...У обочины просёлка паслись лошади. Старая с обвислым животом кобыла тревожно взглянула на жеребёнка. В этот момент, наверное, услышала она шум мотора.
Не знаю, мог ли показаться ей пыльный брезент на стальных ребрах кузова серой волчьей шкурой, во всяком случае, что-то в облике нашего пресловутого «Газика» встревожило её, потому она вскинула тяжёлую костистую голову и подала голос. Два вороных жеребчика, бродивших чуть в стороне, разом вздрогнули. Потом неспешно потопали к рыжей кобыле. А она, оглядываясь на лёгкого, золотого и тёплого, как осколок степного полудня, сына своего, побежала первая вдоль дороги. Побежала вначале тяжело и некрасиво, потом резвее. Жеребёнок, видно, не понимал её тревоги. Он поддавал землю длинными ногами весело. Два других стригунка-жеребчика бежали легко и устремлённо, но не смели обогнать старуху. Та верховодила сейчас, и надо было действовать в согласие с ней.
Она же бежала вплотную к дороге. И, чем ближе к уставшей к ней приближался автомобиль, тем плотнее прижималась она к разбитому полотну просёлка, уже готовясь пойти наперерез.
Все остальные готовились к этому так же отчаянно, с тупой, как могло казаться, решимостью.
Пришлось притормозить.
Старая лошадь пересекла дорогу прямо перед фарами. Следом проскочила гривастая молодежь, жеребёнок тоже. И тут же все успокоились. Разом ткнули свои морды в пожухлую уже траву с другой стороны дороги. И даже не оглянулись на нас. Как будто серый, непривычных параметров невиданный хищник вмиг стал совсем не страшен.
Осенило меня чуть позднее.
В старой рыжей, отжившей лучшее своё кобыле, сработал ве¬чный механизм. Надо бежать наперерез серому разбойнику. Там, куда он гонит — засада. Сколько поколений рыжих, гнедых и чалых страдальцев должны были испытать эту истину на своих шкурах, чтобы это, давно одомашненное, утратившее все вольные инстинкты животное, ясно представляло себе путь к спасению, и вела туда так упорно и мудро своего, похожего на осколок золотого летнего дня, сына.
Я оглянулся. Рыжая кобыла, наконец-то, подняла голову и взглянула в нашу сторону. Что могло быть в её взгляде? Может, бывает у лошадей чувство исполненного долга?
А у нас, у меня, во всяком случае, чувство было такое, будто мы нечаянно прикоснулись к сокровенному и вечному. Никогда не думалось, что вид лошадей у дорожной обочины может быть столь трогательным, и заставит прочувствовать важное.
Думается, жизнь была бы неполной, не будь в ней таких, по всем признакам незначительных, мгновений…
Конечно, может показаться, что строчки эти полны некоего излишнего пафоса, который с головой выдаёт бывшего коренного деревенского человека. Может быть, но...
...Из утрат, материальных и моральных, понесённых нами в последнее время, некоторые представляются мне особенно значительными. Одна из них — утрата хозяйского чувства и отношения к земле, к пашне, к хозяйству в сельском подворье, которое с древнейших времен составляло стержень крестьянской жизни, её смысл. Лишившись ясного и чёткого понимания о том, что такое порядок в собственном доме, мы потеряли представление о порядке в Отечестве. Это тотчас же сказалось на общем нашем достатке, на нравственных устоях человека, на содержании его жизни.
То, что давний спутник и друг человека — лошадь оказалась забытой и изгнанной из привычного круга повседневных забот и помыслов человека, на фоне общих наших теперешних потерь может показаться делом ничтожным. Однако бедность, вдруг постигшая нас, и в смысле достатка, но особенно в смысле духовности, складывается именно из таких потерь.
Помню, как вздрогнул я от неожиданности, прочитав в автобиографических записках Черчилля вот какую строчку: «Я не раз повторял, что замена лошади двигателем внутреннего сгорания стала одной из самых печальных вех в развитии человечества!». Да ведь и я всегда так думал, но чтобы сказать так, нужны решительность и мужество. Это не значит, что человек против прогресса. Он сказал только то, что вечное не может противоречить сегодняшнему дню. А, если оно входит в такое противоречие, значит, назревает что-то неладное в мире...