Войсковой атаман помолчал. А потом с досадой высказался по поводу сложившейся ситуации:
- Вот что, Илья… Нам далее гнаться за отрядом этого Исмаил-бека столь малыми силами небезопасно. Да и день уже клонится к вечеру. Пожалуй, пора, сотник возвращаться на линию! Вокруг - враждебная и незнакомая местность. Как бы нам здесь ещё и в засаду не угодить!
Казачий предводитель махнул зажатой в кулаке нагайкой:
- Ладно… Пошли к нашим пленникам. У меня ещё есть, о чём их порасспросить.
- Тут такое дело, - замялся вдруг Илья Сорока, едва они с войсковым атаманом отошли в сторону от казаков. Виновато уставив взгляд в землю, сотник тихо произнёс:
- Один из пятерых пленников – мой кунак и названный брат... Рыжебородый чеченец с синяком под глазом. Магомедом его кличут.
- Чёрт! – Иван Дмитриевич споткнулся на ходу и замер. Словно перед ним выросла невидимая стена. А Илья Сорока продолжил отрешённым голосом:
- Это старая история… Я же сам – выходец из гребенцов, как вам известно. Мой дед здесь жил и прадед.
Гребенцами были сгинувшие много лет назад отец с матушкой. Я их уже почти не помню… Родиться мне довелось в чеченских горах, в старинной казачьей станице. Батюшка мой с отцом Магомеда с молодости в побратимах и кунаках состояли. Вместе озоровали против соседних селений… В набеги на врагов ходили и добычу всегда делили поровну.
Сотник сглотнул слюну:
- Мне едва исполнилось девять лет, когда на нашу гребенскую станицу Вознесенскую случилось ночное нападение. То ли местные абреки налетели большими силами, то ли турки с крымской татарвой подкрались незаметно к спящему селению...
Илья Сорока с сожалением проговорил:
- Я и не ведаю толком, что произошло. Совсем мал был тогда!
Спасая от гибели своё старшее чадо, уже способное неплохо держаться в седле, отец отправил меня, верхом на лошади в непроглядную ночь, к кунаку Джабраилу… Дорогу-то я, в аул батюшкиного дружка, примерно, знал. Бывал у чеченца в гостях с отцом.
Сказал на прощание батя, что обязательно приедет за мной… Когда с врагами расправится. И в подарок привезёт ножик турецкий.
Голос у сотника сделался хриплым… За всю свою жизнь Илья Сорока никогда не позволял себе ни с кем так откровенничать. Он, обычно, больше отмалчивался или отшучивался в разговорах с соратниками, когда речь заходила о детстве станичников и родителях… За что имел репутацию у товарищей человека хоть и уважаемого, отчаянного храбреца, но казака скрытного и малообщительного.
Илья Сорока совладал, наконец, с душевным волнением. И дальше продолжил говорить ровно и спокойно:
- Больше я ни отца, ни матушку, ни своих двух младших сестёр и только что народившегося на свет Божий братишку-младенца, никогда не видел. А нашу станицу налётчики разграбили и сожгли дотла. Теперь там, вместо хат и православных могил - один бурьян!
Сотник усмехнулся горько:
- Казаки там больше не селятся. А вот мне тогда повезло… Я в ночи чудом ускользнул от напавших на станицу и благополучно добрался, через три дня, прячась от людей по лесам, голодный и грязный, до малого чеченского аула. В котором и проживал с семьёй дядя Джабраил.
Этот горец, отец Магамеда, со своей женой и детьми заботился потом обо мне четыре года… Как о собственном сыне.
Илья Сорока вздохнул:
- А после, когда я достаточно подрос и окреп, дядя Джабраил подарил мне кинжал, ружьё и отвёз на отцовском коне за Терек, к равнинным казакам. В станицу Червлённую.
Сказал, прощаясь, что каждый мужчина должен жить по законам своего тукхума. Ну, племенного братства значит, если по-русски… Не забывать язык и веру предков, своё происхождение.
Ещё дядя Джабраил сказал мне, чтобы я всегда помнил: его семья – и моя теперь тоже... Гуноевские нохчи всегда предоставят мне кров и защиту, если потребуется. А все его семеро детей, мне, отныне и навсегда, - названные братья и сёстры.
- Вот так я из гребенцов превратился в терского казака, - скрипнул зубами сотник. - В тринадцать лет обрёл для себя новую крышу в Червлённой… Заботливых попечителей и воспитателей в лице станичного атамана и настоятеля общинной церкви.
По их слову, меня усыновила бездетная пожилая пара… Приёмные родители вспоминают, что я ещё целый год разговаривал с ними по-русски с акцентом, «ецкал» по-чеченски. Уже начал отвыкать от родного языка.
