Безымянный сценарий (начало)
(Вместо предисловия)
…В просторный кабинет, предварительно постучавшись в дверь орехового шпона, вошел молодой, безукоризненно одетый человек в темном костюме и шляпе светло-бежевого фетра.
- Разрешите товарищ генерал?
- Проходите, Вячеслав Олегович, проходите.…Я уже заканчиваю…
Высокий и поджарый Александр Иванович Лютый, генерал ФСБ, с месяц как поставил в своем кабинете велотренажер и частенько занимался на нем, с тоской поглядывая в окно на осиротевшую без монумента Дзержинскому, Лубянскую площадь.
Через несколько минут, генерал занял свое кресло и, поглядывая на молодого человека поверх очков в тонкой изящной оправе, поинтересовался, впрочем, довольно равнодушно.
- Ну и как там наш прозаик? Как Володенька?
- Владимир Андреевич Веревкин после моего визита и небольшой «дружеской» беседы, судя по всему, активно принялся за поиски дневников своего деда, Ивана Титовича Веревкина. Одного я не могу понять, отчего вы запретили установить в квартире писателя спец. аппаратуру? И почему бы нам вообще не привезти его сюда, к нам и хорошенько с ним поработать: быть может даже применить химию?
- Да зачем же, Господи!?
Генерал расхохотался и вышел из-за стола.
- Такие творческие люди как Владимир Андреевич, сами и без лишнего нажима приведут нас туда, куда следуют. К тому же контора сейчас уже не та, что прежде: кругом уши, стукачи.
Не поймешь, кто на кого работает, кто кому докладывает, кто кому подчиняется? Откровенно говоря, я здесь никому особо не доверяю. Кроме вас, конечно, Вячеслав … Вы мне как сын…
Генерал хмыкнул и заходил по кабинету. Темные пятна пота на рубашке Лютого, раздражали его молодого коллегу: аккуратист ,Вячеслав Олегович, терпеть не мог подобного неряшества и с удовольствием бы отвернулся от многословного генерала, но по непонятной причине все продолжал и продолжал смотреть на эти темные круги. А Лютый, словно чувствуя это, сцепил пальцы рук у себя на затылке и, покачивая торсом, словно продолжая физические упражнения, расхаживал взад-вперед по темно-бордовому ковру, брошенному перед столом.
- …К тому же, чем больше людей будут осведомлены о нашем подопечном, тем больше появится потенциальных пайщиков, а если еще проще, то самых обычных халявщиков, желающих быстро и без труда обогатиться за счет более удачливых и предприимчивых товарищей.
Мне с детства плохо давалась арифметика: всегда считал, что делить что-то на два проще, чем на три, четыре или на пять…
Он снова рассмеялся и, наклонившись над молодым чекистом, тихо, но отчетливо прошептал:
- Мне надоело жить здесь. А там, там нищие мы никому не нужны.…Надеюсь, что вы, Вячеслав Олегович в этом со мной согласны? Если да, то идите и работайте согласно ранее разработанному плану.
- Так точно, господин генерал! Согласен.
Вячеслав Олегович вытянулся и, щелкнув каблуками, вышел из кабинета.
***
Владимир возвращался домой в подавленном настроении. Накануне прошедший дождь не принес ожидаемой свежести, а скорее напротив, перекрасил и без того невзрачный город во все оттенки серого. Наглые сволочные голуби лениво купались в грязных мелких лужах повдоль бордюрного камня, презрительно игнорируя и пролетающие мимо них автомашины, и абы как ковыляющих, усталых, распаренных пешеходов.
Из распахнутой двери полуподвального кафе, вместе со звоном жестяных подносов, доносились отчетливые запахи прогорклого масла и пережаренного мяса сомнительного происхождения.
Багроволицая продавщица мороженного, навалившись полной грудью на прохладную стеклянную крышку холодильника, равнодушно взирала на мир сквозь окно своего ларька.
Солнце, для виду укутавшись в нечто полупрозрачное и серое, вновь начало испытывать горожан на прочность и жаростойкость.
