…Я мечтала о морях и кораллах,
Я мечтала суп поесть черепаший,
Я шагнула на корабль, а кораблик
Оказался из газеты вчерашней…
Сибирь… Романтика этого красивейшего и богатейшего, но сурового края завораживала, зачаровывала, звала к себе русские души со времен самого Ермака Тимофеевича. А уж во времена советские, да еще и послевоенные, освоение сибирских богатств стало просто насущной задачей дня! И как же было партии и комсомолу не воспользоваться этим чудом, дарованным Богом России, дабы привлечь тех, что летели на запах романтики, как бабочки на огонь!.. Старшее поколение наверняка помнит, как в 60-е годы слова «Енисей», «Ангара», «запах тайги» бесконечно рифмовались, склонялись, спрягались… К ним непременно добавлялись в рифму «трудности», «мужество», «суровый быт» и романтика побед... Туда же вплетались «великие стройки века», «покорение сибирских рек»… И было в этой эксплуатации романтических чувств молодежи что-то дьявольски непотребное. Но, с другой стороны, стране нужно было в самом деле осваивать этот русский клондайк , иначе – не выжить! Тем более – построить коммунизм!
Часть I. Как разбиваются розовые очки
Едем строить коммунизм!
Вагон поезда Москва – Барнаул, в котором отправились покорять Сибирь девчушки-комсомолки, был плацкартный, но девчат это нисколько не смущало. Да они и не замечали, что постели были сырыми, матрацы комковатыми, а подушки каменными. Ехать пришлось больше трех суток, но спать приходилось мало: всё вокруг было так интересно, столько впечатлений, разговоров!
…С тремя своими попутчиками они познакомились еще перед посадкой в Куйбышеве. Это была такая колоритная троица, что девчонки, впервые уехавшие так далеко от родного дома, слушали их, раскрыв рот. Генка Мотыль – худющий долговязый блондин, действительно «мотался» на своих длинных ногах, как на шарнирах. Это был вожак троицы. Второй «пацан» Вовка Попина – ростом пониже, на смуглом цыгановатом лице вечная хитроватая улыбка, открывающая золотую «фиксу».
Третьей была Райка-красотка. Национальную принадлежность Райки установить было невозможно: в ней, видимо, было столько разных кровей понамешано! Черные вьющиеся волосы то ли еврейские, то ли цыганские; ярко-голубыми глазами под круглыми «соболиными» бровями она напоминала украинскую дивчину, а вывернутые наизнанку губы на смуглом лице наводили на мысль о неких прямо-таки африканских корнях. Девица была разбитная, общительная, смелая. Через пару часов путешествия она перезнакомилась со всем вагоном, нашла себе приятелей, и, как ни грозился Мотыль «шею намылить» за похождения, ее задорное ржание слышалось то в одном, то в другом конце вагона. Вскоре она раскрутила каких-то парней на вагон-ресторан, и ее не было слышно до конца поездки.
…В Барнаул поезд прибыл часов в пять утра, и новоиспеченной рабсиле пришлось в ожидании автобуса встречать рассвет на улице. Когда девчонки уезжали из Куйбышева, был конец августа, дни стояли теплые, но тут, посидев часика три на чемоданах, девчата сразу почувствовали, насколько сибирское тепло отличается от волжского. В конце концов рабочее пополнение привезли, наконец, в городишко Алтайск и поселили в общежитие. Городок очень напоминал какой-нибудь средневолжский Жигулёвск. Однако никакой тебе Ангары, никакого покорения рек и рядом не стояло. Речка называлась Алтайка… Зато ехали через настоящую тайгу! А на горизонте виднелись настоящие Алтайские горы!
А ты по фене ботаешь?
Получилось так, что обе троицы – и «комсомолки», и их попутчики – попали в одну строительную бригаду, и только тут девчонки узнали, что их колоритные земляки – это высланные «за сто первый километр» тунеядцы, имевшие уже не по одной ходке за мелкое воровство. Разумеется, они были намного старше вчерашних школьниц, и у каждого была своя развеселая история. Они по-своему жалели своих наивных юных попутчиц, и как-то так получилось, что блатные взяли над «мелкими» шефство, и через месяц-другой наши девочки вполне сносно научились «ботать по фене». Они, разумеется, не стремились влиться в ряды «блатных и приблатнённых», но этот тайный язык офеней как-то сам собой проникал в их речь, тем более, что в этом «языке» было немало по-настоящему ярких словечек, привлекавших своим остроумием …
Да к тому же жаргон этот был, собственно, основным наречием местного населения, поскольку оно наполовину состояло из бывших «зеков», осевших в этих местах не столь отдаленных по той простой причине, что на родине их никто особенно-то и не ждал. К тому же многие по опыту знали, что найти работу «на большой земле», имея такой изъян в биографии, очень тяжело, зато попасть обратно в родную компанию – очень просто.
Поэтому более-менее серьезные парни выбрали остаться здесь, недалече от той колючей проволоки, которую так ненавидели несколько лет назад! К тому же местные руководители относилось к этим людям совсем не так, как на родине. Здесь извечная нехватка рабочих рук делала начальников более снисходительными к темному прошлому этой рабсилы, ведь партия требовала осваивать Сибирь «в сжатые сроки», так что привередничать им не приходилось.
Многие из бывших «осужденных» обзавелись семьями, стали почти законопослушными гражданами, растили детей. Однако вытравить зековские привычки оказалось не так-то просто, и дети их волей-неволей усваивали и речь, и зековские «понятия» родителей. Поэтому «по фене ботали» здесь с самого детства. Не мудрено, что и старшее поколение, бабушки-дедушки, тоже почти наполовину состояло из бывших «зеков» и «зечек» военных и послевоенных лет, получивших свои сроки за нахождение в плену или проживание на оккупированной территории. К тому же и прадеды многих сибиряков в большинстве своем тоже получали «сибирскую прописку» начиная с 37-го в качестве «врагов народа»…
Словом, население алтайского городка, куда отправил девчонок великий советский Оргнабор, отличалось особым колоритом. Нравы, соответственно, тоже. И по здешним законам «прописаться», т.е. получить признание среди местных, говоря на том литературном языке, к которому привыкли девочки дома, было просто невозможно. Забегая вперед, скажу: привыкли они к «фене» быстро, - среда помогала, - но вот отвыкнуть от этой липучей привычки было ой как сложно! Две из этой троицы стали впоследствии публичными людьми – одна педагогом, другая журналистом, и отвыкание от жаргона было для обеих весьма мучительным процессом.
Первые мозоли
Поскольку ни у одного из шестерых в группе новеньких не было и намека на специальность, то их, недолго думая, определили в разнорабочие. А «разные работы» состояли на тот момент в рытье траншеи под водопровод, который должен был пройти через бывшую стройплощадку. Поэтому первый рабочий день новых покорителей Сибири начался с того, что им вручили лопаты, ломики и огромные жесткие брезентовые рукавицы, да и послали копать траншею. Бригадир критически осмотрел пеструю гвардию:
- Ну что ж, братцы-новобранцы, начнем, благословясь!
Он шутливо "благословил" молодежь и первой торжественно вручил инструмент Раиске. Надо было видеть, с какой миной она принимала от мастера лопату и надевала рукавицы! Разумеется, ее маникюр сломался в первый же час, и она заявила, что горбатиться тут не собирается, а в этих …… рукавицах – тем более. Поэтому она вскоре «отошла покурить», а потом и вообще исчезла из виду. Через полчаса Мотыль и Попина тоже «пошли покурить» и… тоже пропали.
Девчоночья троица вытерпела подольше. Первой сдалась Люська: часа через два она сняла рукавицы и обнаружила под пальцами правой руки огромные волдыри. Она села на край канавы и заплакала. Маша с Анной упорно продолжали копать, не обращая внимания на боль. Часа через полтора Мария тоже решилась посмотреть, что там с руками. Когда она стаскивала рукавицы, они были уже мокрыми от прорвавшихся волдырей. Анна ухмыльнулась: «Ишь, какие неженки!» - и рукавицы сняла только к обеду. После обеда взрослые отделочницы из соседней бригады сжалились над девчонками и намотали им на руки какие-то мягкие тряпки под рукавицы. Работать стало легче, но все равно было больно, однако лопаты и ломики им никто не отменил.
Как ни странно, к концу дня Маша настолько наловчилась копать жесткую неподатливую землю, что даже вывела для себя некий алгоритм работы: сначала надо выломать из земли большой кусок ломиком, потом как следует раздолбить его штыковой лопатой, и только потом подцеплять грохочущий щебнем грунт лопатой-грабаркой и выкидывать его наверх. К вечеру она устала смертельно, зато стала улавливать некое удовлетворение от работы. Вернее, удовольствие доставляло то чувство победы, которое возникало, когда она оглядывала новый отвоеванный у земли метр грунта…
Очень скоро стало понятно, как блатные будут относиться к работе. И первую неделю они, действительно, постоянно отлынивали и без конца «курили». Но на следующей неделе начальник СМУ пригрозил им, что вышлет их еще севернее, поближе к полярному кругу, и они поджали хвосты. Больше того, недели через две, когда траншея стала походить на настоящий крепостной ров, Мотыль стал даже находить «кайф» в махании ломом и даже пытался передать свой навык Попине. А тот и сам заметил, что у него растут бицепсы и радовался этому, как маленький, заставляя девчат пощупать бугорки. У «пацанов» даже возникло соревнование по наращиванию мышц! Девчата – кроме Раиски, разумеется, – тоже постепенно втянулись в это вкалывание, они стали меньше уставать, и ладони у них покрылись тем благородным защитным слоем, что называется «трудовыми мозолями»...
…Как-то так само собой получилось, что командиром и идеологом у девчонок еще со школы была Анна. Правда, дома-то их компашка состояла из четырех человек, но мудрая Галка не пожелала ехать в Сибирь, поскольку у нее появился жених, и она предпочла сибирской романтике семейное счастье. Чем обернулась ее погоня за домашним счастьем, история пока умалчивает. Поехали втроем, но лидером по-прежнему оставалась Аня, хотя по годам она была самой младшей. Маша заметила, что блатные «пацаны» прислушиваются к Анне, и как-то незаметно для них она тоже стала авторитетом, хотя ничего особенного им не говорила, не призывала, не стыдила. Просто она умела как-то так ненавязчиво показать им их собственное гнилое нутро, что тем становилось не по себе, и они, может быть впервые в жизни, начали чувствовать угрызения совести.
