История одной семьи
Шерегеш -- забытый Богом угол, в котором сошлись Кузнецкий Алатау и Саяны. Горы обступают котловину с трех сторон. Когда-то здесь жили только охотники шорцы, но их соплеменники, братья Шерегешевы, нашли богатые залежи железной руды, уголь и через 20 лет маленький поселок разросся. Здесь построили рудник, обогатительную фабрику и погнали шерегешскую руду на Новокузнецкий металлургический комбинат. Заработала угледобыча.
Постепенно поселок обустроился. На месте убогих юрт появились кирпичные дома, три улицы, почта, вокзал. Из Таштагола протянули сначала автодорогу, а потом железнодорожную ветку. Маленькое это поселение жило своей маленькой жизнью, в которой почти потерялись шорцы.
Местные языки сохранились только у стариков, молодежь больше говорила по-русски. Из живописных халатов и меховых шапок шорцы переоделись в цивильную городскую одежду.
Неизменными осталась только еда, шаманизм и тяга к охоте. Как только ложился снег, шорцы вставали на лыжню и неделями пропадали в тайге, которая подступала к домам. А потом из дворов тянуло вкусным запахом мяса, поджаренного на сметане, лепешек и пельменей с олениной.
Таня ходила по поселку, приглядывалась и принюхивалась к чужой незнакомой жизни. Все ей было внове. Только в книжках видела она юрты северных народов, их кукольные плоские лица. Ей казалось, что она попала в сказочный край Горного короля. Шорцы -- низкорослые, узкоглазые, ходят почти вприсядку на кривых коротких ногах, по праздникам одеваются в расшитые халаты, норовят принести в подарок мясо оленей, убитых на охоте.
Их дети -- немалая часть контингента школы-интерната. Недостаток интеллекта просвечивает в их внешности, в основном, в строении зубов и картавости. Они не в состоянии произнести некоторые звуки, издавая вместо них фырканье. Врачи-логопеды и дефектологи пытаются устранить эти недостатки, но утешаются уже тем, что научили таких детей говорить более или менее членораздельно. При этом дети приветливы и добры. Отзываются на ласковое слово, улыбчивы. Не все из них страдают тяжелой дебильностью, есть просто недоразвитые, педагогически запущенные. Они любят слушать рассказы из истории, стараются читать, осваивают четыре действия арифметики. Любят петь и танцевать, изображая уток, оленей, медведей. Они простодушны и бесхитростны.
-- Условия жизни у народа такие, - объясняла Антонина Васильевна. -- Близкородственные связи. Народ малочисленный, территория небольшая, к тому же только своих в жены берут. Чужие ни языка не знают, ни обычаев. Не сможет чужая невеста семью ни накормить, ни одеть, -- шорские женщины все сами мастерят. Ну и водка добавила. Хмельные напитки у шорцев есть, вроде нашей браги. А к водке они непривычны, не расщепляется спирт в их организме . Спивается народ, вырождается. Мы стараемся хоть крохи сохранить.
-- Для чего, все равно ведь сопьются?
-- Римская максима: делай что должно, и пусть будет, что будет.
Антонина Васильевна еще долго рассказывала Тане про жизнь шорцев. Об их коллективизме, взаимопомощи, гостеприимстве. Шорцы наверняка входили в один из улусов Чингисхана и подчинялись его Яссе, гласившей, что нельзя садиться за трапезу, если рядом голодный человек. Еда -- достояние общее. Этот закон общежития сохранился до сих пор. Заходи в любой дом, -- накормят и с собой дадут.
-- Нас еще ждет немало открытий об этом крае и народе. Как нибудь свозим вас с Петром Алексеевичем в пещеры, где оставил рисунки древний человек. Покажем скалу в виде слона, скалы как будто сложенные из огромных камней правильной формы, как Стоунхендж в Англии. Здесь есть места красоты необыкновенной. Кажется, сам Творец с тобой говорит. И Небо -- вот оно, только руку протяни. Знаете, во что верил Чингисхан? В Священное Небо. И не удивительно.