Асфальт под ногами пешеходов, продавливался и подрагивал, словно торфяное болото. Высокий и отчаянно худощавый продавец книг, с ненавистью разглядывал проходящих мимо него москвичей, стойко игнорирующих разложенную на лотке пеструю печатную продукцию.
Было жарко и тоскливо.
Городу истерзанному и изнасилованному многодневной жарой, блазнились грозы, чьи отдаленные и кастрированные грохотанья, едва слышались сквозь размытый городской шум.
От троллейбусной остановки заученно – манерно, передвигая длинными загорелыми ногами, профланировала полураздетая блондинистая девица.
Соски в меру накаченной груди топорщили газовую рубашонку. Упакованные в шортики цвета хаки округлые ягодицы вопияли о сексуальности их хозяйки и приковывали к себе взоры торговцев цветами - темноволосых потомков кавказских князьков.
Владимир равнодушным взглядом окинул девушку и свернул к своему дому. Ему не хотелось блондинку. Ему не хотелось сейчас никого и ничего, даже холодного пенистого пива. Плотная апатия сломала, перемолола его и без этого ранимую хрупкую душу.
В голове все еще звучали полуиздевательский голосок главного редактора толстого литературного журнала, устало снисходительного.
- Да вы батенька, похоже, от жары совсем сбрендили? В наш журнал, да про «белое движение»? Вы бы еще про золото партии написали.
Тоже мне, Шолохов нашего времени…
- А чем вам «белое движение» не угодило?
Обиделся Владимир.
- Я же с документами работал.
На реальные факты опирался.…И, причем здесь ваша легенда о золоте партии?
- Да притом, голубчик вы мой, что пока золото партии не отыскали, до тех пор большевики к власти рваться будут, вкладывая свои денежки только в нужные, в соответствующие целям проекты. А они, большевики эти самые, к слову сказать, основные спонсоры нашего журнала. И мне совсем не с руки с ними ссориться, даже ради вас, хороший вы мой.
«Знамя Отчизны», дорогуша, оно и в Африке «Знамя Отчизны». Это своеобразный журнал, поверьте уважаемый вы мой Владимир свет Андреевич.
Со своими традициями, со своими принципами, со своими авторами, в конце концов. Напишите что-нибудь эдакое (редактор глубокомысленно улыбнулся и пошевелил короткими, поросшими черным волосом пальцами у Владимира перед носом) про современную армию, про подводный флот или скажем про Великую отечественную войну – тогда иное дело: тогда вы точно наш автор.…А так…
Он устало заворочался на жестком стуле, закурил и задумчиво посмотрел на висящие над дверью большие округлые электронные часы тикающие противно и громко.
- Я не пишу про советскую армию….
Буркнул Владимир и, сложив рукопись в прозрачную папку, вышел из редакции.
- Я не пишу про советскую армию!
Всю дорогу до дома, на разные лады повторял он это свое утверждение.
Снова повторил он, громко уже попадая в вонючую и полутемную тишину своего подъезда и на ощупь, отыскав замочную скважину, вошел в квартиру.
В коридоре было прохладно и пыльно.
Как всегда.
Владимир присел на калошницу и, вытянув усталые опухшие от жары ноги, прислушался.
За стеной привычно мучили фортепиано. Кто-то за стеклом, похоже на соседнем балконе громко матерился, вспоминая чью-то маму, а заодно и душу и Бога. Лениво и фальшиво лаяла соседская псина неопределенной породы, вздыхал и дребезжал лифт, через силу поднимаясь к верхнему этажу. Все как обычно, за исключением разве что резкого и густого запаха табака, скорее даже дорогих сигар, витающего под потолком.
Сигар курить, Владимиру, еще не приходилось и он, поддавшись любопытству, с облегченьем сбросив с опухших ног пыльные туфли и откинув небольшую шторку желтого плюша, вошел в комнату.
Возле окна, в единственном более или менее приличном кресле, сидел высокий красивый мужчина с волевым лицом и в дорогом костюме, курил сигару, и дружелюбно поглядывая на остолбеневшего хозяина квартиры, интеллигентно сплевывал мелкие табачные крошки. На колене у него покоилась превосходная шляпа светло-бежевого фетра.
