Рассказ очевидца Дмитрия Андреевича Чаплина
В самый разгар шумного народного веселья, на масленице, 2 февраля 1836 года, сгорел на Адмиралтейской площади огромный балаган Лемана, и сотни людей погибли в нем. Я был застигнут в балагане. Долго боролся я со смертью, но непостижимое Провидение не допустило меня сделаться жертвою пламени, между тем как я уже лежал под грудою людей, задохшихся от дыму. Мне было тогда 16 лет; но и теперь, когда, тому прошло так много времени, подробности рокового дня еще живо начертаны в моей памяти.
Я учился тогда в 1-м Кадетском Корпусе. Многие воспитанники, имевшие родных и знакомых в Петербурге, были уволены в отпуск с вечера в субботу на всю неделю масленицы. Я также совершенно неожиданно в этот вечер ушел из Корпуса. Помню, кто-то из товарищей, прибежав в залу, объявил, что ко мне пришёл какой-то господин и желает меня видеть. Я тотчас пошел в приемную комнату и там, к удивлению и удовольствию своему, увидел князя Путятина, помещика Ржевского уезда, близкого соседа, по имению моего отца. Князь Путятин сказал мне, что он приехал в Петербург по делам вместе с Я. А. Ельчаниновым, помещиком Осташковского уезда и нарочно поспешил в Корпус, чтобы взять меня к себе на время масленицы.
Такое неожиданное посещение, а еще более представившийся неожиданный случай уйти из Корпуса привели меня в восторг. Сейчас же побежал я к ротному командиру проситься в отпуск, получив разрешение, поспешил переодеться в отпускную форму и явиться в залу. Ротный командир, осмотрев меня вместе с другими и, по обыкновению, сделав несколько наставлений при выдаче отпускного билета, спросил: "Кто за тобою пришел?" Сообразив сейчас, что близкое родство усилит в ротном командире основание к моему увольнению, я отвечал: "Родной дядя, князь Путятин"- в это самое время князь Путятин, стоя сзади меня, отвесил ротному командиру пренизкий поклон, и нас отпустили.
Живыми рассказами о деревне, о моих родителях, земляки мои воскресили во мне самые лучшие детские воспоминания. Я был совершенно счастлив. Помню, мы просидели этот вечер очень долго. На другой день, Я. А. Ельчанинов, собираясь куда-то уехать на целый день и желая доставить мне какое-нибудь развлечение, просил князя Путятина сводить меня под качели, в один из балаганов. Князь Путятин принял это предложение с удовольствием, а я с благодарностью.
Вскоре после обеда, князь велел мне одеться и ехать с ним. Не заставляя себя долго ждать, я тотчас надел тесак, кивер, шинель и был готов. Князь надел на себя пальто на вате, в виде длинного сюртука, с каким-то меховым воротником и теплый картуз, и таким образом мы отправились с ним. Это было в воскресенье. Выйдя из дома по Фонтанке, где ныне здание министерства путей сообщения, мы повернули направо и шли пешком до самой Вознесенской улицы, где на углу взяли извозчика, который по Вознесенской довез нас до самой Адмиралтейской площади. Мы заботились только о том, как бы в этой почти сплошной массе народа не потерять друг друга.
Когда обошли мы всю площадь и достаточно насмотрелись на кривлянья балаганных паясов, выходивших с музыкою для потехи публики на балконы, князь Путятин спросил меня: "в который из балаганов желаешь войти посмотреть?" Вопрос его поставил меня в затруднение, и я решился предоставить выбор на его усмотрение. Как раз в это время мы приближались к балагану Лемана, внутри которого гремела музыка, и раздавались частые и оглушительные выстрелы. Мы остановились, чтобы посмотреть, что творится тут.
