Детский психолог Лилия Пушкова, специалист по детской травме и работе с приемными детьми о том, как насилие и ранний неблагополучный опыт влияют на жизнь детей в замещающих семьях.
Меня однажды позвали на семейную диагностику, ребенок проявлял сексуализированное поведение, у семьи был запрос выяснить, что происходит.
Я приехала, выходит в прихожую ребенок восьми лет и говорит: «Привет, хотите, я сниму трусы?» Он пережил в своей кровной семье сексуальное насилие со стороны дяди, его это очень сильно поломало.
Когда ребенок переживает насилие, у него рушатся рамки нормы, он думает: то, что с ним сделали, нормально. При этом он видит, что теперь такое его поведение вызывает у взрослых ужас и растерянность. И он продолжает это делать, как бы спрашивает: «Это что? Как это называется? Как к этому относиться? Это я такой плохой? Ну, пожалуйста, давайте я еще раз так сделаю, вдруг все-таки не я плохой?» Но часто приходит к выводу: «Да, я плохой». Потому что взрослым самим трудно работать с этой темой, мы не умеем об этом говорить, пугаемся сами и от страха ругаем ребенка. Первое, что мы делаем на терапии,— пытаемся вернуть на место рамку нормы. Говорим: «С тобой поступили очень плохо, это ненормально, и мне очень жаль, что с тобой это случилось».
С какого возраста дети с опытом насилия могут проявлять сексуализированное поведение?
— Практически с любого, когда уже может сформироваться какой-то навык. В той семье, откуда пришел этот ребенок, его могли замечать и одаривать вниманием, только когда он елозил у дяди на коленях. Это то же самое, что обнимать ребенка исключительно тогда, когда он чистит зубы, например, а в остальное время игнорировать. В таком случае проявлять повышенный интерес к зубной щетке ребенок начнет с того возраста, когда сможет удержать ее в руках. Потому что у него вот такая жизнь — его любят только с зубной щеткой.
Как вы работаете с такими детьми? Можно «вытащить» ребенка с опытом сексуального насилия в нормальную жизнь?
— Обязательно нужно это делать. Прежде всего ребенку нужна информация — что конкретно произошло и как это называется. На понятном ребенку уровне, но четко и правдиво. С ним это все уже было, от этой информации мы его уже не защитим. Но зато ответим на больной вопрос и поможем навести порядок в голове и чувствах.
Одновременно с этим даем четкую оценку: с тобой поступили плохо, так не должно быть, ты не виноват. Работаем с эмоциями, стараясь, чтобы ребенок вышел из состояния беспомощности и смог проявить гнев по отношению к насильнику…
То есть через чувства он оживает? Начинает принимать себя?
— Да. Я недавно была на мастер-классе иностранных коллег по работе с детьми, пережившими насилие, и немецкий терапевт Стефан Флегельскамп сказал очень интересную вещь. Если во время игры ребенок назначает терапевта на роль плохого человека и наказывает его, например избивает, а потом сажает в тюрьму, важно акцентировать этот момент и транслировать ребенку то, что в реальной жизни он может никогда не услышать,— признание вины насильника: «Да, я сделал плохо, я заслуживаю наказания». Это очень тонкая работа с чувством вины. И это помогает сдвинуть рамку нормы на место.
Кандидаты в замещающие родители сейчас обязательно учатся в школе приемных родителей. Когда ребенок приходит в их дом, они готовы к таким проявлениям его прошлых травм?
— Зависит от школы и от жизненного опыта самих кандидатов. У многих есть свои травмы, связанные с сексуальностью, много неуверенности, страхов, табу.
Обычно мы не очень умеем об этом разговаривать даже со своим партнером, а сексуальный опыт ребенка, который должен вроде как быть невинным, вообще может ошарашить.
И если родители ловят себя на этой беспомощности, страхе, стыде, даже отвращении к такому «испорченному» ребенку, обязательно нужно обратиться за помощью. На сексуализированное поведение нужно реагировать грамотно, нельзя просто закрыть на него глаза или просто его запретить.
Здесь есть еще такая неприятная штука, как страх общественного осуждения. Вот ребенок это в школе сделает, что учительница скажет? Его там высмеют или велят уходить из школы? Или вызовут семью на ковер с вопросами, что вы за семья такая, чем вы вообще занимаетесь дома? Или к ним придет проверка из опеки? А если в детском доме никто не зафиксировал, что было насилие? Значит, в его сексуализированном поведении могут обвинить родителей?
И что в такой ситуации делать родителям?
— Лучше не оставаться в одиночестве. Если семья уже получает помощь в профильной организации, можно заручиться поддержкой психолога и поговорить с учительницей. Если нет, нужно срочно обратиться за такой помощью. Психолог может написать заключение по результатам диагностики. Если в организации есть служба или социальный педагог, который может выехать в школу,— это большая поддержка родителям.