Владимир окинул взглядом странного, не прошеного визави, подошел к лакированному ящичку проигрывателя, поставил иголку на первую попавшуюся пластинку, щелкнул выключателем и наконец-то, повернувшись к незнакомцу лицом, неожиданно охрипшим голосом поинтересовался.
- Вы полагаете, я должен с вами поздороваться?
- А почему бы и нет?
Коротко хохотнул тот и, выпустив вверх тонкую струю белого плотного дыма, еще более вольготно откинулся в кресле.
- Почему бы и нет, дорогой мой Владимир Андреевич?
Я пришел к вам в гости. Вас дома нет. Так, что же, мне, по-вашему, дожидаться вашего возвращения в подъезде? Гость ухмыльнулся, блеснув неправдоподобно белыми зубами.
- Нет.
Владимир начал постепенно выходить из себя от беспардонности незнакомца.
- Конечно же, нет! Как можно? Единственное верное решение; без спросу проникнуть в чужой дом и даже не представиться…
Довольно.
Я не знаю, кто вы такой, зачем проникли в мою квартиру, но если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я позвоню в милицию. Надеюсь, там с вами поговорят иначе.…Уходите.
Владимир поднялся и направился к стоящему на столе телефону.
- Я думаю, господин Веревкин, вам не стоит беспокоить наши славные внутренние органы по такому пустяку. Я не вор. У вас ничего не пропало и пропасть не могло: хищение чужого имущества это не мой стиль.
Я к вам пришел по поручению очень солидной организации. Весьма солидной.…
Перед взором писателя, заалела обложкой небольшое удостоверение с тремя золотом блеснувшими, всем известными буквами.
Всесильная и страшная абриватура.
Золото на красном…
Неожиданно шип пластинки за спиной Владимира прекратился, и усталый мужской голос вдруг проникновенно пропел.
«Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на жёлтой заре — фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи»...
Гость убрал книжицу в карман и продолжил, внимательно разглядывая плотный серый столбик сигарного пепла на кончике сигары.
- …И потеряв столько времени в вашей квартире в ожидании вас, уважаемый Владимир Андреевич, я хотел бы услышать ответ на только один, маленький вопросик: где дневники вашего деда?
- Деда!?
Веревкин от удивления забыл про телефон и свое желание звонить, куда бы то ни было, резко повернулся к своему гостю.
Ситуация по мнению Владимира была наиглупейшей: некто из солидной организации, без спросу, средь белого дня, проникает в «чужую крепость» и к тому же еще интересуется какими-то неведомыми дневниками невесть когда умершего дедушки…Бред!
- Бред!
Повторил Веревкин громко и еще ближе (забыв про осторожность) подошел к креслу и красавчику в нем расположившемуся.
…«Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки»…
– Что за дневники вас интересуют? И кстати, какого деда дневники, по какой линии? Мужской или женской?
Голос Веревкина упал и казалось сквозь Блоковские страданья гость вопроса не расслышит, но он расслышал, хотя может быть и прочитал по губам. Хрен знает, чему и как их учат там, на Лубянке!?
- Мужской, непременно мужской.
Улыбнулся тот во весь рот, продемонстрировав идеально ровные зубы и, снова выдохнул сигарным дымом.
- Прошлое ваших предков по женской линии нас не интересуют.…Там все более или менее чисто…
Владимир еще раз внимательно оглядел незнакомца и уже устало, разве что не просительно произнес, отчаянно страшась собственного взрыва.
- Я. Я не знаю, кем он был и никогда, вы слышите, никогда не видел его дневников. А сейчас я прошу вас уйти…Я не знаю кто вы и мне, откровенно говоря, неприятно ваше общество. Уходите. Я прошу вас, уходите.…У меня сегодня был тяжелый день.
- Вам опять отказали?
Понимающе хмыкнул мужчина в кресле и слегка повернувшись, щелчком пальца вышвырнул в распахнутую фрамугу окна, дымящийся сигарный окурок.