Почти сплошная масса народа уже толпилась около входных дверей балагана. Не без труда протискались мы вперед и очутились около кассы, где продавались билеты. Князь спросил: "Можно войти теперь в балаган?" Продающий билеты отвечал: "Сейчас кончается представление, и когда выйдет оттуда публика, тогда будут впускать в балаган новую, и начнется новое представление. Ежели угодно, вы можете взять теперь билеты". Князь взял два билета во вторых местах и, показывая их мне, сказал: "посмотрим прежде, что у Лемана делается, а потом если успеем, побываем и в другом балагане".
Балаган Лемана в то время был один из самых больших на Адмиралтейской площади и славился забавными представлениями, самыми затейливыми и комическими превращениями. Построен он был таким образом: главный фасад балагана был обращен на Адмиралтейскую площадь, сцена находилась в конце здания к стороне дворца, затем шли места, устроенные амфитеатром, так что третьи места приходились почти под самою крышею. Кассы и входные двери в балаган находились со стороны Адмиралтейства; а выходы, в противоположной стороне к Гороховой улице и к зданию бывших губернских присутственных мест.
Для входа и выхода, как во вторые, так и в третьи места, были устроены лестницы. Лестницы эти, в особенности для мест третьего класса, были очень высоки и круты. Все двери, как входные, так и выходные, отворялись вовнутрь балагана, который был огромного размера и построен из тонкого сухого дерева; наружные стены были обшиты тесом и окрашены клеевой краской.
Нам пришлось недолго ожидать впуска в балаган. Лишь только отворились входные двери, публика, заранее запасшаяся билетами, всею массою бросилась в него занимать места. А так как я и князь стояли впереди, то нам легко было проникнуть одними из первых и разместиться на более удобных впереди и против самой сцены местах. Вторые места не отличались особенным удобством; они, также как и третьи, устроены были из сплошных деревянных, ничем непокрытых скамеек, с тем небольшим различием, что скамейки второго класса имели спинки.
Мы уселись рядом, так что я сидел с правой руки от князя к стороне выхода. Публика быстро наполнила балаган, и я помню, как князь при его живом, веселом характере, наблюдая за входящими, острил и делал о них пресмешные замечания. Балаган совершенно переполнился зрителями. Наконец музыка заиграла. В это самое время князь Путятин, обратясь ко мне, сказал: "А что, брат Дмитрий, думает ли в это самое время наш старик Андрей Ильич (мой отец), что я и сын его сидим в балагане?"
Лишь только произнес он эти слова, как на сцену с правой стороны из-под занавеса выскочил какой-то человек и громко закричал: "Господа, пожар, горим!" и сейчас же исчез.
В балагане сделалась суматоха: многие вскочили с мест, а большая часть зрителей, думая, что Леман потешается над публикой, начали громко смеяться и кричать: браво! Но в этот самый миг, откуда-то повторился новый неистовый крик: "Пожар, горим, спасайтесь!" Тогда все бросились со своих мест, и вот тут-то сделался страшный переполох. Никто никого не щадил; друг друга сбивали с ног, один другого давил, толкал, пробиваясь к дверям и думая найти там для себя спасение. А между тем со сцены показалось уже пламя, и весь балаган в несколько мгновений наполнился дымом.
При первом крике со сцены, ни я, ни князь не трогались с мест, полагая точно также как и другие, что заявление это есть шуточное; но после второго отчаянного крика, я бросился в правую сторону к выходным дверям. Движение мое было до того быстро, что я не заметил, последовал ли князь Путятин туда, или бросился в противоположную сторону. Но почему-то показалось, что он находится возле меня.
Трудно представить себе что-нибудь ужаснее того страшного хаоса, который происходил в балагане; каждый искал возможности спастись, и каждый всею своею силою напирал на двери, забывая, что тем самым еще более заграждал путь к спасению: на погибель несчастных, все двери отворялись вовнутрь.