Как сказать об этом учителю, если он не имеет квалификации для работы с такими детьми? А если учитель навредит ребенку? Значит, надо какой-то образовательный курс для учителей вводить?
— Это очень нужно и касается не только сексуализированного поведения, но и вообще самых разных особенностей самых разных детей. И вообще, более человечного образования, в котором ребенок имеет ценность как личность. Система большая и неповоротливая, но пробовать стоит.
Отдельная история это тактильный контакт. Большинство детей, переживших травму, так или иначе страдают от потери чувствительности тела. В момент травмы срабатывает защитный механизм: раз со мной происходит что-то ужасное, раз я не смог ни убежать, ни защититься, то пусть я хотя бы не буду это чувствовать. Как в природе — если догнали и сейчас съедят, то лучше отключиться. Происходит мощный выброс эндорфинов, и ощущения притупляются. Ребенок в этот момент замирает. Это называется диссоциация. Она происходит в момент травмы, а потом может наблюдаться в числе симптомов посттравматического стрессового расстройства.
Например, в момент травмы на столе стояла миска с красными помидорами или хлопнула дверь, или запахло дождем. Эти звуки, запахи, ощущения, переживания связываются в мозгу ребенка в нейронную сеть. В дальнейшем любой из этих элементов может стать триггером и включить всю эту нейронную сеть одновременно, то есть запустить цепочку травматических переживаний. И ребенок станет ощущать, как будто все это страшное происходит прямо здесь и сейчас. Он этого не понимает, только ощущает. Хлопнула дверь или запахло дождем — и он испытывает все те чувства, которые испытывал в момент травмы: беспомощность, отчаяние, страх, ужас, гнев, ненависть.
В работе с травмированными детьми психологи часто используют проективную методику «Рисунок человека»
Если чувствительность снижается в раннем детстве в период формирования схемы тела, ребенок может быть неуклюжим, может сшибать углы, рисовать себя непонятно в каких пропорциях. Он просто себя не чувствует. Но для нашего мозга потеря чувствительности — большой стресс. Чтобы выживать, необходимо чувствовать, что происходит с нашим телом. Поэтому ребенок будет изо всех сил искать сильных сенсорных ощущений. Он может просить других детей потрогать его, чтобы почувствовать себя живым.
Может провоцировать на контакт любым способом, как умеет: толкаться, драться, обниматься. Когда он толкает, он себя чувствует. Или, например, когда ползет во время урока под партами.
А что меняется, когда он ползет по полу в классе?
— Он бьется коленками о пол, испытывает сильное давление на руки. Он получает сильные сенсорные ощущения, которые доходят до мозга.
Как бы заземляется... Как вы с этим работаете на занятиях?
— Через оживление чувствительности тела. Для этого нужна обогащенная сенсорная среда, где ребенок может получить разные ощущения — обмазаться красками с ног до головы, испачкаться глиной. Одна моя знакомая мама говорила: «Я ненавижу эту вашу сенсорную интеграцию», потому что ей приходилось после игр полностью мыть детей и стирать одежду.
Вот мы с вами говорили о границах — что норма, а что нет, что позволено, а что нет, что хорошо, а что плохо. Для ребенка очень важно понимать это, правда? Что с мамой можно обниматься, а с чужой тетей на улице — нет. Что брать вещь из чужого портфеля нельзя. Это же все про границы с людьми. Но если я не чувствую свою первую границу, кожу, то я вообще ничего не знаю о границах, у меня нет этого опыта, это просто слова. И поэтому мы большое внимание уделяем сенсорной интеграции.
Из интервью Лилии Пушковой для в ИД «Коммерсантъ», опубликованного в сборнике Помогающего центра. Статью подготовила специальный корреспондент Ольга Алленова.
Встречи проходят 1 раз в неделю по пятницам до 26.04.
По адресу: Москва, ул. Шухова, д.17, корп.2 БФ “Здесь и Сейчас”.
Начало: в 16:00
Продолжительность: 1,5 часа.
Ведущие группы: детский игровой терапевт Дарья Казакова и детский аналитический психолог Ирина Белова.
Группа бесплатная для приемных детей.
Для тех, кто не попадает в льготную категорию, предусмотрено участие за добровольное пожертвование.
В нашем фонде открыта оффлайн группа для детей 7-11 лет. В этой группе через специально подобранные игры и общение, детские психологи помогают маленьким ученикам безопасно выражать накопившиеся эмоции и осваивать новые конструктивные способы общения.
Играя дети учатся следовать правилам и внешним инструкциям, понимать свои состояния и эмоции и лучше справляться с ними, договариваться с окружающими. Эти 1,5 часовые занятия помогают им обретать веру в себя, переживать проигрыши и выигрыши, не разрушая отношения с другими или пространство вокруг.
ПОДДЕРЖАТЬ РАБОТУ С ПРИЕМНЫМИ СЕМЬЯМИ
Быть в курсе событий фонда: