Продолжение. Начало -11-24.02.2024 г.
Академия
И вообще всё, что рассказывали ему Нина и Анастасия Ивановна, Николай принимал близко к сердцу, переживал за ставших ему близкими людей, жалел о том, что не было его с ними в те трудные времена, и думал о том, что не так, так иначе сумел бы помочь им и защитить от тех опасностей, с которыми им привелось столкнуться. Надо сказать, что и Анастасия Ивановна зятя своего сразу же приняла как очень близкого человека, крепко, как родного сына полюбила, всегда считала его верным и надёжным, и со временем всё больше и больше укрепляясь в этом своём мнении. Ни она, ни её дочь никогда не пожалели о том, что связали свою судьбу с этим человеком, и всегда считали, все прожитые рядом с ним годы счастливыми. Николай отвечал им тем же, к тёще своей относился с неподдельным уважением, очень её любил, ценил, берёг, и никак своей и Нининой дальнейшей жизни без неё не представлял. Они никогда не ссорились и никогда ничего друг от друга не скрывали, просто потому, что такое ни одному из них не могло придти в голову. Во всех семейных спорах Анастасия Ивановна всегда поддерживала Николая, искренне считая его главой дома, но на самом деле, все, сколько-нибудь важные вопросы решались ей самой, потому, что никто, так как она не мог увидеть и соблюсти интересы каждого из членов их, тогда ещё маленькой семьи. Вопрос обсуждался, принималось какое то решение, но потом и Нина и Николай просто ждали, чтобы Анастасия Ивановна повернула его в ту самую плоскость, в которую его только и надо было на самом деле повернуть.
Полк их всё-таки решили расформировывать, кого-то демобилизовывали и отправляли в запас, других переучивали и доукомплектовывали ими части с новой лётной техникой. Николая, как образованного и перспективного лётчика, направляли в военную академию, учиться дальше. Так понравившийся и полюбившийся им Львов, хорошую квартиру, оставлять было, конечно, жалко, но все они понимали, что так уж складываются обстоятельства, отказываться здесь не приходится, и нужно собираться в дорогу. Анастасия Ивановна понимая, что теперь у Николая, а значит и у Нины, может быть совсем другая жизнь, решила, что им нужно ехать без неё. Она боялась, что если, там, куда они должны отправляться, узнают о её «контрреволюционном» прошлом, то это может навредить молодым, и ничего того, о чём они уже начинали мечтать, просто не будет. Ей уже пришлось из-за этого сильно волноваться, когда Нине пришло время поступать в институт. Дочь «контрреволюционерки» туда бы конечно не приняли. Но на их счастье у них были разные фамилии, и когда Нина получала паспорт, она жила у тёти Поли, откуда потом так и не выписывалась ещё несколько лет, и которую везде указывала как свою воспитательницу. Всё это она откровенно им сказала за обедом, добавив, чтобы о ней они не беспокоились, она вернётся в родной город и снова пойдёт работать, а, там, дальше, видно будет. Услышавший это Николай встал из-за стола, за которым они сидели, ссутулился и склонил голову к груди, отчего снова стал, как тогда, на фронте, очень похож на медведя, только теперь сильно озабоченного, и даже, как казалось обиженного. Помолчав, сказал, что, конечно, дела всё это серьёзные, но время сейчас уже, хотя бы и немного, но другое, он фронтовик, его уже не раз проверяли разные, занимающиеся этим инстанции, и вряд ли кто-то сейчас будет так уж особенно копаться в прошлом его тёщи, во всяком случае, пока не закончится учёба, и не придёт время нового назначения. «А там, как Вы и сами говорите, видно будет». На новом месте их никто не знает, указывать в анкетах тёщу не обязательно, и если они сами будут вести себя осторожно и никому не говорить лишнего, может быть всё и обойдётся. Нина засмеялась и сказала: «Мама, ты Малюточку – так она обычно, дома, звала своего мужа – совсем расстроила. А говорит он правильно, и мы без тебя никуда не поедем, тем более что у меня, наверное, скоро будет ребёнок, и нам без тебя совсем трудно придётся».