- Понимаю…Обидно… Всякая бездарность издается многотысячными тиражами, а вам, талантливому автору, отказывает затрапезный, чуть живой журнальчик.…
Понимаю.…
Рынок, мать его ети…Спрос рождает предложение. Кстати, в наших силах вам помочь. Правда-правда. Отыщите дневники, а я обещаю вашему сборнику «зеленую улицу».
У вас кажется уже и макет давно готов? Я не ошибся?
Он поднялся, достал из бокового кармана дорогого серого костюма, плотно забитый конверт и небрежно шмякнул им о стол.
-Это вам на первое время, так сказать на поддержание штанов.
Помогите мне и я обещаю, в ближайшее время о вас и вашем творчестве заговорит Белокаменная. Да что там Москва? Вас начнут переводить там, на загнивающем Западе. Отыщите дневники и вы удивитесь: как все быстро и легко переменится в вашей жизни…
Он направился к двери и уже перед уходом проговорил негромко и от того еще более веско и уверенно.
- А дед ваш, Иван Титович Веревкин, кстати, служил застрельщиком при Челябинском НКВД.
До свидания, Владимир Андреевич, до свидания.
Он поправил роскошные волнистые волосы и водрузил на голову, свою не менее роскошную шляпу и в этот самый миг, писателю показалось, нет: он был совершенно уверен, что под пальцами гостя, старой слоновой костью высветились небольшие, слегка изогнутые рожки.
- Ой, ё, ёй…Только и смог прошептать ошарашенный писатель, но дверь за безымянным гостем влажно чмокнула и Веревкин остался один в пустой комнате.
…Легкий тюль слегка колыхался на сквознячке. Косые лучи солнечного света, разбитые оконным переплетом на желто пыльные прямоугольники привычно разлеглись на давно уже требующем циклевки паркете. В воздухе, под потолком носятся последние тополиные пушинки.…Все как всегда. Вот только стойкий запах сигарного дыма под потолком, да пухлый конверт на столе напоминает о недавно ушедшем незнакомом человеке. Да еще странное гадливое чувство, что поднимается откуда-то снизу, стремясь переполнить, опрокинуть, размазать по пыльному полу все, что связывало Владимира и его деда, седенького худощавого старичка, вечно шаркающего по паркету своими войлочными тапочками, и вот уже лет как двадцать похороненного на челябинском кладбище: детские воспоминания.
Владимир чисто инстинктивно подскочил к окну, и слегка отодвинув легкую штору, успел заметить, как красавчик усаживался в кресло темно-вишневых «Жигулей» шестой модели…
- Застрельщик в НКВД. Господи, все что угодно, но только не это…
Присаживаясь к столу, подумал Веревкин, поглядывая на конверт, сквозь надорванные углы в котором виднелась довольно внушительная пачка американской валюты.
Он смотрел на доллары и понимал, что этот незваный гость мог бы и не оставлять задаток. Теперь он, Владимир Андреевич Веревкин, что бы ему это не стоило все равно не успокоится и найдет, обязательно найдет эти трижды проклятые дневники, дабы доказать непричастность родственника к палачеству, либо напротив, убедиться в правоте этого сукина сына – гостя, чтоб ему…
И еще Владимир совершенно точно понял, что если даже этот наглец с сигарой и имеет какое-то непосредственное отношение к некой солидной организации (допустим к конторе), но за дневниками он явился явно по собственной инициативе, как частное лицо так сказать.… А иначе хрен бы он оставил такие деньги под аванс…Контора скорее всего подобные вопросы решает даром…
- Да. Друг ситный,
Проговорил Веревкин, решительно приподнимаясь…
- Ты милок пришел сам по себе.…Ну а раз так, то и дневников тебе не видать…Гадом буду не видать.