Меня придавили и стиснули так, что не только пошевельнуться, но и закричать было нельзя, чтобы облегчить боль в груди. В это время я уже не стоял на ногах, а весь мой корпус как будто прилип к какой-то живой массе, по воле которой я бессознательно двигался то в одну, то в другую сторону, то подымался, то опускался, не имея возможности сделать какое-либо движение. Густой дым разъедал мне глаза, и кроме нестерпимой горечи во рту я чувствовал, как сжималось горло. Силы меня совсем оставляли, и я начинал приходить в совершенное изнеможение.
Сколько времени несчастная толпа боролась около запертых дверей, определить не могу; но в тот самый момент, когда я сознал неизбежную погибель, и когда понял, что спасения ниоткуда ожидать нельзя, с шумом и с треском что-то обрушилось, и я вместе с толпою полетел вниз. Тут я почувствовал, что лежу на чем-то мягком, и страшная тяжесть давит меня сверху. Сделалось мне в этом положении еще хуже прежнего.
Нестерпимая боль во всех членах мучила меня страшно; я употреблял все усилия, чтобы повернуться и тем изменить свое невыносимое положение, но пошевельнуться не мог. Пробовал молиться и также не мог: от сильной боли в груди я только стонал. Вскоре почувствовал я кружение в голове, тошноту, а вслед за этим потерял всякое сознание.
Вдруг окружила меня свежесть воздуха; я стал приходить в себя и увидел, что лежу на тротуаре окруженный какими-то незнакомыми людьми, ухаживающими за мною, и между ними офицера, более других заботливо хлопотавшего около меня.
Вот как впоследствии объяснили мне мое спасение. Когда внутренние двери в балагане удалось каким-то чудом выломать, а с ними выбрать и несколько досок из стены (что сделалось только тогда, когда балаган уже горел), то от сильного напора людей, инстинктивно искавших спасения, впереди стоящие у стены и дверей упали вниз, а с ними и я также; но там была еще другая наружная стена с дверями, составлявшая нечто вроде галереи.
Несчастный и внезапный случай пожара до такой степени навел панический страх на народ, что, невзирая на тысячи людей, находившихся в это время на площади, ни один не решился броситься ломать стены балагана. Одни говорили, что в этом была виновата полиция, не допускавшая никого к балагану до прибытия пожарной команды, другие объясняли это просто тем, что народ в то время совсем растерялся от испуга.
Ежели бы при самом начале нашлось несколько отважных людей, которые решились бы броситься к балагану и разобрать в стене несколько досок, чтобы тем самым освободить тех, до которых не достигало еще пламя, но которые прижались к стенам и задыхались от дыму, то вероятно не было бы столько несчастных жертв, сколько оказалось их впоследствии.
В то время все единогласно обвиняли полицию в излишнем ее усердии и вмешательстве, говоря, что она, упорно отстаивая свои права, оцепила балаган и не допускала к нему никого до прибытия пожарных и воинских команд. Но, к сожалению, пожарные команды явились на место, когда половина балагана уже сгорела, поэтому на долю их досталось не тушить огонь, а вытаскивать из огня несчастные жертвы пламени.
Из-под груды мертвых тел вытащили меня на тротуар, так как во мне кто-то заметил некоторые признаки жизни. Но кто именно был моим спасителем, никогда я впоследствии не мог узнать.
Я очнулся в самом растерзанном виде: тесак и кивер каким-то чудом находились при мне, но сломанные. Это привело меня в ужас. Я вспомнил, что со мною в балагане был князь Путятин и сталь оглядываться во все стороны, отыскивать его глазами, стал спрашивать окружающих: не видел ли кто моего дяди? Не только никто не дал мне никакого ответа, но стали смотреть на меня недоверчиво и с каким-то удивлением. Каждый смотрел на меня с особенными сожалением как на помешанного.