Ода советскому маргарину
Деньги, выплаченные Оргнабором, - по 60 рублей на руки - назывались «подъемные», и это были первые большие деньги, которые девчонки держали в руках. Разумеется, они очень быстро таяли, а до первой получки было еще так далеко! Естественно, их блатные коллеги, в том числе и Райка, совершенно не умели готовить, поэтому они предложили девчатам скинуться на питание – сделать некий «общак» с тем, чтобы девчонки что-нибудь готовили. Все шестеро вывернули карманы, но все равно собранных денег было мало, и их не хватило бы до конца месяца. Девчонки собрались было уже капитулировать – дать телеграмму родным, чтобы выслали деньжат, но это было так стыдно! Ведь всех троих матери, конечно, отговаривали ехать…
И вдруг… Жизнь иногда делает такие крутые повороты! Всей нашей голодающей честной компании вдруг крупно повезло! Бригаду отделочников, к которой присоединили их звено, направили на строительство нового корпуса санатория, который частично расплачивался за работу… обедами! Вот где вся компания отъелась! А разные там плюшки, сочни и пирожки они забирали с собой, и вечером у них был роскошный «ужин»!
Однако с завтраком было хуже: денег-то было в обрез! И тогда Анна предложила отличный рецепт! Покупался пакет маргарина, пакет чаю, сахару и буханка белого хлеба. Чай растягивался на пару недель, сахару хватало на неделю, хлеб покупался ежедневно. Таким образом, на завтрак компания либо пила чай с бутербродами из хлеба с маргарином, либо поджаривала хлеб на этом маргарине – тоже вкусно! По выходным на том же маргарине жарили картошку, и это было объеденье! Так до получки и дотянули.
Испытание верности
И всё это было бы более-менее благополучно, если бы не... любовь! Дело в том, что Вовка Попина с первого взгляда, еще в поезде, «положил глаз» на Люську. Правда, влюбленность свою он напоказ не выставлял, но постоянно оказывал какие-то знаки внимания. И если у него имелся для Люськи некий презентик, он входил в комнату девчат с хитрым видом, клал на стол кулечек конфет в серой оберточной бумаге, а лично Люське вручал маленькую шоколадку. После чего, приложив руку к сердцу, исполнял всегда одну и ту же серенаду:
…На щечке родинка,
Полумесяцем бровь…
Родинка на самом деле была, и бровь тоже, но Люська не отвечала ему взаимностью, поэтому он слышал в ответ одно и то же:
- Да кончай ты, Вовка, свои серенады! - и шоколадка тут же делилась на всех.
Пока не появился «общак», в который все вложили последние деньги, эти шоколадки никого не смущали. Но вот наступило якобы всеобщее безденежье, однако Попина продолжал приносить свои дары как ни в чем не бывало. Мотыль смотрел на это сквозь пальцы. На вопрос: «Откуда деньги?», - Попина отвечал уклончиво: «Да-а, там мелочь оставалась…», или: «Меня угостили…» и т.д. А наши наивные подружки и не догадывались, что это было далеко не так. Верили. До тех пор, пока Попина по глупости не проговорился. Мотыль сделал было ему внушение за «трёп», но тот возразил:
- А они чё, не знают, что ль, что мы «щипачи», а Райка – «наводчица»? Они чё, дурочки, что ли?!
Только тогда «дурочки» начали прозревать, что темное прошлое их коллег «за сто первым километром» вовсе не закончилось! Сначала Анна, а за ней и Люся с Машей с негодованием бросили конфеты на стол.
Выходило, что они питались и ели конфеты, купленные на ворованные деньги?!! Теперь перед подружками встал вопрос: что же дальше делать? Продолжать жить, как ни в чем не бывало? Но это значило быть с ворами заодно! Другой вариант – настучать куда надо на этих жуликов… Но это было тем более невозможно! И тогда наша мудрая Анка приняла поистине Соломоново решение! Она выложила оставшийся «общак» на стол, отделила половину и подвинула деньги Мотылю:
- Заберите! Мы с ворами дела иметь не хотим!
Те явно не ожидали такого поворота. Они уже считали девчонок своими и чуть ли не повязанными этими конфетами и «общаком»…
- Анка, девчонки, да вы чего? Брезгуете? - скривил губы Попина.
- Да, я брезгую, но не вами, а этими вашими, вернее, не вашими деньгами. Это деньги грязные. Они мне руки жгут!
- Ну и дурак ты, Попина! - взорвался Мотыль.
- Нет, Попина не дурак! - возразила Анка. - Просто он не такой хитрый, как ты, и он по простоте душевной нас уже в вашу воровскую кодлу записал. Вот только нас не спросил. А нам с вами не по пути! Вас рано или поздно все равно поймают за руку и будут судить. Ты хочешь, чтобы нас заодно с вами привлекли, как соучастниц? Чтобы мы с вами вместе «пошли по статье»?
Несколько секунд блатные ошалело молчали. Потом Райка опомнилась:
- Мотыль! Ты чё, не врубаешься? Они же завтра побегут в ментовку и настучат!
- Да! Мотыль, ты что, не понял? Сегодня надо нас кончать, пока не настучали! - подхватила Анка.
- Чего-о? Ты чего несешь, Анна? А ты, Райка, заткнись, дура!
- Ладно, ребята, думайте, как дальше жить, выбирайте, только нам с ворами не по пути. А это – заберите… - И Анка с брезгливой миной взяла деньги двумя пальцами, завернула их в обрывок газеты и так же двумя пальцами положила сверток перед Райкой.
- Держи! Ты их заработала тяжким трудом… Та машинально отодвинула сверточек, но «кипишевать» не решилась.
Это было поистине испытанием верности! Получалось, что Анна положила на одну чашу весов самые лучшие человеческие качества ребят – их верность и способность к дружбе, а на другую – всю их воровскую «жизнь по понятиям» и сказала: «выбирайте!» Они долго молчали. Потом все трое пошли покурить. Вернулись через час только парни. Мотыль, не поднимая глаз, прошел к столу, сказал:
- Всё! Завязано! - и подвинул деньги обратно Анне.
- Ген, посмотри мне в глаза, - тихо попросила Анка. Мотыль помедлил секунду, но глаза поднял, посмотрел твердо. - Хорошо, Ген. Хорошо. Верю. А ты, Вовка, можешь?
Попина тоже поднял глаза.
- Да ладно, Ань, я и сам хотел завязать. Надоело от каждого мента шарахаться. Не хочу больше.
- А где Раиска? - спросила Маша.
- Не захотела… - угрюмо буркнул Мотыль. - Ну и черт с ней…
Что сподвигнуло ребят сделать такой выбор? То ли над ними уже «тучи сгущались», то ли в самом деле перевесила тоска по хорошим человеческим отношениям – неизвестно, но больше этот вопрос не возникал. Вообще мужская часть этой троицы всё больше и больше нравилась девчатам, только Раиска оставалась «неподдающейся».
Еще в самом начале она втихую утащила у девчат их нехитрую косметику. Потом стали пропадать вещички, те, что получше. Но поймать воровку за руку не удавалось, хотя «никого другого здесь не было», поскольку все четверо жили в одной комнате. Работать Райке было явно противопоказано, зато, если возникала малейшая возможность поскандалить или, по-блатному, «поднять кипиш», она всегда была первой, всегда «кипишевала» всласть и умело взвинчивала всех присутствующих. В общем, это был самый неприятный член компании, и девчата старались общаться с ней постольку-поскольку. К счастью, она довольно часто пропадала денька на два-три, потом появлялась.
На этот раз она исчезла надолго. «С местными снюхалась», - выдал своё резюме Мотыль, и это было похоже на правду. Потом зимой прошел слух, что на берегу речки Алтайки нашли изуродованный труп девушки. Мотыля и Попину вызывали к следователю, но быстро отпустили, якобы потому, что начальник стройки выдал им хорошую характеристику. Была ли то Раиска или нет, осталось неизвестным, но больше о ней ничего не было слышно.
Осень золотая
Пока заживали первые кровавые мозоли, пока девочки учились более-менее равномерно распределять зарплату, они замечали природу Алтая так, краем глаза. А между тем роскошная сибирская осень вступила в свои права. Каждое утро, трясясь в крытой брезентом "полуторке", которая везла их к лесному санаторию, девчонки толкали друг друга локтями: «Смотри, смотри, какая береза! Вся золотая!» А в ответ: «Нет, ты посмотри, какой клён! Весь-весь рыжий!» А какими крупными были ягоды калины – что твоя вишня! Подальше от глаз шли кедры и пихты. Они смотрелись как бархатный темно-зеленый фон для золотых осенних пейзажей… Маша даже сделала открытие, почему рябина называется «рябиной»:
- Девочки, смотрите: ведь рябиновые листья – они же пестрые, рябые, как курочка Ряба: тут на одной веточке сразу и желтые, и зеленые, и красные листики… И вся она как пестрой шалью кружевной накрыта! А гроздья-то, гроздья какие огромные, алые!
- Да-а, у нас, конечно, тоже есть и калина, и рябина, но они какие-то… не такие роскошные, что ли, - заметила Люся.
- Девочки, здесь земля другая, - объяснила Аня. - В ней больше минералов. И потом, у нас в земле сколько «химии»?! Вот и беднеет природа.
После роскошного санаторского обеда девчата бежали в лес, набирали охапки кленовых листьев и плели венки. Или просто падали на кучи осенней листвы и затихали, глядя в синее-синее небо… В ту осень ненастных дней было мало. Наоборот, погода была такой ясной, небо таким чистым, а воздух таким свежим, что без конца вспоминалось тютчевское:
…Весь день стоит
Как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
И вот в один из таких хрустально-золотых дней ребят попросили выйти в субботу, чтобы срочно заасфальтировать крышу санаторского гаража. Они согласились, но предупредили, что на вечер у них куплены билеты на эстрадный концерт в Барнауле. Маша поднималась на крышу последней, и перед тем как подняться по лестнице, она взглянула на ребят снизу, и почему-то ей на всю жизнь запомнилась эта картина: огромное, чистое, голубое небо, солнце, вкусный холодный воздух, запах осени, золотая полоска тайги, и на этом фоне стоят ребята, девчата и чему-то так хорошо смеются…
Сначала они стояли на крыше и ждали асфальт. Потом они уже лежали на крыше и ждали асфальт. Потом подошло время обеда, но асфальта всё не было. После обеда они начали звонить начальнику стройуправления прямо домой. Тот сперва никак не мог понять, о чем речь, но когда понял, сказал, что в течение часа всё решит. Однако прошел час, потом еще час, потом еще часа два, но асфальт не везли и не везли. Солнце уже начало садиться… Наконец, около пяти часов вечера прибежал запыхавшийся прораб и попросил еще немного подождать.
- А смысл? - Мотыль подошел к краю крыши и сел, свесив ноги. - Даже если асфальт и привезут, нужно еще часов пять-шесть, чтобы раскидать его по всей крыше, а потом еще и прикатать катком. И когда это делать? Ночью?
- Да! Всю эту работу имело смысл делать с утра, тогда бы мы всё успели, - поддержала Мотыля Анна. - А теперь уже темнеет, а у вас на крыше не то что прожектора, даже фонаря нету!
Прораб сначала попробовал ругаться и грозиться, но понял, что никаких резонов для упреков ребят у него нет, и вскоре перешел на уговоры. Это было хуже всего. Сначала он взывал к комсомольской совести ребят, потом начал давить на жалость, рассказывал о своих детях, о том, как ему достанется от начальства… И наконец он вспомнил, что если асфальт не раскидать, ночью он превратится в глыбу каменную… В это время, действительно, подъехал самосвал с асфальтом, от которого даже перестал уже идти зловонный пар.