Но и с семьёй дяди Джабраила с тех пор связь у меня никогда не обрывалась… Я даже изредка бывал у них в ауле. А они - навещали меня в Червлённой. Всегда с гостинцами приезжали…
Илья Сорока встряхнул головой:
- В двадцать один год меня, как и положено терскому казаку, зачислили рядовым в Кизлярский полк от станицы Червлённой… Отличился в нескольких рисковых делах. И был избран товарищами на круге младшим командиром. А потом, постепенно, дослужился и до сотника.
В этом чине меня и перевели из Кизляра в урочище Мез-догу, для обеспечения безопасности строителей новой крепости… И охраны моздокской пограничной линии. Теперь я приписан к Луковской казачьей общине.
- Надо же, - пробормотал несколько ошеломлённый Иван Дмитриевич. – А я-то думал, грешным делом, что всё это байки пустые про тебя мне рассказывают. Сочинили, полагал, хлопцы со скуки сказку себе… Про отчаянного своего командира-оторву!
И многие нерусские наречия ты знаешь, и, якобы, не единожды шастал бесстрашно по враждебным горным аулам безо всякого сопровождения, и старой горянкой усыновлён по кавказкому обычаю… Придумали, балаболы, невероятную историю и передают теперь её друг дружке за хмельной чаркой!
А тут, оказывается, вон оно как на самом деле...
- Я не знаю, что мне теперь делать! – вскинул отчаянно голову Илья Сорока. И дерзко, с вызовом посмотрел прямо в глаза командиру.
В безумном взоре его была и неприкрытая душевная боль, и решимость, и злость на весь этот запутанный, неоднозначный человеческий мир... Ладонь сотника судорожно стиснула рукоять кремниевого пистолета на поясе под распахнувшейся буркой. Казак выдавил с тоской:
- Будет лучше, атаман, если и меня сейчас казаки покрепче свяжут! От греха подальше...
- Успокойся, малахольный! – Иван Дмитриевич заметил движение правой руки сотника. И сейчас же накрыл своей ладонью побелевшие пальцы Ильи Сороки, обхватившие гладкую деревянную рукоять пистоля.
- Не шали! – в голосе войскового атамана прорезался металл. - Поставил ты мне задачу... Этот твой Магомед - он участвовал в набеге на Мекенскую?
- Не знаю, - честно ответил сотник. – Может и участвовал… Только признаться теперь боится. Он же ещё молодой совсем! Вполне вероятно, что Исмаил-бек позвал его на дело, под своё зелёное знамя «чистого» ислама… А Магомед старшему, да ещё и имаму, отказать не посмел. Бороду себе отрастил, а мудрости отцовской и житейского опыта дяди Джабраила так пока и не приобрёл!
- Да… Жизнь - штука сложная, - покачал головой войсковой атаман. – Однако распутывать сей узел нам сейчас надо, хочешь не хочешь! Пошли-ка обратно к пленникам… Придумал я тут один план, пока тебя слушал.
***
…Пятеро связанных горцев молча сидели, привалившись спинами к обмазанной глиной стене, прямо на утоптанном земляном полу. И обречённо ожидали решения своей участи.
Пленников стерегли два казака, гревшиеся у очага, сложенного из камней посреди овчарни. При появлении на пороге полутёмного помещения, с единственным малым оконцем, войскового атамана и сотника, охранники тут же подскочили к джигитам… И бесцеремонно, тычками, заставили пленников подняться на ноги и вновь выстроиться у стенки.
Иван Дмитриевич ещё раз медленно прошёлся в наступившей тишине вдоль шеренги. Наконец, он остановился напротив молодого рыжебородого горца и несколько секунд пристально его рассматривал.
- Переведи им, Илья, - голос войскового атамана был сух и бесстрастен. – От правдивого ответа на мой вопрос зависит сейчас их жизнь. Итак… Сколько пленников захватил и увёз с собою в горы Исмаил-бек?
Сотник повторил вопрос командира таким же ровным, отстранённым голосом. Сначала по-чеченски, а через короткую паузу – и по-кабардински.
Войсковому атаману взялся отвечать самый старший из пленников, бритоголовый, седобородый горец. Но сперва он быстро переглянулся с товарищами… И что-то сказал им тихим властным голосом. А затем обратился по-чеченски уже и к Ивану Дмитриевичу.
Отвечал пленник неспешно и спокойно… Безо всякого страха.
Илья Сорока тут же перевёл прозвучавший монолог, едва смолкло последнее слово горца:
- Он клянётся Аллахом, что пленников с Исмаил-беком было всего двое… Русская женщина и маленький мальчик. Ещё джигиты имама везли с собой тела убитых соратников и раненых.
Воины Исмаил-бека были очень злые на казаков и просили своего предводителя отдать им этих гяуров на расправу… Но имам так и не позволил никому тронуть пленников.