Все с участиями стали уговаривать меня, чтоб я ехали поскорее домой; а добрый офицер, убеждая меня к этому тем, что дядя давно уже дома и ожидает меня, вызвался даже быть моим провожатыми. На такое предложение я не мог не согласиться, и мы поехали вместе. Но каков был мой ужас, когда в квартире заявили, что князь Путятин с тех пор, как уехал со мною, домой более не возвращался. Тут только сопровождавший меня офицер понял, что вопрос мой о дяде не был сделан в припадке помешательства, а что, действительно, князь Путятин присутствовал со мною в сгоревшем балагане и неизвестно куда девался. Тогда он предложил мне ехать с ним снова на площадь, обещая свое содействие к разысканию князя.
Лишь только вступили мы на площадь, где происходил страшный хаос, и приблизились к месту пожарища, глазам моим представился весь ад этого чудовищного зрелища.
Балаган весь обрушился, и вся масса обвалившихся бревен, досок, растасканных в разные стороны пожарною командою, с треском догорала, кое-где еще торчали на местах столбы, поддерживавшие основание и крышу балагана; некоторые из них уже догорали, тихо пылая как свечки, другие, залитые водою, совершенно обуглившиеся, стояли как черные тени.
Государь и великий князь Михаил Павлович находились уже на месте пожара и лично распоряжались, отдавая приказания окружавшей их свите. Множество солдат различных полков присутствовали здесь: одни помогали пожарным командам в их работе, другие, в амуниции и с ружьями, оцепляли все пространство трагического места, не допуская никого из посторонних проходить сквозь цепь.
Насколько было возможно, я приблизился вместе с офицером к цепи солдат, отделяющей живой народ от чудовищного кладбища, и к ужасу своему увидел, как солдаты пожарной команды баграми и крючьями вытаскивали из-под горевших бревен людей, погибших в огне. Такие трупы складывались на легковые извощичьи сани, которые и перевозили их в здание Адмиралтейства, где второпях и кое-как валили их в кучу. Кто обнаруживал признаки жизни (таких было немного), тотчас отправляем был в ближайшую больницу.
Стоя так близко от этой раздирающей душу картины и видя пред собою страшный способ вытаскивания и перетаскивания этих обезображенных трупов, в каждой из таких обуглившихся черных фигур я старался распознать князя Путятина и порывался броситься вперед, но меня удерживали. Все мои поиски были бесполезны. Между тем организм мой до того был потрясен, а нервы до того ослабели, что я разрыдался и пришел в совершенное изнеможение. Тогда офицер отвел меня на тротуар, посадил и дал выпить воды.
Во мне все-таки было желание разыскать князя. Но где его искать? Идти в Адмиралтейство и искать в трупах, сложенных туда, я не смел, остерегаясь попасться в таком растерзанном виде на глаза Государю (Николай Павлович) или великому князю. Тогда пришла мне мысль еще раз съездить на квартиру и узнать, не был ли князь там. Я рассуждал так: князь Путятин был слишком силен, чтобы не пробиться в толпе и не выскочить из балагана. Если мне удалось спастись, то он и подавно не должен сгореть. С другой стороны, меня смущало то, что его нигде не было видно. Если бы он был жив, вероятно, он разыскивал бы меня повсюду.
Добрый офицер, слушая такие мои доводы и видя меня в большом горе, вероятно, сообразил, что князя нет в живых, и стал уговаривать не ездить на квартиру, а явиться прямо в Корпус, и успокаивал тем, что князь жив и вероятно, если не сегодня, то завтра явится к нам в Корпус. Мне ничего не оставалось делать, как послушаться доброго совета, и вот, с поломанным тесаком и с пробитым кивером, должен был я явиться к своему ротному командиру, ожидая со страхом неминуемого взыскания за свое появление в таком безобразном виде.
Однако, он довольно спокойно выслушал весь рассказ о постигшем меня несчастье, и судя по тому, что он часто пожимал плечами, вероятно на лице моем был явный отпечаток душевных страданий, почему он и ограничился только тем, что приказал идти в роту и лечь в постель.
