Раньше, до изобретения книгопечатания, люди писали чёрт знает на чём: на коже животных, листьях, кирпи- чах - одним словом, на первом, что подвёртывалось под руку.Сношения между людьми были очень затруднитель- ны... Для того чтобы возлюбленный мог изложить как следует предмету своей любви волнующие его чувства, ему приходилось отправлять ей целую подводу кирпичей. Прочесть написанное представляло такую неблагодарную работу, что терпение девицы лопалось, и она на десятом кирпиче выходила замуж за другого.
Кожа животных (пергамент) тоже была неудобна, глав- ным образом своей дороговизною. Если один приятель про- сил у другого письменно на пергаменте взаймы до после- завтра сумму в два-три золотых, то он тратил на эту прось- бу всю полученную заимообразно сумму, так как стоимость пергамента поглощала заём. Отношения портились, и про- исходили частые драки и войны, что ожесточало нравы.
Таким образом, можно с полным основанием сказать, что появление на рынке тряпичной бумаги смягчило нравы.
Первыми, кто научил европейцев делать бумагу, были - как это ни удивительно арабы, народ, просла- вившийся до того лишь чёрным цветом лица и необуздан- ным, лишённым логики поведением.
Кстати, у арабов же европейцы позаимствовались и дру- гой, очень остроумной штукой: арабскими цифрами. До этого позаимствования в ходу были лишь римские цифры, очень неудобные и громоздкие. Способ начертания их был васколько прост, настолько же и неуклюж. Если нужно было написать цифру один, писали І, два - П, три - Ш и так далее, по величине цифры количество палочек. Опе- рирование с однозначными цифрами ещё не представля- ло затруднений... Но двузначные и трёхзначные занима- ли целую страницу единиц, и, чтобы сосчитать их, при- ходилось тратить непроизвольно уйму времени. А цифру «миллион» и совсем нельзя было написать: она занимала место, равное расстоянию от Парижа до Марселя.
Таким образом, ясно, какое громадное значение для культуры и торговли имели арабские цифры, и можно во- образить, как гордились своей выдумкой арабы, задирая кверху свои черные, сожжённые солнцем носы...
Книгопечатание на первых порах стояло на самой жалкой, низкой ступени. Если бы Иоганна Гутенберга, изобретателя книгопечатания, привести теперь в самую ординарную типографию, печатающую свадейбные приглашения и меню, и показать ему обыкновенную типограф- скую машину, он ничего бы в ней не понял и, пожалуй, выразил бы желание «покататься» на маховом колесе...
Во времена Гутенберга печатали книги так: на де- ревянной доске вырезывали выпуклые буквы, намазыва- ли чёрной краской и, положив на бумагу доску, садились на неё в роли подвижного энергичного пресса. От тяже- сти типографа и зависела чистота и чёткость печати.
Вся заслуга Гутенберга заключалась в том, что он на- пал на мысль вырезывать каждую букву отдельно и уже из этих подвижных букв складывать слова для печати. Кажется, мысль пустяковая, а не приди она Гутенбергу в голову, книгопечатание застряло бы на деревянных до- сках и человечество до сих пор сидело бы в каком-нибудь семнадцатом веке, не догадываясь о причине своей отста- лости. Ужас!
Будучи сообразительным человеком по части книгопе- чатания, Гутенберг в жизни был сущим ребёнком, и его не обманывал и не обсчитывал только ленивый... История говорит, что он вошёл в компанию с каким-то золотых дел мастером Фаустом. Тот типографию забрал себе, а Гу- тенберга прогнал. Гутенберг опять нашёл какого-то, как гласит история, «очень богатого отзывчивого человека». Отзывчивый человек тоже присвоил себе типографию, а Гутенберга прогнал. В это время нашёлся ещё более от- зывчивый человек архиепископ Майнцский Адольф. Он принял Гутенберга к себе, но не платил ему ни копейки жалованья, так что Гутенберг избавился от голодной смерти только поспешным бегством. Так до конца жизни Гутенберг бродил от одного мошенника к другому, пока не умер в бедности.