Часть1
Он пил ровно десять лет. Лера назвала бы тот период его жизни – Великим Десятилетним Запоем. Он пил отчаянно, беспробудно, безбашенно. Пил намеренно, чтобы забыться и уже ничего не помнить. Но в полной мере он всё равно так и не забывался. Наоборот, чем больше он пил, тем больше всё случившееся рисовало в его замутнённом воображении всё новые и новые картины её измены.
Главная метаморфоза его жизни случилась в том, что жена ушла от него. Да, вот именно так. Всё бросила и просто ушла, забрав с собой сына. Самое обидное в этом было то, что она изменяла ему, пока он был там… в Чечне. Он даже не знал, почему она так легкомысленно отдалась чужому мужчине.
Эта женщина всегда была частью его жизни. Жена казалась ему послана богом, поэтому её уход к малознакомому мужику воспринимался им как предательство самого высшего разряда. Ни война, ни смерти товарищей, ни разрушившаяся после всего этого военная карьера, ничего не имело для него значения, как это её вероломное предательство и последующий уход от него.
Она была его первая и скорее всего последняя любовь, в этом он мог честно признаться самому себе, хотя прекрасно понимал, как он смешон в этой самой своей честности. Свою будущую жену он встретил на дне рождения приятеля и сразу пропал весь интерес ко всем остальным женщинам. Он любил её настолько сильно, насколько мог любить мужчина свою женщину. Больше, чем саму жизнь. А может, даже сильнее, поскольку саму эту жизнь не за что было любить.
Необъяснимым образом забылись все мелкие ссоры и препирательства, что случались у них с женой в последнее время. Ему запомнилось только одно, что перед уходом она сказала ему, — «Прощай», затем захлопнула дверь и через несколько минут появилась снова в дверях. Жена вернулась только для того, чтобы сказать ему: «Я тебя никогда не любила», отчего он впал в странное оцепенение, похожее на ступор. Эта картина ухода жены и сказанных ею слов, долго стояла перед его глазами, вызывая поначалу лишь отвращение к ней.
С того дня время остановилось. Жизнь превратилась в сплошную чёрную дыру. Чёрное одиночество и глухая тоска по сыну, вот что возникло после её ухода. Он не знал, что происходит вокруг. Не знал как жить дальше. Знал только, что наступала ночь и время ложиться спать. Большего от него и не требовалось. В нём отсутствовали любые иные стимулы.
Вот тогда-то он и стал пить. Пил один, постепенно погружаясь в такое состояние, где прошлое и настоящее сливались в туманном забытье. Оказывается, любовь это ерунда, это как два пальца… Можно начать войну, можно начать драку, а можно… Да что угодно можно сделать, и сделать это было не так уж и трудно. Да хоть сдохнуть! И нет никакой разницы, любил ты или не любил…
Он пытался выяснить у соседей, кто Он и когда Он появился в её жизни. Однако никто из соседей ничего об этом не знал. А если и знали, говорили туманно и по-разному, да так, чтобы никто, а самое главное он, ничего не понял. Чувство отверженности разъедало его изнутри, словно сжигая огнём все внутренности, оставляя лишь тягу к саморазрушению. Вороша прошлое, он неизменно задавался унизительным вопросом – за что она так с ним поступила?
Разорвать этот порочный круг он мог только став прежним, но его сознание неустанно путало прошлое и действительность. А потом… Да в принципе какая теперь разница, что было потом. Жена ушла, подруга появилась сразу. Ему почти тридцать четыре. В общем, никто никуда не делся, просто резко поменялись все обстоятельства жизни.
— Почему ты пьёшь? — спросила Лера его как-то, ещё в самом начале их отношений.
— Потому что у меня есть деньги, — сказал он пожав плечами, — И потому, что я просто хочу пить. Поэтому я пью... Ты что-то имеешь против? — скептически приподнял он бровь, поворачиваясь к ней.