- Интересно, а как асфальт поднимется на крышу? - поинтересовался Мотыль. - Что-то я тут подъемного крана не наблюдаю!
- Так трапик сейчас соорудим! - откликнулся прораб.- Сей момент!
- А по трапику кто его таскать будет? Мы? На носилках? Во-первых, мы договаривались на подъемный кран, а во-вторых, дед, ты понимаешь, что асфальт во время укладки должен быть горячим? А он у вас уже наполовину застыл! Выходит, даже если мы его и перетаскаем к ночи, он же на ходу превратится в камень! Какой смысл его туда таскать? Чтобы назавтра обратно сбрасывать? Опять же, как без прожектора-то, а, дед?!
- Да где ж я вам его возьму, ребята?!..
В таком ключе разговор продолжался еще с полчаса. Наконец, на дороге показалась «полуторка» для вывоза бригады, и разговор сам собой иссяк.
…На концерт ребята все-таки попали, хотя и ко второму отделению, но то прекрасное настроение, что было утром, сменилось молчанием. Разговаривать не хотелось. Маша чувствовала, что у ребят, так же, как и у нее, на душе гадко, хотя они, вроде, были правы… Или нет? Было как-то стыдно перед несчастным асфальтом, который зря делали и зря везли бестолковые люди. А последними в этой цепочке бессмысленностей оказались они.
Разгром: «хорошо» и «плохо» в одном флаконе
Однако «дело об асфальте» кончилось не одним лишь испорченным настроением. Со звена попробовали было снять премиальные за то, что ребята якобы загубили машину асфальта, но Анна с Мотылем сходили к главному инженеру СМУ и попросили разобраться. Тот и впрямь разобрался и заступился за ребят. Премию оставили, но без «оргвыводов» не обошлось, и слишком дружное звено расформировали: парней перевели в бригаду бетонщиков, а девчат – к отделочникам.
Разгром звена народ перенес стойко, только теперь уже все вместе собирались урывками, хотя и жили в одном общежитии. Вовка Попина какое-то время продолжал баловать Люську шоколадками, сопровождая их своими руладами, а потом как-то исчез из поля зрения подруг. Исчез и Мотыль. Кто-то из общежитских сказал, что они ушли на съемную квартиру, а кто-то рассказал, что видел их в сопровождении милиционеров… Девчата же сошлись во мнении, что воровской дуэт снова принялся за своё ремесло, поскольку их облагораживающее женское влияние было слишком кратковременным. Жаль было «пацанов», правда, жаль. Ведь, по сути, ребята-то они были неплохие…
«Штукатурщицы»
Однако все эти сожаления отошли в прошлое, как только девочки по-настоящему окунулись в новую жизнь. В бригаде отделочников их определили учениками в три разные звена, как будто группу нарочно «разбивали». Конечно же, после работы они вновь соединялись, притягивались друг к другу, как магнитики, а точнее – объединялись вокруг магнита Анны.
Когда девчонок начали по-настоящему обучать штукатурке, руки заболели снова, правда, несколько иначе. Дело в том, что штукатурный раствор довольно едкий, поэтому для защиты рук штукатурам выдавались те же самые рукавицы, что и разнорабочим, и это были очень грубые «брезентовки». Опытные наставницы девчат и не замечали рукавиц, но девчонкам новые брезентовки так мешали! Надо было научиться удобно схватить мастерок, правильно подцепить раствор, а потом метко растянуть его по стене либо снизу вверх, либо наискосок, либо поперек… Но у девчонок раствор либо разбрызгивался по всей стенке, либо скатывался серой жижей, либо застывал комом, который надо потом соскребать…
Наставница Маши хохотушка Альфия снова и снова показывала своей ученице, с какой стороны надо вставать к специальному корыту на ножках для раствора; как нужно держать мастерок; сколько накладывать раствора на «сокол» и как его держать; как гибко вести другую руку… Маша настолько неуклюже проделывала всё это, что Альфиюшка без конца хохотала. В конце концов она, шутя и подсмеиваясь, сама выполняла за Машу ученическую норму, при этом ободряя ученицу:
- Ничего, Маш, научишься! В цирке вон медведей учат на велике кататься! А ты-то поумней медведя будешь!..
Машу ее шутки доводили чуть не до слез, и она решила, что в ее неуклюжести виноваты рукавицы. Как только Альфия отходила к своей стене, Машка сбрасывала брезентовки и старалась освоить мастерство штукатурки голыми руками. Получалось, действительно, несколько ловчее: мастерок не так выскальзывал из руки, да и поворачивать полутёрок получалось более гибко, и вообще она «чувствовала стенку», как учила ее Альфия, более чутко, что ли… Но и расплачиваться за эту самодеятельность приходилось самой: к вечеру руки так разъедало, что ночью она заснуть не могла. Анка с Люськой страдали примерно так же. Все три ученицы, хоть и у разных наставниц, но делали то же самое. К утру кожа на руках слегка подживала, девчонки смазывали их глицерином и обещали сами себе, что будут работать в рукавицах, но… решимости хватало ненадолго.
Их наставницы, сами прошедшие через эту школу, строго следили за выполнением техники безопасности, подкидывали им свои старые обмятые рукавички, и под их доглядом девчонки час-другой всё же работали как положено. Но к обеду, когда все сходились в столовой, оказывалось, что руки учениц опять разъедены. Особенно страдали указательные пальцы, когда приходилось осваивать последний этап штукатурки – затирку или, проще говоря, шлифовку стены. Тут приходилось пальцы вставлять в полую ручку деревянной тёрочки и быстрыми круговыми движениями выравнивать поверхность метр за метром. Это – самый тонкий уровень работы, когда неверным движением можно испортить большой участок. Конечно, если вся технология соблюдается по времени, то есть, когда все слои штукатурки хорошенько отвердеют или, по-строительному, «схватятся», то и ошибки в затирке не так видны. Но если бы этого времени строителям хватало! Поэтому затирать приходилось «по сырому», когда предыдущий слой был еще мягким. Куда уж было наши новоявленным «штукатурщицам» справиться с этим искусством, да еще и в рукавицах! Поэтому к вечеру на пальцах появлялись дырочки, где кожа была разъедена чуть не до кости.
Альфия хохотала над ними, но считала, что со временем поймут, как надо, а Татьяна, наставница Анны, ругалась и говорила:
- Дурынды! Без рук останетесь!
А тетя Валя, Люськина учительница, хотя и учила девчонок, как быстрее вылечить руки, но ворчала на них больше всех и обещала нажаловаться на них бригадиру Сане Цветаеву. Да тот и сам, присматриваясь к ученицам говорил: - Девки! Вы меня под монастырь подведёте со своими ручонками! Мастер увидит – мне не сдобровать! Вы бригаду премии лишите! Чуете, чем рискуете?
Девчата «чуяли», поэтому при появлении мастера на участке как могли, прятались от него. Однако мало-помалу то ли брезентовки пообмялись, то ли они все-таки привыкли работать в рукавицах, но дело понемногу пошло на лад, и девчата сдали экзамен на третий разряд. Теперь началась другая забота: надо было выполнять план! А это было ох, как трудно! Особенно трудно было… не заснуть после обеда.
Интересная комната…
Осенью, когда девчата работали в звене с «пацанами», их в общежитии считали «приблатнёнными», поэтому не особенно жаловали: в их комнату не заходили ни девушки, ни ребята. Но когда «пацаны» исчезли, к странным девчонкам стали присматриваться. И в самом деле: девчата держались своей троицей, всегда как-то особнячком, как-то сами по себе. Им как будто никто и не был нужен, ни на чью дружбу они не претендовали… Первыми стали проявлять интерес парни. Они заходили в эту странную комнату как бы по делу, типа «щепотки соли не найдется?», но потом задерживались, знакомились… Их прямо тянуло к этим странным девчонкам! Взрослым парням, прошедшим уже огни и воды, повидавшим и суму, и тюрьму, было непонятно, как, а главное, зачем очутились эти школьницы в этом общежитии? Зачем уехали от мамы-папы да еще и связались с блатными?! Обычно в эти трудные объяснения пускалась Анна, иногда ее поддерживала Маша. Люся обычно отмалчивалась.
Это было похоже на разговор глухих на двух берегах реки. На одном берегу стояли наивные девчонки, вчера еще сидевшие под маминым крылышком, которые верили в победу коммунизма, и они кричали другому берегу о святости идей комсомола… С другого берега до них пытались докричаться и предостеречь от ошибок люди, уже столкнувшиеся со всей ложью и фальшью этого самого коммунизма… Могли ли они услышать и понять друг друга?! Вопрос риторический.
Тем не менее, девчонки были вроде не глупые, они не ныли, после первых мозолей к маме не убежали, прожили в Алтайке уже полгода и домой не собирались. Было в них что-то такое… любопытное. Поэтому ребята оставались, спорили с ними, слушали их «бред», рассказывали свои невеселые истории, удивлялись тем чудным выводам, к которым приводила их рассказы прирожденный психолог Анна. Иногда приносили гитару, пели негромко… Ребят удивлял и заставлял прислушиваться к тому, что несли девчонки, именно этот странный оптимизм девчат, им хотелось понять, действительно ли можно жить в этой стране с верой в коммунизм или это просто оптимизм наивных глупцов? Словом, в этой комнате было интересно.
Ну, а поскольку там было интересно, то и засиживались они и до полуночи, и подольше. И Маша даже написала большими буквами и повесила на казенный шкаф призыв: «ВЫХОД в 23.00!!!», потому что надо же было и поспать перед работой! Но призыв этот мало помогал, поэтому на работе так хотелось спать! И потому вместо обеда девчата частенько спали где-нибудь в подсобке, если удавалось. Кстати, «призыв» этот сыграл потом в судьбе девчат весьма неожиданную и зловещую роль.
Я его слепила из того, что было…
…А истории у ребят рождения 37-41 годов, родители которых были признаны «врагами народа», были и в самом деле очень непростые, а порой страшные. Полубеспризорное, голодное военное детство и послевоенная юность рано или поздно приводили их на скамью подсудимых. В общежитии буквально не было ни одного парня, так или иначе не познавшего тюремных нар. Многие подростками с голодухи связывались с бандами, чистившими продуктовые ларьки и магазины. Такие сначала получали небольшой срок «по малолетке», а потом уже никак не могли вырваться из цепких лап подельников и превращались в рецидивистов.
