Длинный коридор, залитый нежно-молочным светом, со множеством дверей и стойкой посередине – совершенно удивительное место. Здесь, вроде бы, всегда людно. Секунды не проходит, чтобы кто-то за чем-то куда-то не шёл. Кто к стойке, кто от стойки, кто в кабинет. А бывает, что и очередь образуется. Редко, но бывает. Постоянно кто-то – да есть. Но как же тут пустынно и одиноко! До чёртиков, до тревожного гула в голове! И время тут течёт удивительным образом. То оно летит куда-то, не остановишь, а то вдруг становится густым киселём. Трясёшь его, подгоняешь, а оно никуда не торопится. Удивительное место.
И те, кто в это место - по своей ли воле или волею судьбы - попал, испытывают разные эмоции. Кто разочарованно плетётся, дорогой размышляя о прожитом, кто с обидой и негодованием грозно топает заданным маршрутом, кто – со слезами на глазах, кто – с отрешением во взгляде. Грустно всё как-то, не весело.
Но вот чтобы с радостью, со смехом?
Молодая, красивая, но изрядно измученная бытием блондинка лет тридцати пяти, стояла возле стойки и безудержно смеялась, словно её смешинка укусила. То согнётся в приступах хохота, то разогнётся подышать – слова вымолвить не может. Не каждый день такое увидишь в этом откровенно безрадостном месте. Может, ненормальная?
– Твоя хохотушка? – спросила подошедшего светловолосого парня строгая дама за стойкой.
– Моя-моя, уже забираю! – торопливо ответил светловолосый статный парень, одетый в светлый, элегантный костюм и, подхватив под руку прекрасную хохотушку, увёл возмутительницу грусти в просторный кабинет.
С трудом усадив на стул изгибающуюся от смеха женщину, светловолосый парень лёгким движением головы забросил длинные светлые волосы за плечи и принялся разглядывать свою смешливую клиентку.
Шикарная дама! Про таких обычно говорят: «Всё при ней». И ростом, и статью, и лицом. При виде таких все мужчины, считающие себя мужчинами, тут же втягивают животы, покуда дыхания хватает, выравнивают спины, невзирая на всякие сколиозы и радикулиты, расправляют плечи, аж пока рубашка не треснет, и растопыривают руки, словно птицы перед полётом. Только свежести, лоска в ней не хватает. И смеётся сильно. Но как же задорно! От её заразительного смеха даже Светлого стала разбирать смешинка.
– Прекращай это безобразие, а то и я сейчас рассмеюсь! – шутливо наказал хохочущей даме Светлый, с трудом сдерживая смех.
– Не...не... не мо…гу… – сквозь смех выдавила его смешливая клиентка Юля и тут же разразилась новым приступом хохота, едва не свалившись со стула.
Светлый открыл папку с делом блондинки. Что же там такого весёлого? Уж он-то - тот, который о её жизни знал едва ли не больше, чем она сама - никак не мог понять повода для смеха.
– А что весёлого-то, Юля? – недоумевая спросил Светлый, бегло перелистывая страницы.
– Извини, нервное, наверное, – ответила Юля, слегка отдышавшись.
– Нервное?
– Ой, не знаю, – выдохнула Юля, внезапно погрустнев и потускнев, словно свечка, которую только что задули, – то ли нервное, то ли... Какая-то горечь, что ли, обида, отчаянье. Что-то вроде тягостной пустоты. Вроде и в красках всё, да только краски какие-то невесёлые. Нахлынуло что-то — вот я и рассмеялась. Глупо, да?
– Необычно, – поправил Юлю Светлый, – вполне объяснимо, но для здешних мест необычно.
– Необычно глупо! – обречённо вымолвила Юля. – Бездарно и обидно глупо жизнь прошла. Словно и не было её. Хочешь вспомнить что-то хорошее – а его-то и нет. Всё колёса жизни перемололи, – Юля иронично улыбнулась и протянула: – ко-лё-са.
– Так уж и не было ничего хорошего? – лукаво спросил Светлый. – Так уж всё плохо в жизни было? Ой, сдаётся мне, напраслину ты несёшь, Юлия Николаевна. Давай-ка, рассказывай.
– А чего рассказывать-то? О хорошем бы рассказала, да только не о чем. Все сгинуло под колёсами. Все, погибло, все про...
– Ты, давай, поспешных выводов не делай, – перебил рассказчицу Светлый, – не время ещё для выводов. Ты лучше рассказывай.
– А что рассказывать?
– А вот всё, что в голову придёт – и рассказывай. Про семью свою. Про папу, про маму… Были?
– Ага, – кивнула Юля, – и брат старший был. И собака даже была. Спаниель персиковый, Снуппи. Мне лет десять было. Мы с отцом на птичий рынок пошли. Представляешь, – оживилась Юля, – лето, жарища. Люди стоят под навесами, платочками и газетками обмахиваются. Кто хомячков продаёт, кто попугайчиков. А тут –они, щенки спаниеля. Маленькие, лохматенькие, с такими прикольными ушками. А я-то, я-то так собаку хотела – просто страсть! Я матери все уши прожужжала! Она уже слышать не могла, но не соглашалась. Вот нет – и все тут! Я уж потом узнала, что мать специально отца подговорила со мной за собакой на рынок, сама бы она не решилась. Я к ним ручонки тяну, говорю: «Пап! Гляди, какие милые!», а отец мне: «Не трогай без спросу». Продавец, тётка такая полная, и говорит: «Да пусть девчушка погладит, с них не убудет. Может, какой и глянется». Глянулся. Самый бойкий. Всех растолкал и прям вот так на руки мне влез. Я – в слёзы, к себе его прижала, отдавать не хочу. Ну как тут не взять?!
– Ну вот, видишь, – улыбнулся Светлый, – есть же хорошее! Собаку купили.
– Да, купили, – с иронией сказала Юля, – той же зимой её машина сбила. За каким чёртом он через дорогу ломанулся?! Из ошейника выскользнул – и прямо под колёса! Гололёд, снежище валит, водитель даже не тормозил. Я его окровавленного подхватила, а он так жалобно скулит, хрипит! Господи! Снег, мороз, я бегу домой, к себе его прижимаю… Ой! – Юля мотнула головой, словно дурную мысль – муху помойную от себя отогнала. – Вот такая история. Прямо перед Новым годом. Мы его в скверике с отцом хоронили. Земля мёрзлая. Отец ломом долбал, а я лопаткой землю отбрасывала. Руки мёрзнут, слёзы текут… А-ай, вспоминать не хочется!
– Родителей вспомни, – намекнул Светлый, желая увести разговор от грустного конца.
– А что родители? – с ностальгической грустью ответила Юля. – Родители, как родителя, как у всех: мать, отец… Отец водителем самосвала работал. На летние каникулы частенько меня с собой в рейсы брал, если я дома была. Мама ему с собой еду собирала. А когда я с ним ехала, и мне тоже. Вечно положит хлеба и накажет: «Коля! Проследи, чтобы Юленька хлеб съела!». А я-то хлеб ужас как не любила! Мы с папой приходили в гараж, он командовал: «Можно!» – и я этим хлебом голубей гаражных кормила. А матери говорила, что я сама съела, проголодалась, мол. И отец поддакивал, не сдавал. Да и к чему мне весь этот хлеб был, если мужики в гараже постоянно меня чем-то вкусненьким подкармливали. Кто шоколадку, кто конфетку с печеньем. А тётя Лида из диспетчерской, когда на месте была, для меня всегда «Птичье молоко» припасала.
– Ишь ты, как устроилась! – улыбнулся Светлый.
– Ага. Представляешь, – Юля вновь оживилась, – её брат на кондитерке работал и частенько приносил домой целые пласты этой начинки, которые потом на конфеты режут. Она мне отламывала такой здоровенный кус этой белой вкусности, в бумагу заворачивала и давала. Может и не здоровенный, может, мне тогда казалось? Ай, не важно! Главное, что вкусно!
– А отец позволял?
– Ворчал. Вечно говорил: «Юлька, попа слипнется!». Ничего, не слиплась, вон, какая здоровенная задница выросла! – и Юля демонстративно хлопнула себя по пятой точке.
– Попа – что надо! – оценивающе прокомментировал Светлый.