— Нельзя же постоянно помнить о том, что.., — Лера запнулась, потому что хотела сказать, — что жена ушла к другому, — но испугалась, что он обидевшись рассердится, вовремя прикусила язык.
— Ты же обещал бросить. Да и вообще… Ведь уже прошло столько времени после войны. Только дурак или идиот будет пить каждый день.
— Значит, я дурак, — согласился он и посмотрел на неё долгим немигающим взглядом. Помолчав, через время продолжил, — А скорее всего идиот... Понимаешь, война это всегда зло, это ад... но лишь она вскрывает реальность, разрушая все твои иллюзии... Катастрофы, войны, болезни трезвят всех...
— Угу, — хмыкнула она неоднозначно, — Как я понимаю, особенно они отрезвили тебя.
Он скрипнул зубами, пропуская мимо ушей едкое замечание. Много раз у него появлялось искушение вышвырнуть её из квартиры, но он сдерживался. Да, они не любили друг друга. Да. Но и нельзя было сказать, что ненавидели. Она замещала собой возникшую пустоту. Лера же отчаянно думала, — Почему так бывает, что ты влюбляешься в человека и всё время только и делаешь, что ждёшь, когда он полюбит в ответ.
А сам он в глубине души не понимал – почему он постоянно испытывает это безмерное напряжение с ней. Он прекрасно знал, что она с ним только потому что ей нужны были его деньги. Тогда у него было много денег. Так называемые «боевые», которые им платили и от которых так легкомысленно отказалась его жена. Видимо, не посчитав их достойными себя. Хоть в этом выразилась её порядочность, цинично ухмыльнулся он.
Лера злилась на него и одновременно жалела. Так они и жили как в западне, из которой не было выхода. Нельзя было и сказать, что это стало привычкой, поскольку это был бы уже обман.
— Бросить бы всё и уйти, — с отчаянностью порой думала она, — Хотя кто знает, что её ждёт там… А здесь что ждёт? Вот он сидит напротив неё… Пьяный и добродушный. Уберись она из его жизни, будет ещё хуже. А он непонятно что по этому поводу думает.
Лере же хотелось, чтобы у него появилась в жизни цель. Какая? Создать семью, что ли. Может быть, купить маленький домик в деревне… Но это потом. Сперва, наверное, надо было ему как-то взять себя в руки. В каком-нибудь деле. Или придумать что-то.
Несмотря ни на что он был щедр, в отличии от остальных мужчин, что были у неё до него. А ещё Лере надо было, чтоб у него оставалась хоть какая-то гордость перед бывшей женой.
Но иногда на очень короткое время у них возникало нечто похожее на нежность. Он протягивал руку и убирал волосы с её лба, зачёсывая за ухо. Целовал тихо в висок и прижимал одной рукой к себе. В остальное время его сложно было назвать мужем или любовником. Он присутствовал в её жизни, но не мешал.
— Если не понимаешь, как всё это понять, его падение вниз и всё остальное… Тогда просто не дёргайся, — кусая губы до крови, нервничала она. Потом успокаивалась, — Вся наша жизнь полная ерунда. Просто плюнь на всё это. Пусть жизнь идёт своим чередом.
— Конечно, пить с одной стороны плохо, — философствовал он спьяну, глядя на неё совершенно трезвыми глазами, — а с другой стороны – гораздо интереснее. Помнишь, как там у Бодлера? Надо пьяным быть всегда
Всюду и везде.
В этом вся загвоздка.
Чтобы избежать
Всех ужасов времени,
Что давят на плечи…
Она фыркнула, но ничего, конечно, не сказала. Как это у него получается? Ведь с трезвого с него нельзя было вытянуть ни слова… Вероятно есть всё-таки в алкоголе что-то мистически-возбуждающее, заставляющее выворачивать душу наизнанку и доводящее до высшей степени опьянительного блаженства в своём упоительном забытье.
Вначале он пил напоказ. Даже с каким-то благородством, как ей казалось. Неторопливым жестом накрывал на стол, аккуратно нарезал дорогую колбасу и сыр. Тонко резал хлеб. Чистил мандарин, протягивая ей разделанные дольки, – Ешь, это для тебя специально купил.