Нужно было расставаться с полком, со своим испытанным фронтовым другом, верным и надёжным ПЕ-2, и, может быть навсегда, прощаться с командиром части Иванычем, на чьи совет и помощь в любой сложной ситуации можно было рассчитывать, который всегда и всюду, как только умел, берёг и защищал своих подчинённых, и относился ко всем ним, как к своим кровным детям, хотя среди них, особенно в технической службе были люди и старше него самого. Не легко было оставлять товарищей, друзей военной поры, свой экипаж, с которым одну за другой бомбили позиции немцев, стараясь их, как тогда говорили, «разутюжить под орех», не раз отбивались от наседавших вражеских истребителей, прорывались сквозь яростный заградительный огонь зениток, вместе ели в лётной столовой, обсыпали друг друга пухом на капитулировавшем немецком аэродроме, а потом вольготно отдыхали на набитых этим самым пухом перинах.
На проводах, которые ему конечно же устроили в части, много пели, а ещё больше говорили и о прошлых славных делах, и обо всём том грустном, что осталось позади, вспоминали товарищей, которые либо погибли, либо были тяжело ранены и отправлены в тыл и потерялись потом из вида. Гадали, как сложились их судьбы и приведётся ли когда-нибудь получить от них весточку. Вспомнили и тех, кого сбили над вражеской территорией и которые считались пропавшими без вести. Кто-то из них конечно погиб, а кто-то попал в плен и сейчас, после окончания войны и освобождения, тоже, возможно, переживал не лучшие времена. Говорили о них, не то, что бы таясь, но как-то недомолвками, стараясь не особенно высказывать им сочувствие, но в голосах всё равно звучали горечь, и недоумение из-за того непонятного к этим их товарищам отношения, которое было в то время. Многие из тех, кого сбили, до этого геройски сражались, пролили за Родину кровь, были ранены и после лечения вернулись в строй, имели боевые награды и отличия. Но говорили не только о грустном, вспомнили и смешное. Долго и раскатисто смеялись, когда командир одной из эскадрилий напомнил о том, как Николай и его экипаж, все в пуху ввалились в казарму, да ещё и с большущими мешками за плечами. Сказал о том, на кого они тогда были похожи, и что о них, все те, кто ещё не спал, подумали. Делились планами. Обменивались домашними адресами, у кого они конечно оставались, звали друг друга в гости. Желали Анастасии Ивановне скорее стать бабушкой, Нине лёгких родов, а Николаю здоровяка сына, чтобы тот тоже стал, как и его отец лётчиком. На это Николай, немного смущаясь, что было совсем непривычно видеть его товарищам, сказал, что сын конечно хорошо, но дочка ничем не хуже и рад он ей будет не меньше.
В самом конце вечеринки, когда Николай подошёл к командиру полка прощаться, тот неожиданно сказал ; « Прощаюсь с тобой не надолго Николай. Меня тоже переводят в Москву. Я в твоей академии заместителем начальника буду. Так что скоро увидимся, и ещё послужим вместе». И шутливо добавил – «Может быть и в крёстные меня возьмёшь, если Анастасия Ивановна и Нина возражать не станут». Потом крепко обнял Николая и добавил –« Ну держись Николай, так, как всегда держался. Я в тебя и в судьбу твою верю. Она у тебя пусть нелёгкой, но хорошей и правильной пока что была, и такой же и дальше будет. И семью береги, хорошая у тебя семья, дай бог каждому».
