Джеки Сноб, главный редактор « Вашингтон Пост», ревел, как голодный бык с ранчо в лицо Джону Митчеллу:
- Старина, раскопай мне что-нибудь этакое. Наши продажи падают, людям осточертела вся эта писанина про спившихся звезд Голливуда, очередную беременность актрис, которые и сами не помнят, от кого залетели. К черту политику, моду, интрижки сенаторов. Дай мне, - захрипел он, пуская клуб дыма двадцатидолларовой сигары, - что-нибудь свежее.
- А поконкретнее? – Джон вопросительно поднял бровь. Подтянутый, всегда элегантный, с долей небрежной флегматики – он был самым лучшим журналистом в газете. И Джеки этим пользовался, поручая Джону самые щекотливые статейки, самые животрепещущие темы.
- Хм; ты улетаешь в Россию. Замотайся побольше – говорят, там жуткие морозы.
- Враки, - вставил Джон.
- Я тоже так думаю. Так вот – пей с уголовниками, сходи в бордель, вступи, наконец, в партию коммунистов – но привези мне что-нибудь дельное. В моде снова русские; и мне нужна информация с первых уст.
- Можно попытаться украсть подлодку.
- Я ценю твое чувство юмора, - блеснул очками шеф. – И еще. Про первых лиц ничего не вези – от политиканов воняет везде одинаково. Простые люди – вот что нужно читателю. И-в-а-ны – ты понял?
Джон кивнул.
- Постарайся, - с мольбой взглянул Джеки. – Иначе мы пойдем ко дну. Да, - редактор неловко усмехнулся, - русские женщины тоже в моде. Ну, - он подмигнул, - ты понимаешь…
- Я женат, - нахмурился Джон.
- Ой, не зарекайся. Говорят, в России сумасшедше красивые девочки. Эх, - Джеки поскреб лысину, - скинуть бы лет пятнадцать.
Моника аккуратно поправила галстук Джону:
- Ты, как всегда, безупречен.
- Порода, милая – мой дед все-таки носил титул. А мой прадед был русский князь.
- К сожалению, в Америке плевать на знатную родословную, - она скривила очаровательные губки. – Вот откуда ты так хорошо говоришь по-русски. Осторожней там, в России – я слышала, у них до сих пор варварские порядки.
- Сколько раз тебе говорить – не верь всякой газетной чепухе, - Джон улыбнулся и поцеловал жену.
- Ты же сам – газетчик.
- Мы пишем то, что люди хотят читать. Редактор обещал приличные премиальные, - он подмигнул, - если я привезу толковый материал. Русские в моде; Америка устала вариться в собственном соку. Я должен раздобыть колоритные краски про новую Россию – их быт, манеры, привычки.
- Не знай я твою холодность и выдержку – ни за что бы не отпустила. Тем более – в твоих венах течет русская сумасшедшая кровь. Но скорее небо упадет на землю, чем мой Джон совершит необдуманный поступок.
- Кровь, милая, холодная английская кровь разбавила пополам русскую. И эта кровь, - он загадочно улыбнулся, - хочет попрощаться перед отъездом.
- Да? – Моника томно потянулась. В глазах жены забегали озорные искры. Они всегда так прощались – традиции в семье соблюдались неукоснительно.
Халатик лопнул апельсиновой коркой – выскочили две белые груши. Две остреньких пушечки, направленных на него, нацеленные темными горошинами-зарядами.
- Ой, - притворно смущается жена. Джон пожирает взглядом ее белое молодое тело. – Ой! – ее озорной блеск глаз сводит с ума. И она это знает, и он знает, что она знает, и она знает, что он знает, и потому так делает, что….
- К черту! – рявкает Джон и выбрасывает руки. Мелькает Моника, увернувшись. Халат падает – она убегает в спальню:
- Нет, нет, нет! – И белые арбузики прыгают. Трогательно-открытые, упругие, ослепительные, переламывающие черту меж собой – шары трутся выпирающими половинками. Самой природой выпученными для того, чтоб их мяли, терзали, рвали. Глаза Джона сузились – тяжело дыша, он идет по пятам. Матерый волк взял след – и куропатка в постели бьется:
- Нет, нет, нет….
- Да! – хрипит Джон. С пасти волка на сочное тело дичи тянется тонкая жадная нить. Куропатку съели два раза – и она блаженно замерла, загрызенная и замученная.
- Иногда мне кажется, - умирающим голоском шепчет она, - что в твоей холодной крови много-много пороха. И я уже не так уверена, отпуская тебя в сумасшедшую Россию.
- Иногда и мне так кажется, - подумал Джон. Он повернулся к жене: - Дорогая, брось говорить ерунду.
Главный редактор «Самарских вестей» мучительно ломал голову над возникшей из ниоткуда проблемой. Внезапно лицо вспыхнуло радостью - он вызвал молоденькую журналистку Лиду:
- Слушай, тут нам на голову свалился американец. Мне позвонили оттуда, - толстый палец поднялся вверх – и Лида невольно уставилась в потолок. – Короче… Ему, видите ли, интересна жизнь провинциального городка. Я пытался сбагрить его в Москву – так он резонно заметил, что все большие города одинаковы. Он видел их десятки и все такое… В общем – пристрой его где-нибудь, найди толкового гида из местных. Займи, подкинь парочку животрепещущих историй. С деньгами вопросов нет – так что действуй.
- А как же мой репортаж? – Лида обиженно захлопала глазками.
- Про бездомных собак, что ли? – кисло усмехнулся редактор. – Куда они денутся за неделю? И веришь ли, девочка, самим собакам с твоего репортажа не жарко, не холодно – им бы тонну-другую костей. Я не понимаю, - он задумчиво посмотрел, - ты действительно думаешь, что после твоей статейки люди станут добрее?
Она кивнула, лучезарно улыбнувшись. Миловидное юное создание, с радостным удивлением смотрящее на этот мир большими серыми глазами.
- Иди, - грустно вздохнул редактор. – Мне бы хоть треть твоего оптимизма.
Самолет мягко прыгнул на землю и зашуршал костлявыми лапами. Трап аккуратно подполз – с брюха лайнера муравьями мелькнули люди. Солидного подтянутого господина встретило хорошенькое юное создание с открытой улыбкой.
- Лида, - она радостно пискнула.
Джон снисходительно улыбнулся:
- Митчел. Джон Мит-чел.
- Здравствуйте, товарищ Джон, - она протянула ручку.
- М-м-м, - пробурчал американец.
- Как долетели?
- К черту формальности. У меня мало времени и много дел, - его акцент добавил шарма загорелому скуластому лицу. – Какова программа?
- Даже не знаю, - вздохнула Лида. – Боюсь, что наш провинциальный городишко вас разочарует. Кинотеатр, пара кафешек, парк культуры. Ой, - оживилась она, - в зоопарк не хотите? Там такие милые медвежата.
- Начнем с кафе, - отрезал Джон.
- Так одно название, - затараторила Лида. – А публика, знаете ли, всякая.
- То, что нужно. В семь – у гостиницы, - Джон направился к такси. Лида обреченно смотрела в его широкую спину. Американец шел и раздосадовано цокал.
« Господи, еще бы прислали встречать ребенка. Хотя…. Хороший объект для исследований. И где эта русская мафия, которой пугал толстый Гарри? Надутый индюк; дальше своего штата не ездил – а туда же…»
Лида стояла, надув губы:
- И чем ему зоопарк не нравится? Медвежата…
Джон насторожен и собран. Правда, пока напрасно. У него ничего не украли в гостинице, не пропал багаж в аэропорту, он так и не встретил на улице ни одного медведя, играющего на балалайке. Была приятная находка в виде плюхнувшего и замолкнувшего крана с холодной водой – так, мелочь. Американец даже немного разочарован. Но при сходе с трапа – он боится себе в этом признаться – что-то защемило внутри. Защемило дурацкой сентиментальностью – наверно, кровь далекого предка, князя, взыграла на родине. Ой, что-то будет. Холодный мозг Джона здесь работает не так четко. Какие-то шальные волны иногда посещают голову американца – он пока не может понять их природу. Наверно, воздух здесь особый.
- Ладно, еще не вечер.
В семь – ни минутой позже – появилась Лида. Джону уже нравилась ее наивность. Они пошли пешком по городку – американец с интересом смотрел на бабушек, торгующих семечками. Остановился – долго разговаривал, спустя минут двадцать Лиде еле-еле удалось отбить его от толпы любопытных пенсионерок.
Вот и кафе. Они поднялись по ступенькам. Кафе « Фламинго», каких тысячи по России. Пахнет беляшами, лежалой сельдью, спиртным… Лиде было ужасно неловко за зашарпанные ступеньки, за переполненную урну – но Джона, похоже, все это забавляло.
Народу набилось много (пятница всё же). Зашли, осмотрелись, присели за свободный столик.
- Что будет моя м-м-м … коллега?
- Сок, яблочный сок, - улыбнулась Лида.
Американец щелкнул пальцем. Высокомерно, с достоинством, веско. Бармен на секунду рентгеном задержал взгляд – и засветился теплотой, будто встретил брата. Через миг он внимал каждому слову, являя само понимание и доброту. Акцент заставил бармена вспотеть – среди кучи безденежной шелухи наконец-то пришел Он. Стопка долларов, блеснувшая было в портмоне американца – бармен всхлипнул. Как долго он ждал вот таких, долгие годы обслуживая гопников, которые норовили стянуть с прилавка что-нибудь и вечно просили в долг. В долг? Чтоб брать в долг, надо где-то работать. А этот… Скажи ему господин прыгнуть в пропасть – и полетит бармен, уверовав в нужность своей профессии, поняв, что не зря прожита жизнь, узнав, что такое К-Л-И-Е-Н-Т. Бармен с благоговейным трепетом исчезает – за стойкой брошена беззащитная касса.
Публика собралась разношёрстная, как костюм папуаса. Справа расположились деревенские хохотушки с воинственно сооружённым на головах начёсом - как хвост павлина, он должен был привлечь потенциальных презентабельных ухажёров и отпугнуть робких, безденежных неудачников. Слева сидели пэтэушники, наскрёбшие толпой на графин водки и алчными глазами людоеда грабившие соседние столики. Один из них разливал под столом самогон. Они напрягались и бодро вытягивали шеи, когда очередной захмелевший посетитель в дорогом пиджаке доставал бумажник жестом Рокфеллера. Бармен, чуткий гений интуиции, не сводил с них всевидящих глаз и темпераментно подмигивал охраннику, мотая головой в их сторону. Со стороны казалось - у бедняги нервный тик, и рука сама тянулась к телефону вызвать скорую.