– Бывают и лучше, – отмахнулась Юля. – Мы с отцом такими заговорщиками были – ух! Когда мы с отцом Снуппи домой с рынка принесли, я два часа в туалете его прятала, чтобы мать не увидела. С порога – и бегом в туалет. Представляешь, закрылась с ним в сортире и сидела битых два часа! А они с матерью хихикали там, подшучивали, мол: «Что, Юлька, верёвку проглотила?». А потом мать тихонечко за дверь вышла, а отец к двери подошёл и сказал: «Можно». Уж потом и мать, хоть и нехотя, позволила. Да толку-то, все равно машина…
Юля вновь потухла, как свечка, закрыла лицо руками и тихо заплакала.
– И отца тоже машина, – сквозь ладони, полные слёз, тихо проронила Юля, – и его. Этот чёртов самосвал! Как обычно, мы с папой за щебнем поехали. Дорога к карьеру пустынная, машин мало. Отец загрузился, меня в кабину усадил и на завод поехал, щебень выгружать. Там дорога от карьера немного под уклон шла. И что-то с самосвалом случилось. Вроде как едет, но совсем не так. Отец остановился, меня высадил на травку возле дороги, а сам под машину полез. Вокруг – тишина, машин нет, птички поют. Я за бабочкой стала гоняться. Она с травинки на травинку перелетает, дразнит меня, в руки не даётся.
А тут крик отцовский за спиной. Такой, знаешь, как … – Юля вздрогнула всем телом, словно её током ударило, – такой… В общем, под колесом он оказался. Своего же самохвала, – слезы вновь брызнули из Юлиных глаз, – под колесом. Лежит, весь в крови, кричит. Я бегом к нему, он мне сквозь хрип: «Позови кого-то на помощь, дочка». А сам еле дышит, кровью захлёбывается. Я бегом на карьер. Километра два на одном дыхании, пулей, только босоножку по дороге потеряла. Мужики с карьера бегом к отцу, вытянули его, а он, как неживой уже.
Отца – в скорую, меня – домой. Мать к нему с работы помчалась, а мы с братом дома остались. Всю ночь не спали, ждали. А утром мать домой пришла. Бледная вся, всю трясёт, сказать боится… – на мгновение Юлин взгляд пронзил какой-то животный страх. – Я мозгами-то понимаю, хоть девчонка ещё, двенадцать лет всего, а всё равно в душе прошу: «Пусть всё будет хорошо! Пусть всё будет!». А она… Нет больше отца у вас, детки! Я после похорон два месяца молчала. Не рыдала, не кричала, а просто молчала. Думали, вот так немой до конца жизни останусь. Ан нет, разговорили. Настюха, подружка моя разговорила.
– А мать как? – спросил Светлый.
– А мать едва ли не через неделю с первым инфарктом слегла. А потом второй был, когда с братом…
– А с братом-то что?
Юля вытерла слёзы руками и пристально посмотрела на Светлого. Эх, какие глаза, какой взгляд! Картины бы писать!
– Слушай, у тебя выпить ничего нет? – внезапно для Светлого спросила Юля, словно была она сидит не в «Небесной канцелярии» перед очами пусть и доброго, но экзаменатора, а на кухне, в гостях у старого друга.
– Чай! – тут же ответил Светлый, ничуть не смутившись просьбе.
– Ча–ай, – с недовольством протянула Юля, – а что-то покрепче?
– Крепкий чай.
– Э-эх! Чаем душу не обманешь.
– Да я бы и сам не против чего покрепче, – стал оправдываться Светлый, – да только правила заведения не позволяют. Корпоративная этика и все такое…
– Ладно, – заразительно улыбаясь, согласилась Юля, – чай – так чай. Корпоративную этику надо уважать. А то тебя, того гляди, уволят ещё.
– Уволить – не уволят, но нагоняй могу получить конкретный! – сказал Светлый по дороге от стола к большому шкафу, к которому он, видимо, пошёл за приборами.
Сказал, а про себя подумал: «Сколько же в ней жизни!».
– Тебе с мёдом или с пряниками? – спросил Светлый, роясь в большом шкафу.
– И с мёдом, и с пряниками! – ни секунды не думая ответила Юля.
– А не слипнется? – лукаво спросил Светлый, выкладывая на поднос чайные приборы.
– Не сли... – хотела было отшутиться Юля, но что-то тягостное вновь навалилось, придавив под своим весом все радостное жизнелюбие, редкими лучиками то и дело пробивавшееся наружу. – Впрочем, какая разница? Как я полагаю, попа мне тут не понадобится.
– А как же эстетическое восприятие? – парировал упаднические настроения Светлый.
– Ладно, тогда пусть остаётся! Но чай с мёдом и пряниками!
Светлый наконец-то вылез из шкафа, держа в руках поднос со всем-всем-всем, что нужно для хорошего чаепития. На подносе красовался фарфоровый заварник с весёленькими цветочками, чайник с кипятком, испускавший струйки пара носиком, внушительное блюдце, доверху наполненное пряниками в шоколадной глазури, блюдце с янтарным мёдом и две милых чашечки. Светлый ловко поставил поднос на стол и стал наливать чай своей очаровательно посетительнице.
Боже, какой аромат! От незатейливого напитка исходил удивительный запах полевых цветов, перемежавшийся с терпковатым травяным ароматом, сладость спелых фруктов и приятное тепло имбиря… Совершенно удивительный напиток!
– Мамочки, как вкусно! – воскликнула Юля, отпив немного горячего чая из чашечки.
– Наш фирменный! – похвалился Светлый. – Ты такого больше нигде не сыщешь. Пей-пей! Вон, – и он указал на блюдце с пряниками, – попробуй. Фирменный рецепт.
Юля откусила кусочек пряника и расплылась в благоговейной улыбке. Да, это было куда лучше, чем просто выпить чего-нибудь покрепче! После такого никакие дурные мысли в голову не полезут. Но они, сволочи, эти дурные воспоминания, не давали покоя и всё лезли и лезли наружу.
– О брате, – напомнил Светлый тему внезапно прервавшегося разговора.
– Ох! – выдохнула Юля, возвращаясь в невыносимую тяжесть бытия. – У нас как раз очередная прогонка перед выездным выступлением была. Ставили новую танцевальную программу…
– Ты ещё и танцевала? – перебил рассказчицу Светлый.
– Что значит «ещё»?! – не на шутку возмутилась Юля. – Да будет тебе известно, что я – лауреатка многих международных конкурсов, неоднократная победительница и обладательница гран-при в составе танцевального коллектива! Да я в своё время полмира объездила! Меня мама с пяти лет на танцы отдала. Я за эти годы всё что можно перетанцевала. И бальные, и народные, и современные... Даже стрип-дэнс освоила.
– Стрип-дэнс? – загадочно повторил Светлый, лукаво приподняв одну бровь.
– Да, представь себе. Чуть позже об этом расскажу. Во-от, в общем, идёт у нас финальная прогонка, завтра выезд. А тут Валерка, Пашкин друг вбегает, прям вот так, без стука. Бледный, глаза на выкате. Кричит: «Юлька, бегом собирайся, Пашка разбился!». Как разбился?! Я его: «Как, что, где он?!». А этот дурень только глазами хлопает, ртом воздух хватает и бормочет: «Давай быстрее». Полетела я с ним, в общем, в скорую. Пашка, брат мой, в реанимации.
Меня не пускают, – Юля снова расплакалась, - говорят, тяжёлый, весь в ожогах, нельзя к нему, в стерильном боксе лежит. Твою мать, ну как же нельзя?! Я же его сестра родная! Ну, не пустили меня, в общем. А в коридоре пацаны с его клуба стоят. Да как пацаны? Есть молокососы, а есть и мужики под сорок. Я их: «Что да как?». Говорят: «Заезд был очередной. С трассы слетел и в ограждение. Машина вспыхнула, как бумага. Пока доставали – обгорел весь». Блин, он к этому заезду машину полгода готовил. Все время пропадал возле неё. Все хвалился: «В этот раз всех порву!». Порвал, твою мать!
Юля снова зашлась в рыданиях.
Светлый встал и подлил немного чаю в Юлину чашку.
– Ты хлебни чайку, легче станет.
То ли самообладание у этой женщины было нереальным, то ли чай волшебный, то ли… Юля отхлебнула пару глотков и, тут же успокоившись, продолжила повествование.