Таким был и красавец-татарин Шамиль, которому понравилась Маша, и они чуть было не поженились… На Анну положил глаз Васёк. Это был симпатичный мордвин с такими добрыми «собачьими» глазами, которыми он так преданно смотрел на Анюту, что невозможно было поверить, что он «мотал срок» за то, что искалечил человека. Дело в том, что воспитывала Ваську улица, и к призывному возрасту он уже имел несколько приводов в милицию, так что терпеть чьи бы то ни было «измывательства» он не умел да и не хотел. А в армейском подразделении, как на грех, завелся старослужащий, «дед», который особо изощренно издевался над первогодками. И конечно, Васек, не выдержав его издёвок, бросился на «деда» и чуть было не убил его… Забегая вперед, скажу, что они таки поженились с Анной и прожили вместе до самой его смерти.
А парень, который нравился Люське, до «взрослой» тюрьмы был цирковым артистом – гимнастом. По его словам, его обвинили в том, что он уронил свою партнершу, не удержал ее на трапеции под куполом, хотя на самом деле страховочный леер оборвался из-за того, что был изношен и плохо закреплен. Вина была полностью на дирекции цирка, но подставили Женьку, потому что у него уже была «ходка по малолетке». Женька временами пил «по-черному» еще и оттого, что погибшая гимнастка была его любимой девушкой.
Конечно, если бы наши девчата жили себе на «большой земле», у них, наверное, и парни были бы другие, и судьба, но здесь жизнь требовала находить уже себе пару, а выбор предоставлялся из тех, что рядом, а не за тридевять земель…
"Шайтан-машина"
Между тем ученицы-штукатурщицы потихоньку превращались в настоящих штукатуров, хотя и невысокого пока разряда. Им стали доверять отделку сначала санузлов, потом кухонь, потом переместили на жилые комнаты. Они научились работать в рукавицах, пальцы больше не травмировались, и их труды можно было уже оценивать как «удовлетворительно», если бы не одно «но».
Дело в том, что ко времени отделки дома монтажники должны были поставить в холле первого этажа растворонасос, который бригадир Саня называл «шайтан-машиной». Это был механизм, который по шлангу должен подавать штукатурный раствор на любой этаж. Но шланг у машины был один на весь этаж, поэтому штукатурам приходилось доносить раствор до места вручную, на носилках, которые по-сибирски назывались «окорятами». Женщины советовали девчатам накладывать раствора поменьше:
- Не надрывайтесь, девки, нельзя вам! Это мы своё отрожали, а вам еще замуж выходить, еще детей рожать!
Но девушки видели своими глазами, что их пожилые наставницы наваливали в свои окорята раза в три больше, чем советовали ученицам, так что молодым снижать норму было просто стыдно. Кончилось это «соревнование» тем, что у всех троих сухожилия на руках растянулись так, что пальцы просто перестали сжиматься в кулак. Пришлось волей-неволей докладывать об этом бригадиру.
Тот отругал девчат, не стесняясь в выражениях, но как помочь, придумал. Он приказал спустить корыто девчат на землю на поддон для кирпичей и накладывать раствор не в окорята, а прямо в корыто. Потом поддон подъемным краном доставляли на балкон той квартиры, где работали девчонки, и те должны были быстро-быстро перетаскать его внутрь комнаты, иначе на морозе раствор схватился бы раньше времени. Это было огромным облегчением, правда, при этом нарушались и СНИПы, и техника безопасности сразу по нескольким пунктам, и это было чревато… Бригадир рисковал своей головой, поэтому раствор поднимали только в отсутствие мастера.
Зима в Сибири, как известно, отличается морозцем, и днем на улице было градусов 25-30, однако этот холод переносился на удивление легко, если не было ветра. Рабочие дни «активировались», т.е. прекращались работы на улице, только при температуре ниже 35 да с ветерком. А в 30-градусный солнечный денек работы продолжались – хоть бы хны! Ну, а чтобы раствор не застывал прямо на стенах, в квартирах поддерживалась плюсовая температура при помощи огромных «мангалов», установленных в центре комнаты, в которых горели дрова либо уголь. Иногда, если ночью дежурили недостаточно радивые товарищи, с утра чувствовался запах угарного газа, и тогда положено было минут 15 проветривать помещение. Девчата открывали форточки, в комнату врывались белые клубы пара, а они эти 15-20 минут старались подремать, а потом – за работу!
Но как бы ни старались строители прогреть помещение, мороз брал своё, и девушки замечали, что раствор в углах комнат и особенно под подоконниками, где дуло из щелей, очень быстро превращается в лед. Тем не менее, на этот ледяной слой штукатурки накладывался следующий, за ним - третий и… всё затиралось, потом красилось. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что летом все эти слои разморозятся и штукатурка просто-напросто отвалится. Маша сказала о своем наблюдении бригадиру.
- Ну, Машка, ты мне Америку открыла! - расхохотался Саня. - Ой, девки, уморили! А то я за 20 лет работы этого не знал! Отвалится беспременно! Особенно, если такие копуши как вы, будут по три часа над каждым углом копаться. Работайте шустрей – вот вам и весь сказ!
- Саш, но все равно ведь, как ни шустри, лед образуется… Углы-то не прогреваются…
- Да конечно, образуется! Ну, а что делать-то, умницы мои? Работу на зиму сворачивать, что ли? А чего кусать-то будем? Не знай, как вы, а я зимой лапу сосать не умею! И ребятишки мои тоже…
- А как же новоселы? Вот они нам «спасибо» скажут! - поддержала Анна.
- Эх, девки, сразу видать, что вы не тутошние! Новоселы, если они местные, конечно, нас поймут! Они нам не только «спасибо» скажут, а еще и в ножки поклонятся! Ежели ключи получат, конечно. Главное – крыша над головой, понял-нет?! А к лету они уж и цемент приготовят, и новыми обоями запасутся, не боись!
- А вдруг комиссия не примет наш… брак? - не унималась Маша.
- Дак в комиссии-то тоже местные работают, понял-нет? Так что не дрейфь, девчонки, прорвемся!
…К середине зимы работа пошла веселее, у девчат стало почти получаться выполнение плана, и пару месяцев они даже получали премиальные. Отделочные работы поднимались с этажа на этаж все выше и выше. Однако к пятому этажу «шайтан-машина» сломалась в очередной раз, и, ожидая подачи раствора, штукатуры не работали всю вторую половину пятницы. Поломка произошла в конце февраля, и женщин никак не радовал такой «отдых»! Наоборот, они хотели подзаработать к 8 марта, но без насоса они могли едва-едва выполнить план! И получалось, что таскать раствор окорятами на пятый этаж – это было не только тяжело, но и лишало их премии. Женщины поворчали, но решили отложить разговор с начальством на понедельник – авось за выходные наладят насос!
Однако Цветаев, который в понедельник с самого утра торчал в конторе, прибыл на участок почти к обеду и огорошил бригаду:
- В общем, так, бабоньки: машина перемешивать раствор может, а гнать наверх – нету! Так что, золотые мои, ноги в руки, окорята в зубы и – вперед, к победе коммунизма!
- Сань, да ты что, на пятый этаж ведь! - пытались урезонить его «бабоньки».
- А я что могу сделать, девоньки?! Этой чертовой «шайтан-машине», в лоб ей дышло, уже лет двадцать от роду! Ну и сломалась у нее шестеренка кака-то. Покупать надо, а она стоит рублей пятьсот, понял-нет?! У начальника, так его и перетак, денег нету на это! Не предусмотрено! Заказал он нашим слесарям выточить, вот будем ждать, как сделают…
- Да уж они сделают! Два белых и третий, как снег! - усмехнулась Альфия. - Не зря их зовут «слесарь по монтажу – где посижу, где полежу»…
- Да-а, раз она такая дорогая, значит – сложная. Вряд ли наши мастеры-ломастеры ее скоро выточат… - усомнилась тетя Валя.
- Неужели пятьсот рублей – такая большая сумма для СМУ? – удивилась Анна.
- Да для нашего начальника просто неподъёмная! - съязвила Татьяна. - Это как раз его премиальные. А зачем ему себя премии лишать? Проще нам всем руки пообрывать, на пятый этаж окорята таскаючи. Нам что, привыкать, что ли?! Чай, не впервой! И до девятого дотащим, чего нам сделается?!
Такая перспектива не радовала, женщины зашумели. Кто-то из молодежи предложил не работать, пока не починят растворонасос, мол, по технике безопасности не положено… Женщин это предложение взорвало.
- Хорошо вам, молодым, сидеть ждать! У тебя… одна голова не бедна, а и бедна, так одна! А у меня вон – семеро по лавкам! - кричала тетя Валя.
Взрослые женщины поддержали ее. Кто-то предложил пойти к парторгу, кто-то – к профоргу… Наконец, поднялся бригадир.
- Ну, вот что, девоньки-бабоньки. К парторгам-профоргам пойдете в нерабочее время, и не все, двоих хватит. А сейчас – вон окорята вас заждались… Приступайте, а то прогулы всем запишу, понял-нет? План за нас никто выполнять не будет, – сказал Цветаев и надел рукавицы. Женщины утихли, взяли окорята и отправились вниз за раствором.
Слишком умные!..
Почему-то ни назавтра, ни послезавтра никто ни к кому не пошел. Работали молча всю неделю. Скорее всего, умудренные опытом женщины знали, что идти кому-то жаловаться бесполезно – только неприятностей наживешь. Не знала этого только наша юная троица. Поэтому в следующую пятницу после обеда Анна с Машей подошли к бригадиру отпрашиваться, чтобы идти в партком.
- Запретить я вам не могу, идите, - ответил Цветаев. - Только учтите, что я вам полдня поставлю как отпуск за свой счет. - И пояснил: - Я же не могу поставить вам рабочие часы, понял-нет?! Меня в бригаде не поймут!
…Парторг Жакенов слушал девчат, и, щуря узкие глазки на круглом киргизском лице, старался выглядеть приветливо:
- Девушки, я вас понимай, но и вы поймите: оборудований у нас старый, сто раз ремонтированный, а морозы вон какие стоят! Не выдерживает машина, ломается. Что тут поделаешь… - и горестно разводил пухлыми ручками.
- Я не могу поверить, что для СМУ, которое ворочает сотнями тысяч, если не миллионами, выделить пятьсот рублей так сложно! - пыталась добиться толку Анна. - И ведь не для пикника какого-нибудь просим, не для праздника, а для ремонта самой необходимой машины!
- Вы понимаете, что вы людей, женщин гробите?! - горячилась Маша.
- Ну-у, не надо так говорить! - взмахнул толстенькой ручкой Жакенов. - Никто их не гробит, конечно! Тяжело, я понимай, трудно, но ведь без трудность стройка не бывает!..
Похоже, что беседа в этом духе затягивалась, но тут парторга куда-то вызвали. Он облегченно извинился и выпроводил делегаток. Но Маше врезалось в память, как Жакенов то и дело разводил руками и горестно вздыхал. И тогда впервые в жизни ей подумалось: «А ведь это партия! Наш рулевой! Куда же она рулит-то?!..»