Впереди за столиком, важно выпятив пузо, развалился средних лет гурман с усами запорожского казака. Усы, устав от загула, повисли под тяжестью коньяка и крошек разносолов. Вокруг него кучковались молоденькие девочки, настолько молоденькие, что хотелось задрать им юбки, отшлёпать ремнём и отправить домой. Их вожделенные взоры были прикованы к нагрудному, неприлично оттопыренному карману толстяка - девочки совещались. Толстяк заказывал шоколад, коньяк, сосиски с осоловелым взглядом сонного бегемота - малолетки, как питон в засаде, выжидали.
Кафе было небольшое, уютное - причудливая стойка, бочка с непонятной то ли пальмой, то ли фикусом, бордовые, измождённые лица завсегдатаев. Сюда напрашивалась экскурсия школьников с лекцией о вреде алкоголизма.
Лида щебетала, но Джон совсем не слушал. Он огляделся. Все, как в Америке – да не все. Там тоже сидят, рыгая, пьяные рокеры – но… В компаниях, и им нет дела до соседнего столика. А здесь… Как будто все связаны невидимой нитью. Переглядываются – с интересом, радушием, вызовом. Нет того безразличия – кафе гудит слаженно, как переполненный улей. Не по себе. Что-то щемит внутри. И это что-то очень важное. Впервые за долгое время не по себе – и это его беспокоит. Ступор. Накипело. Вся жизнь сплошная карьера. Семья, воскресный теннис с Диком Уореном – и Джон готов поклясться, что ком тошноты от всего этого когда-нибудь выстрелит прямо в холеное противное лицо того же Уорена.
Дикое, нелепое, чудное море лиц, такое странное – и американец решился:
- Водки!
Ему захотелось вдруг нырнуть в это смутное море, чтоб не сидеть чужаком, с пошлой трезвостью на лице. Почувствовать то же, что чувствуют все вокруг, такие далекие и непонятные. Лишь бы прогнать щемящее чувство бесполезности, усталости от суеты.
Джон видит испуганные глаза Лиды – и злорадно гаркает:
- Водки!
Вспышка молнии проиграла бы бармену в стремительном броске. Запотевшая, льдистая бутылочка хрякнула девственной крышкой; хрюкнула и Лида, когда Джон опрокинул две рюмки. Хрюкнула и затихла. Американец блаженно закурил и обвел зал.
Картина менялась. Медленно и неотвратимо. Толстяк совсем окосел, девчонки засуетились, но... Пэтэушники, голодные и злые, подсели к толстяку, окружив того отеческой заботой. Толстяк уже ничего не понимал - мозг не успевал в погоне за спиртным и сменой декораций: усы совсем приуныли. Бармен с недобрым прищуром волкодава пододвинул поближе телефон.
Джон выпил еще сто грамм, еще – и его осенило… Волна неги понесла Джона в океан вечности. Суетливая надоедливая Лида куда-то отплывала, остальные – толстяк, путяжники, те, вон еще те – спешно гребли на плотах к нему. Гребли, родные и до боли знакомые. Душа взлетела и ухнула в пропасть. Американец будто проснулся – ему стала понятна грусть толстяка, удаль того, рыжего. А девки-то, девки… Джону подмигивала вон та, румяная – и он отвечал приветливо-глупой улыбкой. Старый злой мир лопнул, забрав ко всем чертям редактора, Америку, Дика Уорена, Гарри – всех этих ненастоящих, надутых болванов. Настоящие были здесь, рядом…
Джон тянется к эликсиру, ему хочется буйства. Ему хочется говорить, хочется, чтоб приняли в шайку вон за тем столом. Американец встает и делает шаг к толстяку…
Толстяк попытался подняться — его повело. Качнулся, взмахнув пудовой рукой… Чертов закон Ньютона потянул вниз. Толстяк не сдавался, наплевав на физику. Загребая вправо, схватился за шиворот ближайшего путяжника - тот поплыл авоськой в руке толстяка. Как редис, выдернутый с грядки, увлекаемый тушей полетел в неизвестное. Тандем на полусогнутых засеменил. Казалось - корова с телёнком беспечно бежали на пастбище, прижимаясь друг к другу. Состав, разогнавшись, споткнулся - толстяк головой протаранил бочку. Обод лопнул, пальма укоризненно заваливалась на бок, пробуждая уснувшую совесть толстяка. Падая, беспощадно смяла начёсы хохотушек - они завизжали. Пэтэушника откинуло на столик спортсменов, подкреплявших усталые бицепсы зеленью с мясом. Те нехотя, без энтузиазма, принялись его пинать. Шайка кинулась выручать побратима - девочки злорадно хохотали.
Бармен лихорадочно ронял телефон и пытался позвать охранника. Тот, прикинув расклад сил, каркнул:
- Да пошли вы за эти копейки! - и закрылся в сортире. Бармен на свою беду вылез за стойку. Лихой, с рыжим чубом пэтэушник с протяжным: - Н-Н-нА! - залепил ему в ухо. Спортсмены методично, как на тренировке, месили путяжников — те дрогнули и, грабя на ходу прилавок, позорно скатились со ступеней. Последний из них, размахнувшись стулом, впечатал Митчелу в лоб. Джон падал, как в замедленной съемке, под истошный визг Лидочки. Послышался треск, звон стекла, гам.
- Уелл! Вери уелл, – довольно бормотал Митчел; Лида совала ему на лоб мокрую противную ткань.
Малолетки улюлюкали путяжникам вслед, радуясь торжеству справедливости. Хохотушки проклинали толстяка, пальму, бармена и оплакивали загубленную охоту на спонсоров. Спортсмены доедали гарнир. Толстяк безмятежно храпел, обнимая пальму. Бармен поскуливал с повязкой на ухе и... Где, чёрт возьми, охранник?
- Уелл! Вери уелл! – голосил Джон, шествуя под руку с толстяком. Слеза счастья блеснула под светом ночного фонаря. Он уже позабыл, когда вот так вот бесцельно куда-то брел. Просто брел, радуясь ночи. Боже, как хорошо! Он поцеловал толстяка в мясистую щеку.
Лида тенью плелась сзади. С боков авангарда двумя клинами охраны шествовали преданные путяжники, щедро оплаченные Джоном и готовые ради него на все. Пиджак американского вождя колыхался на ветру рваными лоскутами, больше напоминая портянки. Бармен, пересчитав щедрые чаевые от Господина, смотрел в окно на разношерстную стаю и понимал, что ни хрена не разбирается в жизни. Шайка шла дальше, горланя в ночном городишке и обрастая новыми членами. Новым все были рады – иногда, правда, чтоб вступить в ночное братство, пришельцам перепадало в глаз. Зато потом наливалась водка, появлялась новая семья.
- Так какого хрена, Джони, вы угрожаете нам? А? – толстяк вцепился в его пиджак.
- Слушай сюда, Миша.
- Майкл, сегодня я Майкл, - поправлял толстяк Джона. Он размахивал пальцем-сарделькой и увлеченно брызгал слюной: - Нет, ну ты мне ответь? Что эта кикимора, ваша Кандолиза, так себя ведет?
- А вот поедем и спросим! – рявкнул Митчел. – Да; да… Решено – я тебя приглашаю в гости.
- И плюнем в рожу этой черной страшиле.
- Т-с-с! – зашипел Джон, оглянувшись. – Нельзя, нельзя так говорить.
- Можно! – гаркнул толстяк. – У нас – можно.
- Если честно, Майкл, - понизил голос Джон, - я полностью с тобой согласен. Но… Т-с-с-с!
- Плевать! – ревет толстяк. – Кикимора!
- Я начинаю любить Россию! - расхохотался Джон.
Страшен, страшен будун в своей разрушительной мощи. Тебе сверлит голову невидимый бур, рой жутких пчел разрывает тело, в глотке – пустыня Сахара. А будун в отделении – особый случай. В переполненной прокуренной камере мешают спать, кто-то ломится в прутья решетки, требуя справедливости. Пить, пить, пить – пол царства за стакан воды! Джон разлепил веки.
- Где я?
- В Сан-Франциско! – хохотнул сосед справа, тускло блеснули его фиксы. Камера заржала.
- Мне надо в ванну и молока.
- А анчоусов с тайским массажем тебе не надо? Эй, - крикнул фиксатый в дверь камеры, - примите заказ.
Камера взорвалась припадком хохота. Сонный дежурный ногой пнул дверь:
- Успокоились там, быстро.
Через пару часов американцу стало полегче – и Джон подсел к фиксатому.
- А вы не могли бы мне рассказать про тюрьмы в России?
Фиксатый загадочно усмехнулся:
- Мой импортный сокамерник – ты обратился по адресу. Я два раза в тайгу плавал. А сколько по КПЗ отсидел…
Фиксатый умолк, многозначительно заглянув американцу в глаза. Повисла пауза. До Джона дошло.
- Как говорят у вас в России – сухая ложка рот дерет. Понимаю. При выходе отсюда я вам выплачу сто долларов. Договорились? – Джон протянул руку.
- Ты-то отсюда выйдешь, - потер подбородок фиксатый. – А вот я… Ну да ладно. Как выйдешь – закинь сюда хавки, сигарет, чая.
- Обещаю, - Джон кивнул.
- Слушай, мой друг, слушай. Эй, Глыба, дай нашему гостю блокнот и ручку. Да, и чифирчику сообрази – американцу совсем плохо.
Джон неимоверным усилием воли разогнал туман в голове, подавил спазмы в желудке и стал записывать.
- Значится, так. Видишь эти купола? Они означают….
Лида вела помятого Джона в гостиницу.
- Ну разве так можно, товарищ Митчел? Зачем вы разбили витрину « Макдональдса»? Да еще и выкрикивали антиамериканские лозунги?
- Боже мой! – схватился Джон за голову.
- Да, а потом напали на молдован.
- Кто такие молдоване?
- Не важно. Ваши так называемые вчерашние друзья крикнули: « Гаси талибов!» И началось…
- А я? – растерянно спросил Джон.
- Что – вы? – Укоризненно посмотрела Лиза. – Предлагали грузить их в трюма и везти на плантации рабами.
- Черт! Они же подадут в суд! - заохал Джон.