– Я сижу, жду хоть каких-то новостей из реанимации, а тут мать по коридору идёт. Шатается, за сердце держится. Ну вот, какой хрен ей сообщил?! Не знают, что ли, что у неё сердце слабое?! Подошла ко мне, на стульчик плюхнулась. Сидит, за сердце держится, губы все синие, дышит тяжело, слова сказать не может. Её тут же в кардиологию.
Юля сделала паузу, чтобы чаем немного смочить трагические воспоминания.
– Не спасли Пашку. На второй день, не приходя в сознание, от массивных ожогов… – Юля крепко зажмурила глаза, словно стараясь выдавить подлую слезинку, что так нестерпимо жгла глаза. – Я его и хоронила. Хорошо, все его одноклубники помогли, мне ничего делать не давали, всё сами сделали. В закрытом гробу хоронили. В морге сказали: «Не на что вам там глядеть, так попрощаетесь». Так и попрощались. А мать в это время в кардиологии лежала. Как ни рвалась, а врач строго–настрого запретил. Нечего ей там делать, нечего. Я после этого танцы бросила.
Юля замолкла и в очередной раз потухла, как догоревшая свеча.
– А с мужем ты как познакомилась? – желая прервать тягостную паузу, спросил Светлый.
– С Женькой что ли? – будто спросонья переспросила Юля.
– А у тебя ещё мужья были? – съехидничал Светлый.
– Не-е, только Женька! С Женькой мы познакомились, когда я на третьем курсе была. Нам с мамкой денег особо не хватало, у неё пенсия не ахти, работать уже не могла, а я – студентка, что с меня взять. Я потихонечку стала работу искать по специальности, чтоб не выходя из дома…
– А где училась-то?
– Стройка. Архитектура и дизайн. Во-от! Я людям дизайн квартир делала. За недорого. Расценок я тогда особо не знала, вот и делала, чуть ли не за шоколадку. А что? И шоколадка в те времена для меня роскошью была. И как-то подогнала мне Настюха, подруга моя, клиента. Прораб. Приехал вечером к нам домой такой молодой, кучерявый паренёк, с виду вроде ничего, одет прилично, значит, при деньгах. Представился Евгением, сказал, что работает прорабом, объект дал и пожелания заказчика. Я нарисовала, что могла, отдала ему. Он через пару дней заехал и столько деньжищ насыпал - я ещё столько не получала. Говорит, очень заказчику моя работа понравилась. Потом снова заехал с заказом, и снова… В общем, сработались мы.
– И чего, он с ходу за тобой ухаживать не стал?
– В том то и дело, что нет! – эмоционально выпалила Юля. – Ты понимаешь?! Я-то уже привыкла, что мужики на меня, как мухи на-а… за мной роем. Ещё с танцев. Всякие разные. И богатые, и женатые, и бандюки всякие. Аж тошнило порой от этих кобелей! А этот, как из камня сделанный! Только по работе. Я стала справки наводить, мож, безнадёжно женатый или правильный до мозга костей? Я таких, конечно, не встречала, но всякое в жизни бывает. Оказалось, свободен, как ветер в поле. Одним вечером на ужин меня пригласил. Я так, с опаской пошла, был опыт…
– Это какой такой опыт был?
– Та было… Нас с Настюхой как-то двое молодых, интересных в кафеху позвали. Мы ещё в школе учились. Поели мы, попили чуток, поболтали о разном. Вроде и парни приличные. А после они нас в баню стали зазывать. Мы-то, конечно, в отказ. Какая к чертям баня? А эти стервецы нас за загривок и в машину поволокли. В кафе куча народа, хоть бы кто помочь рыпнулся! Хорошо, Настёна моя, девка – не промах. Ей мать сказала лак для волос купить, она его в сумочке держала. Достаёт она, значит, баллончик с лаком в кулёчке, кулёчек не разворачивает, чтобы видно не было, и такая вся, на полном серьёзе: «У меня тут баллон с газом, армейский. Мне его мой папа – капитан морпехов, дал. Секретная разработка. Я сейчас его тебе, укурок, в глаза брызну – ослепнешь, нахрен! Понял?!». Говорит и лаком им в глаза тычет. Эти двое на попятную. Укрыли нас, на чем свет стоит, сели в машину и укатили. А мы с Настюхой бегом по домам. Я после того случая от мужиков никаких подарков не принимала. Боязно, знаешь ли.
– Лихо, – заметил Светлый, – а с ужином то что?
– С каким ужином? – не понимая, спросила Юля.
– Ну, пригласил тебя твой Евгений на ужин… – напомнил тему разговора Светлый.
– Ах, да! – Юля вспомнила то, о чем недавно рассказывала. – Во-от! Пригласил отужинать, значит. Ну, думаю, понеслась! Сейчас начнёт клинья подбивать, меня, красавицу, нахваливать, себя, одинокого, жалеть, горы золотые сулить. Ни фига подобного! Мы с ним весь вечер протрещали про всякое-разное. Он, оказывается, Пашку в своё время хорошо знал, гонял с ним. О Пашке болтали, о работе, о стройке. Он ведь тот же институт заканчивал, только на четыре года раньше меня. В общем, наелись, наболтались, он меня домой проводил, даже в щёчку на прощание не поцеловал.
– Кремень!
– Ага! Ну а потом все как-то закрутилось, стали общаться теснее… Да и влюбилась я в него, как девчонка. А он – в меня. Он, оказывается, с первого раза в меня втюрился, но виду не подавал. Фасон держал. А потом…
Тягостные воспоминания вновь потушили в Юле все светлые и тёплые жизненные нотки.
– Потом? – Светлый попытался вернуть к рассказу Юлю.
– Потом, потом… – Юля собрала все своё самообладание, чтобы вновь не разрыдаться, – потом мама умерла.
– Сердце?
– Да. Третий инфаркт. Мы уже с Женькой о свадьбе думали, а тут. В общем, её на скорой забрали, в реанимацию положили. Дня через три в кардиологию перевели. Она, вроде, на поправку пошла. Ещё слабая была, но уже лучше. Она всё домой хотела, хоть ненадолго… Помыться хотела. А в воскресенье с утра я к ней заехала, еду привезла. А она все меня выспрашивать стала. Как я, как учёба, как у нас с Женькой… И подробно так. С чего бы? Я ей: «Все хорошо, мамочка, все просто замечательно!». Так ведь действительно, все замечательно, и скрывать нечего. Лишь бы она поправилась. Она меня послушала и такая довольная сказала: «Вот и хорошо, доченька. Раз тебе хорошо, то и мне переживать не за что». Так сказала, словно попрощалась. А потом уснула с капельницей в руке. Как капельница закончилась, я вышла из палаты, чтобы медбрата позвать. На пару минут вышла. А она…
Всё, даже невероятно сильное самообладание Юли не смогло сдержать потока слез! Юля снова разрыдалась.
Светлый тихонечко подлил чай в Юлину чашку и молча уселся напротив в ожидании.
– А она умерла, – немного придя в себя, продолжила Юля, – во сне умерла. Ты представляешь?! Она со смертью годила, ждала, пока я из палаты выйду! Меня жалела. Как такое возможно?!
В кабинете на минуту воцарилась тишина, изредка прерываемая Юлиными всхлипами.
– А как у вас потом, с Женькой, расскажешь? – аккуратно спросил Светлый.
– Отчего же не рассказать, – тихонько ответила Юля, – тебе ведь обо всём надо знать, не так ли?
– Ну-у, хотелось бы…
– Женились. Через год Алёнка родилась. Знаешь, – Юля вновь оживилась, – вот, все меня родами пугали, говорили, тяжело будет, больно. А у меня всё как-то, тьфу-тьфу-тьфу, – Юля трижды поплевала через плечо и постучала по столу, – всё так легко, как у кошки. Днём лежу на диване, чувствую: что-то не то, как-то тянет, что ли... Я бегом Женьке звонить, говорю: «Милый, кажется, я рожать собираюсь». Он буквально в пять минут домой прилетел, благо, рядышком работал, офис возле маминой квартиры был.
– У тебя что ли поселились?
– Да. Женька со своей матерью не общался, на то свои причины были. Он в её квартиру – ни ногой. А мне, вот, отчий дом достался - двушка хрущёвка. Решили переехать, чтобы на съёмную не тратиться. Да и зачем, если хата пустует. Да-а! – Юля грустно вздохнула. – Пустует... О чём я говорила?