- Хорошо, - кивнул головой Иван Дмитриевич, выслушав внимательно перевод. – Но если вы все представляетесь мирными людьми и не имеете никакого отношения к шайке Исмаил-бека, почему он тогда возвращался из набега через вашу кошару? И даже устроил здесь себе привал!
Предводитель казачьего карательного отряда с расстановкой произнёс, словно забивая гвозди в стену:
- Я – атаман моздокского пограничного полка Иван Савельев... И никого не хочу сейчас наказывать без причины. Но Исмаил-бек наделал много бед моим людям в Мекенской. Убил и ранил некоторых из них. Похитил казачку девицу Варвару Наконечную и её малолетнего брата. Пожёг станицу…
За то надобно имаму и его людям держать ответ. Поэтому вы все теперь мои заложники... И будете находится пока под замком в Моздокской крепости.
Иван Дмитриевич сделал шаг к рыжебородому пленнику и ткнул его пальцем в грудь:
- А вот ты, джигит, поскачешь сейчас вслед за Исмаил-беком… Найди имама, как можно скорее, и передай ему мои слова. Запомни их хорошенько!
Если похищенная девица и мальчик не вернутся в Мекенскую в ближайшее время в добром здравии, я ровно через месяц собственной рукой перережу горло четверым твоим товарищам в Моздоке. И разбираться не буду – участвовали они лично в налёте на казачью общину, или оказались на пути Исмаил-бека по роковой случайности.
Войсковой атаман осклабился в зловещей улыбке:
- И тогда смерть единоверцев будет на совести имама… Если ему пленённые девка и сопливый мальчишка дороже жизней четырёх магометан, ну что ж! Пусть тогда на его голову обрушится гнев всей родни убитых мною совладельцев отары, которых Исмаил-бек мог легко спасти от смерти.
Иван Дмитриевич достал из-под черкески серебряный нательный крест и демонстративно поцеловав его, торжественно закончил свою речь:
- Я же отпущу всех четырёх заложников невредимыми за Терек сразу, как только двое наших пленников вернутся в Мекенскую… Клянусь Богом, перед небом и людьми!
Дождавшись, пока сотник закончит переводить его ультиматум, войсковой атаман отступил назад от шеренги джигитов… И повернувшись к смолкнувшему Илье Сороке, застёгивая мелкие пуговицы бешмета у горла, сухо отдал приказ:
- Сотник, проводи выбранного мною пленника за пределы кошары! Верни ему коня и личное оружие… Пусть поспешает к Исмаил-беку. А мне покличь сюда десятников Макара Мирошникова и Тараса Коваля!
Илья Сорока кивнул бесстрастно. Он без лишних слов вытащил за плечо рыжебородого джигита из шеренги. И подталкивая связанного пленника концом ногайки в спину, вывел его из помещения.
А спустя всего несколько минут дверь в овчарню опять со скрипом отворилась… В полутёмное помещение, вместе с клубами морозного воздуха, ввалились, друг за дружкой, два десятника, позвякивая оружием под бурками.
Иван Дмитриевич, не дожидаясь доклада явившихся по его приказанию подчинённых, первым обратился к вошедшим:
- Всё… Сбежали аспиды в свои горы, не догоним уже! Пора нам возвращаться обратно за Терек. Пока не стемнело. А к вам двоим у меня будут особые поручения…
Ты, Тарас, собери себе казаков, сколько надо, и гоните без промедления всю отару в Мекенскую. Прямо по нашим следам. Скотина сия будет станичникам возмещением за причинённую разбойниками обиду. Исполняй!
А мы вскоре за вами двинемся… Как только здесь все дела закончим.
Тарас Коваль козырнул и сейчас же удалился... Войсковой атаман перевёл взгляд на Макара:
- А тебе, Мирошников, приказываю со своим десятком сопровождать вот эту четвёрку пленённых джигитов до самой Моздокской крепости! Лично мне отвечаешь за каждого заложника.
Смотри - чтобы ни обморожений, ни серьёзных телесных повреждений у них, по приезду в цитадель, не обнаружилось! Они мне все нужны живые и здоровые. По крайней мере – до середины марта…
Макар Мирошников козырнул. И тут же шагнул к связанным пленникам, стоявшим у стенки с понурыми головами.
Десятник собрал с пола и заботливо нахлобучил на каждого заложника его лохматую папаху. Накрыл плечи джигитов тёплыми бурками… И повёл безмолвную малую колонну к выходу из овчарни.
А войсковой атаман, тем временем, обратился к двум казакам, оставшимся с ним в помещении. Это были станичники, охранявшие пленников. Теперь служивые осталась без дела… И со всем вниманием слушали распоряжение Ивана Дмитриевича, адресованное им лично:
- Ступайте за хворостом и дровами, хлопцы… Тащите сюда, под крышу, всё что горит. Кошару, где Исмаил-бек и его разбойники угощались шашлыками – сжечь дотла!