- Никуда они не подадут.
- Точно?
- Да точно, точно, - успокоила Лида бледного американца. – Это же нелегалы. Ну, - она требовательно посмотрела на него, - вы будете меня слушаться?
- Клянусь статуей Свободы, - горячо воскликнул Джон.
- И пойдете в зоопарк?
- Да, да, да! Только сначала я приведу себя в порядок.
Зазвонил телефон. Джон, тыкаясь в кнопки, ответил.
- Ты как там, милый? – томно и приглушенно проворковала Моника. Слава Богу, она за тысячи километров не могла его видеть.
- Все хорошо, милая. Все чудесно.
- Хм, - забурчала трубка, - с тобой точно все нормально? – и Джон будто увидел, как маленький лоб жены съежили удивленные морщинки. – У тебя голос какой-то чужой.
Джон откашлялся:
- Говорю тебе – все прекрасно. Тут добрые люди, отличная погода.
- С каких это пор ты стал молоть чепуху про погоду? – всерьез забеспокоилась Моника.
- Акклиматизация, милая – смена поясов. – Джон почувствовал, как вчерашняя водка бурлит в пищеводе.
- Да? – переспросила трубка.
- Да, - гаркнул Джон и зарычал. Лида обеспокоенно всмотрелась в запунцовевшее лицо американца. Проходивший мимо участковый Егоров начал прикладывать голову к фуражке и представляться, когда на его китель противной сизой лавой хлынул мутный фонтан.
- Джон, Джон, Джон! – испуганно булькала трубка, слыша непонятные далекие урчания. Сержант Егоров, в бурых крошках стекающего салата, грозно задвигал усами и растопырил руки. Джон последний раз рявкнул и облегченно вздохнул с выпученными глазами. Лида онемела и нервно кусала губы.
Двести долларов, отданные сержанту, помогли замять международный скандал. Участковый долго сопел и обжигал американца ненавидящим взглядом. Джон, пошатываясь, сорвал лопух и попытался вытереть следы своего безобразия с кителя милиционера – стало только хуже. С обратной стороны злосчастного лопуха неизвестным образом висела собачья какашка – и после манипуляций Джона китель Егорова стал напоминать полотно неизвестного авангардиста. Слава богу, вмешалась Лида. Егоров с видом рассерженного таракана пошевелил усами и ушел, проклиная обнаглевших янки. Джон готов был провалиться сквозь землю – благо, Лида делала вид, что ничего не случилось. Через пару часов выбритый и освежившийся ванной Джон тихо и печально гулял в зоопарке под ручку с Лидой.
- Вон там совы. Правда, красивые? – Она заглядывала в глаза и лучезарно улыбалась.
- Правда, - грустно отвечал Джон.
- А вон лисичка. А там енот. Правда…
- Правда, - муторно выдохнул Джон. Он чувствовал себя семидесятилетним – каждый шаг приносил мучения и отзывался слабостью. Быстрей бы в гостиницу, лечь на серый потертый диван и забыться. Внезапно Лида подпрыгнула:
- Димка! Димка-а-а!
- Лидка! – рвал луженую глотку великан в военной форме с орденами и лихо заломленном на бок берете. – Лидка, сеструха! Знакомься – Вован, Юрок, мои сослуживцы.
С ним близнецами-дубами, уперев руки-бревна в пояс, стояли двое. В такой же форме, розовощекие, плечистые. Задорный блеск глаз великана открыто и задиристо освещал этот мир, не признавая отказа.
- Димка, - Лида утонула на груди силача. – Брат мой. Служит в ВДВ.
- Что такое ВДВ? – неосторожно спросил Джон и тут же об этом пожалел. Лица великанов потемнели, брови сердито сдвинулись.
- Ты не знаешь, что такое ВДВ? – трубно и медленно переспросил Вован. Юрок и Димка скривились, хрустнув зубами.
- Димка, да он с Америки, - Лида весело зажурчала, и в этот момент Джону ее смех показался самым волшебным на свете. Великаны расплылись в улыбках:
- Вон оно что! – Вован ладошкой хлопнул Джона в плечо – и тот шмякнулся на асфальт.
- Тихо, что вы, - Лида метнулась к нему, помогая встать. – Бугаи, гостя зашибете. Ему и так со вчерашнего плохо.
- Да ну, - сочувственно задумался Димка. Потом усмехнулся: – Ну что, братаны, поможем американцу?
- Обижаешь, - махнули руками оба. – Приведем в чувство за пол часа.
Лида, почуяв неладное, с тревогой забегала по лицам:
- Вы что удумали? У нас культурное мероприятие. И я за него головой отвечаю.
- Теперь десантура за него отвечает, - озорно подмигнул ей Димка – и Лиде стало плохо.
- Нет, нет, нет, - она замотала головой. – Никаких …
- Цыц, женщина. Домой шагом марш! – гавкнул брат.
- Ну я прошу тебя, Димочка, родной.
- Не вол-нуй-ся, - весело отчеканил брат. – Иди, иди, иди – через пару часов вернем твоего друга в лучшем виде. Ты, кстати, сестру не обижал? – кулак размером с Джона голову замаячил перед его носом. Джон испуганно отодвинулся.
- Шучу! – гаркнул Димка – его спутники взорвались хохотом. – Пошли, Френк.
- Я Джон, - пролепетал американец.
- Какая разница! Ты знаешь хоть, какой сегодня день? Хотя откуда тебе знать. А сегодня, между прочим, день ВДВ.
- Опачки! – хлопнули в ладоши десантники. – А это значит….
« Бежать, бежать, бежать, - застучало в висках Джона. Нет, не уйти ему от этих монстров. Подведет тело. – А-а-а, к черту. Хуже уже не станет» Он покорно поднял лапки кверху, всем своим видом выказывая полную капитуляцию. Америка в его лице безропотно выкинула белый флаг.
Бравая десантура потащила Джона под мышки. Он обреченным кульком муки висел между ними – Лида с мольбой смотрела в их спины.
- Бармен! – грохнул по стойке Димка – и стаканы подпрыгнули. Темноглазый кавказец втянул шею в плечи и съежился.
- Сюда, бегом – а не то я сейчас приду сам, - забасил Вовка, кореш Димки.
- Вай, какие люди! Все сегодня бесплатно для вас, дорогие. Угощайтесь, будьте как дома – у Ашота вам всегда рады.
Кавказец распахнул руки. Десантники одобрительно крякнули:
- Ну вот и славно. Нашему другу плохо, - они кивнули на Джона. – Сделай-ка вот что. Томатный сок смешай с водкой, туда перца, горчицы.
- Вай, уважаемые. – Кавказец притворно обиделся. – Десять лет живу здесь. Знаю, как помочь. Все сделаю в лучшем виде.
- А вы случайно не молдован? – всмотревшись, подал голос Джон.
- Вай, зачем так говоришь, пачему так говоришь. Огорчить хочешь? – кавказец запыхтел, как чайник.
- Похож просто, - американец виновато отвернулся.
- Ара, как я могу быть похожим на молдован? Какой такой молдован?
- Давай, давай, давай, - Вован взмахом руки погнал набыченного Ашота. Тот сразу утих и метнулся мешать лекарство. – А что тебе эти молдаване?
- Лида сказала, - Джону неловко, - что я вчера их гонял.
- Братаны, - развел руки Димка, - да это ж наш кореш. Прикинь – заграница, а по нашим понятиям рубит.
Троица с нескрываемым уважением поглядела на Джона – и ему в первый раз за день стало приятно. Вован стянул берет и нахлобучил Джону на голову.
- Ну вылитый Пашка Зуев с Кемерово.
- А точно – похож. Тот, правда, в два раза пошире. И нос У Пашки сломан.
- Ну, это дело поправимое. Эй, там, - бросил за стойку Димка, - где твой элексир? А то я сейчас вспышку слева и справа устрою в твоем шалмане.
- Лечу, дорогие, лечу, - Ашот с подносом засеменил к столу и метнул на Джона колючий взгляд. Гроздья винограда приветливо шмякнули в центр стола, яблоки выросли россыпью. Три литровых бутылочки водки взмыли острыми башнями вверх, звякнули стопочки.
- Э, - квакнул Вован, показывая на стопки, - десантура сроду с таких мензурок не пила.
- Вай, понял все, понял. Сейчас еще шашлычок будет, лучок, балычок. – Ашот катером заходил от стола к стойке. Джону поднесли граненый стакан с чем-то бордовым. Вот она, смерть пришла. Избалованный американский желудок точно не выдержит этого. Джон горько вздохнул – но отказать этим милым и добрым ребятам не было сил. Он, зажмурившись и задержав дыхание, стал глотать что-то вязкое, острое, резкое.
- Ай, молодца, - похвалили десантники. Джон оторвался от пустого стакана и к своему удивлению обнаружил, что еще жив. Вязкое зелье юркнуло внутрь. Желудок, булькнув, принял в себя жижу и смирился. И чудо свершилось. Голова, не дававшая покоя весь день, сбросила ненавистную боль. А вместо нее пришла нега. И захотелось жить. И ноги, утром безвольные, налились искрами силы. Блаженная улыбка озарила лицо Джона и так и осталась, приклеившись. Вован, Димка и Юрок тем временем звякнули стаканами.
- За ВДВ! – стены кафе затряслись. В руку Джона прыгнул стакан, и он не заметил, как сам заорал:
- За ВДВ!
Десантура была скупа на слова и щедра на стаканы с водкой. Джон не успел опомниться, как запел, обнявшись с Вованом, песни про какой-то Афган, горы Кандагара, березы, небо, море. Кафе, к ужасу Ашота, вскорости заходило избушкой на курьих ножках. Десантники были прожорливы и беспокойны – и он уже пожалел, что не послушал совета Васгена вообще в этот день закрыть заведение и заколотить все окна.
- Вай, вай, вай, - бормотал Ашот. Подъехали две тонированные машины его земляков – и Ашот облегченно расправил плечи. Как оказалось, зря.
- Это что такое? – выпучил глаза Вован. – К нам гости. Э, баклажаны, сюда ходы, да-а-а.
Десантура, увидев горбатые носы джигитов, ринулась в бой.