– Рожать собираешься.
– А точно! Блин, совсем плохая стала, на ходу забываю. Вот, притарабанил он меня в роддом, меня с приёмного сразу в родзал. И всё как-то быстро произошло, я даже сама не поняла. А Женька в это время внизу круги нарезал, говорит, ведро семечек съел, пока ждал. Вот так у нас Алёнка появилась.
От этих воспоминаний Юлино лицо вмиг озарилось солнечным светом, хотя окон в кабинете не было. Юля рассказывала и рассказывала. О счастливых днях материнства, о первом купании, о прогулках с коляской под дождём, о бессонных ночах, первых словах и первых шагах. Юля с воодушевлением, с невероятной энергией все тараторила и тараторила, а Светлый сидел, слушал её и вертел в голове одну мысль: «Сколько же в ней жизни!».
Эта шикарная, сильная, но всё же хрупкая женщина просто искрилась жизненной энергией. Временами казалось, что этот неудержимый поток жизни прямо сейчас рванёт из неё и смоет с небес всё: и чайник с чашками, и стол со стульями, и Светлого, и даже Юлю. Поразительно! Иные, у которых, вроде, всё более-менее ладно, ходят по жизни, словно их похоронить забыли. А эта! Жизнью дышит, смерти вопреки! И даже было немножечко обидно, что ей на жизненном пути такие нелёгкие испытания достались.
– А егоза же какая! – продолжала рассказ Юля. – То туда, то сюда, ни секунды на месте! Я так с ней уставала – просто кошмар! Женька вечером с работы возвращается, а я, как выжатый лимон, словно три вагон дров разгрузила. И по дому ни черта не сделала, и устала как собака. И такая, знаешь, настырная! Усадишь её силком, наорёшь, а она мордаху насупит, губищи выпятит, сидит и теребит какую-то пуговку или заклёпку. И теребит, и теребит! Аж пока не оторвёт. А потом новую вертеть принимается. Я ей одёжку измучалась чинить! Она себе этим своим моторчиком в попе такую беду натворила!
– Беду?
– Ага. Как-то Женька в гараже с машиной копался, а она по гаражу лазила. На полку полезла и какую-то химию на себя перекинула. Хорошо, одета плотно была, но на ручку все-таки попало. Кожа мигом лопнула, кровь потекла, она орёт! Ой, намучались мы с ней, по врачам мотаться! У неё так и остался шрам в виде пятиконечной звезды на тыльной стороне ладошки. Думали, пластику позже сделать, чтобы как-то убрать, а оно… Ох! Оно, вон, как вышло, – Юля снова горестно выдохнула.
– Опять какая-то напасть? – осторожно спросил Светлый.
– О-оох! Поехали мы на море. Бюджетненько так, не до шика было. Ремонт затеяли, машину поменяли, в долгах как в шелках. Может и не поехали бы, да я, дура, обскулилась вся: «На море хочу, на море!». Ну, Женька где-то деньжат раздобыл и повёз нас с Алёнкой. Пять деньков попляжились, а тут Женьке с работы позвонили, аврал, ехать срочно надо. Решили вечером выезжать, чтобы в ночь ехать, Женька говорил, так легче, машин меньше.
Гуляем мы, значит, по городу днём, Женька с Аленкой мороженое трескают, а я иду и вижу афишу: «Lord of the dance». Я втихаря позвонила по телефону, думаю, билетов-то нет. А они, ядрён батон, есть! Я с дуру и заказала. Догнала Женьку, говорю: «Милый, мы вечером на представление идём». А он мне: «Юленька, солнышко, ну какое представление?! Нам же ехать надо!». Ну, мы с Алёнкой его прибомбили, пошли, в общем. Эгоистка я, да? – обратилась к Светлому Юля.
–Ну-у… – протянул Светлый, теряясь с ответом.
– Эгоистка! – самокритично подтвердила Юля. – Во-от! Думала, оно не долго. А оно – аж до полночи. Потом пока вернулись, пока сложились – уже и выезжать пора. Ночью выехали, впритык по времени. Уже подъезжаем, километров тридцать осталось, солнышко только всходит, едва светло, меня в сон рубит – спасу нет! Я спереди, Алёнка сзади, муж, конечно же, за рулём. Думаю, хоть бы Женька не уснул. Пытаюсь как-то смотреть, а меня выключает. Выключилась.
А тут такое! Грохот страшный, меня об потолок башкой шандарахнуло, я и вырубилась. Очнулась только в скорой. Ничерта не понимаю, никто ничего толком не говорит. На силу выведала, что Женька в реанимации, к операции на позвоночник готовят, а Алёнка в другом корпусе, в детском. Я к ним порываюсь, а меня не пускают! Говорят: «Куда ты с поломанной ногой и сотрясением?!». Позвонила Настюхе, та примчалась и пошла все разнюхивать. Фу-ух!
Юля перевела дух и продолжила.
– Приходит Настя ко мне аж днём и начинает меня добрыми новостями топтать! Говорит, в машину мы какую-то со всего хода въехали. Хорошо, говорит, у обочины была припаркована, людей в ней не было, только водилу, который возле машины крутился, чуток задело. Та машина – в хлам, наша тоже. Женьке операцию сделали, тяжёлый, но стабильный, врачи говорят, что выкарабкается. Я её за Алёнку спрашиваю, а она глаза прячет, бормочет, мол, все хорошо, – Юля закрыла лицо руками – нет, нет! Не могу! Не мо-гу-у!!! Ай, мамочки, как больно!!!
Светлый открыл папку в бежевом переплёте и стал читать.
– Со слов Анастасии: «В ожидании ответа врача под дверями детской реанимации я просидела, пожалуй, часа два. Никто ничего толком не говорил. Кто сказывался на незнание, кто не желал говорить потому, что я – не родственник. Я собиралась выйти на улицу, перекурить, но что-то меня задержало. Уж лучше бы я вышла! Дверь реанимации распахнулась на обе створки. Санитар из отделения стал выкатывать каталку. На каталке – маленькое тельце, с головой накрытое серой больничной простыней, сквозь которую проступали пятна крови. А из-под этой простыни выглядывала маленькая ручка со шрамом в виде звёздочки, как у…».
– Перестань! – в истерике закричала Юля – Престань!!! Хватит!!!
Светлый прекратил читать, захлопнул папку и стал пристально смотреть на Юлю с вопросительным выражением лица, недвусмысленно давая понять собеседнице о своём желании выслушать дальнейший рассказ.
– Да-да, – тяжело сказала Юля, взглянув на Светлого, – я продолжу, продолжу. Только можно об Алёнке не упоминать? Прошу тебя!
– Как скажешь.
– Когда Женьку привезли домой, я ахнула. Парализованный весь! Не говорит, только глазами вертит, губами слегка шевелит и немного левой рукой. Господи! Что мне с ним делать?! Я-то и сама в гипсе, на костылях. А список лекарств на каждый день – аптеку купить можно! И денег – ни шиша, долги одни. На работу выйти не могу, денег взять негде.
Господи, спасибо тебе, что есть у меня такая подруга, моя Настя! Она, сердобольная моя, на меня всю свою с Максом заначку потратила! На первое время-то хватило, но жить-то дальше надо. Настёна все проплатила: и больницу, и по… – Юля вмиг съёжилась от боли, нестерпимо обжигавшей грудь изнутри, – и кровать для лежачих даже купила, бэушную, но хорошую. А ведь и она-то – не миллионер! У неё тоже финансы иссякли. И взять-то больше негде! Что могла по работе, я дома делала. А потом плюнула, взяла костыли и одним прекрасным утром на работу вот так на трёх ногах похромала.
– На трёх-то быстрее, чем на двух, – пошутил Светлый, желая разрядить обстановку.
– И удобно, – с иронией подтвердила Юля, – в транспорте место уступают. Работу гребла, как не в себя! Спать ложилась не раньше трёх. А всё равно не хватало. Не то, чтобы долги раздать, а вообще, чтобы жить. Лекарства, блин, такие дорогие! Из милиции чуть ли не через день приходили, показания с меня снимали по поводу ДТП. И один такой щупленький лейтенантик постоянно намекал, что было бы неплохо с потерпевшими вопрос решить. А как его решишь, если на хлеб насущный не хватает?! На панель мне, что ли, в свободное ото сна время?! Так я не обучена.