Между тем великий князь Михаил Павлович, с места самого пожара, разослал своих адъютантов по всем кадетским корпусам узнать, не было ли кого из кадет в балагане Лемана. А так как моему начальству было уже известно, что я был там и только что явился с пожара, то чрез посланного адъютанта было доложено об этом его высочеству. Оказалось, что из всех военно-учебных заведений один я попал в балаган Лемана.
На другой день утром, великий князь приехал в Корпус и как только вошел в нашу роту, потребовал меня. Со страхом подошел я к нему. Он начал так: "Расскажи, как и с чего начался пожар; а главное объясни, каким чудом выскочил ты оттуда". Стоя перед его высочеством, как говорится в струнку, всё, что мог сообразить и припомнить, я рассказал. Но все-таки я чувствовал, что мысли и слова мои путались. Великий князь все время слушал со вниманием и несколько раз ободрял меня. Когда рассказ мой кончился, он потрепал меня по плечу и произнес следующее: "Не унывай преждевременно: может быть, дядя твой найдется".
А затем, обратясь к окружающим, сказал: "Вчерашний пожар наделал много бед. Нужно только удивляться, как он выскочил оттуда".
Вскоре по отъезде великого князя, приехал к нам Государь и лишь только вступил в спальные комнаты нашей роты, где каждый из кадет стоял у своей кровати, потребовал меня к себе. Трудно объяснить, какое чувство испытывал я в эти минуты. Как будто всего меня проникло лихорадочное состояние, грудь сжималась, и по всему телу пробегала непонятная дрожь, но я старался не поддаваться ни страху, ни внутреннему изнеможению и бодро подошел к Государю.
Однако, как видно, Государь заметил ненормальное мое состояние и милостиво положив свою руку на мое плечо, изволил сделать следующий вопрос:
- Ты был вчера в балагане Лемана? Как ты туда попал?
- Точно так, Ваше Императорское Величество, был, вместе с дядей, но не помню, как я оттуда выскочил и куда девался дядя, также не знаю.
После этого, Государь изволил сказать: "припомни и расскажи мне все, как было". Я старался не пропустить ни малейшей подробности в своем рассказе, но как видно, он не был последователен и достаточно связен, потому что Государь не раз прерывал своими вопросами, наводя тем на последовательность. Когда же рассказ приходил к концу и когда пришлось говорить о том, как я упал и как потом очутился под тяжестью груды несчастных, задохшихся от дыму, Государь изволил сказать следующее: "Большое чудо, что ты не погиб. Ты должен усердно молиться Богу".
Потом изволил спросить:
- Где сидел твой дядя?
- Рядом со мною, Ваше Императорское Величество.
- Разве ты не видел, куда он бросился в то время, когда ты бросился к дверям?
- Никак нет. Но мне все казалось, что он был около меня.
- У князя Путятина есть дети? - спросил Государь.
- Есть В. И. Величество, но не могу доложить, сколько.
Государь, потрепав меня по щеке, изволил произнести следующее: "Молись усердно Богу и помни, что Он дал тебе новую жизнь. Не сокрушайся о дяде; может быть, он еще жив. Я прикажу разыскать его". С этими словами Государь еще раз потрепал меня по щеке; но на этот раз я успел уловить минуту, чтобы поцеловать руку его.
Забыв горе, я чувствовал счастье и восторг этой минуты. Она навеки запечатлелась в моей памяти.
Однако несчастного князя Путятина нигде не могли разыскать. Он сгорел бесследно. Впоследствии мне говорили, что в груде трупов будто бы нашли руку, на пальцах которой оказалось два кольца, принадлежавшие ему. Хотя действительно князь Путятин носил на правой руке, кажется на втором пальце от мизинца, обручальное кольцо и на большом указательном какой-то перстень; но трудно предположить, чтобы эти кольца были именно его, и нельзя допустить, чтобы могла быть отыскана одна только уцелевшая и отделившаяся от туловища рука.