- Э-э-э – берегись! – Юрок с выдоха рубанул двоих. Ашот нырнул за прилавок. Сбоку и сверху, обдавая ледяными струями воздуха, мелькали пудовые кулаки разошедшихся русских. Бах-бах-бах – кавказцы залетали по кафе футбольными мячами. Минута – и десять джигитов, хрюкая и затихая, лежали на обломках столов. Десантура же даже не вспотела, жалея, что южные парни оказались слишком тщедушны и не дали размяться побольше.
- За победу! – снова взлетели стаканы. Юрок довольно потер сбитые костяшки.
- А это были молдованы? – спросил запыхавшийся Джон.
- Почти, - рассмеялся Юрок. « Черт, как же славно с этими русскими. Все вроде нелепо, глупо, но здорово. Как я жил столько лет. Боже-е-е.» Джон выпил, закурил и засмеялся звонко и честно. Рядом сидели братья – сильные, добрые, радушные. Он нащупал языком дыру во рту там, где раньше был зуб. Нащупал, ощутив соленый вкус крови – и не расстроился. Юрок схватил его за затылок и притянул к своей колючей щеке. У Джона приятно шумело в голове. Вован чем-то корил Америку – Джон кивал и клялся по приезду домой разобраться.
Раздался рев милицейской сирены. Ашот змеей нырнул в подсобку. Он, конечно, надеялся, что милиция заберет дебоширов – но, увидев их в деле, ручаться за это не стал бы. Ашот на этот раз не ошибся.
- Хулиганим? – бодро крикнул сержант. За его спиной выросли трое с дубинками наперевес. Глупые.
- Чего? – замычал Вован. – Ехали бы вы, парни, куда подальше.
- Та-а-ак, хамим представителю власти. – Сержант напрягся. – Сопротивление сотрудникам милиции, статья …
- Да брось ты, - начал Димка. Двое милиционеров кинулись его вязать.
- Ч-о-о? – заревели Вован с Юрком. Вскочил и Джон, обуянный праведным гневом. Вскочил, чтоб тут же получить дубинкой в глаз. Десантники зарычали. Мышиного цвета форма затрещала. Ашот обхватил руками голову и верещал:
- Вай, вай, вай – что за день, ара.
Брошенный Вованом сержант головой пробил стойку прилавка. Треснуло зеркало от кощунственно запущенной бутылки водки. Каждый звук отзывался нестерпимой болью в ранимом и чутком сердце Ашота. Он осторожно выглянул из-за угла – тренированная нога Димона впечатала ему в лоб. Ашот с распахнутым ртом мирно уставился в потолок мутным взглядом.
Одолев милицию, десантура кинулась переворачивать козелок. Джон оторвал мигалку и разбил ее об асфальт. Темное лицо очнувшегося Ашота побелело – взъерошенные менты с разбитыми лицами вызывали подмогу. Приехавшему автобусу ОМОНа удалось поймать только очухавшихся кавказцев. Десантура стремительным марш-броском покинула место дислокации. Установить ее местонахождение по горячим следам не удалось. Шипела надрывно рация, на пределе, вызывая Беркута и какого-то Крота. Командир ОМОНа, сам в прошлом десантник, краешком губ усмехался, глядя, как скорая грузит джигитов.
Четверка шла, гордо выпятив грудь. Качались широкие плечи, звенели ордена. Джон, пошатывающийся, прикладывался к литровой бутылке водки и передавал ее братьям. Их было не остановить. Американцу безумно нравился этот дикий, насыщенный током воздух свободы – и он искренне не понимал, как мог жить раньше, первые тридцать пять лет той фальшивой жизни. Ему казалось, что они ковбои с Дикого Запада и идут грабить почтовый поезд.
- В-Д-В! – громыхнул Вован. Толпа шарахнулась.
Четверка шла, горланя – и все двери мира были для них распахнуты. Джона мотало из стороны в сторону. Случись Монике или редактору увидеть сейчас Джона Митчела – они не поверили бы глазам. Скорее всего, его не узнали бы, подумав, что это какой-то бравый забулдыга, коих полно в Чигако или Сан-Франциско. Димон, на беду всей толпе, вспомнил про чудный домик, где всегда ждут горячие девочки. Четверка мушкетеров, азартно загоготав, направилась туда.
Вот и двухэтажный домик, зашторенный плотными темными занавесками. Они уже брались за ручку двери, когда Юрок предложил:
- А что, мужики, слабо молодость вспомнить?
Лица застыли в предвкушении подвига.
- Помнишь, как раньше в общаги к бабам лазали? А? На окнах – решеточки; а мы по ним, как по лестнице. Ну-у-у?
- Опачки, – гаркнул Вован и первый кинулся на абордаж. Он легко взобрался к окну и двумя ногами прыгнул. Послышался звон разбитого окна – за шторами завизжали. Кто-то стал сильно ругаться и через миг вылетел голый, покатившись по клумбе. Димка полез по водосточной трубе, Джон стал карабкаться следом. Труба, жалобно скрипнув, поехала. С ядреным матом Димон и Джон впечатались в землю.
- В атаку! – поднялся с ковра георгинов Димон.
Бордель переполошился. Голые девки забегали, тряся натруженными залапанными сиськами. Сонные разомлевшие клиенты высовывались в коридор и пытались напялить брюки. Они проклинали тот час, когда сдуру решили зайти сюда и божились, что ноги их здесь больше не будет. Миловидная стареющая бригадирша с тонной грима на лице вскочила в панике из-за столика. Она, самая старшая в доме утех, зароняла трубку, пытаясь набрать « 02». Юрок ворвался в коридор и завопил:
- Высота взята! Сдавайтесь!
Лида, как на работу, бредет в отделение милиции. Тревожная бессонная ночь – и под утро ей перезвонили.
- Да, у нас. Да, все четверо. Задержаны в нелегальном борделе, где устроили дебош. Отпустить? Никак не возможно. Хулиганство, нецензурная брань, сопротивление при исполнении, угрозы сотрудникам милиции и драка с ними же, порча казенного имущества. Девушка, не мешайте работать.
Господи, как ей жилось хорошо до приезда этого несчастного американца. Лида себя пожалела. Делать ей нечего, как целыми днями бегать по отделениям и вызволять всяких… У нее статья лежит недоделанная. А этот-то, этот… В первый день был такой представительный и солидный – прям пижон. В белом костюме. И тут на тебе, дорвался. Или ее городок действует столь вредно? Лида тряхнула головой. И Димка балбес, еще приехал – вот беда-то. Нет, с этими мужиками надо построже. Построже, с этими – Лида сама себе невесело рассмеялась. Она заторопилась в отделение.
- В последний раз! – поднял толстый палец майор. – И то только потому, что это гость нашей страны. Ясно? Будь моя воля…. – он нахмурился и не стал продолжать дальше. Лида и Джон кивнули и представили, куда бы могла завести их незамысловатая воля майора.
- А остальные? – с надеждой пискнула Лида. Лицо майора заледенело:
- По ним тюрьма плачет за все подвиги – но это уже дело комендатуры. А жаль. Ваше счастье, что еще всякие там Гиви да Гоги заявления писать не стали.
- А можно как-нибудь решить в неофициальном порядке? – подмигнул Джон. – Баш на баш, так сказать.
- Во как, - с интересом посмотрел на него майор. – И вы слово даете, что эти громилы больше безобразничать не будут?
- Зуб даю, - Джон вспомнил уроки фиксатого. – Я не баклан, чтоб фуфло толкать. За базар отвечаю.
У майора упала челюсть. Лида обернулась на Джона, будто увидела впервые.
- Это точно американец? – неуверенно спросил майор.
Лида закивала, не в силах что-то сказать.
- Эй, начальник, не мороси пургу. Отпускай братву. С меня, - Джон зашептал интимно, - пятьсот долларов.
Майор, не веря себе, машинально вызвал дежурного. Джон напялил затрепанный грязный берет:
- Мы своих в беде не бросаем, - и гордо вышел. Лида с расширенными глазами пожала плечами и выскочила следом.
- Да-а-а, - протянул очумевший майор, - как эти стены пагубно влияют на неокрепшие умы.
Позвонил Джеки Сноб, редактор.
- Старина, куда ты подевался? Моника оборвала все телефоны. Она в панике; да и я, признаться, тоже. До тебя не дозвониться. За то время, что я тебя набирал, мне удалось бы связаться с Папой Римским.
- Все хорошо, Джек. Все просто окей.
- И это все? За неделю, что ты там торчишь за мой счет, это все, что ты можешь сказать?
- Не волнуйся, - Джон прикурил сигарету. – У тебя будет не материал – бомба. При желании можно снять фильм в стиле Тарантино.
- Черт, - Джеки заерзал в кожаном кресле, - а нельзя ли подробности? Я заинтригован, как выпускница школы, севшая в Роллс-Ройс и первый раз хлебнувшая виски. Когда ты прилетаешь?
- Не знаю, Джеки, не знаю, - Джон усмехнулся. – Мне надо получше разобраться в России.
- Хм, - задумался редактор. – Видать, Моника и впрямь волновалась не зря.
- Позвони ей, пожалуйста, - тон Джона стал виноватый, - передай, что все в порядке.
- Конечно, конечно, - Джеки чутьем понял, что случилась катастрофа. Прежнего Джона Митчела не было – сейчас с ним разговаривал совсем другой человек. Джеки поскреб затылок, потом внезапно его взгляд вспыхнул:
- А что… Может получиться действительно бомба. Джон, слышишь…
На том конце трубки пошли гудки.
- Может получиться бомба, - задумался Джеки, положив телефон на стол. – Приличный американец чокнулся в непонятной России, бросил жену, родину. А что, пускай так. Лишь бы мне присылал материальчик. Ладно, - Джеки набрал номер Моники.
- Алло, как ты там? Угу, угу. Не волнуйся, с ним все нормально. Грипп, девочка, обычный грипп. Джон уже пошел на поправку. Да, если хочешь, приходи к нам с Молли на ужин. Поболтаете, развеетесь. Ну, смотри сама. Обязательно дам знать.
Лида зашла в номер вместе с Джоном, отбив того у благодарных десантников. Еще секунда – и десантура уволокла бы американца опять. Планы у них были грандиозные, но Лида встала хрупкой грудью на их пути. Джон с тоской смотрел, как братья сели в автобус, уходящий на озеро.
- Товарищ Митчел, нам надо серьезно поговорить.
- Я вас внимательно слушаю, - Джон принял серьезный вид.