Дома девчонки, как настоящие комсомолки, решили, что один парторг – это еще не вся партия! И потому линию этого парторга вполне можно «поправить». Они достали в Красном уголке большой плакат, перевернули его белой стороной, сверху написали «Комсомольский прожектор» и нарисовали: 5-этажный дом «в разрезе», а по лестницам «караваном» идут муравьи с огромными носилками. Внизу изобразили растворонасос с поникшими «руками»-шлангами. Одна «рука» была направлена к окошку «касса», находящемуся в домике с названием «СМУ». Изо «рта» насоса выходила надпись: «Подайте 500 р. на…». Затем шло слово «пропитание», которое было зачеркнуто, а над ним написано слово «ремонт». По самому низу шла подпись: «Подарок руководства СМУ женщинам бригады отделочников к 8 марта».
Утром в понедельник девчонки пришли к конторе пораньше, повесили свой немудрящий «Прожектор» на двери СМУ и пошли на стройплощадку. Там они, как и на прошлой неделе, не столько штукатурили, сколько таскали раствор, как и вся бригада. Казалось, всё шло как обычно. Но уже в обеденный перерыв девчата почувствовали первую волну реакции на их «картинку». Собравшись в подсобке, женщины шумно обсуждали «Прожектор». Те что помоложе одобряли: «Молодцы, девчата! Так их, знай наших!» А те, что были постарше, качали головами неодобрительно: «Зря вы так, девчонки! Самим же вам и попадет за это!»
Уже на следующий день от «прожектора» на двери СМУ остались только клочья. «Расследование», чьих это рук дело, было коротким. Авторов вычислили моментально: они ведь сами приходили в партком… Однако явно, показательно, наказывать не торопились: «крыть»-то на самом деле было нечем! Создалось даже ощущение, что начальство «проглотило» выпад молча. Больше того: дня через два растворонасос заработал! И, надо сказать, больше уже не ломался! К 8 марта, не смотря на то, что план бригада выполнила не на 100%, дали премию! Женщины зауважали девчонок, а тетя Валя даже испекла сладкий пирог специально для них. Девчата ходили героями. С неделю. Пока не ощутили вторую волну реакции.
Волна вторая, обратная
Вторая волна не заставила себя долго ждать. 8 марта девчонки выложили все свои познания и навыки в кулинарии, парни принесли бутылку шампанского, каждой по шоколадке, тортик… И не успела молодежь поднять первый тост, как в комнату явился комендант общежития.
- Выпиваем, значит? - он бесцеремонно осмотрел комнату. - И с мужиками, стало быть? И курите в жилой комнате, значит?
В комнате, как на грех, действительно, было накурено.
- Да сейчас всё проветрим, Иван Семеныч! - Маша первой бросилась исправлять положение – открыла форточку. Но коменданту, собственно, не было никакого дела до чистоты воздуха. Он искал другое – улики! Бывший сотрудник НКВД с сизым носом, он хорошо знал: чтобы прижать языки этим слишком умным, нужен хороший повод! А приказ «прижать» ему уже поступил.
- Так! За распитие спиртных напитков в помещении общежития будете отвечать! За то, что в женской комнате находятся лица мужского пола – тоже ответите! А это что такое? - он подслеповато прищурился на Машин призыв «Выход в 23-00!» и прямо-таки обрадовался: - Ничего себе, комсомолки! А еще «Прожекторы» они там сочиняют! Это, значит, у вас тут с 23-х самые оргии-то и начинаются?! Хорошо! Всё будет доложено, куда следует! Вы у меня попляшете!..
Ребята сначала даже не поняли, о каких «оргиях» говорил комендант, но потом разобрались, что слово «выход» он принял за слово «вход»! А этого только и нужно было блюстителю морали! Это же была прямая улика, да какая!.. Смешно, но эта бумажка, этот «призыв к порядку» дал повод для такого разбирательства!!.. Через пару дней в общежитии состоялось собрание проживающих, на повестке дня которого стоял только один вопрос: «О поведении жильцов комнаты № 25». И напрасно девушки принесли на собрание своё «вещественное доказательство», им никто не поверил, ведь комендант привел железный аргумент:
- Да я своими глазами видел, что там было написано «вход»! А то, что вы притащили – это подделка!
В свою защиту девчата говорили, что ничего противоправного они не совершили: парни находились в их комнате в обеденное время, они пришли поздравить девчат с праздником, а шампанское – ну какой же это алкоголь?! И комендант, поняв, что тут зацепиться не за что, милостиво «простил» жиличкам эти преступления. Но за «подделку документа» он потребовал ни много ни мало – выселить девчат из общежития. Другого мнения среди собравшихся не нашлось уже потому, что в других комнатах гульба началась еще накануне, продолжалась ночью, а с самого утра 8 марта орали проигрыватели, водка лилась рекой, кое-где вспыхивали драки… Поэтому на всякий случай «с мнением выступающего согласились» и постановили: «осудить поведение жильцов комнаты № 25 и выселить в течение недели». Чтобы другим неповадно было!
Вот уж поистине, всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно… Но это было еще не всё! Это были цветики! Ягодки пошли потом.
Цунами
…Ближе к реке городишко Алтайка плавно перетекал в свой пригород – Чесноковку, где можно было найти жильё. Шамиль с Васьком помогли девчатам найти и снять на зиму крошечный домик на краю поселка, состоявший из одной комнатки и кухни, но они и этому были рады, ибо снять жильё в небольшом городке было тогда проблемой. Топить печку-голландку приходилось углем, который никак не хотел гореть, печка дымила немилосердно! Туалет был, разумеется, во дворе. За водой приходилось ходить на колонку за полкилометра, еду готовить на печке после того, как уголь, наконец, разгорится…
Словом, старейший сотрудник НКВД – комендант общежития – знал, что делал, выселяя девчат «в никуда» как раз в разгар сибирских морозов. Шамиль и Васёк с Женьком, конечно, помогали, как могли: дрова кололи, за водой бегали на колонку и т.д. Мало-помалу наши изгнанницы привыкли и к этому быту. Они продолжали работать и даже учились в учкомбинате, чтобы сдать на следующий разряд. Однако парторгу этого изгнания показалось мало. Он решил добить девчат «по линии партии». Дело в том, что в тот год юбилея КПСС партия вдруг решила провести кампанию по борьбе с хулиганством, а заодно и «чистку рядов» комсомола. И как же можно было упустить такую возможность?!
В СМУ вдруг обнаружилась комсомольская организация, которая рьяно кинулась в бой за чистоту своих рядов! Уж не знаю, кого там вычистили из рядов до и после девчат, но им-то уж точно досталось! …«Комсомольским собранием» это мероприятие называлось условно. На самом деле это было заседание городской комсомольской «верхушки» наподобие суда с приглашением обсуждаемых ребят «на ковер». Для соблюдения проформы вдоль стен сидело человек пять комсомольцев-активистов из работников СМУ. Председателем этого суда-собрания был комсорг СМУ Павел Квашко. Это был высокий красивый, всегда прекрасно одетый молодой человек. Работал он в конторе, в техотделе СМУ, и вообще-то Аня ему нравилась. Когда-то он даже пытался приударить за ней. Однако поскольку ни на какие «легкие» отношения девушка не пошла, Павлик ушел в тень, но обиду, видимо, затаил. Когда в комнату пригласили нашу троицу, Павлик, видимо, вспомнил всё и приосанился.
- Вот, товарищи, у нас тут имэется решенне общего собрания жильцов общежиття, дэ проживали ти дивчины, прошу ознакомиться, - и он зачитал бумагу об их выселении. - Яки будут мнения?
Мнение было одно: «из комсомола исключить!», - однако перед тем, как голосовать, слово для оправдания все же предоставили.
- Ребята, - обратилась Анна к тем, что сидели вдоль стен.- Все вы работаете на стройке и знаете, что такое таскать раствор вручную, так ведь? - Ребята утвердительно закивали. - И вы, наверно, знаете, что растворонасос сломался и почти весь февраль стоял, а таскать раствор пришлось на пятый этаж! Вот мы и подумали, что отремонтировать насос поможет «Комсомольский прожектор», вот и выпустили его.
- Так это вы, что ли, там муравьев с носилками нарисовали? - припомнил кто-то из ребят. - Здорово вы их пропесочили! Ну и как, помогло?
- В том-то и дело, что помогло! Через два дня растворонасос запустили. Но, видимо, кому-то наш «Прожектор» сильно не понравился, вот нас и выселили из общаги…
- Павлик, а что же ты не рассказал нам про «Прожектор»?
- Та я и сам не знав… Но дело-то нэ в тим! - и Павлик решил ввести в бой «тяжелую артиллерию». - Дело в тим, шо двое из тих трех дивчин, я извиняюсь, курят! Яки ж воны комсомолки писля того?! Який пример они показують молодежи?!
К сожалению, это было правдой. Еще дома девчонки научились курить. Вернее, старались научиться все трое, но Аня и Люся втянулись сразу, и Маша тоже пыталась не отстать от подруг, но ее организм настолько бурно отторгал табак, даже его запах, что ей пришлось-таки бросить это занятие. Забегая вперед, скажу, что когда девчонки уже повыходили замуж и забеременели, вот тогда они здорово пожалели, что втянулись в курение! Обе боролись с привычкой, пытались прекратить, мучались ужасно, но получалось плохо, и после родов обе снова взялись за сигареты…
…После сенсационного сообщения Павла мнения разделились. Президиум собрания считал, что советские девушки, а тем более – комсомолки, не имеют права курить! А ребята и девчата из рабочих, особенно те, что и сами курили, считали, что надо учесть их боевой комсомольский характер! Дело принимало неожиданный оборот! Так ведь могло оказаться неучтенным мнение парткома! И тогда Павлик вспомнил старую стратегию: он умело надавил на каждого их тех, кто возражал, - ведь у каждого были свои грешки! – и это сработало: собрание приняло нужное решение. Хотя и не единогласно, но вердикт был вынесен: «Анну Звереву и Людмилу Краскову исключить, Марию Рыбалко оставить, но строго предупредить с занесением в личную карточку.» Исключённым предложили сдать свои комсомольские билеты.
Когда Аня с Люсей подошли к столу, чтобы положить билеты, туда же подошла и Маша. Она разорвала свой билет и бросила на стол:
- Не нужен мне такой комсомол! Ненавижу! - и вышла вслед за подругами. Домой шли молча. Говорить не хотелось. Хотелось выть в голос...
Катарсис
Парни, которые уже ждали девчат возле их домика, по лицам подружек поняли, как им несладко, и предложили, естественно, сбегать за портвейном.
- Ни в коем случае! - отрезала Анна. - Васек, включи проигрыватель!
- Проигрыватель?! А надо, Ань?
- Надо! Женя, достань коробку с пластинками!
Она стала перебирать пластинки с музыкой Чайковского: «Первый концерт»? Нет, не то. «Времена года» - не то… Хотелось чего-то такого…
- А! Вот это ставь! - и она подала Ваську пластинку, на которой было написано: «Паганини. "Вечное движение"».