– Ну там, вроде, особых знаний не надо...
– Не со мной и не в этой жизни! – жёстко пресекла неудачную шутку Юля. – Я потом поняла, чего он так намекал. Через месяц после того, как мы с Женькой домой вернулись, заявилась ко мне особа - жена потерпевшего. Наглая, сука…
– Ш-ш! – зашипел Светлый, приложив палец ко рту. – Юль, я тебя очень прошу, ты уж повремени с крепкими выражениями! Постарайся. У нас тут очень строгий лингвистический режим, меня потом за каждое выпорхнувшее слово распинать будут.
– Ой, извини! – виновато сказала Юля, прикрыв ладошкой рот – Извини, не знала. Во-от! Заявилась эта морда наглая! С порога меня отпихнула, я чуть не упала в прихожке. Говорит: «Так вот, как убийцы живут!». А у нас только ремонт закончился, мебель старая, а ремонт уже свежий. Убийцы! – злобно хмыкнула Юля. – Тебя, что ли, коровищу, убили?! Я перед ней извиняться стала, распинаюсь и так, и сяк, как дурочка, чесслово! Думала, она – женщина нормальная, при памяти и совести. А у этой твари совесть и не ночевала! И с мозгами – беда, а те, что есть – куриные, по распродаже на рынке взятые!
В общем, парафинила она меня, на чем свет, грязью поливала, а потом за компенсацию ущерба стала толковать. Говорит, машина у нас почти новая была… – Юлины глаза сверкнули гневом, – ага! Девятка ржавая, которая ещё Горбачёва видела! Вот, машина, типа, новая, руку мужу поломали, хлопот доставили. Короче, за машину, за руку, моральный ущерб и беспокойство правоохранительных органов. Я-то думала, там сумма хоть немного вменяемая. А она мне такое заявила! Мерседес новый купить можно! Я уж не выдержала, говорю ей: «Тётя! Ты с мозгами то дружишь?!». А она мне в ответ смеётся: «Ты не знаешь, с кем связалась!». С тварью связалась! В общем, развернулась она, дверью хлопнула и ушла. А потом я узнала в полной мере, с кем связалась.
– Ух ты, как грозно! – то ли в шутку, то ли всерьёз прокомментировал Светлый.
– Грозно, не грозно – а пары дней не прошло с визита этой самой мадамы, как меня по дороге с работы выцепили какие-то два урода. Здоровые, бошки бритые, четыре класса образования на морде! Взяли за грудки, затащили в подворотню и давай беседу вести. Говорят: «Ты чего людям деньги не отдаёшь, курица?!». Каким людям, какие деньги? Я им говорю: «Мальчики, я вам ничего не должна!». А один, с-ссу… козел такой, смеётся: «Уже должна!». В общем, нагрузили они меня «по самое не балуй». А что я могу сделать? Я - обычная женщина, с парализованным мужем на руках?! Я, конечно, перетрухнула, с Настькой посоветовалась, заяву в ментовку накатала. А толку-то? У них-то все менты купленные! У этой стервы, оказывается, племяш в прокуратуре работает. И меня потом как начали кошмарить! То бритые, то с погонами. Кошмар!
– Да, не позавидуешь! В такие жернова попала.
– А одним вечером я к квартире подхожу, а меня сзади за руки хвать, в хату вломились и сразу к Женьке. Чё, говорят, молчишь? Денег давай! А то мы твою распрекрасную жёнушку тебе по частям в коробке пришлём, будешь собирать, как конструктор. Представляешь, каково Женьке было?! Просто капец!
А через пару дней Настюха вечером зашла. Взъерошенная вся, уставшая, злая, колючая, как ёж в луже. Я её пытаю, что стряслось, а она самым, что ни на есть, отборным матом всю нашу жизнь распрекрасную укрыла! От неё такое редко услышишь, она – женщина с железной волей, себя держать умеет. У Макса, мужа её, опухоль нашли. Вроде и операбельная, но большая. Надо срочно операцию делать, пока не поздно. А как её делать, если она, подруга моя сердешная, всю заначку на меня истратила?! Ты представляешь, какие дела?! Я, блин, в шоке! Говорю: «Настюша, зайка, я пустая, как банка из-под пива в жару!». А я действительно без копейки. В доме жрать нечего, в холодильнике только супчик Женькин, даже чаем угостить подругу не могу! Женькины лекарства каждый день целого состояния стоят! Настюха психанула, кулаком по столу треснула и в дверь. Едрить его мать! Все, думаю, нет у меня подруги теперь.
– Что, вот так вдрызг разругались?
– Хе, – разулыбалась Юля, – то ты Настю мою не знаешь! Через полчаса заявляется, курочка моя! С бутылкой водки и закусем! Ну вот кто, скажи мне, кто ещё на такое способен, как ни верная подруга?!
– Класс! Хоть жива-то, Настюха твоя?
– Типун тебе на язык! – тут же выпалила Юля, сверкнув глазами. – Ей сто лет на роду и ещё чуток! Она тебя переживёт!
– Да уже пережила, – усмехнулся Светлый.
– Ну да, извини, не подумала, – стушевалась Юля. – Во-от! Загудели мы с ней в тот вечер! Одной бутылкой не обошлось. Она у меня на ночь осталась. А с утра, ты представляешь? – Юля вновь засверкала, – Женька заговорил! Бормотал, конечно, не поймёшь. Я уж потом приловчилась его понимать. Но ведь заговорил! Вот ведь, нет худа без добра! То ли от стресса, то ли ещё от чего, не знаю. А потом я квартиру мамкину продала.
– Не жалко?
– Жалко, конечно! А что поделать? Долгов – по самые помидоры, зарплатой я за сто лет их не выплачу. Даже на что-то плохенькое не осталось. Пришлось однушку снимать. Зато уже без долгов! Да только радости мне что-то не добавило. Какая-то канитель да суета, а не жизнь. Работа, работа, работа! Дома Женька, лекарства, снова работа, готовка, уборка… Я вся какая-то замученная была. Как старая тряпка. И выглядела, видать, так же.
Иду я, значит, как-то домой, ползу, вся в мыслях, а тут какой-то модный чел мне сигналит. Какого тебе рожна надо?! Пригляделась – да это же Жорик! Жорик, с которым я танцевала много лет назад. Машина блатная, прикид модный, весь такой, – Юля растопырила пальцы «козой», – короче, всё ок. Он меня домой подбросил, по дороге про жизнь разговорились. Он мне, как-то невзначай, и говорит: «Ты, Юлька, не забыла ещё, как танцевать?». А хрен его знает? Может, и забыла. В общем, работу мне предложил, говорит, денежная. Я-то, вроде, при работе, да только не понятно, что это за работа такая, от которой денег не остаётся. Будто и не на работу хожу, а на гулянку. Я подумала, взяла у него визитку и на следующий день пришла вечерком. И знаешь, куда?
– Куда?
– В стриптиз-клуб! «Э–э, Жорик, ты, видать, с кем-то меня попутал!» – думаю. Но уж, коль скоро пришла, надо выслушать. Заползла в его кабинет бочком, авось, не заметит. Ну как я и думала, предложил танцевать, телесами перед пьяными дядьками трясти. Эх, как я тут взорвалась! Укрыла его, честно говоря, от души. А он, гад, только смеётся. Говорит: «Юлька, Юлька! Вот ты, как дурой была – так дурой и осталась. Одно дело – смазливая и танцуешь хорошо. Идём!». И за руку меня в зал потянул.
Я гляжу – ну так оно и есть. Столы, девки между ними снуют, на руки плюхаются, жо… задницами вертят. А Жорик мне: «Да ты не туда смотри, дурэпа! На сцену!». А там! А там девчонки танцуют. Не просто танцуют – работают! Да как здорово! Темп, ритм, слаженность, техника! Йо, как здоровски! Я так прямо и засмотрелась. Смотрю – глаз отвести не могу! Да, с элементами эротики, так и что?! Это нынче модно, искусство, так сказать. Ну, блин, не отпадёт же от меня, если засветиться! А Жорик лыбится во всю свою хитрую морду: «Вот, куда я тебя зазываю! Я твои способности знаю, мне классные танцовщицы очень нужно. А свои – так в особенности». Что тебе сказать. Ну-у, не смогла я отказаться, не смогла! Легкомысленная я, да? – с неким стеснением спросила Юля.