- Даже не знаю, с чего начать, - она поглядела в потолок. – Вы ведете себя, как последний хулиган. И я не намерена дальше это терпеть. Все, хватит, - ее щечки вспыхнули. – Вас направили к нам, чтобы работать – а вместо этого вы… Ой, да ну вас. Неужели вам самому не стыдно? – Ее маленький лобик нахмурился, выражая всю трагичность ситуации.
- Стыдно, - Джон подошел вплотную и подавил озорную усмешку. – Очень стыдно.
Ее палец заплясал перед носом американца:
- И с этого дня я запрещаю вам … - Джон накрыл ее ротик своими губами. Лида, замахав руками, безвольно обвисла.
- Что…. Что вы себе позволяете! Да как вы смеете!
Джон залюбовался ее покрасневшим личиком. Как она наивна, чиста и бесхитростна.
- Знаете, - закудахтала Лида, - если у вас в Америке вот так вот принято сразу, то это не значит….
Джон опять схватил ее голову и впился в вишневые губы. Лида, к своему ужасу, ответила и обмякла. Поцелуй длился вечность – и когда улыбающийся Джон отстранился, она покачнулась.
- Какая ты красивая, - Джон провел по ее бархатистой щеке. Лида, вопреки непонятному желанию, отстранилась. Попыталась собраться, шумно вздыхая, и постаралась придать голосу сухой тон.
- В общем, так, товарищ Митчел. Не знаю, чем вы вчера занимались во всяких борделях – но с этой минуты с гостиницы ни ногой. Все! – топнула ножкой и испуганно попятилась к двери.
- Да ни чем мы там не занимались. Я, по крайней мере. Да и вашим буйным друзьям было не до женщин. Если хотите знать – нас сразу там и поймали.
- Так вам и надо! – выкрикнула Лида. Странно – но ее тянуло к этому далекому и бедовому американцу. С чего бы это?
- Да, - бросил Джон растерянной Лиде, - мне надо два дня поработать.
- Точно? – Лида с недоверием посмотрела.
- Господи, ну неужели ты думаешь, что я всю жизнь пью, ору и охочусь за всякими молдованами? Я, между прочим, уважаемый журналист там, у себя, в очень приличной газете. Не знаю, что на меня здесь нашло – но все это чертовски мне нравится.
- Точно будете работать?
- Точно, точно, - от души рассмеялся Джон. – А то моего редактора хватит удар. Но, - Джон понизил голос, - если захочешь прийти ко мне в гости….
- Ни за что! – с вызовом бросила Лида и хлопнула дверью. Что он о себе возомнил? Надо допросить брата – правда ли все? И если она узнает, что он ее обманул и лапал какую-то девку, то…. то…. то… Ладно, Лида придумает кару позже. Нет, ну какой наглец! Подумаешь, невидаль – американец. Лида пошла с кашей в голове. Ей то хотелось вернуться и устроить скандал, то вообще больше не приходить. Ни-ког-да!
Лиде ночью приснился сон. В нем она танцевала в белом платье с гусаром, очень похожим на Джона. Они кружились под звуки вальса и, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. А потом, после бала, гусар горячо ее целовал. И Лиде было нестерпимо жарко и хорошо. Когда настырный Джон-гусар стал стягивать с нее платье, у нее не осталось сил противиться жадным и сильным рукам. Лида лишь прикусила губу и ждала, ждала, ждала. Горячие губы Джона ползли по телу – ей стало очень стыдно и бесподобно. Она застонала…
Кот Васька, громыхнув блюдцем на кухне, прогнал сон. Лида открыла глаза и захныкала:
- Боже, какой чудесный сон. Какая-нибудь муть снится полночи. Тут такой сон… Васька, мерзавец.
Она постаралась снова уснуть. Там ее ждал нетерпеливый гусар с горящим магнетическим взглядом. Вместо этого ей приснилась тесная камера, где Лида с Джоном передавали друг другу окурок, а толстый майор с цветастым платком на плечах приплясывал румбу
Редактор Джеки Сноб уже собирался набрать Монику и поделиться своими подозрениями, когда заработал факс. Джеки выдернул первый лист.
- Ого – криминальная иерархия в России? Тюрьмы, наколки, жаргон. Ничего себе – куда это он вляпался? Хо-хо-хо, Джони, я в тебе не ошибся.
Факс продолжал выплевывать листы.
- Тосты?! Спиртные напитки?! Поведение и манеры пьяных русских. Он что, попал в рай или преисподнюю?
Факс, прошуршав, умолк. Редактор глянул последний лист.
- Элитные войска – ВДВ. Ничего себе заявочка. Когда это он все успел? И на закуску – провинциальный бордель. Да со всего этого можно накропать альманах-путеводитель по темным местам России. Джона что, захватила мафия или завербовало КГБ? Черт, - редактор откинулся в кресле, - как я ему завидую. Сидишь тут, пишешь всякую чушь – а люди живут. Э-э-эх.
- Сьюзан, - гаркнул Джеки в стеклянную дверь, - срочно ко мне. Так, Джон, - обратился в пустоту он, - пришли мне еще что-нибудь про русских женщин – и я тебе гарантирую « Оскар».
Вошла Сьюзан:
- Джеки, там пришла Моника. У нее очень бледный вид. Она не может связаться с мужем.
- Меня нет, - зашептал Джеки, замахав испуганно руками, - нет. Наври ей что хочешь. Да, и еще. Вот тебе материал. Подчисти, впрысни детали, напусти дыма. Ну что я тебя учу – ты, в конце концов, получаешь очень приличную зарплату. Действуй.
- Джеки – Сьюзан глянула поверх очков, - я говорила тебе, что ты жлоб? Старый, милый жлоб, к которому я привязалась.
Джеки благодарно кивнул. Сьюзан забегала мимоходом по строчкам:
- Откуда у тебя это?
- Лучше не спрашивай, - загадочно усмехнулся Джеки.
- И это все правда?
- Святая, - поднял к верху ладонь редактор. – Давай, давай, давай.
Лида за два дня успела по Джону соскучиться. Но признаться себе в этом боялась. Ей даже пусто стало без всякой беготни за ним и волнений. Она никак не могла найти хоть малейший предлог, чтобы зайти к нему в номер. Не дай бог что американец вообразит и станет распускать руки. А может, он исправился и стал тихий и скромный? Она покачала головой. Навряд ли. Лида, конечно, наслышана о мужском коварстве. Прикинутся приличными людьми, внушат к себе доверие, а потом…. Ее даже в пот кинуло. Воображение нарисовало темные пропасти, куда подлые мужики заволакивают доверчивых девушек. Таких, как она. Ну уж нет – фигушки. Лида предупреждена, а значит, расчетливому сыну Америки ничего не светит. Она, подведя брови и проторчав пол часа перед зеркалом, пошла.
- Джон, Джон, - Лида стучалась в дверь номера. Тихо. Она повернула ручку. Американец сидел спиной и что-то там писал. Ленивый, вальяжный, сосредоточенный – такой он ей симпатичен тоже. Лида молча уселась на диван и наблюдала за ним. Джон прихлебывал кофе, делал заметки – она изучала каждое движение и не хотела признаться себе в том, что этот большой и солидный ребенок ей чертовски нравился. Конечно, нахал – но все это исправимо. Когда только успел запасть в душу – она передернула плечами? Джон будто спиной почувствовал взгляд.
- Здравствуй, моя …
- Я не ваша, - огрызнулась Лида и тут же об этом пожалела.
- Хорошо, - степенно ответил Джон. Боже, до чего один и тот же человек разный пьяный и трезвый.
- Я здесь, - неестественно продолжила Лида, - только потому, что у меня задание.
- Жаль, искренне жаль, - погрустнел Джон.
- Так вот, хочу вам предложить экскурсию в церковь. – Она умолкла и возненавидела саму себя.
- Согласен, - покорно сказал Джон.
- Тогда – едем, - и снова ее улыбка, ласковая, как весеннее солнце. Они пошли на автобус.
Они с Джоном – как дядя с племянницей. Экскурсовод долго и нудно объяснял убранство и лики святых – Лида тайком бросала на Джона взгляды. Не обиделся? Так ему и надо – будет знать, как приставать к порядочным девушкам. Американец внимательно слушал седого экскурсовода – и ее это начинало бесить. Она вспомнила поцелуй и прикрыла глаза…. Там, в другом нарисованном мире, наглая коварная Америка в лице Джона Митчела приставала к чистой ясноглазой Лиде – и ей это нравилось и это ее пугало. Хотелось залепить пощечину и целоваться, целоваться, целоваться.
Ее подергали за локоть.
- Нам пора, - пристальный взгляд Джона вернул в реальность.
- Да, да, - пробормотала Лида. Ей уже двадцать – а всякие нехорошие мысли еще смущают, вызывая стыд. Экскурсия, потоптавшись, вышла.
- А вы женаты? – неожиданно спросила она, боясь услышать ответ.
Джон закашлялся:
- Был женат, - и отвернулся. – И перестань, наконец, обращаться ко мне на вы.
- Простите, - промямлила Лида. Всю обратную дорогу они молчали.
- Куда мы едем? – осторожно спросил Джон, пробегая взглядом поля.
- К деду. Моему деду. Он много жил, расскажет вам … тебе, - она улыбнулась, - о деревне. Да, кстати, у вас есть в Америке бани?
- Бани? Не знаю, что это, но с тобой я готов …
- Т-с-с, - Лидин маленький пальчик коснулся его рта. – Я, между прочим, еще не забыла твое безобразие.
- Готов каторгой в Сибири искупить свою вину, - горячо заверил Джон. – Надеюсь, мадам, я прощен?
- Не знаю, не знаю, - кокетливо сказала Лида и задремала на его плече. Джон был счастлив и старался не шевелиться, чтоб не спугнуть сон голубки у себя на плече. Боже, ее охота гладить, оберегать, заботиться. Он вдруг ясно ощутил – она его. Просто это открытие пришло откуда-то сверху – и все. И вообще он начал замечать, что влюбился в эту непонятную, незнакомую страну, как будто в прошлой жизни он жил здесь. Странно. И он никогда уже не сможет жить в той далекой Америке. Нет, конечно, сможет – но это будет уже не жизнь, а так… Джон счастливо вздохнул и прислонился головой к Лиде.