…От первых же низких звуков скрипки у Марии побежали мурашки. Потом мелодия начала подниматься по какой-то своей спирали дальше, дальше, уходя всё выше на каждом витке... Скрипка вела за собой душу так мощно, она не нежничала, она просто захватывала душу и несла ее куда-то высоко-высоко… Мелодия описывала спираль за спиралью, и эти волны неслись все выше и выше… У Маши начало потихоньку трясти все тело, а потом сами собой полились слезы… А хрустальная башня, вокруг которой летела душа, все утоньшалась и утоньшалась, и уходила в голубое небо… Временами скрипка кружила на одном месте, как бы собираясь с силами, а потом музыка взмывала в очередную спираль, и – снова в небо! И с каждым оборотом душе становилось и легче, и больнее одновременно… Потом небо потемнело – это был уже космос! А мелодия всё кружила и кружила, уходя ввысь, ввинчиваясь в нежный фиолет… Она становилась всё тоньше и тоньше и уводила за собой душу далеко-далеко, совсем далеко от Земли…
Когда музыка кончилась, Маша открыла глаза и обнаружила, что она уже не плачет, а тихо рыдает. То же самое творилось и с Аней. Люся плакала, уткнувшись в подушку. Парни сидели с красными глазами. ...Видимо, это и было то, что называется «катарсис» или «очищение». Все долго молчали. Говорить не хотелось, но уже совсем по другой причине. И вот что странно: проблемы девчат никуда не девались, родное советское общество все так же отторгало их, они сидели в той же убогой избушке, но теперь это казалось такой ерундой! Теперь Маша поняла, что есть Небо! И есть, есть та дорога, по которой можно туда подняться! Она есть, и потому все эти земные дрязги, это такая мелочь! Как хорошо, что есть такая музыка! Маша подошла к Анне, обняла ее.
- Спасибо тебе, Анют!..
Наконец все зашевелились, заговорили, пошли за водой, стали топить печку, ставить чай, жарить картошку. Настроение у всех было какое-то странное: все стали как будто роднее друг другу и дороже. А когда поужинали, Шамиль попросил:
- Анют, поставь еще чего-нибудь такого…
Женька и Васек поддержали в один голос:
- Да, Ань, еще давай!
- Ребята, да поздно уже! - хотела было отказаться Анна. - Вам же еще в Алтайку топать, а мороз крепчает!
- Ань, ну что для нас пара километров! Поставь!
- Ну, черти полосатые, потом не обижайтесь, что не выспались! - и она поставила «Первый концерт» Чайковского.
...То высокое настроение, что дал Паганини, опять вошло в душу Маши моментально, но теперь оно как бы окрепло, развернулось вширь и стало торжественно-величественным. Теперь представилась почему-то Москва, Россия, она почувствовала, что есть Жизнь с большой буквы… Это была тоже дорога в небо, но широкая-широкая, как Красная площадь, и по ней шла не одна Маша, а много-много хороших людей шло рядом… И ее душа от этого единения согрелась, и стало хорошо-хорошо… А потом опять тишина заполнила домик на краю земли…
Чесноковский «ДК»
С тех пор в избушке на улице Первомайской музыка стала звучать часто. И оказалось, что ее слышит чуть не вся Чесноковка! И потянулась к девчатам на огонек поселковая молодежь. Правда, местные девчата как-то быстро охладели к посиделкам у «приезжих», им тут показалось скучно: ни танцев, ни вина… Были и такие посетители, что норовили прийти с бутылкой, предлагали «разговеться», пытались приставать к девушкам… Но они получили от взрослых парней такой отпор, что стали обходить «ДК» стороной. Однако несколько чесноковских «пацанов» задержались надолго.
Тех мальчишек, что действительно заинтересовались образом жизни нашей троицы, девушки стали называть «дельфинами». Им было лет по17-18; еще не знавшие армии, но близко соприкоснувшиеся с «тюремной романтикой» – со слов взрослых, конечно, - они жадно слушали взрослых парней, уже прошедших эту страшную школу. В их головах была такая «каша»! С одной стороны – школьное воспитание в комсомольско-партийном духе, с другой – жизнь в окружении бывших зеков, проклинающих этот «дух». Кто прав? Где правда?! «Дельфинам» казалось, что уж эти девчата и их мудрые друзья наверняка знают ответ!
...Конечно, у самих девчат после всех этих событий розовые очки разбились вдребезги! Но других пока не появилось, и они все вместе пытались найти точку опоры. Так что споры о смысле жизни велись в избушке часто. А когда не было настроения спорить, просто вслух читали книги. Читали в основном Аня и Маша, а Люська больше отнекивалась. Особенно запомнилось Маше, какие дебаты шли из-за рассказа Толстого «Гадюка», но еще жарче споры разгорелись из-за Купринского «Поединка». Вещи сами по себе сильные, они вызвали у «дельфинов» очень разную реакцию…
Тем временем дело двигалось к весне. Люськин друг Женька-циркач не курил, и он очень просил Люську прекратить «дымить», но та только смеялась в ответ. Кончилось дело тем, что на этой почве они поссорились, и Женька ушел из их компании. Жаль было терять хорошего друга, но – насильно мил не будешь… Правда, «свято место» не долго пустовало: оказалось, что Люся нравилась одному из «дельфинов» - Коляну, и он с удовольствием воспользовался этим Женькиным промахом. Кстати сказать, Люся потом три года ждала Коляна из армии, а после армии он приехал к ней на Большую землю, они поженились и прожили вместе много лет вплоть до его трагической смерти…
Что значит «девичья постель»…
А вот Маше не повезло. Еще осенью, живя в общаге, девчата пережили неприятную историю. Поскольку общежитие было наводнено вчерашними уголовниками самых разных мастей, то среди них было немало людей с поистине исковерканной психикой. Один из таких «чудиков», Юрка-малахольный, повадился ходить к девчатам и устраивать в их комнате представление: он прикидывался, что ему внезапно становилось плохо, падал на пол, бился, и изо рта у него шла пена. Девчонки затаскивали его, конечно, на кровать, брызгали в лицо водой, прикладывали на голову мокрые повязки… Но как только начинался разговор о том, что надо вызвать «скорую», Юрке сразу становилось лучше. Зачем он это делал? Видимо, ему просто не хватало обыкновенного участия, тем более – женского. Однако Шамиль так не считал. Он ненавидел этого Юрку, объяснял девчатам, что это – тюремная «мастырка», попытка «косить под больного», чтобы попасть в тюремную больничку.
- Не верьте ему! И на свои кровати не кладите! Вообще ничего не делайте! Пусть валяется, ничего с ним не случится! - сердито внушал он девчатам. Те в общем-то понимали, что Шамиль, может быть, прав, но сердце женское жалостливое… Оно-то и подвело.
Случилось так, что когда Юрка в очередной раз упал «в припадке», его водрузили на Машину кровать и стали «врачевать». И тут, как на грех, пришел Шамиль чем-то очень расстроенный. Он, не долго думая, схватил Юрку за грудки и вышвырнул в коридор. Драки как таковой не было, но Шамиль, уйдя в свою комнату, долго не мог успокоиться. Он то прибегал в комнату девчат и делал Маше строгий выговор, то убегал к себе и там метался, как лев по клетке. А тут как раз пришли его соседи навеселе и съязвили, что его девчонка предпочитает Шамилю Юрку-малахольного. Это переполнило чашу терпения темпераментного татарина! Он схватил казенный стул и грохнул его о казенный стол! Тут же на пол полетел казенный графин и разбился! У стула отломилась ножка, у стола – половина крышки… В общем, разор он учинил приличный.
Во избежание худшего ребята скрутили Шамиля и положили на кровать – остыть! Но! Никто иной, как наш припадочный Юра, недолго думая, вызвал милицию. Ребята даже не успели убрать с глаз следы преступления, поэтому милиционеру было «всё понятно», и он составил протокол. Но поскольку никто не был избит, он пригрозил Шамилю 15-ю сутками за дебош. Однако ни в тот день, ни позже за Шамилем почему-то не пришли и никуда не отвели. Сначала всем показалось, что этим дело и кончилось, но не тут-то было! Видимо, у коменданта, как у опытного сотрудника НКВД, были в общаге свои «глаза и уши», он знал, кто с кем дружит, и решил еще раз насолить девчатам, и по-крупному. Он выждал время, пока они съедут из общежития, и узнал их новый адрес. Он точно знал, что ребята вместе с Шамилем пойдут отмечать Новый год на Первомайскую улицу. Мало того, он дал возможность всем выпить, чтобы застать всех «пьяными», и только под утро, в пять часов за Шамилем пришли. Милиционеры предъявили пресловутый протокол и тогда уж взяли парня под белы руки и отвели, куда надо. Как ни рыдала Маша, их это не тронуло… И больше Маша Шамиля на свободе не видела.
Через несколько дней им дали одно свидание в КПЗ. Шамиль чувствовал, что это КПЗ неспроста, что его ждет еще один срок. Маша не верила:
- Шамилька, ты не дрейфь! Ведь не было ни драки, ничего такого! Ну, подумаешь, стул да стол сломал! Починить можно! А графин мы уже купили!..
- Нет, Машунь! Мне «шьют» статью «дерзкое хулиганство», а это уже не 15 суток! Это – срок! Комендант постарался… И, кстати, это Юрка доложил ему, где мы будем Новый год встречать. А ты еще его привечала, на свою кровать клала!..
- Далась тебе эта кровать! Не спала же я с ним на этой кровати!
- Как ты не понимаешь, Машунь?! Постель девушки – это святое! Это постель будущей матери! Ты хоть заметила, что я никогда не садился на ваши кровати?! Этого нельзя делать! Нельзя ее пачкать!
Маша растерялась.
- Ну… Это, конечно, хорошо, что ты так относишься к этому, но… Идти на срок из-за этого табу, это уж слишком…
- Так я и знал! Ничего ты не поняла. - Шамиль грустно опустил голову. - Мы с тобой на разных берегах…
- Шамиль! Прости меня! Выходит, из-за моей глупости ты… Но что бы ни случилось, я буду тебя ждать!
- Жди, пожалуйста, Маш! А сейчас возьми вот этот платок, – он протянул Маше новый носовой платок, - и вытри лицо.
Маша не поняла:
- Зачем?
- Так надо, Машунь! Я туда с собой возьму твой запах.
Тут Маша в самом деле разрыдалась и вытерла заплаканное лицо. Шамиль аккуратно свернул платок.
- Так немного полегче будет…
В следующий раз Маша увидела своего Шамиля только на суде.
Судилище
Суд сделали открытым, показательным, как настаивал комендант, в Красном уголке общежития. Уж больно хорошо «преступление» Шамиля вписывалось в борьбу с хулиганством на вверенной ему территории.
- Чтоб другим, понимаешь, неповадно было!