– Я бы сказал – увлечённая, – скрывая улыбку, ответил Светлый.
– Легкомысленная, легкомысленная! – закивала Юля. – А знаешь, что? Да по фиг! Вот, честно! Это ведь то, что я умею, то, что хочу делать! Да, тяжело, а попервой – вообще крах, еле ноги волочила. Но ведь вернулась Юлька, вернулась! И растяжка, и пластика, и техника, и физо. Я вся вернулась, понимаешь?! Из вот того го… извини, ну, блин, других слов не нахожу. Я снова стала женщиной! Я иду по улице, улыбаюсь. Не в своих мыслях, а среди людей иду. Я людей стала видеть! А они – меня. Мужики оборачиваются, глаза пялят, их бабы злятся, в бок мужиков тычут. А я иду – улыбаюсь! Привет, Белый свет, Юлька вернулась!
Юля воодушевлённо рассказывала о работе в стриптиз-клубе. О том, как она примой стала, о строгой дисциплине среди танцовщиц, о конфликтах, об интригах, в общем, обо всём, что, так или иначе, встречается в любом коллективе. О том, как с дизайнерской работы ушла. Всё рассказывала и рассказывала. Светлый слушал Юлю и незаметно проговаривал: «Ей бы жить да жить!». Да! Жизни в ней было – на десятерых, пожалуй, если не на сотню.
– А мужу сказала о том, куда устроилась? – аккуратно спросил Светлый, понимая всю деликатность вопроса.
– Мужу? – замялась Юля. – Где работаю – сказала, а вот кем... Я как бы сказать, приврала чуток, – лёгкий румянец стеснения проступил на милом Юлином личике, – сказала, что художником-костюмером пошла. Да только он... – Юля вновь погрустнела. – Ему до лампочки, в общем, было. Я не знаю, как это сказать? Ну в общем, он с момента аварии не жил. Просто проводил время в ожидании смерти. Ему ничего, ничего от этой жизни уже не нужно было! Блин! – слезинки блеснули в уголочках Юлиных глаз. – Он после аварии сам себя осудил, сам себя приговорил, сам себя казнил и закопал. А воскресать – ни в какую! Ты понимаешь, ничего, ну вообще ничего не хотел делать! Ну чтобы на ноги встать, что ли, как-то восстановиться. Я ему и физиолога приглашала, и психолога, и реабилитолога. Да, блин, каких только ологов не было! У меня, благо, деньжата появились. На все хватало. Ещё и откладывала, думала, через годик-два квартирку какую купим, с колен поднимемся. А он…
Он ничего не хотел делать! Спецы ему программы всякие расписывали, объясняли, убеждали. А он лежит. То в потолок смотрит пустыми глазами, то плачет, то дуется, как мышь на крупу. И ничего не делает! Я его и просила, и умоляла! Даже ругалась. А толку то? Был Женька – да сплыл весь. А то, что осталось, ну-у, не муж это мой был, не Женька. А я ведь так старалась, так старалась! Четыре дня с вечера до утра – танцы, домой приходила еле живая, днём заказы делала для старых клиентов, благо, за время работы моих почитателей поднабралось немало. Я так старалась, так старалась! Лишь бы ему лучше было! Мне то, одной, много ли надо? Он-то единственный родненький человек, оставшийся у меня. Никого больше не осталось, – Юля вновь разрыдалась, – никого, никого, – повторяла она сквозь слезы.
Светлый встал и тихонько положил руку на плечо своей посетительнице.
– Я, конечно, его никак не оправдываю, – начал он осторожно, – но ты постарайся и его понять. Такая трагедия…
– Понять?! – вспылила Юля. – Понять?! А меня понять! Меня!!! Да он для меня всем был, понимаешь, всем! А знаешь, как тяжело смотреть, когда твоё «всё» само же себя убивает?!
– Тише, тише, – Светлый стал успокаивать Юлю, легонько поглаживая по плечу.
– Во-от! – немного успокоившись, продолжила Юля – А один раз он мне такое учудил. Я под утро вернулась домой - ни ног, ни спины - устала, как конь после пахоты. Смотрю, а Женька мой не спит. Подошла, спрашиваю: «Ты чего не спишь?». А он мне: «Юль, брось меня, оставь!». Как это так: оставь? Говорит: «У тебя же явно кто-то есть. Вот и уходи с ним, а меня оставь. Просто уходи. Денег возьми – и всё, обо мне забудь». Етить-колотить, как же я взорвалась! Вроде и уставшая вдрызг была, а тут как нахлынуло! Ну я ему и рассказала, почём в Одессе рубероид! Без цензуры и этики! И о том, кто у меня есть, и о прочем. В общем, сорвалась, как псина с цепи. Наорала на него так, что аж сама охрипла. Истеричка я, да?
– Вспыльчивая, – поправил Юлю Светлый.
– Ай, все равно! – махнула рукой Юля. – Думаешь, помогло?! Как смотрел в потолок, так… Я потом, как проспалась, помозговала, перетрухнула чуток и сиделку наняла. С такими настроениями он, того гляди, с собой что-то сделает. Наняла... – Юля в очередной раз потухла – Наняла. Отлучилась я как-то к заказчику, на часок всего-то. Прихожу, а Женька лежит как-то непонятно, не так, как обычно. И пена кровавая изо рта. Я бегом в скорую звонить. Приехали. Пожали плечами, какую-то бумажку выписали и труповозку ждать наказали. Внутривенная инъекция неустановленного вещества, приведшая к острой сердечной недостаточности и смерти. Сиделка, не сиделка… Вот так.
Немного погодя Юля продолжила рассказ. Но это уже была другая Юля, совсем не та, в которой кипит жизнь, бурлящими потоками изливаясь наружу. Это была молодая, красивая, но изрядно измученная бытием блондинка лет тридцати пяти. Измученная бытием и разбитая горем. В каждом жесте, в каждом её слове сквозили одиночество, потерянность и безысходность.
– Женьку увезли, а я сижу посреди комнаты на стульчике и понять не могу. Как же так?! Это что же получается? Я теперь совсем-совсем одна осталась? Нет у меня из родных никого? Как, за что?! Настя вокруг меня хлопочет, говорит что-то, а я... Знаешь, внутри что-то разбилось, на куски, на осколочки разбилось. Да так сильно – во век не собрать! Весь мир в осколках - и я в нём, на куски разбитая. Что куда разлетелось – не разобрать, не склеить.
Когда Женьку домой привезли попрощаться, я сижу, на гроб смотрю, а внутри будто что-то вскипело. Понимаешь, что-то как выплеснется. Словно чёрт меня какой в бочину рогами ткнул! Я подскочила, Женьку за грудки схватила и ругать начала. За то, что меня одну оставил, за то, что бросил, не понял, даже не попытался. Сделал, как сам решил, а я… я… – Юля крепко сжала кулаки, чтобы вновь не разрыдаться, – пуговицы на костюме ему оборвала. Те, кто попрощаться пришёл, стали меня от Женьки оттягивать, а я не отпускаю. Вцепилась и ору, как ненормальная. Гроб перевернула, вместе с Женькой. Ай! – Юля обречённо махнула рукой – Увезли его, без меня.
В кабинете вновь воцарилась гробовая тишина.
– А после того меня, вроде как и не стало, – выдержав минутную паузу, продолжила Юля, – вроде и живая, а вроде и нет. Ничего не хочется. Ни ходить, ни есть, ни дышать. Сидишь чучелом соломенным, пока тебя никто не поднимет. А как поднимут – столбом стоишь. Настя меня и тут не бросила, вот же, умничка какая! Приходила каждый день, силком кормила, как дитё малое. К врачам повела. Те лекарств понавыписывали, посоветовали сменить обстановку.
Настя меня в домик деревенский отвезла. Не далеко. Ей домик в селе от деда Алексея остался, небольшой такой, но ухоженный, уютный. Она меня туда на все лето и отвезла, как когда-то её к бабе с дедом родители увозили. На лето. Настя как-то думала продать его, да потом оставила эту затею. Авось, пригодится. Вот и пригодился. Отвезла меня, поселила, говорит: «Давай-ка ты, подружка, воздухом чистым подышишь, на сельских харчах отъешься. А то вся исхудала, как призрак стала». Соседку поглядывать приставила. Та каждый день приходила. То молока принесёт, то пирогов, то мёду.