Разговор этот происходил в теплой кухне директорского дома. Не первый раз Антонина Васильевна задавала Тане задачку: кто она, откуда столько знаний, такая культура, наконец, такая речь, которую хочется слушать и слушать? Но война научила Таню не задавать лишних вопросов. Иногда лучше промолчать. Все получилось само собой. Как-то, устав от повторения на уроке физики одного и того же материала в десятый раз, Таня не выдержала и взорвалась:
-- Все, не могу больше! Дорогая Антонина Васильевна, как у вас терпения хватает работать с этими тупицами? Ну я ладно со своими учительскими курсами, а вы-то? Разве здесь ваше место? Вы умная, образованная, бегите отсюда! Здесь ведь с этими дураками сама с ума сойдешь! Что вас здесь держит?
-- Петр Алексеевич, -- просто ответила Антонина Васильевна. -- У него минус после освобождения по пятьдесят восьмой. Ему запрещено возвращаться в Москву. Мы ведь москвичи. Сразу после пединститута в тридцать девятом -- в лагерь. С артистами дружил, на лекции Мейерхольда ходил. Где-то что-то сказал... Вы думаете почему он рано поседел? Петеньке еще сорока нет. Дружок у него был, очень активный комсомолец. Он тоже здесь, по соседству, в Таштаголе. Вы его еще увидите. Он часто в Шерегеш приезжает, на охоту. У него обязанность такая -- настроения отслеживать, чем шорцы дышат. Ему очень хорошо служить надо,чтобы грешок один простили, в Москву вернули. Вот и "охотится".
-- А вы значит...
-- А я значит... Статьи у меня нет, могу хоть сейчас в Москву уехать, но куда я от своих -- от Петра Алексеевича, от Юры?
Таня видела в доме Овчиниковых тихого мальчика с такими же лучистыми глазами, как у родителей, но лицом - в мать. Некрасивый, отметила про себя Таня.
-- А вы, значит, ничего не знали? Я думала вам успели доложить, здесь есть кому. И вот еще что: вы наверное заметили, что в интернате кроме дефективных детей есть здоровые, -- вернулась Антонина Васильевна к главной теме разговора. -- Петр Алексеевич распорядился принять их, чтобы не возить детей в школу из Шерегеша в Таштагол. Это конечно не афишируется, просто знайте, если начнете совсем уж выгорать, переведу вас в другой класс, там полегче.
Поселили Таню в длинном бараке, где жили другие учителя и "персонал", как церемонно называл Овчинников поваров, прачек, уборщиц, электриков и другую обслугу. Конюх Сергеев жил при конюшне, -- не мог оставить свою Матрену, мохнатую лошадку, купленную у шорцев за бочку керосина и отличавшуюся строгим нравом -- чужих к себе не подпускала. Верная она мне, любовно оглаживал он животное. И выгонял из конюшни ребятишек, которые приносили Матрене сахар. Сами бы лучше ели, ворчал он на семиклассников, может голова бы лучше работала, а то вон какие дядьки вымахали, а ума нет, по два года в одном классе сидите. Вам жениться пора, а вы все палочки да крючки пишите. "Дядьки" гыгыкали и только один переносил это наставление молча, Сережа Еремеев. Присосался видать чей-то сынок к интернатской кормушке, рассуждал Сергеев, косит под дебила, а сам нормальный. А что? Сидят такие умники на шее у государства, кормят их, одевают, обувают, чем плохо?
При своей котельной жил и кочегар, Петрович, одноногий инвалид. Жар раскаленной печи и шум котлов не досаждали ему, как не досаждал Сергееву резкий запах навоза в конюшне. То ли Матрену очень уж сытно кормили, то ли она по своей природе была высокопроизводительна по навозной части, но Сергеев не успевал чистить денник.
--- Кобылка у нас очень даже полезная, -- убеждал конюх Петра Алексеевича, который нацелился выбить у районного начальства грузовичок вместо гужевого транспорта. -- Первая помощница в огороде. Другие навоз покупают, а у нас свой!
Огород был серьезным витаминным подспорьем для школы. Этот аргумент, а также тот, что кобылка не ест бензин, были весомыми, а потому Овчинников время от времени откладывал идею выпросить грузовик. И жизнь шла своим чередом.
В день получки Сергеев с Петровичем шли в баню. Выползали оттуда красные, напаренные и шли "отмечаться" в котельную по "Петровскому артикулу". Ужом проскальзывал туда Петр Алексеевич, опасаясь, как бы приятели чего не сотворили с котлами.
