть, а из-за того, что боялся показаться капризным и недружелюбным. Пару раз Рева просила проводить её после дежурства домой, мотивируя это тем, что она пришла в клинику прямо из института, заходила после занятий за книгами в библиотеку, а теперь, проведя бессонную ночь, не знает, как сможет нести всю эту тяжесть. Возможности отказаться у Георгия в такой ситуации просто не было, и он безропотно нёс действительно тяжёлую Ревину сумку до подъезда её дома. Вскоре Рева пригласила его на свой день рождения. Он пришёл туда вместе с другими студентами и сослуживцами по клинике, товарищами и подругами именинницы, но встречен был совершенно иначе чем все остальные. Тех встретили вполне приветливо и дружелюбно, а его, хотя он прежде никогда в доме Ревиных родителей не бывал и с ними не встречался, как давным-давно знакомого и близкого человека, даже скорее как вполне равноправного и дорогого члена семьи. Может быть и был во всём этом элемент фальши, но нужно отдать должное отцу и матери Ревы, был он совсем незаметным, во всяком случае для Георгия. Очень правильно, ненавязчиво и естественно повела себя и Рева. Никакой демонстрации домашнего благополучия, комнат, мебели и утвари, показа парадных семейных фотографий и всего такого прочего, чем обычно хотят удивить и поразить человека, который впервые пришёл в дом м в котором обитатели его обнаруживают ту или иную заинтересованность. Она просто скромно и тихо сидела рядом с Георгием, время от времени доверчиво на него поглядывала и говорила о всяких пустяках. Приблизительно так же вели себя и её родители, просто и по домашнему, ни о чём его не расспрашивали, не интересовались ни его родословной, ни жизненными успехами, ни планами на будущее, ни отношениями с дочерью, так что Георгий очень быстро освоился, стал чувствовать себя вполне в своей тарелке, ему даже стало казаться, что он здесь далеко не в первый раз и чуть ли не дома, и когда пришло время уходить, делал он это с некоторым сожалением. После этого дня рождения он стал бывать дома у Ревы, проводить с ней и её родителями всё больше времени и даже иногда заниматься в уголке общей комнаты их квартиры. Вскоре он заметил, что на него там смотрят как на вполне состоявшегося и законного жениха, отнекиваться и делать какие-то демарши не стал, сделал Реве предложение с удовлетворением и как должное и ею и её родителями воспринятое и в скором времени женился. Правда в его семье, весть о его женитьбе встретили скептически, считая, что время для этого ещё не пришло, и к Реве, когда он привёл её знакомиться, отнеслись, как ему показалось, чуточку скептически, но ничем это не выявили и встретили её вполне интеллигентно-благожелательно.
Продолжение следует.