Хлопнув дверью, Борис стянул с тонкой шеи шарф и закинул его на вешалку.
Держась за стенку коридора, мужчина снимал грязные ботинки, упираясь каблуком в каблук. Лишенная плафона тусклая лампа одиноко жалась у самого потолка. Её желтый цвет равномерно стелился по узкой комнате, будто маленькое искусственное Солнце, освещающее свои законные просторы. В настенном зеркале виднелась фигура человека: черное пальто, тонкие кисти рук, волнистые волосы, мокрые от дождя, сухое ничем не примечательное лицо уставшее и злое.
Наконец, ботинок поддался и, соскочив со стопы, плюхнулся грязным ребром на коврик... Борис поморщился. Развернулся и сел на старенький табурет, доставшийся ему еще от родителей. Тот тихо скрипнул под тяжестью человека. Мужчина стянул второй ботинок и поставил обувь на полку. С минуту он еще сидел в коридоре, разглядывая жирную мокрую полосу, оставшуюся на ковре, и размышляя как с ней поступить.
На кухне размеренно зажужжал холодильник. Борис вспомнил, что он ничего не ел почти весь день. Встал, снял пальто, повесил на крючок, аккуратно разгладил все еще влажные волосы, глядя на свое отражение в зеркале. Чему-то ухмыльнулся и пошел на кухню.
***
На раскаленной сковороде тихо шипела яичница – три желтковых глаза с парой кусочков колбасы. Борис достал серый хлеб, нарезал его ломтями и положил на тарелку. Сладковато-ореховый запах тмина приятно щекотал ноздри...
На холодильнике мурлыкало радио, любовные страдания покинутой неизвестным певицы заполонили маленькую кухню. Борис покосился на радио, но вставать, отрываться от трапезы было лень. Он налил из холодного пузатого графина бесцветную прозрачную жидкость в рюмку, выдохнул и быстро опрокинул в себя. Нахмурился, занюхал серым хлебом. Выдохнул, поморщившись, наколол приличный кусок глазуньи, отправил его в рот. Жуя с наслаждением свой ужин, он смотрел в окно, за которым было уже темно. Он ожидал тех двоих, к которым давно уже привык, и от которых он не мог уже избавиться.
Пузатый графинчик пустел, за окном было давно за полночь. Полусонное радио мямлило что-то об энергии Ци, которая пронзает всех и вся. Борис усмехнулся, прислушиваясь к диалогу ведущих. И вот явился первый из «друзей».
Он хлопнул Бориса по плечу и дружелюбно спросил, усаживаясь за стол:
– Жрёшь?..
Борис от неожиданности вздрогнул. Они появлялись всегда вот так – из ниоткуда и также уходили в никуда. А может быть, они выходили из него и жили там внутри, например, за желудком...
Это была точная копия Бориса за тем исключением, что он носил неприятную бородку по типу козлиной. Он всегда приходил в одном и том же – старых трикошках с обвисшими коленями и серой потертой майке с двумя растянутыми дырочками на груди.
Гость, молча шкрябал вилкой по пустой сковороде, отдирая пригоревшие части яичницы. Это занятие увлекало его, но постепенно его лицо становилось суровым, проступала маска раздражения, сквозь которое пробивался уже гнев, нервно вздрагивая у кончиков губ презрительными изгибами. С ним всегда так, ведь он его зло. И если он долго молчал, то становился невозможным, а порою и просто свирепым. Борис прекрасно знал это и поэтому заговорил с ним первый, не давая ему пропитаться гневом окончательно.
– А где второй?
– Завидует где-то... – ответил сухо гость, продолжая ковыряться в сковороде.
Надо сказать, что порознь со вторым они были не словоохотливы, особенно первый – злой. Борису иногда казалось, что их больше занимали перепалки между собой, чем сам он.
– Какие прекрасные люди! – раздалось из-за спины, кто-то громко хлопнул в ладоши, потирая их.
Злой улыбнулся, услышав знакомый голос приятеля. Поднял руку с вилкой (с огарками яичницы на кончиках) и весело помахал вошедшему.
– Кушаете? – ласково спросил гость и шагнул на середину маленькой кухни, аккуратно обходя сидящего у стены Бориса. Хозяин квартиры обернулся, с интересом разглядывая второго.
Второй...
Второй был копией Бориса, за тем лишь исключением, что выглядел он щегольски – белоснежная улыбка, галантные манеры, всегда со вкусом подобранная одежда, прилизанные назад волосы. Да, второй постоянно появлялся в разных нарядах. Сегодня он объявился в бежевом костюме на серую рубашку с темно-синим бантиком. Он прищелкнул лакированными туфлями и хихикнул. Низкий и тонкий смешок его с головой выдавал завистливую натуру – ведь он и сам был и есть зависть.
Он сел напротив Бориса за другой край стола и, закинув ногу на ногу, прилизав холеной ладонью волосы, спросил:
– Что празднуем? – расплылся в самодовольной улыбке, оголяя ряд ровных и крепких зубов.
Злой искоса посмотрел на него, злорадно улыбнувшись, и взглянул на Бориса, верно полагая, что именно ему адресован этот вопрос.
Борис молчал, он не любил этого денди, но избавиться от него не мог, как и от первого – злого. Сейчас они оба сидели и выжидательно смотрели на него, зная, что он не любит этого молчаливо-вопросительного тона.
– Ну-ну, – прихлопнув в ладоши, оживился второй и, оттянув замызганную лямку майки у первого, спросил его, окрысившийся в лице: «Когда мы уже его выгоним? Этого безнадежного и бездарного человека!»
– Я все слышу, – спокойно пробубнил Борис.
– Плевать! – вскипел завистник. Лицо его раскраснелось, волосы местами торчали, минуя стройные, слегка замасленные ряды. – Мне совершенно плевать, что ты обо мне думаешь! Между прочим, это мы сделали тебя таким, какой ты есть!
Он вскочил из-за стола и сверлил взглядом Бориса, хладнокровно вылавливающего очередную шпротину из банки вилкой.
Злой помрачнел и тоже вскочил, исподлобья взглянул на Бориса, ощущая, что второй говорит, если и не правду, то что-то более-менее похожее на неё.
Понимая, что его ораторское искусство не возымело успеха, завистливый пригладил волосы в очередной раз, остепенился, вернувшись в привычный облик, одернул пиджак и сел на стул. Злой тяжело дышал, глядя то на Бориса, то на второго. Затем осознав, что теперь он в одиночестве стоит с решительным видом, готовый на то, что должен предъявить второй. Но тот сидел за столом, аккуратно разглаживая тонкими длинными пальцами потертую местами скатерть в лилово-фиолетовый цветочек. Злой от негодования ударил кулаком по столу, стиснул губы, и сел.
Все замолчали...
За окном брезжил рассвет. Первые лучи, сонно зевая, ложились на крыши домов, стелились по сырому асфальту, сочась улочками и пролезая сквозь широкие арки.
Борис устало смотрел в окно.
Фигуры двух его ночных друзей замерли – застыли в пространстве. Так было каждую ночь – сначала они замирали, словно органические изваяния, потом медленно таяли, превращаясь в прозрачную пелену с очертаниями силуэтов, затем вовсе исчезали…