-- Обижаете, товарищ Овчинников, -- гудел Петрович. - Мы норму знаем, больше положенного ни-ни! Тут ведь главное царский артикул соблюсти! Морской обычай. После бани хоть подштанники заложи, а выпей!
-- Черт с вами, -- махал рукой директор. -- На улицу только не высовывайтесь, незачем детям знать про ваши артикулы.
Напрасное замечание. Уже через минуту окрестности оглашал мощный рев двух голосов: "Прощай любимый город, уходим завтра в море..." Ничто не могло поколебать стремление двух бывших мореманов излить свою душу в песне, когда она просится наружу.
Зажигательное исполнение конюха и кочегара вызывало ответную реакцию у учителей. В конечном итоге вся холостая часть трудового коллектива переползала в конюшню и там продолжала выполнять "петровский артикул". Отправили "немку", Траханову, к новой учительнице -- пригласить влиться в коллектив. Таня посидела немного, пригубила рюмку "беленькой", фыркнула и потихоньку ушла.
-- Не уважает, -- скривил губу физрук Горбатенко. -- Мы для ей компания неподходящая. А я между прочим в 49-м призы по вольной борьбе брал.
-- Брось, Коля, не обращай... Подумаешь, цаца какая, из России она приехала! Мы ей, значится, местные, не чета! -- бросилась утешать Траханова.
-- Известно, гусь свинье не товарищ, а только надо еще разобраться, что она за птица такая, зачем приехала, какие подвиги за ей водятся...
-- Разберемся, -- пообещала Траханова. -- Есть люди...
О том,что Клава Траханова "стучит", не знала только Таня. Каждую неделю Клава аккуратно писала отчет, где подробно излагала, что происходит в интернате, какие взгляды высказывает Овчинников. Она, в частности, выразила озабоченность тем, что среди воспитанников школы имеются учащиеся без справки от невропатолога. В отличие от настоящих дебилов они лучше учатся и меньше едят, потому что, как известно, дебилы отличаются большим аппетитом. С особым удовольствием нажимая на диагноз "профильных" учащихся, Клава информировала органы, что "больше всего учебных часов с недебилами дают новой учительнице Татьяне Степановне Зайцевой, которая, между прочим, темная лошадка. Приехала в Шерегеш из России, чем она занималась в войну, неизвестно. Надо бы присмотреться к гражданке Зайцевой Т.С. и принять меры к директору Овчинникову, берущему на работу неизвестно кого. Который, в частности, закрывает глаза на пьянки коллектива на рабочем месте, а значит, поощряет алкоголизм конюха Сергеева Е.Н. и кочегара Антипова Г.С., а также в распитии принимали участие"... И Клава перечислила всех, кто поддержал кампанию в конюшне, " в том числе вышеозначенная Зайцева Т.С."
Работник органов подумал и сделал пометочку: отправить запрос по месту рождения учительницы Зайцевой. Клаву похвалил и попросил внимательно следить за Овчинниковым. Приближался День Советской Армии и Военно-морского флота. Вот и повод навестить интернат, лично познакомиться с новой учительницей. А заодно и шорцев прощупать. Не мечтают ли в Китай или Монголию податься, как в свое время калмыки? Граница рядом, хоть через Туву, хоть через Алтай -- тоже дикое царство. Одно слово -- самоеды. Все тропы через перевалы знают... Не проглядеть бы!
-- Зачем ты держишь Траханову, -- как-то спросил он Овчинникова, устав читать ее дурацкие доносы, написанные как под копирку об одном и том же. -- Она же малограмотная дура?
-- Ну что ты! Это мой первый отдел, -- улыбался в седые усы Овчинников. -- От нее я все про всех узнаю. (" И про тебя тоже, дружок." Клава, возомнившая себя и правда "первым отделом", считала своим долгом докладывать директору о встречах с Павлом Свиридовичем Пустобельским ). Пусть работает. К новому человеку еще привыкать надо. Или есть кто на примете?
-- Пьяниц своих зачем держишь, конюха с кочегаром? -- продолжал Павел Свиридович. -- Они же у тебя в каждой пьянке закоперщики?
-- Зато пьют исключительно по календарным датам и на месте, по поселку бегать не надо, искать. Выпили -- и спать.
В Шерегеш Пустобельский решил поехать 22 февраля. Сделал пометочку в календаре: "Зайцева".
(Продолжение следует)