А мне-то всего этого не надо! Мертвецы, они, знаешь ли, молока не пьют, пирогов не едят и мёдом не балуются. А я умерла, умерла внутри! Жить совсем не хотелось. И мысли в голове, как каша прокисшая. Гадкие, вонючие – хоть мозги полоскать иди!
А под осень я как-то такое Настёнке замолодила – на уши не натянешь. Всё эти мысли дурацкие! Она приехала меня навестить, а я сижу на кроватке, глазками туплю и спрашиваю: «Насть, а как ты думаешь, умирать больно?». Настюха как встрепенётся, как крикнет: «Ты чего, дурья башка, говоришь такое?! Какой тебе умирать?! Мы тебе сейчас мозги на место поставим – дальше жить будешь припеваючи!». А сама-то испугалась, я вижу. А я не унимаюсь, продолжаю пытать: «Насть, а умирать страшно?». Ну, ты представляешь, такое спрашивать?! Ну не дура ли?!
– Нет, не дура, – снова поправил Светлый, – разбитая просто.
– Разбитая дура! Настя испугалась не на шутку, меня в охапку – и в город, к врачам. Это ж я, да с такими мыслями, что хочешь, с собой сделаю! Я такая, я могу! Идём мы, значит, с Настей по улочке к врачу какому-то. Улочка небольшая, вдоль клёны растут. Осень, листочки жёлто-красные падают. Вдоль тротуара забор, за ним детская площадка с мамашками и детьми. Выгуливают подрастающее поколения, прям, как я когда-то. Я остановилась чего-то.
Гляжу, кнопка какая-то малая через дыру в заборе пролезает - и к клёнам, листики собирать. Годика два, пожалуй. Ишь ты, какая непоседа! Прям, как моя была. И с кем же ты, деточка, где же твоя мама? Или не мама? Бабушка! Точно, вон, бежит с площадки, дитятку ловить. А тут листик с клёна сорвался, красивый такой. Его несёт по ветру, а он порхает, как бабочка. Девчушка та – за ним, давай его ловить. А листик по ветру летит, на дорогу летит. И девчушка за ним.
А тут визг колёс, рёв мотора! Чудило какое-то на джипе несётся. Прямо на эту девчушку. Я-то, может, и дура разбитая, но уж никак не слепая. И знаешь?! – Юля внезапно загорелась с силой тысячи лампочек. – Что-то во мне, как переключилось! Откуда-то столько сил взялось?! Я, как пружина сжатая, подскочила, в два прыжка подлетела к этой деточке и с дороги её вытолкнула. Даже не знаю, как оно получилось. Прямо из-под колёс успела вытолкнуть. Девчушка упала, тут же расплакалась…
– Ты смотри, какое везение!
– Ага. Только не моё! Девчушку-то я вытолкнуть успела, а сама, вот так пластом на дороге и осталась. А эта тварь на джипе, даже не притормаживая, через меня проскочил! Проехался по мне, словно я бревно какое, а не человек. У меня перед глазами сразу всё огоньками да полосочками какими-то. Знаешь, вот как плёнка в кинотеатре заканчивается, полосочки и огоньки какие-то на экране. Вот так и у меня. Лежу, ничего не чувствую. Точнее чувствую: каюк мне. А в голове одна мысль: «Опять машина!». Опять машина, мать её! Всех забрала и меня прихватила. И так мне стало смешно что-то, сама не знаю, почему. Вот такие, брат, дела. А уж потом ты и сам знаешь.
Юля искренне улыбнулась и пристально посмотрела на Светлого.
– Ну и как оно? – спросил Юлю Светлый.
– Что «оно»? – уточнила Юля.
– Ну, умирать. Не больно?
– Не-е! Не больно. Разве, что совсем немножко. Буквально мгновение.
– А не страшно?
– Не, не страшно, – без единого намёка на страх ответила Юля, словно говорили они не о смерти, а о карусели, – разве, что чуть-чуть, самую малость. Обидно! Вот, обидно до слез. И смешно, как оказалось. Да чего я тебе говорю? Ты, поди, и сам знаешь.
Светлый лишь поморщился, ничего не ответив. Не самые приятные воспоминания, если честно. А Юля вновь загрустила. Светлый заметил потускневший взгляд своей собеседницы и спросил:
– Чего приуныла, красавица?
– Да, вот, думаю…
– И о чём?
– О жизни своей прожитой думаю. Как-то не так, что ли, прожила. Вроде и все было: и муж, и ребёнок. Счастлива была, жизни радовалась. А как ушла, ничего-то от меня и не осталось, всё сгинуло. Блин, даже цветочки на могилку положить некому. Разве, Настюха.
Светлый внимательно посмотрел на Юлю, открыл ящик стола и стал там рыться. После долгих поисков он извлёк оттуда пульт, нажал на нем кнопку - и на стене кабинета появился огромный телевизор.
– Цветочки, говоришь? – ухмыльнулся Светлый и нажал на ещё одну кнопку.
На экране телевизора появилась картинка. Кладбище, какая-то пожилая женщина в сопровождении молодой девушки кладёт цветы к памятнику. Картинка была столь реальной, что казалось, действие происходило не на экране, а за окном. Вот как дома через окно смотришь, так и тут.
– Приглядись-ка! – с прищуром сказал светловолосый хитрец. – Что-то знакомое видишь?
Юля присмотрелась.
– Ёлки новогодние! – грусть с Юлиного лица сняло как рукой. – Да это же моя могила! Вот фотка моя. Прикольно!
– А людей не узнаешь? Гляди-гляди. Пожилая женщина…
– Не-а! А кто это? На Настю не похожа.
– Девочку, которую ты из-под колёс вытолкнула, помнишь?
Юля от удивления раскрыла рот.
– Да иди ты! Не может быть! – и её глаза тут же взмокли. – Что, правда?! Да не, не может быть! Нет, что правда?!
Юля смотрела на экран, уже совершенно не скрывая слёз радости.
– Блин, ну блин же, я же сейчас опять заплачу! – дрожащим голосом проговорила Юля, обмахивая ладонью глаза. – Как выросла, моя ты деточка!
– Твоя, – подтвердил Светлый, – она тебя второй мамой считает. Одна ей жизнь подарила, а вторая спасла. Года не было, чтобы она к тебе на могилку не пришла. Сперва с мамой, потом одна, а вот теперь, – Светлый повёл рукой в сторону экрана, – с дочкой.
– Моя ты курочка!
Светлый выключил телевизор и взялся за заварник.
– Чайку?
– Ой, нет, спасибо, а то я сейчас лопну.
Отставив в сторону чайные принадлежности, Светлый уселся поудобнее и стал пристально, с прищуром смотреть на Юлю. А Юля, словно озорная девчонка, тут же спародировала Светлого, прищурив глаза и уставившись на своего собеседника.
– Ну-у? – наконец протянул Светлый.
– Ну? – вопросительно повторила Юля.
– И что мне с тобой делать?
– Что делать, что делать? Даже и не зна… стоп! – Юля удивлённо подняла брови. – Как: «Что делать»? У меня что, есть выбор?
– Выбор есть всегда, – спокойно ответил Светлый и открыл папку, лежавшую перед ним, – вот, полюбуйся, сама же слово-в-слово и написала.
И он протянул папку Юле со строками, написанные ровным, архитекторским почерком. Юля взглянула, кивнула и тут же принялась листать материал в папке.
– Стой, друг мой ситцевый! Так ведь тут же всё про меня написано!
– Всё-всё, – уверил Светлый, – до последнего слова.
– А чего же ты тогда столько времени меня пытал, на изнанку выворачивал? Тут же всё про меня сказано и разборчиво написано!
– То, что написано – то одно, – Светлый принял вид строгого экзаменатора перед лицом проштрафившейся студентки, – мне не это важно. Я и без твоего рассказа о твоей жизни всё знаю. Важно, как ты её, жизнь свою, принимаешь. Как оцениваешь, с какими чувствами. И тебе важно.
– Мне?!