***
Два всадника отъехали рысцой от скопления людей возле овчарни и загона с толпящимися, блеющими баранами… И скрылись вскоре из глаз за малой рощицей неподалёку от кошары.
Спешившиеся же казаки и их разгорячённые лошади бродили вокруг единственного в этом месте колодца. Станичники поили своих коней, проверяли сбрую и оружие, громко переговаривались... На заходящихся в злобном лае здоровенных псов и орущих истошно, разволновавшихся баранов, отару которых десятник Тарас Коваль с отобранными верховыми помощниками уже взяли в кольцо и погнали из загона в сторону Терека, внимания никто не обращал.
Вся эта отдалённая какофония звуков едва доносилась теперь до слуха Ильи Сороки и его молчаливого спутника. Скрывшись за рощицей, оба всадника дружно перевели своих коней на шаг… И дальше пошли рядом, едва не касаясь друг друга стременами.
- Как здоровье у многоуважаемых дедушки Хасана и бабушки Зары? – разговор без посторонних ушей с рыжебородым джигитом сотник завёл по-чеченски… Этим языком Илья Сорока владел гораздо лучше, чем Магомед русским.
- Не хворают ли матушка с отцом? Всё ли обстоит благополучно у братьев и сестёр?
- Слава Аллаху, все живы, - отозвался молодой чеченец, покачиваясь в седле. Бывший пленник бросил поводья коню на гриву и энергично растирал теперь запястья, только что освобождённые от тугих пут. Магомед хитро прищурил свой неповреждённый левый глаз:
– Спасибо, Ильяс, что вытащил из плена… Это ведь не без твоего совета ваш командир выбрал именно меня посланником к Исмаил-беку?
Сотник ничего не ответил… А Магомед, осторожно коснулся пальцами фиолетового кровоподтёка под правым глазом. Рыжебородый с укором посмотрел здоровым оком на своего спутника.
- Не сильно я тебя приложил? – сочувственно поинтересовался Илья, перехватив столь красноречивый жест и взор. – Глаз не задел?
- Всё в порядке, - буркнул Магомед.
- А как мне иначе тебя с коня было сшибить? – хмыкнул казак. – Ты же саблей своей махал, как бешеный… Бойцу из моей сотни руку повредил. Да и других казаков разозлил до крайности!
Не подоспей я вовремя, тебя бы мои воины изрубили в капусту. Как того стрелка, над телом которого уже голодное вороньё за кошарой кружит... А я тебя издалека узнал по рыжей бороде и приметному коню. Еле успел!
- Ты подкрался ко мне со спины на своём Пепле! – возмущённо вскинулся Магомед. – Как… Как…
- Как трус, - примирительно согласил Илья. – И не дал тебе героически умереть за своего имама. Думаю, что дядя Джабраил одобрил бы мой поступок. И набил бы тебе второй глаз!
Насупившийся Магомед обдумывал с минуту слова собеседника… Наконец, лицо его чуть смягчилось.
- Ладно… Пусть будет так, как вышло! – философски произнёс он. Рыжебородый джигит бросил на казака любопытный взгляд:
- А как ты сам поживаешь? Давно не встречались… Гуля, дети не болеют? У вас там, в Моздоке, я слышал, мор был?
- Теперь всё налаживается, - благодарно кивнул в ответ сотник. – Оба сына у меня растут здоровыми и послушными нам с Гулей, слава Богу!
…Восемь лет назад, когда молодой казак почувствовал настоятельную потребность в подруге и в налаженном семейном быте, он, не мудрствуя лукаво, поступил так, как издревле решали эту житейскую проблему многие мужчины и воины на Кавказе. Илья Сорока привёз себе юную пленницу из очередного боевого рейда по враждебным татарским землям.
Задумав изменить жизненный статус с холостого на семейный, сотник, конечно же, лучше бы обвенчался с более подходящей ему православной казачкой… Но таких свободных, молодых дев, в только что основанных пограничных селениях на Тереке, было мало. А годы у полного сил Ильи Сороки пролетали безвозвратно...
И поэтому однажды он привёз в станицу Луковскую, на своей запасной лошади, из дальнего закубанского похода ногайскую девушку. Это была почти не говорящая по-русски, покорная Гульнара.
Сначала сотник жил с ней, как с наложницей и прислугой по хозяйству. Всего за одно лето Илья Сорока, огородив участок земли на луке, поставил себе на берегу Терека турлучную мазанку.
В свободное от службы время сотник учил свою робкую наложницу русскому языку и казачьим порядкам... А когда она понесла от Ильи в первый раз, хозяин велел своей рабыне принять православную веру. И после обряда крещения Гульнары в станичной церквушке обвенчался с девушкой.
Конец 51 части...