Хорошо-то как на деревне. Летают пузатые шмели, гудя тяжелыми бомбардировщиками. Щебечут птички, беззаботно радуясь солнышку. Душисто и пряно веет с лугов. Волна колосков, гонимая ласковым ветром, мягко шевелит поле. Джон вздыхает пьянящий аромат и готов поклясться, что где-то там, на краю сознания, память помнит этот ни с чем несравнимый запах. Помнит – наверно, это гены предков. Ему не надышаться. Лида даже рассмеялась восторженно, когда он бухнулся в мякоть травы и лежал, глядя в небо. Голубое небо с перистыми облаками-барашками. Боже, как хорошо. Лида присела рядом, подперев кулачком подбородок.
- Поле, русское по-о-оле, - запела она. Джон задержал взгляд на ее сразу засмущавшемся личике.
- Пошли, - Лида светло улыбнулась и протянула ладошку.
Дед Захар встретил приветливо. Джону он сразу понравился. Борода лопатой, косматые брови, взгляд чуть насмешливый, строгий.
- Здравствуйте, гости дорогие. Прошу к столу.
Лида поцеловала деда:
- Мы не пьем. Правда ведь? – обернулась на Джона. Тот неопределенно пожал плечами и вздохнул.
Дед укоризненно глянул на внучку.
- Ты, это, девонька, в городе будешь командовать. Где ж это видано, чтоб мужики да за встречу не выпили? Да перед банькой, а?
Дед подмигнул Джону. Они вошли в дом.
- К столу, гости дорогие, - дед радостно потер руки. – В кои-то веки с американцем выпью.
Джон втянул носом запах лука, мяса, избы и чего-то еще, такого домашнего. С пузатой бутыли, чуть мутноватая, забулькала самогоночка. У Лиды от одного запаха заслезились глаза. Дед с Джоном усмехнулись.
- Ну, будя, - они стукнулись стаканами. Обжигая горло, самогонка провалилась. Хрустнул лучок на зубах, мягонько и сочно растаяло сало во рту. Еще стаканчик – и внутри разгорелась, перекидываясь на мозг, волна приятной истомы. Вязко залипла меж зубов душистая краюха настоящего хлеба. Американец аж блаженно замычал. Они выпили по третьей – и Джон, по примеру деда, поднес к носу ломоть хлебушка.
Дед с Джоном крякнули. Мысли стали чисты и сердечны. Завязалась беседа.
- Как тебе здесь, нравиться?
- Очень, - честно ответил Джон. – Как будто я дома.
- В-о-от, - кивнул дед. – А все почему?
- Почему? – широко улыбнулся Джон.
- Люди здесь задушевные. Вот у вас в Америке как? Все куда-то бегут, торопятся. Нет чтоб с друг дружкой поболтать, спросить, как дела.
- Точно! – согласился раскрасневшийся Джон.
- А много ли той жизни-то, - продолжал вещать старый, - чтоб просто на солнышко полюбоваться?
Джон кивнул – и ему стало немного грустно. Дед приободрил:
- Ничего, мы из тебя быстро сделаем человечище.
Лида, чувствуя себя лишней, через силу немного выпила. Выпила, захватав ртом воздух и вытаращив глаза. У нее тут же закружилась голова. Захотелось болтать всякую чушь – она еле сдержалась.
- Ну, - встал из-за стола дед, - вы в баньку сходите, а я пока к скотинке наведаюсь. А после, - он хитро прищурился, - мы с тобой продолжим. А завтра за окуньками пойдем. Любишь рыбалку-то?
- Мне кажется, - признался Джон, - что я здесь все люблю.
- Во-о-от, - поднял кривой палец дед, - не потерян ты еще для жизни. То-то!
- Пойдем, - захмелевшая Лида толкнула Джона в низенькую дверь. Сквозь щели выбивались густые клубы пара. Они протиснулись в крохотный предбанник.
- Раздевайся и иди, только веник из таза достань. – Она пальчиком указала на дверь.
- Не-е-ет, ты уж мне покажи, - Лида в темноте не заметила хитрого взгляда Джона. – А вдруг обожгусь?
- Ой, какой ты у меня бестолковый. – Она засмеялась. – Иди первый, а то я стесняюсь. Только, чур, не шалить.
В парной было жарко. Ядреный пар, казалось, доставал до самых костей. « И что русские находят в этом аду? Даже не вздохнуть…» Смутной тенью скользнула в сорочке Лида. Они уселись на лавку.
- Хорошо-то как! А давай я тебя попарю, - она удивилась своей смелости. Все, видать, дедова самогонка.
- Давай.
- Ложись сюда, - Лида взяла веник и стала нахлестывать по беззащитной спине Джона.
- Ай, ай, ай, - взвыл Джон, и Лида расхохоталась:
- Какой ты смешной, - и задержала взгляд. Джон медленно поднялся с лавки. Они, не мигая, смотрели, пока ее губы не прильнули к его губам.
- Ого, - удивился Джон.
- Молчи, - прошептала Лида. Американец стал целовать ее в шею. Лида закрыла глаза. Джон, опасаясь вспугнуть, пальчиком потянул с плеча сорочку. Сорочка заскользила, приоткрыв край белоснежного, не тронутого беспощадным загаром конуса груди. Остренькой, с пугливым маленьким соском, будто прилипшей вишенкой. Джон, завороженный, осторожно хватает губами пуговку-вишенку. Теребит языком – вишенка подрагивает… Как чертовски приятно играть с затвердевшей пуговкой! Грудь наливается, как щедро политая луковица. Лида невольно ведет плечом. Сорочка, смирившись, безропотно падает вниз.
Лида, всхлипнув, замерла – и Джон испугался того, что она сейчас вспыхнет гневом и удерет. Испугался больше всего на свете. Но ее промелькнувшая полуулыбка сказала ему все без слов. Американец осмелел…
Лида прекрасна в своей наготе. Тоненькая шея, маленькие остренькие груди, плоский животик. Хрупкая, стройная, беззащитная, как цветочек на тонком стебле. Все это ждет – и Джон обцеловывает ее вспотевшее тело. Лида замирает, когда он опять ловит ртом кнопочки острых грудей. Замирает, мечтательно закрыв глаза. Джон ненасытен. Он как теленок пытается вобрать своим жадным ртом острые потяжелевшие груди. Они качаются перед самым носом. И он, как гурман, поочередно хватает десертные чашки – и каждая будто бы вкуснее. Они чуть-чуть разные.
- М-м-м, - промычала Лида. Ее возбуждает его дикий взгляд будто волчьих глаз. Он уже не целует, а чуть кусает, тяжело дыша. Как путник с пустыни, замученный жаждой, нашедший колодца и не решивший, в каком же из них вода попрохладней. И вишенки радуются новым мягким укусам, дразня своей твердостью. И распаренная кожа, чувствительная, в соленоватых каплях, остро кричит немым восторгом. Губы прилипли к животу. Они ползут улиткой, цепляя бульдозером горячие капли, высыпавшие и блестками покрывшие Лидин животик. Как вкусны эти капли – Джон наливается животной дикостью. Не торопиться – смаковать, ощущать, запоминать ее вздохи, судороги, взгляды блуждающих пьяно-неистовых глаз.
Лида – как в первый раз выпившая школьница. Она не понимает, что происходит, но знает – это все сказочно. Дико, ново, стыдно, непонятно. Но шелковую кожу животика не обманешь. Ему нужны горчичники счастья – губы Джона. Побежали искры. И тело, и так горячее, раскаляется изнутри…
Лида уже плохо соображает, только мотая головой и повторяя:
- Милый…
Сильные руки ее поднимают и кладут на лавку. Джон целует колени – она шумно сопит. Сопит в бессознательном рае, где-то далеко, в детской сказке. Его пальцы настойчиво гладят и разводят в стороны раскаленные бедра. Бедра сопротивляются пружинисто, все-таки раздвигаясь, как ворота в гараж. И Лида, невольно стесняясь, машинально ладошкой закрывает там, между ними. Последний рубеж. Застава в самое укромное. Чаща секретов.
Ладошку мягко и бережно убирают. И нить стыдливости лопается, как мыльный пузырь. Лопается в голове у Лиды, принося первобытную страсть природы. Заложенную в каждой клетке юного тела. И она вдруг раскинула бедра, впустив туда осторожного Джона. Он по миллиметру проникает в ее маленькую узкую норку. Лиде сначала непривычно и тесно. Трет – даже немного неприятно. Но с каждым толчком Джона к телу приходит неведомая волна блаженства. Волна набирает силу, накаляя иголками кровь. От кончиков пальцев до головы, словно ток пробегает по коже. Шлагбаумы сняты – и плотина сочно рвет дамбу. И Лида стонет уже без оглядки, мотая головой с прилипшими ко лбу волосами. Новые бисеринки капель растут из кожи клевером луга.
Лида улыбается с прикушенной губой. Растрепанная, мокрая, жутко красивая. Она – заповедная нимфа, юная амазонка, русалка. Джон нанизывает на себя эту маленькую девочку, доверившуюся ему – сначала медленно, осторожно, потом все более расходясь. Лида скользит по лавке. Качаются белые груди, танцуя вишенками. Каждый толчок у нее внутри заставляет девушку вскрикнуть:
- Ах, ах, ах …
И бедра Лиды, маленькие, внезапно стиснули как железные обручи. И ноготки, впившись в спину, оставили тонкие красные борозды. И она сама подалась навстречу его толчку и приклеилась с распахнутым ротиком. И не отпускала, поймав в кольцо бедер. Закинув крошечные ступни на его поясницу, сплетя их в замок. И густой дым парной прорезал звонкий девичий вскрик…
Стоит лес, русский лес. Березы, полосатые красавицы, изящные, восхитительные капризницы полян. Стоят белые, с черными поперечными кружевами, стройные царевны леса. Стоят милые, радуют глаз да сердце.
И знают березки, что охраняет их на огромных опушках дуб-богатырь. Исполин, раскидавший могучие руки, взмывающий вверх атлантом. Невозможно идти по лесу, не задержав взгляда на этом великане. Грозный, величественный лесничий смотрит, окаменев на сотню другую лет. Растопырив коряжистые плечи вширь. Великану нужен простор – поэтому и стоит, вечно одинокий.
Клены-пажи несут вахту, чтоб исполина-дуба никто не тревожил понапрасну. Клены видят все. И еще видят все елки – подростки, от метра до пяти. Заметят и вылезший пузатый боровичок, и оранжевошляпный подосиновик. Елочки – самые многочисленные горожане леса. Без колючей задумчивой елки совсем и не представить русский лес. Стоят с гирляндами шишек, царапая щеку настырного грибника, пряча маслята, вспотевшие грузди, рыжики….