А раз суд открытый, значит, обвиняемому «отвесят на всю катушку», это уж к бабке не ходи…
Девчата с наущения опытного Васька бросились искать «хорошего» адвоката. Нашли, пришли к нему домой. Тот вышел на лестничную площадку, выслушал их и назвал сумму. Девчонки сложили все свои гроши, Васек добавил, сумму набрали. Только зря они старались. Ничем не помог «хороший адвокат». Ни в конфликте не разбирался, ни с девчатами не говорил… Единственное его выступление состояло в изложении хорошей характеристики с производства. Зато общественный обвинитель – комендант заливался соловьём! По его словам Шамиль был ни больше, ни меньше, как «растлителем душ молодежи». И хотя никаких примеров он привести не мог, это никого не смущало! Девчата пытались реагировать на эти обвинения, но судья не давала им говорить, требовала тишины в зале. Вот и закатили нашему Шамилю срок, который требовал прокурор – 4 года! Хорошо хоть не строгого режима.
Когда зачитали приговор, осуждённому предоставили последнее слово, и он сказал: «Девчонки, так хочется пельменей!» Ему разрешили эту «вольность», и девчата побежали готовить, но… Поскольку все деньги были отданы адвокату, единственное, на что они наскребли, оказался хороший кусок докторской колбасы. Они разрезали его на широкие шматки, поджарили и отнесли в Красный уголок. Грустно посмотрел на эту колбасу Шамиль и сказал: «Ладно, девчонки, кушайте сами»… С тем его и увели.
Васек, вернувшись с работы и выслушав рассказ Анки, разозлился. Обычно спокойный, по-собачьи преданный Ане, тут он был сам не свой.
- Четыре года за поломанный стул! Сволочи! Гады! А это всё комендант, тварь! Он долго бегал из угла в угол и ругался, а потом накинулся на девчат:
- И вы тоже хороши! Колбасой его накормить хотели! Ну, вы, девчонки, и дуры! Надо было найти денег в долг, но сделать так, как он просит! И на рынок надо было сбегать за мясом, и накрутить фарш, и лепить, не торопясь… И чем дольше вы этим занимались бы, тем лучше! Ведь это – его последние часы на воле, дурочки! Да к тому же надо было Анютке с Люськой заняться этими пельменями, а Машке быть с ним всё это время! Эх, девчонки, какие же вы… недотёпы!
Тут уж Маша упала на свою девичью постель, заплакала навзрыд и проплакала до самой ночи. В этих слезах было всё: и вина за то, что смеялась над Шамилькиной «святостью девичьей постели», и за эту дурацкую колбасу, а главное – ей казалось, что она любит Шамиля и что своими руками отправила любимого в тюрьму…
Но… Любила ли она парня? Едва ли это чувство можно назвать «любовью», такой, которая горы свернет. Это скорее была привязанность из чувства дружбы. Ведь любовь, та самая, инь-янская, невозможна без сексуального влечения друг к другу! Но даже если со стороны 28-летнего парня и было такое влечение, то 20-летняя девушка просто не созрела до этого. Ей нравилось кому-то нравиться, льстило то, что за ней ухаживает такой красивый парень, да и человек-то был в самом деле неплохой, хотя и с изломанной судьбой. Вероятно, если бы не эта тюрьма, Маша постепенно дозрела бы до сексуального влечения, и это была бы неплохая пара… Но жизнь распорядилась иначе.
Некоторое время они поддерживали отношения перепиской. Раз в полгода заключенным разрешалось получать посылки из дома, и Шамиль написал об этом Маше. И наша Маша отличилась! Она набила фанерную посылочку, чем бы вы думали? Книгами! Там был Чернышевский, Тургенев, Толстой… Ну хоть бы шоколадку положила! Куда там! Она еще и записку вложила, мол, ты подчеркни интересные для тебя места, а потом, когда вышлешь книги обратно, мы обсудим эти высказывания… Васек, когда узнал об этой посылке, не знал, смеяться ему или плакать?!
- Машк, ну ты и дурында! Раз в полгода человеку выпадает счастье получить посылку, а ты… Нет, таких недотеп еще свет не видывал!
- Вась, ну а что ему надо было послать? Откуда я знаю?!
- Машка! Тебе сколь годиков-то? Там кормят щами из мороженой картошки да кислой капусты без мяса! Мясные супы редко-редко, вместо масла – маргарин, а сладкого вообще нет! Вот это и называется «тюремной баландой»! А ты – книжки!.. Надо было послать сливочного масла, конфет, шоколада и хорошо бы еще твердой колбасы – вот это была бы посылочка!
Маша не знала, куда деваться от стыда. В следующий раз Васек сам командовал посылкой, а через год заключения Шамиль получил право на общее свидание.
«Свиданка»
… Прибывшую в колонию Машу препроводили в длинный барак с зарешеченными окнами и ввели в узкую мрачную комнату, где горела одна-единственная лампочка. Здесь конвойный предложил ей сесть на скамью, стоявшую вдоль стола, и ждать. Маша огляделась. В комнате с грязными серо-зелеными стенами стояли два сдвинутых вместе длинных-предлинных стола, а между ними – тонкая железная сетка от пола до потолка. До сетки можно было дотянуться только кончиками пальцев, да и то, если руки длинные… С той стороны столов скамья. Больше ничего. «Если эта жуткая конура и есть «комната свиданий», то что же там творится в камерах-то, Господи?..» - Маша почувствовала, что ее начинает знобить, как от холода.
Через пару минут с Машиной стороны стали входить женщины, а в противоположную дверь вводили заключенных в одинаковых синих робах. Шамиля почему-то долго не было. Девушка машинально вглядывалась в лица мужчин и отметила, что особо мерзких «преступных рож» среди вошедших она не нашла и что такие «простые» лица она встречала в городе на каждом шагу. Тем не менее, ощущение тоскливой жути и нереальности происходящего росло, нервная дрожь усиливалась.
…Когда, наконец, привели Шамиля, его лицо поразило ее худобой и каким-то скорбным выражением рта. Острое чувство жалости резануло по сердцу. Ей вдруг стало понятно о нём всё! Больше ничего объяснять не надо! Горькое чувство какого-то страшного упущения, которое нельзя уже ни вернуть, ни поправить, поднялось до самого горла и сдавило его... «Только глаза и остались, а я-то ему… книжки!» Снова промелькнуло: Новый год… конвой, уводящий Шамиля… его последний взгляд через плечо…
- Прости, Шамиль, - только и сумела сказать Мария и вдруг разрыдалась. - Прости меня, прости!
- Да за что, Машуня?! Не плачь, пожалуйста! Спасибо тебе, что приехала! - он протянул руки к решетке, но Маша не могла отнять своих рук от лица.
- Прости…- и снова рыдания.
…Наконец, Маша взяла себя в руки, постаралась успокоиться. Надо было о чем-то говорить, но слова не находились. Кое-как рассказала о своих новостях, но ощущение ненужности слов, их лживости не проходило. Она машинально говорила, а в голове мелькало: «Зачем слова? О чем тут еще говорить?!.. Дура ты, дура! Как тут можно жить?!.. Хорошо хоть еды привезла…» Тем не менее, спросила, как у него дела («Хотя какие у него здесь могут быть «дела»?!») Шамиль немного оживился:
- Да ничего дела: недавно вот «повысили»: теперь сижу, строчу рукавицы.
- Рукавицы? Рабочие, что ли? «Брезентовки»?
- Да-да, те самые, «брезентовки проклятые»… Норма – сто пар в смену.
- Сколько?! Сто пар? Это же немыслимо!
- Да что ты! Это еще хорошо, могло быть хуже. («Господи, куда уж хуже-то?!») Я же в помещении сижу, в тепле. Ну, а норма… Ничего, привыкну.
Потихоньку сознание Маши из области какой-то потусторонней «жути» и «кошмарного сна» перемещалось в некое более реальное пространство. Оказалось, что здесь все-таки можно жить, и что тут даже может быть некое «хорошо»…
…Возвращаясь назад и вспоминая свидание, Маша ругала себя за свою истерику и думала, как мало и плохо она знает жизнь! То есть, совершенно не знает. Видит только верхушку айсберга. А вот сегодня она чуть-чуть поглубже заглянула и… испугалась.
«Отпускаю тебя!»
Они переписывались ровно два года, после чего Шамиль написал, что теперь уже он досидит и без Машиной поддержки, и что он освобождает ее от всяких обязательств и «отпускает ее душу на волю». Маша возмутилась этим предложением, но Аня, от которой, конечно, не было секретов, объяснила ей, что Шамиль-то прав!
- Маш, он ведь с самого начала видел, что настоящей любви-то у тебя нет! И ты думаешь, он не чувствовал, что ты пишешь не из любви, а… по дружбе? Чувствовал! Но вот эта поддержка, что он ощущал в письмах, ему была ох, как нужна! Да я с самого начала знала, что он тебя отпустит, только не знала – когда. Ну, а теперь всё понятно: половина срока – это, видно, у них такой предел терпения, что ли. А там уже появляется надежда и досрочно освободиться по УДО.
Маша слушала ее и чувствовала, как великая тяжесть скатывается с ее плеч.
- И в самом деле, Ань, если честно, я сейчас чувствую такое освобождение!
- И потом, Маш, Шамилю сейчас 30 лет, он взрослый мужик, и он-то понимает, насколько эта связь с ним тормозит твою жизнь! За это время, как я заметила, минимум двое парней оказывали тебе знаки внимания. А ты что? Отшила их!
- Да ну их, Ань! Алкаши несчастные!
- Этих-то «ну их», конечно, но ведь попадутся и хорошие ребята… Шамиль и так уже считает, что отнял у тебя пару лет «на себя». Ну и ты считай, что вы расквитались.
- Расквитались?! За что, Ань?!
- А ты забыла про Юрку, про «девичью постель»?! Кто спровоцировал Шамиля на эту выходку? Ну, вот ты и расплатилась…- Она усмехнулась невесело: - двумя годами своего «монашества». Так что празднуй свободу и радуйся жизни, подруга!
И все-таки Маше было не очень радостно, она так привыкла к этим письмам, к мыслям о Шамиле… И она отправила еще одно письмо, покаянное. Шамиль поблагодарил ее за позднее раскаяние, но был непреклонен, он ответил, что слов на ветер не бросает и больше писать не будет. Маша долго ходила с этим двойным чувством: с одной стороны ей было легко от ощущения свободы, а с другой - было жалко Шамильку: как он там один, без нее?!..
Были сборы недолги…
Но всё это будет потом уже, в Томске, а пока… вернемся в Алтайку.
…Прошел почти год с тех пор, как наши девочки уехали из дома. И надо сказать, это был поистине год их возмужания. Взрослеть приходилось не по дням, а по часам. Девчата, конечно, изменились внутренне, но от планов своих не отказались. Там, на Большой земле, все они пытались поступить в вузы, но всем трем не повезло: сдавали-то экзамены все хорошо, но конкурс, например, в Казанский университет, куда подалась Маша, был 11 человек на место, а в МФТИ, куда поступала Аня, - 12 человек. Так получилось из-за того, что к выпускникам «хрущевских» одиннадцатилеток добавился выпуск «брежневских» десятилеток, и эффект этого «двойного выпуска» расхлебывался потом несколько лет. Собственно, девушки и в Сибирь-то отправились с дальним прицелом: известно, что «на периферии» в вуз поступить легче, чем «в центре» - конкурс меньше. Так что к концу лета девчонки засобирались в Томск.