Спустя некоторое время, не припомню кто именно из наших корпусных офицеров вручил мне записку, в которой говорилось, что Государь Император соизволил пожаловать вдове князя Путятина, сгоревшего в балагане Лемана, единовременное денежное пособие и сверх того принять двух малолетних сирот дочерей его в Смольный монастырь на казенный счет с назначением каждой капитала с вкладом в кредитное установление впредь до выхода их из института.
Записку эту я тогда же препроводил к отцу моему, описав ему и все подробности катастрофы, пережитой мною. Отец, отвечая на мое письмо, между прочим, писал следующее: "Радуюсь, что Государь Император изволил узнать чрез тебя об этом бедном и несчастном семействе. Судьба неисповедима: видно, было суждено князю Путятину погибнуть такою ужасною смертно. Жаль покойного, он был добрый человек. Но нет худа без добра: ежели бы он оставался жив, семейство его по-прежнему терпело бы крайнюю нужду, и дети не имели бы никакого образования; а теперь, по милости Государя, они ко всему обеспечены".
Прошло с тех пор около 30 лет; кажется, в 1861 году я был по делам службы в Ржеве. Поутру доложили мне, что приехала княжна Путятина, и желает меня видеть. Зная, что в Ржевском уезде фамилии Путятиных проживает много, я был далек от мысли встретиться лицом к лицу с дочерью того князя, который в глазах моих так трагически погиб. Я приказал просить. Дверь отворилась, и вошла молодая, стройная женщина с прекрасными черными глазами, одетая просто, но со вкусом и с манерами самыми изящными; предлагая ей стул, я спросил: "какому случаю обязан я видеть вас у себя?"
Княжна не села, а прямо и непринужденно подойдя ко мне, взяла меня за руку и, крепко пожав ее, самым взволнованным голосом произнесла следующее: "Я дочь того самого князя Лаврентия Алексеевича Путятина, который вместе с вами был в балагане Лемана и который погиб там. Давно я искала случая, чтобы видеть вас и благодарить за свое существование. По милости Государя, я воспитывалась в Смольном монастыре и по выходе оттуда получила денежные средства; но, не имея собственного угла, решилась делиться своими познаниями с другими и идти в гувернантки.
Благодаря Бога, я устроилась в добром семействе, в котором меня полюбили и где я обеспечена и довольна своим положением. Я хорошо понимаю, что ежели бы не случайное ваше спасение, о котором тогда же изволил узнать Государь, о погибели моего отца никто никогда бы не узнал, и мы оставались бы без него в полной нищете. Вот что заставило меня искать случая видеть вас. Конечно, все мои излияния в благодарности к вам будут слишком слабы в сравнении с тем, чем переполнены мои чувства; но могу заверить в одном, что я никогда не перестаю молиться за вас".
Как ни старался я подавить в себе внутреннюю тревогу, но не мог. В один миг воскресло во мне давно прошедшее, и адская картина страшного пожара со всеми её ужасами предстала предо мною. Когда тяжелые воспоминания немного улеглись, и когда увидел я, что княжна собиралась оставлять меня, я взял её за руку и, крепко сжав её, сказал:
"Прошу вас, княжна, не думать, чтобы я когда-нибудь мог быть участником в устройстве судьбы вашей. Положение и счастье ваше устроены покойным Государем Императором. А я, напротив, считаю себя виновником в погибели вашего отца: без меня, может быть, он вовсе не был бы в балагане и не подвергся тяжелой участи. Но ежели Всевышнему угодно было послать ему такую трагическую смерть, то за все щедрости и милости, оказанные вашей семье, вы обязаны молиться только за того, кто призрел вас, кто никогда не останавливался протягивать руку помощи несчастным".
Мы расстались с княжной, и с тех пор я никогда не встречался с ней.
Гамбург, 6 (18) сентября 1874 г.
Немногим известно, что В. А. Жуковский (живший тогда в Зимнем дворце) подал голос о необходимости отслужить панихиду по сгоревшим людям. Государь Николай Павлович благодарил Жуковского за эту мысль, и панихида была отслужена на самом пожарище.