И ветер часто заходит к другу-лесу в гости. Обнимет березки игриво – те ответят зашумевшей листвой. Прошелестят, обещая что-то обманщику ветру.
Уважительно тронет листочки дуба – тот важно пошумит, приветствуя гостя. Лихо и озорно пройдется по верхушкам кленов – что ж, те не в обиде. А ветер уже убежал – там его ждет строптивая любовница, река. Но ветер и сам не покладистый. Когда они, бывает, поссорятся – сердитый ветер взбудоражит поверхность, погонит рябь, надувая щеки.
Джон с Лидой идут по лесу. Она с венком на голове, счастливая, беззаботная. Джон с двухдневной щетиной, в соломенной шляпе деда Захара. Трещат под ногами сучки, где-то там, сверху, щебечут птахи. Ровная дробь дятла разносится далеко. Лида прижимается к Джону – он целует ее волосы. Она, просияв улыбкой, спрашивает:
- Нравится?
- Что именно?
- Ну, - она посмотрела в небо, - здесь, в деревне?
- Еще бы. Ты даже не представляешь, как, - Джон поцеловал ее в щеку. Внезапно она нахмурилась:
- А когда ты … уезжаешь?
Этот вопрос резанул Джона. Мучительная гримаса выдала все. Он успел и забыть, что сам – не отсюда. И благополучная, сытая Америка вдруг показалась чужой и противной. Кровь далекого русского князя победила гены английского лорда. Он внимательно посмотрел вокруг, вдохнул глубоко, заглянул в озера-глаза Лиды…
- А ты хочешь, чтоб я остался?
- Ну-у-у, - смешно сжала губки Лида, - у девушек такое не спрашивают. Это неприлично, - она вздернула носик. Боже, как его заводит ее детская наивность.
- К черту приличия! – Джон рывком притянул к себе. Лиде страшно и хорошо. Ее обцеловывают, роняя в колючий мох. Она ругается, распаляя Джона все больше.
- Как тебе не стыдно! Вот сумасшедший!
Сумасшедший ее не слушает, магнитом приклеившись к телу. Выскочили беленькие снежки грудей. Выскочили, пугливо и любопытно смотря на небо. Маленькие вишенки ждут, что их будут есть и облизывать. Их тут же хватают.
Лиде ничего не остается, как подчинится буйному Джону. А значит, от нее ничего не зависит. И девичья хрупкая честь не запятнана. С этими спокойными мыслями Лида мечтательно закрыла глаза и стала наслаждаться горячими влажными поцелуями. Стыдно – это где-то там, у других. А здесь… Чуть щекотно, волнующе, завораживающе. К черту – неожиданно подумала Лида и улетела в сказку. Тело взорвалось от укусов, жадных и горячих. Взорвалось и ответило жаждой продолжения. Опять искры бегут по коже. Опять судорога желания ветром шуршит по бедрам.
Наглый гусар колол щетиной в разных местах – она летела к солнцу. Наивная девочка стала взрослой. И взгляд ее, с поволокой, тянет Джона в сладкую пропасть. И Лида сама неловко целует мужское тело. Жарко, неумело – ее мокрые губы играют в пятнашки.
Джон аккуратно направил себя вглубь Лиды, где тепло, чуть влажно и обалденно. Узкий вход, поколебавшись, пропустил и встретил эластичностью стенок. Теснота ее кольца сводит Джона с ума. Пещеристые стенки, поддавшись, раздвинулись. Лида, проткнутая, протяжно выдохнула. Но какой же он тяжелый!
Да, романтику в лесу придумали мужики – потому что они сверху. Муравей, укусивший за попу, доказал это Лиде. И еловая шишка, воткнувшись чешуйками в спину, заставила Лиду вскрикнуть. Джон принял все это на свой талант Геркулеса – и задвигался энергичней. Зараза! – Лида, наконец, выдернула шишку рукой и застонала по-честному.
- Ой! Ой! Ой!
Джон будто молотобойщик. От этих движений и рельса бы раскололась – но храбрая хрупкая девочка, обливаясь слезинками счастья, тихонько звенит под его кувалдой. Звенит, наливаясь растущим криком. Криком, вскормленным пятнами кожи. Он идет изнутри, набирая мощь. И скоро тугим заостренным снежкам его будет не сдержать. Крик уже щекочет горло.
Поддаваясь кувалде, прогибается девочка, напрягаясь половинками попы. И бьют ласково по лицу Джона танцующие, перекатывающиеся груди. Тычутся твердыми темными горошинами, предлагая снова и снова пробовать их на вкус.
Он как в тумане. Лес, нимфа, первобытное чувство. Дико, внезапно, животно. Дрожь, предвестница взрыва, накатила – Джон грузно воткнул последний раз. Воткнул, прилипши. Вспышка, вулкан, извержение – ее бедра его ломают. Крик, наконец-то вырвавшись, хлестанул эхом по лесу. Еще, еще – ветки роняют листья.
Он, обессиленный, гнется хребтом в кольце ножек. Теперь трясется она в лихорадке, обдав его пах жаром влаги, опять ногтями зарезав лопатки, выплеснув нечаянное море счастья в мох. И Джон себя чувствует маленьким в ней. Пещера, извергнув прилив, раздается. Тиски ее ножек перевернули его под себя. Амазонка с устало-безумным взглядом сверху. Две розовых половинки попы, упругие, в иголках и травинках, смяты и поцарапаны. Лида нежно целует Джона, нагнувшись – половинки оттопырились и выпукло блеснули лесным солнышком.
Так бы лежать и лежать, вдыхая пряный запах мха, но … Суки-комары, налетевшие на мокрые тела стаей, заставили подняться опьяневших Джона и Лиду.
Они идут, шатаясь. Так шли бы, побратавшись в кафе, двое нечаянных забулдыг. Их шаги нетверды и ленивы. Лиса, недовольная, свернет с тропы. Заяц, подняв уши, сиганет резко. Но этим двоим плевать. Это счастливые пьяные без вина, которым завидует само небо. И вопрос Лиды о том, уезжает ли он, кажется Джону нелепым. А самой Лиде настолько хорошо, что даже вечно болтливый язык не слушается…
Моника нервно кусала губы. Грипп!? Что, в России такой ужасный грипп, что ее закаленный Джон болеет уже две недели? Звонки в никуда, от которых хочется перебить всю посуду и заорать на все авеню. Абонент недоступен. Ладно, по приезду домой Джона она знает, как себя повести…. Он будет наказан отлучением от секса. Моника принялась разрабатывать коварные планы, которым позавидовал бы и инквизитор…
Позвонил Джеки:
- Джони, черт тебя дери, ты чем ты там занимаешься?
- Я? Ловлю окушков, - лениво ответил Джон в трубку.
- Окушков? – Повторил незнакомое слово Джеки. – Это кто? Наркодиллеры, карманники, сутенеры?
- Нет, Джеки, - расхохотался Джон. – Это такие рыбы…Ну все, у меня клюет.
Поплавок, ярко красный, резко нырнул вниз. Джон подсек. Хороший горбун с полкило повел леску вправо. Сигарета выпала с губ Джона, он взмахнул удочкой. Вспенившая поверхность воды показала горб полосатого разбойника. Дед Захар одобрительно крякнул, когда американец вытащил на пирс трепыхавшуюся рыбину.
- Нет, ну ты видел, а? – Восторженно спросил Джон.
- Да, хватка у тебя русская, - закачал головой дед Захар.
- Потому что сам я – русский, - в азарте выкрикнул Джон и закинул снова. Дед только покачал головой и вечером уважительно спрашивал о далеком предке, князе. И наливал уже без доли небрежности, общаясь, как с равным. И Джон, к расстройству Лиды, опять напился. И на пути к сельмагу встретил гопников.
- А кто мы такие будем? – Расставили гопники руки.
И на свою беду самый рьяный и здоровый гопник буркнул:
- Америкашка!
Джон, собравшийся шуткой ответить, застолбенел. И нехорошая кривая ухмылка сморщила щеку. И стеклянный взгляд, полный презрения к гопникам, уперся в толпу. И Джон бился, схватив кол с изгороди. Бился до красной юшки с носа, с остервенением, с матом, с бесшабашностью.
Он пару раз выключался, когда кеды настойчивых гопников клевали ему в ухо. Но вставал, в комьях земли на лице, с горящими глазами, и рвался в бой. Оглобля сломана об спины гопников, ставших в драке родными. Эх, Юрка бы с Димоном сюда! Он рвался в бой, кидаясь камнями. И гопники отступили. А когда Джон, хлебанув с горла полбутылки водки за примирение, рассказал о далеком предке, его, как римского императора, несли на руках по деревне. Гоготала стая, распевая хвалебные песни про русского, который был американцем. И Джон шмыгал бордовыми пузырями и снова был счастлив.
Лида, заслышав крик первого петуха, задумалась о судьбе. Чего-то в сказках о принце она не читала такого, что принц являлся под утро в навозе, с фингалом и падал в сенях тушей оленя.
- Эх! – вздохнула Лида. Видать, в детских сказках пишут не все. И слава Богу. Про пьяных принцев там не пишут – но как они умеют пыхтеть ненасытно, любуясь тобой, незачем писать. Взрослые тети – а она недавно стала такою – и так это знают. И знают, зачем нужны эти самые вредные непослушные мужики, которые прямо как дети. И которым волей-неволей все прощаешь.
- Эх!
- Пи-и-ить, - застонал Джон, хрюкнув сломанным носом. Лида метнулась за ковшиком, собираясь вечером серьезно с ним поговорить.
- Ладно, дедушка, до свидания, - Лида чмокнула деда в щеку.
- Заезжайте, всегда рад. А тебя, - дед Захар подмигнул Джону, - все местные уважают.
- Эх, не на работу – век бы здесь оставался, - откликнулся Джон с искренней грустью.
- Ты, милок, не забудь, - помахал кривым пальцем дед, - скоро щучка перед ледоставом жировать будет.
- Щуку не пропустим, - серьезно пообещал Джон.
- Ну, давайте, а то теплоход без вас отчалит…
На теплоходе было весело и шумно. Джон с Лидой прошли на палубу, осмотрелись и по трапу спустились в каюту.
- Здорово! – Лида улыбнулась. – Выйди, мне надо переодеться.
Джон недоуменно усмехнулся.