Аттестаты у всех были вполне приличными, так что бельишко в чемоданчики покидали да по паре учебников – вот и все сборы. Однако с деньгами получился «облом». Дело в том, что по договору с Великим и Ужасным Оргнабором, который девчонки толком и не читали, они, оказывается, должны были отработать на стройках века не менее 12 месяцев! А когда собрались в дорогу, оказалось, что отработали-то они только 11… Поэтому в отделе кадров им сказали: или дорабатывайте еще месяц, или – удержим из расчета те 60 р., что назывались «подъемными». Что было делать, если всего-то под расчет они получили по сто рублей с копейками?!..
Кто-то подсказал им, что можно попросить отпуск без содержания недели на 2-3, сдать экзамены и вернуться либо за расчетом, либо – работать дальше. Многие ведь так делают… Девчонки тут же написали по заявлению каждая и рванули к начальству. Но не тут-то было! Начальник СМУ принял их радушно, охотно выслушал, вслух похвалил за стремление учиться, но, про себя, видимо, так же охотно припомнил все их «подвиги», а потому жирным красным карандашом наискосок вывел на заявлениях «Отказать!».
Это был, конечно, удар под дых… Оставаться еще на месяц – значит опоздать на экзамены и расстаться с мечтой об учебе, а ехать с 40 рублями в кармане значило обречь себя на голод с первых же дней: билет до Томска стоил больше половины суммы… Был, конечно, еще один вариант: телеграфировать родителям, но… «мы же гордые!» Конечно, ребята могли бы помочь с деньгами, но опять же – кто? Шамиль был в местах не столь отдаленных, с Женькой Люся раздружилась, а нового ее друга Коляна забрали в армию. Был еще «верный друг Санчо» – Васёк, но его вместе с его грузовиком, как назло, услали в командировку в какую-то Тьмутаракань на уборку свеклы на всю осень. Аня пошла было в контору узнать хотя бы телефон этого колхоза, но кадровичка не дала телефона. Сказала, что туда и дозвониться-то невозможно… Люську с Машей этот ответ возмутил! Явно же было, что она врет из вредности! Но Анна рассудила иначе:
- Бог ей судья, девочки, не злитесь. Видимо, так и должно быть. Наверно, дается нам еще одно испытание – безденежьем. Ну, что ж, пошел же Ломоносов с тремя копейками в кармане в Москву, да еще и пешком. А мы-то можем даже на паровозе поехать!..
В общем, решили сделать так: поскольку Люся подала документы в Политех, где экзамены были почему-то в сентябре, она остается и дорабатывает свой месяц, а Анна с Машей едут в Томск на те гроши, что есть, ибо у них такой «форы» не было. Люська же должна была сообщить Ваську обо всем, как только он покажется на горизонте, а пока будущая абитура должна рассчитывать только на себя.
Томск – город студентов
…Томск – город старинный, не то что Алтайка. Каменные дома только в центре, а чуть дальше от центра дома попроще, но такие необычные, что девушки поначалу просто рты разинули! Большие бревенчатые двухэтажные постройки, изукрашенные деревянным кружевом, почему-то все были чёрными, как монахи. «От времени дерево почернело, - объяснили девчатам старожилы, - от морозов». А иногда встречались дома, где кружево по-над окнами было выкрашено белилами, и такие дома смотрелись, будто молодые монашенки с выступающими из-под черного платка белыми платочками. Вообще город виделся Маше строгим и чопорным.
Тётечка Тонечка
Как обычно рисуют в сказках Бабу Ягу? Нос – крючком, подбородок – торчком, спина – горбом, сама худющая, седые патлы по ветру развеваются… При знакомстве с хозяйкой квартиры, в которой поселились девчата, только это имя в голову и приходило. Ступы не хватало для полноты картины! Однако так же безусловно, как в сказке, где уродство обязательно должно соответствовать доброте, так и в образе тётечки Тонечки сказка сохранила свои законы. Правда, было одно отступление от жанра: 75-летняя томская хозяйка «избушки на курьих ножках» питалась не заблудившимися добрыми молодцами, а исключительно «зеленым вином». Исключительно! И еще – наша Бабка-Ёжка курила «Беломор», прикуривая одну папиросу от другой. Вечерами, поймав кайф, она садилась к столу, подпирала голову рукой и, пригорюнившись, пела хриплым басом всегда одну и ту же фразу:
…Р-р-раз полосыньку я жала,
Зелены снопы вязала… -
после чего начинала клевать носом и голова соскальзывала с руки на стол. Тут певица бодро вскидывала ее и исполняла следующий свой шедевр:
Р-р-расцветали яблони и груши…-
- и опять начинала дремать. Но бывало, что и тут стремление к самовыражению побеждало: она снова поднимала голову и исполняла:
Р-р-распрягайте, хлопцы, коней…
Девчата знали, что это уже финальный номер, поэтому брали певицу под белы руки и отводили спать.
Иногда «под кайфом» тетя Тоня рассказывала о своем героическом прошлом, правда, каждый раз одно и то же. Оказывается, в молодости она была «высоко! - тут прокуренный палец поднимался ввысь! - классным»
мужским парикмахером и работала практически только на постоянных клиентов из больших начальников. А те в знак благодарности оставляли ей такие чаевые, что она, по ее словам, «горюшка не знала» и жила вполне себе «кучеряво». А поскольку деньги относить в сбербанк она просто не успевала, то она прятала денежки прямо в доме. То в дырку в обоях их засунет, то под половицу, то под матрац… Словом, денег было «немеряно», так что знавала она и рестораны, и «в оперетку» хаживала, и в Сочах отдыхала… Временами она даже забывала, куда спрятала заначку, и ее находил муж. А поскольку он был милиционером, то постоянно и, видимо, неспроста, боялся обыска, поэтому за эти заначки он задавал жене примерную трёпку… Перед самой войной его за что-то посадили, но зимой 42-го выпустили на сутки попрощаться с семьей, а на другой день опять забрали и сразу отправили на фронт, в штрафбат. Видимо, он погиб почти сразу, потому что тетя Тоня не получила от него ни одной весточки, и с фронта он не вернулся.
Вся эта предыстория, видимо, и была объяснением того, почему тетя Тоня начала курить и пить. Поддатой она была практически ежедневно, но что особенно удивляло девчат, так это рацион ее питания. За целый день она могла съесть один кусочек селедки, и тот без хлеба. И вообще ела она так мало и так редко, что было непонятно, в чем вообще душа ее держится? Студенты-медики, что снимали квартиру по соседству, объясняли, что в алкоголе достаточно много калорий… Но девчатам-то нужны были не алкогольные калории, а настоящие! И тетечка Тонечка-спасительница не только сдала им квартиру безо всякой предоплаты, но и раскрыла для них весь свой погреб настежь! Не говоря уж о душе!
- Девчонки, лезьте туда сами, посмотрите, что там есть? Кажись, там картоха должна быть, да где-то пара банок огурцов завалялась. Ищите! А вон там на печке мешок с сухарями пошукайте!..
Как спасала девчонок эта «картоха» с огурцами в те дни – не пересказать! На ней-то они и выжили в тот свой абитуриентский период! Правда, от сладкой перемороженной картошки порой подташнивало, но все это было ерундой по сравнению с тем, что они сдали все свои экзамены и поступили в свои университеты! Теперь надо было срочно искать работу. И они бегали, бегали пешком по всему городу, обивали пороги предприятий да еще раза по три на день на почте в окошке «до востребования» проверяли, нет ли вестей от Васька?! А их все не было и не было… В конце концов у них остались последние 9 копеек, которые они берегли, как зеницу ока, ибо это были денежки на конверт «авиа», в котором можно было послать домой письмо-SOS.
…Недели через две от такой диеты «картоха» буквально встала поперек горла. Сам запах картофеля вызывал тошноту… Правда, сухари еще оставались, но и на них уже глаза не глядели. И тогда они просто прекратили есть. Это был первый опыт голодания. Сильно хотелось есть только в первые день-два, а потом… этот процесс как-то сам собой пресекся, прекратился. Можно было погрызть сухарей с кипяточком, но как-то не хотелось. Совсем без еды было легче, хотя слабость с каждым днем чувствовалась сильнее.
…В таком же двухэтажном черно-бело-монашеском доме напротив тети-Тониного крыльца жила 112-летняя кержачка бабушка Аксинья. Соседи побаивались ее и говорили, что у нее почти нет пенсии – не заработала, мол. Зато вырастила 12 детей, из которых половина погибла на фронте, а другая половина разъехалась по всей стране. Летом жила баба Аксинья тем, что давала тайга – ягодами, грибами, шишкой кедровой, а с осени до весны частенько нищенствовала на паперти. И никогда никто не слышал от нее никаких жалоб. Ходила она по двору высокая, прямая, как и ее палка; из-под черного платка всегда выглядывал белый платочек. Она редко улыбалась, ни с кем особо не общалась, и девчата ее почти не знали, да и жили-то они в том дворе без году неделю…
Но однажды в какой-то престольный праздник бабушка пришла из церкви и прямиком направилась на тети-Тонино крыльцо. Она без стука открыла дверь, вошла, молча двумя перстами перекрестилась на восток, молча вынула из сумки огромную миску с какими-то кренделями, печеньем и поставила на стол.
- Кушайте, девчата, за-ради Господа нашего, а то оголодали, небось, с вашей-то хозяйкой…- она метнула взгляд на тетю Тоню.
Та как раз налила себе стопарик, и только что собиралась его опрокинуть, но под взглядом «монашки» так и замерла. Девчонки ошалело смотрели на бабушку, на все эти яства и не знали, что сказать. Она скупо усмехнулась:
- Кушайте, кушайте, не бойтесь, это всё святое… Даже комсомолкам можно. Чашку потом принесёте, - и удалилась.
Девчонки только и успели вслед сказать «спасибо»…
Бабы-Аксиньиных даров хватило еще на несколько дней, и за это время девчата умудрились найти работу на заводе «Фрезер». Их взяли учениками токаря в инструментальный цех. Еще через неделю им дали аванс – аж по 10 рублей на нос! И, как это всегда бывает, в тот же день пришло письмо от Васька, который тоже вложил в конверт десятку…
Часть II. …И вся дальнейшая жизнь
А дальше была вся остальная жизнь. Но ничего подобного по накалу страстей девчата больше не переживали. Потом была трудная учеба одновременно с работой, случались и тяжелые потери, но бывало им и весело, и интересно, а порой и тоска накатывала – всё было, но что-то из этого всего забывалось, оставалось лишь самое яркое… И только жизнь в Алтайке врезалась в память, как один незабываемый день…
Предыдущая публикация см. https://dzen.ru/media/270747/65d335c5c6187d2f930beba0