Жарил картошку, щедро посыпая вначале чёрным перцем, затем также щедро красным. Разливал водку по рюмкам и взяв изящно вилку в руку, начинал есть. Ел медленно, с достоинством. Во всех его движениях не было той суетливой жадности, свойственной пьющим людям. Поднимал рюмку и одним глотком выпивал стопку, впрочем никогда не осушая до конца. Если бы у неё спросили, сколько раз в жизни он выпивал до дна, она с уверенностью сказала бы — три раза. А потом, много позже, он стал пить не напоказ, а напивался совершенно сознательно, заглушая душевную боль.
— Слабак, какой же он слабак, — злилась и одновременно удивлялась Лера. Хотя у него был орден «За мужество». Когда она у него спрашивала, за какие подвиги орден получен, он лишь отмахивался рукой. А выпив начинал рассказывать. Поначалу она внимательно слушала его, хотя ничего не понимали из его разговора. Голос спьяну становился надрывным, в глазах блестели слёзы. Он пытался продолжать, но слова застревали в горле.
— Я его так, а он мне вот так... Я тут как с разворота бабах. А тут Сашок убитый на моих глазах... И там парень тоже весь в крови. Он мне говорит: «спасибо, что спас меня»
— Господи! Перестань уж наконец ковыряться в прошлом, — оборвала она его не дав ему договорить. Ей было неинтересно слушать его бессвязную речь.
Он безропотно подчинился. Так со временем, она уже просто выходила из комнаты, стоило ему выпив, начать рассказывать и он покорно замолкал.
Он помнил, как был ранен в грудь, под сердцем, помнил отчётливо оранжевое зарево над горизонтом, ибо, после того как мир качнулся и принял новое измерение, ему явилось улыбающееся лицо жены. Он боялся пошевелиться, боялся даже вдохнуть. Но совершенно странным образом почему-то ничего не помнил о том, что было до этого. Что он помнил о войне? Да он и не помнил почти ничего. Ему чудилось, будто он долгие годы лежал в жестокой и холодной земле, а потом вдруг кто-то взял и вытащил его из чёрной жижи. Ведь в бою от человека остаются только ощущения.
Так его боль от предательства жены, от войны, постепенно уходила, утихала и он становился размякшим, утомлённым. А вначале кипела и искала выхода необузданная злость и безрассудная агрессия, накопившаяся обида и нестерпимая тоска. Всё рвалось внутри с надрывом, с треском, с мясом. Отрывалось живыми кровоточащими кусками, оставляя оголтелое, мятежное и воинственное тело.
— Ты страдаешь от её ухода? — спросила она его однажды, имея ввиду его жену, — Ты ведь неплохой человек. А человек должен стремиться стать лучше, чище, добрее. От этого светлее на душе. Как ты можешь так жить в этом вечном состоянии ненависти и обиды?
— А для чего становиться лучше? Зачем? Для кого? Чем ты изменишь этим мир? — Он поднял опущенную голову и посмотрел на неё пьяными глазами.
"Когда кто-то смотрит на тебя глазами алкоголика, ты не знаешь, что сказать в ответ", —подумала Лера и больше не спрашивала его ни о чём.
— У меня в душе пустота… То есть на втором месте была моя любовь, и, конечно, я уверен – она любила меня, но это была любовь подчиняющая себе. А на первом – то, как она принимала его тело, — сказал он спустя время, и замолчал крутясь в водовороте тошноты.
На утро никогда не страдал от головной боли. Похмелялся тоже неторопливо. Жарил яичницу, посыпая щедро перцем. Вначале чёрным, потом красным. Тщательно вытирал стол. Нарезал тонко хлеб. Вытащив из холодильника припасенную бутылку для похмелья, садился завтракать. Что пьяный, что трезвый всегда был одинаковый. Единственное отличие было в том, что трезвый ничего больше не рассказывал.