- Ну выйди, - попросила, улыбнувшись, она. – Я стесняюсь.
Джон хлопнул дверью каюты, юркнув за штору. Лида скинула юбку. Вниз поползли и трусики. Джон медленно, на цыпочках, подкрался. Его руки, описав дугу, поймали в клещи ее стройное тело. Раздался визг.
- Это я, - засипел Джон, толкнув ее в спину. Лида упала на локти. Восхитительная черта, разделяющая попу, подчеркнула выпученные холмы половинок. На ее талии обручем сжались большие ладони. Лида в кощунственном ужасе от непристойности позы пыталась вырваться – бесполезно. Ее уже толкали – и она дятлом клевала вперед. Назад, вперед, назад – снова вперед. Тук-тук-тук – вспотевшие ягодицы хлопают.
Через минуту из их каюты доносились ну очень неприличные звуки. Лида мерно раскачивалась в такт волнам, нагнувшись. Джон пыхтел сзади.
Грузнозадая тетка, гневно бормоча проклятия, отгоняла от двери каюты любопытного мальчишку. Тот, убегая, пнул Тузика, сидящего на поводке у тетки. Тетка, проклиная бесстыдную молодежь, пошаркала принимать корвалол и утешать Тузика.
- Мой бедный мальчик, - щекотала его пальцем. Тузик, обиженный на весь мир, заскулил и впился той в палец. Тетка взвыла. Джон остановился:
- Что там происходит?
Лида гневно обернулась, тяжело дыша:
- Какое, тебе, к черту дело! - и с силой толкнулась ему навстречу.
После долго отчитывала:
- Ты со мной или матрос дежурный? Во все надо нос сунуть, кто,
чего. Все надо испортить!
- Ну ладно, ладно, - уставший Джон гладил ее живот.
- Да как, в такой момент, ты мог думать еще о чем-то, сволочь? Нет, ну надо быть такой сволочью? Слышишь?
И откуда взялись такие выражения? Видать, во взрослой жизни без них никак.
Джон не слышал. Лишь мерное посапывание указывало на то, что преступник, не дождавшись приговора, просто-напросто подло уснул. Лиде показалось, что она сейчас лопнет от негодования. Она со всей силы толкнула негодника - он даже не шевельнулся.
- Нет, ну ты посмотри, какой гад. Вот сволочь-то.
Она еще раз толкнула его - ей стало легче. Минут пять она бубнила:
- Вот гад, ну надо же, - а после уснула у него на груди.
Вечером на верхней палубе происходила очередная культпрограмма. Откуда-то появился в черном цилиндре и фраке фокусник и стал колдовать с картами, шариками, ленточками. Если бы не молоденькая ассистентка с очаровательными формами и осиной талией, его закидали бы помидорами. Она с энтузиазмом, присущим только бесшабашной юности, так прогибалась вперед-назад, что мужики оживились. Холостые глазами ели ее фигурку. Женатые, с искуственно-равнодушными взглядами по-черному завидовали холостым. Девчонка и впрямь была на диво хороша. Стройные ножки змеей опоясывала набедренная повязка, непонятно как державшаяся. Упругие, налитые груди, пытаясь выпасть наружу, весело подпрыгивали под полоской красной ткани( то ли бикини, то ли.. .черт разберет эти женские штучки). И коса. Иссиня-черная, тяжелая коса до пояса, которой девушка ловко вращала, завораживая публику.
Вообще, была в ней какая-то сумасшедшая, кошачья пластика - ее пляска притягивала и будоражила. Даже женатые вытянули шеи и не замечали шипящих жен. Любой из них, не глядя, променял бы двадцать лет брака на полчаса обладания этой кошечкой. Тетка с пластырем на пальце попыталась было воззвать к морали, но сердитые мужики зашикали и вытолкали ее вон. Сама палуба накалилась от напряжения. Жены совсем потускнели и сидели с кислыми лицами. « У этих кобелей одно на уме. А эта-то, эта, прости Господи...» Сами кобели мечтали взором просочиться под красную полоску ткани и молили небеса, чтобы эта чертова повязка свалилась-таки наконец.
Девчонка кружилась в танце. На шоколадной, шелковой коже выступили бисеринки пота (у мужиков - тоже). Фея нагнулась, вытянув вверх одну ножку, как мачту.
- Ох, - дружно выдохнул зал.
Девчонка сделала оборот, второй, третий.. .Красная полоска взлетела, два белоснежных сочных шарика выскочили из плена.
- Вах, - подскочил на стуле и грохнулся в обморок пожилой грузин. Никто даже не обратил на него внимания, только его спутница, густонакрашенная блондинка с лицом Барби принялась осторожно шнырять по его карманам. Забытый всеми фокусник попытался было вернуть внимание публики к себе и выдвинулся на сцену, но пущенное чьей-то меткой рукой яблоко снесло цилиндр вместе с париком. Чародей, ссутулившись, засеменил со сцены, загораживая обзор лупоглазому курносому матросу. Тот больно сунул кулаком в печень и страшно засипел:
- Уйди-и-и, зашибу.
Махни чаровница повязкой, помани точеной ножкой - и побежит матрос за ней на край света, позабыв теплоход, родное село и краснорожего боцмана.
С десяток жен, гордо подняв голову, уже покинули палубу: « Ну, ты у меня попляшешь...» Другие доставали зеркальце в надежде посрамить девчонку - зря, зеркальце не врало и вконец испортило настроение. Самые мудрые знали: «Нагуливай аппетит - а ужинать-то ночью буду я...» и со снисходительной усмешкой смотрели на мужское баловство.
- Как тебе она? - ревниво спросила Лида.
- Честно? Девочке срочно надо покидать корабль, иначе... – Джон плотоядно заулыбался.
- А все-таки, - настаивала суровая Лида.
- Бесподобно. Красивых и фигуристых полно, но они красивы, как манекены. А в этой какая-то дьявольская чувственность, а ее движения.
- Ну-ну, - отвернулась скуксившаяся Лида.
- Ну ты же сама спросила.
« Хоть не врет» - успокоилась она.
« Надо было соврать» - с досады поморщился.
Девчонка мягко шлепала босыми ногами, раскачиваясь. Коса делала обороты, девочка нагнулась. Коса, описав круг, хлестанула по ближайшему столику, смахнув графин с вином. Фея выпрямилась - зал взорвался. Даже потерпевший, чье дорогое вино укокошила фокусница, вскочил и лихорадочно отбивал ладоши. Всюду неслось:
- Бис, браво, еще-о-о , чудо-девка-а-а, давай, э-э-э.
Девчонка раскланялась и исчезла. Напрасно состоятельные мужики ринулись с визитками обещать с три короба - та как в воду канула. Грузин очухался и не понимал, где находится. Все орали, давили, ругались. Барби исчезла, официант, как топор палача, неотвратимо навис, сверля глазами. Вах, куда подевался бумажник?
- Слюшай, ты не видел бюмажника?
Официант понимающе закивал, его взгляд стал колючим.
- Аи, яй, яй! С виду - почтенный джигит, а ведет себя, как чабан.
Гражданин, - нарочито громко, - у вас денег нет?
- Слюшай, зачем кричишь, - зашептал грузин. - Щас все будет, не шуми. Ты мнэ нэ веришь?
- Знаю, знаю, - официанта не обманешь - он сердцем чует.
- На, - гордо бросил грузин перстень. - Завтра вдвойне отдам, - презрительно заявил. - Слюшай, а где дэвушка, ну, бэлая-бэлая?
- Фокусница? - не понял официант.
- Да, да, фокусница, - зло рассмеялся грузин. - Ее найду — тоже фокус покажу.
Лида, беззлобно ругаясь с Джоном, идет в каюту.
- Постой, родная, - взял ее личико он в свои руки. – Мне кажется, я влюблен в одну очень очаровательную особу.
- Ах, - вспыхнула Лида, - так тебе только кажется?
- Да нет, нет, я в этом уверен, - его глаза близко-близко. И Лида ждет. Боже, заморский корреспондент, русский алкоголик, дебошир, почти уголовник – и это все он? Нет – твердо ответило сердце. Он другой, он хороший.
- Вам это не кажется, Джон Митчел. Скажу больше, - она поднялась на цыпочки и чмокнула его в губы, - это есть факт. Но…
- Милая, - скривился Джон, - подожди с вашими женскими заунывными « Но!».
- Хорошо, - проворковала Лида, - но нам надо будет…
- …серьезно поговорить, - заунывно продолжил Джон, подражая ее голосу. Они расхохотались. Впереди ждала ночь. И там бравый гусар снова будет мучить принцессу, которой, впрочем, это очень понравится. Принцесса будет возмущаться наглым капризам гусара, впрочем, ему не отказывая.
Лида шла и с подозрительностью поглядывала на Джона. Что еще удумает этот коварный развратник? Нет уж, она больше не попадется на всякие постыдные штучки – твердо пообещала себе Лида и тут же в себе усомнилась.
Джеки Сноб вскрыл конверт. Он удивился:
- Да что это с нашим Джоном? Для чего придумали телефоны, факсы, в конце концов? Ну да ладно.
Он надел очки и принялся читать.
Дорогой Джеки. Пишу тебе потому, что телефон имеет свойство задавать вопросы. Вопросы, на которые я, боюсь, не смог бы ответить. В общем, я остаюсь в России. Представляю сейчас твое лицо, старина. Извини, если этим решением причинил тебе неудобства. Мое место здесь – и, черт возьми, я не знаю, как все объяснить. Здесь все по-другому – люди, отношения, ценности. Все, Джеки, по-другому – но этого не поймешь, пока не окунешься в эту самую атмосферу. Да, мой, пожалуй, единственный друг, - постарайся объяснить все Монике. Она прекрасная женщина – но…
У меня не хватает смелости в лицо сказать ей все. Наври, что меня посадили как шпиона. Тогда, я думаю, она долго грустить не будет и быстро найдет мне замену. С ее-то внешностью и фигурой. Ну вот, пожалуй, и все, старина. Здесь, в России, у меня появились друзья и любимая. И они – настоящие, не по интересам или по членствам в каком-нибудь дурацком клубе. Я искренне счастлив. Чего и тебе желаю….
Джон, а ныне Женя Митчел.
Джеки минут пять чесал затылок.
- Ну и ну. Как, черт меня побери, я должен все объяснить твоей Монике? И все-таки, Джони, я тебе завидую. Живут люди – а тут пишешь всякую чушь….