Поезд в Москву уходил ночью, и последний день перед отъездом прошёл весь в хлопотах. Нужно было паковать вещи, решить, как быть со знаменитой периной, на которой теперь спали молодые и с наградным мотоциклом, который брать в Москву пока было некуда, попрощаться с хозяйкой и сказать последние слова экипажу. Вещи благополучно собрали и их, вместе с аккуратно сложенной, завёрнутой в парусину и туго перевязанной бечёвкой периной, и корзиной с едой на дорогу на станцию доставил на мотоцикле стрелок. Мотоцикл, пока, на время, Николай отдал ему же. Стрелок демобилизовывался, дослуживал последние дни и собирался домой. Получив от Николая мотоцикл, он сильно обрадовался и теперь собирался ехать прямо на нём, через половину страны к себе на родину, в степные края, где течёт через благодатные степи к тёплому южному морю, древний красавец Дон. Там, в его, наполовину разрушенном войной городе, ждали стрелка едва не погибшие во время бомбёжек, оккупации и боёв за город пожилые уже отец с матерью, и чудом не угнанная в Германию, соседская приветливая, хозяйственная, черноглазая, чернобровая и черноволосая дивчина, которая всегда ему нравилась и на которой он мечтал жениться, ещё когда только перешёл в пятый класс, а будущая его суженная с отличием заканчивала первый. Всё время, будучи на фронте, стрелок писал домой пространные послания, и во всех них передавал привет соседке и спрашивал, как у неё дела. В последних своих письмах родители писали о том, что стала она теперь уже совсем взрослой, серьёзной и что именно такая строгая жена ему, человеку немного ветреному и нужна. Когда к ним пришла весть о том, что он заканчивает службу и скоро будет дома, то, не откладывая в долгий ящик, они, как сформулировал это отец, «начали сговариваться». Однозначно утвердительного ответа пока не получили, но уверены, что и сама невеста и её близкие восприняли их намерения вполне положительно, но хотели бы вначале его дождаться, дать ему осмотреться в мирной жизни и в ней определиться. Стрелок думал о том, что как только сможет, сразу же помчится на мотоцикле домой, и будет ехать и днём и ночью, только бы быстрее добраться. Представлялось ему, и как он будет жить с молодой женой, катать её на мотоцикле на зависть всему городу, крепко любить и всегда и во всём помогать, как делал это его отец, на которого он всегда и во всём старался походить.
В тот же город собирался перебраться в скором времени и штурман, также ждущий увольнения в запас. Вся его семья во время войны погибла, и возвращаться на родное пепелище, туда, где всё будет напоминать ему о невозвратной утрате, он не хотел. Больше нигде никто его не ждал и он рассудил, что ему лучше всего поселиться неподалеку от стрелка, к которому он относился почти как к родному сыну, для которого тоже стал близким человеком, который всегда поддержит и советом и делом, и на которого можно положиться и в самую трудную минуту. До войны штурман был инженером и думал, что в том большом городе, куда он думал ехать, ему найдутся и работа и пристанище, и во всяком случае обузой, никому он, конечно, не будет, а там, может быть как-то устроится и его жизнь в целом.
На вокзал шли пешком, благо он был не далеко, почти налегке и целой гурьбой, потому, что провожать их пошли не только штурман, хозяйка и бывшие теперь уже сослуживцы Николая, но и пожилые женщины, жившие по соседству с ними, с которыми Анастасия Ивановна, за своё недолгое пребывание в Львове успела хорошо сдружиться, несмотря на своё явное «москальство», которое не всем там в те времена, да и в другие тоже, нравилось. У вагона, последний раз попрощались, обнялись и отправились в путь. Стрелок и штурман ещё какое-то время, пока позволяла дорога, ехали за поездом вдоль путей. Стрелок сосредоточенно смотрел на дорогу и объезжал препятствия, а штурман, сорвав с его головы лётный шлем в котором тот ездил, или как выражался он сам, «гонял» на мотоцикле, махал им уезжающим, которые смотрели на них из окна, смеялись и грозили им пальцами, чтобы те не свалились из-за какой-нибудь рытвины. Когда это всё-таки случилось, штурман со стрелком, выбравшись из-под мотоцикла и оставив его на земле, встали во весь рост, и, приплясывая на месте, чтобы показать, что они целы, невредимы и всё у них в порядке, ещё долго махали вслед уходившему поезду. Перед отъездом они договорились съезжаться и видеться каждый год, но судьба распорядилась иначе, и встретиться им пришлось только через много лет.
Продолжение следует.