Но вот рога.…С ними-то как быть? Я же их точно видел.…Или жара? Да, несомненно, жара.…Какие к чертям собачьим рога в наше-то время? Смешно…
Он выдохнул. Взял со стола пакет с деньгами, и небрежно впихнув его в задний карман поистертых штанов, двинулся на кухню. Уж если дневники и существуют,
то найти их можно разве что на антресолях. В иных местах, незнакомец из конторы уже явно, пока был один в квартире пошуровал.
…Гость явно шуровал и на антресолях. Пустые стеклянные банки, что раньше аккуратными пыльными рядами стояли сразу же за дверцей, сейчас пестрели темными пятнами чистого стекла, следами пальцев нетерпеливого красавчика. Сразу же за банками, стояла большая серая картонная коробка, доверху заполненная образцами поделочных камней, в большинстве своем яшмой, аккуратно упакованных в желтые от времени газеты. Эти минералы было единственное, что осталось у Владимира от юношеского, некогда сильного увлечения геологией. Коробка в целом была неподъемной, и лишь верхние образцы оставили на себе след болезненного любопытства недавно ушедшего визави: обрывки газет лишь для блезиру лежали на оголенных образцах.
- Грязно работаете, господин «хрензнаеткаквас»!
Ругнулся Веревкин и принялся за коробку.
Часа через три кухня хотя и небольшая и тесная, но обычно довольно уютная, приняла довольно грустный вид. На полу, стульях плите и столе высились горы самых неожиданных предметов, разве что чудом раньше умещавшихся на антресолях. Старые лыжные ботинки, деревянный стульчак от унитаза, соковыжималка с обрезанным проводом и стопки макулатуры, накрепко обвязанные пожелтевшим шпагатом. И это только маленькая толика совершенно ненужного, крайне необходимого в свое время хлама.
Там было все, но не было только самого главного – дневников прадеда.
Владимир приподнялся на носочки и в последний раз окинул опустевшие, затхлостью пропахшие антресоли. Табурет под его ногами предательски закачался и тогда Веревкин, подчиняясь не разуму, а скорее по инерции рванул на себя кусок пожухлых в разводах старых протечек, обоев. Тех самых, что топорщились внутри антресолей, справа и слева.
Обои неожиданно легко отстали от стены, подняв облако многолетней пыли и мелкого сора и его взгляду вдруг открылись два небольших конверта из плотной коричневой бумаги, упавшие на прогнутое, фанерное дно антресолей.
- Господи! Неужели нашел!?
Владимир неожиданно для себя испуганно огляделся и, схватив конверты, спрыгнул с табурета…
- Да, нашел…
Проговорил он, глянув мельком на печати темно-шоколадного сургуча и метнувшись из кухни к входной двери, старательно закрыл дверь на все замки, включая хлипкую, прикрученную разве что для виду цепочку.
…Спрятав находку под резиновый половичок, возле входной двери Веревкин как мог скоро скидал все потревоженное барахло вновь на антресоли, и наскоро протерев полы, отправился в магазин: что-то подсказывало молодому человеку, что в будущем ему будет не до походов в супермаркет…
…Чем глубже окунался Веревкин в дневниковые записки своего предка, тем горше и безнадежнее ощущал он себя здесь, в этой однокомнатной московской квартире в свои неполные тридцать пять лет…
- Отчего?
В немом крике задыхался молодой человек, в бессильной ярости кружа по кухне.
– Отчего мы сейчас такие слабые? По большому счету ни на что непригодные…
Аморфные и безвольные словно медузы, выброшенные на горячий песок.
Желе, а не мужики.
Тот же Иван Титович, то бишь дед мой (царство ему небесное), будучи на добрый десяток лет меня моложе, дослужившись уже до штабс-ротмистровских пагон, подчиняясь единожды принятой присяге и собственному понятию о чести офицера и дворянина, невзирая на лихорадку и части красной армии, несущиеся по пятам уставших, вымотанных боями колчаковцев, смог, решился уйти в одиночку, в неведомую ему тайгу.
В тайгу, что бы выполнить даже не приказ, а устную просьбу, быть может, даже вздорную и не слишком жизненно необходимую, но просьбу великого человека, настоящего сына России – адмирала Александра Васильевича Колчака.