– Да-да, тебе! Для осознания важности этого удивительного события: жизни! Как бы она ни сложилась, что бы в ней ни стряслось, а жизнь…
– Прекрасна! – дополнила Юля. – Так ведь, на самом деле прекрасна! Ну правда. Только пожила маловато. И как-то… Как бег с барьерами.
– Зато не устала, свеженькой с дистанции ушла, – отшутился Светлый и вновь стал пристально всматриваться в лицо посетительницы.
– И-и? – вопросительно протянула Юля.
– Что-о?
– Экзамен сдала?
– На отлично!
– А как там с моим выбором? – с долей нахальства спросила Юля. И добавила: – Наглая я, да?
– Напористая.
– На-аглая!
– А хочешь у нас работать? – немного подумав, спросил Светлый.
– У вас?
– Ну да, у нас. Нам толковые люди нужны. А ты, вроде, толковая. И воробей битый, справишься.
Юля немного замялась.
– Слушай, – несколько виновато начала Юля, – ну не моё это, понимаешь. Вот как ты, с бумажками бегать, людей на изнанку выворачивать. Не моё! Вот если бы вам тут ремонтик заделать, дизайн какой весёленький сообразить...
– Ой, что ты! Почти нереально. У нас тут такая бюрократия, – и он прикрыл ладонью рот, – за каждым разрешением бегаем, сто подписей собираем. А уж согласование ремонта – так вообще на пару вечностей растянется!
– А денс-пол у вас тут есть? Ну, или пилон. Я бы станцевала.
– Даже думать забудь!
– Вот видишь. А бумажки, нотации. Нет, извини, не моё.
Кабинет в очередной раз погрузился в тишину.
– Раз уж я – наглая, можно спрошу? – осторожно начала Юля
– Валяй!
– Я вот слышала, что после смерти с родственниками встретиться можно. Вроде свидания, типа перед судом там каким-то.
– Нет, не слышал такого.
– Брось! Ну, правда, можно? С братом, с родителями?
– С братом и с родителями не получится. Все сроки давности вышли.
– А с Женькой? – не унималась Юля.
– А с ним – и подавно! – ответил Светлый и как-то нехорошо поморщился – У него теперь иные заботы в совсем другом департаменте. Я туда, знаешь ли, не вхож и, откровенности ради, не хочу.
– Понятно. – слегка огорчённо ответила Юля. – А с дочкой, с Алёнкой?
– С дочкой?
Светлый встал и принялся ходит по кабинету, потирая голову, словно подгонял какую-то шальную мысль. Шальную, дерзкую, но до чёртиков классную.
– Слушай! – выпалил Светлый, с ходу приземлившись на стул – А ты обратно хочешь?
– Обратно? – с наивным непониманием переспросила Юля.
– Да, обратно в жизнь.
– В ту, что была? Типа ещё раз прожить?
– Нет! Просто пожить ещё разок. По-другому.
Юля тут же вспыхнула невероятным азартом.
– Ага!!! А можно?!
– Оно-то, конечно, нельзя, – замялся Светлый, – но один разок прокатило. Можно ещё разок попробовать.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – как маленькая девочка, стала проситься Юля, сомкнув ладошки. – Я знаю, ты можешь!
– Ты, прямо, как твоя дочка! – улыбнулся Светлый.
– Так ведь родственники же!
Светлый вздохнул, полез в карман, достал оттуда ключик и отомкнул нижний ящик стола.
– Что у нас тут? – перебирая бумажки, забормотал махинатор, – экзаменационный лист. Ага, ну это моё, согласовано. Так, дальше. Акт очистки. Ой, прости меня, Рыжий, согласовано. Так! – серьёзно обратился он к Юле. – Если что – ты ничего не видела!
– Слепа, как крот! – картинно хлопая глазками, подтвердила Юля.
– Индивидуальный план... – продолжал Светлый, вытягивая очередной бланк из кипы бумаг. – Индивидуальный план. Ты кем будешь: мальчиком или девочкой?
– Да по фигу! Давай пацаном!
– Пацаном. А задачи какие тебе нарезать?
– Да какие задачи?! Ты же сам знаешь, жизнь – такая штука, что сама всяких задач подбросит, лишь бы сил хватило. Не волнуйся, скучать не буду.
– Ладно. Предписание... Всё, есть!
Юля радостно захлопала в ладоши, словно маленький ребёнок при виде леденца.
– Но смотри мне! – строго наказал Светлый, потрясая пальцем в воздухе.
– Могила! – уверила его Юля, поведя вдоль рта рукой, словно застёгивала «молнию».
– Так, помчались! – решительно провозгласил Светлый и встал со стула.
Юля встала и решила потянуться, чтобы как-то размять засиженные конечности. Пластично, словно кошка, она прогнула поясницу, выпятив далеко назад изумительную пятую точку.
А Светлый…
Ох, и гад! Светлый со всего размаху шлёпнул Юлю по её очаровательной попке! Упругая пятая точка заманчиво спружинила, играючи отбросив назад руку светловолосого наглеца. Иная женщина развернулась бы и как дала бы нахалу по мордам наотмашь! Или хотя бы обругала последними словами. Иная. Только не Юля. Юля с улыбкой обернулась к Светлому и безо всякой обиды, злости или прочего негодования спросила:
– Доволен?
Светлый расплылся в самой широкой улыбке, на которую только способен человек. Его лицо ничем не отличалось от морды кота, только что слопавшего кило хозяйской сметаны.
– Ты даже себе не представляешь, как давно я этого не делал!
Заговорщики с улыбкой вышли из кабинета и скорым шагом пошли вдоль длинного коридора в сторону какой-то двери.
Светлый взялся за ручку, чтобы открыть дверь, и стал строго инструктировать Юлю.
– Слушай внимательно! Ты пойдёшь на свет, такой яркий свет, он будет у тебя спереди. Строго спереди, запомни! Вокруг тебя будет много чего интересного.
– Чего интересного?
– Много чего, не перебивай! Ты ни на что не отвлекаешься, поняла? Ни на что! Ни на секунду! Что бы там ни было! Отвлечёшься – все, пиши, пропало, конец затее. Идёшь строго вперёд на свет!
– А как долго? – не желая «накосячить» в столь ответственный момент, озабоченно спросила Юля. – И что там, на свету будет?
– Что там будет? – задумчиво произнёс Светлый. – Честно? Не знаю. Но точно знаю, что за светом будет жизнь.
– Жи-изнь! – с восторгом и умилением протянула Юля.
– Ну что, готова? – решительно спросил Светлый и хотел было распахнуть двери, но Юля нежно положила свою руку ему на плечо и, глядя в голубые, бездонные, как небеса, ангельские глаза, тихонечко сказала:
– Айда со мной, а?
Светлый на мгновение поддался какому-то ностальгическому душевному порыву, что велел ему, бросив все, сию же минуту умчаться прочь с небес вместе со своей очаровательной спутницей. Но он тут же взял себя в руки.
– Не могу! – тяжело вздохнул он. – Видишь? – и он показал на стойку, что красовалась посреди коридора. – Уже ждут. Да и тебя протолкнуть надо.
Светлый широко распахнул дверь, а Юля нежно поцеловала Светлого в щёчку и прошептала на ухо:
– Увидимся.
– Увидимся!
– Лет через сто! – бросила на прощанье Юля и пошла вперёд строго на свет, тонкой полоской струившийся откуда-то оттуда, куда Светлому хода, увы, не было.
А Светлый с грустной улыбкой проводил взглядом шикарная даму, при виде которой все мужчины, считающие себя мужчинами, тут же втягивают животы, покуда дыхания хватает, выравнивают спины, невзирая на всякие сколиозы и радикулиты, расправляют плечи, аж пока рубашка не треснет, и растопыривают руки, словно птицы перед полётом…
***
В маленьком скверике, прямо напротив приёмного покоя городского роддома, Валентин нервно вышагивал в ожидании новостей. В нервном ожидании он намотал вокруг клумбы, пожалуй, бесчисленное количество кругов. А рядышком на скамейке сидел Артёмка, нервно теребя пуговку пиджака. На тыльной стороне Артемовой ладони красовался шрам в виде пятиконечной звезды, как грозное напоминание о событиях годичной давности, едва не ставших трагичными. Артёмка уже привык к шраму и совсем не обращал на него внимания.
Несмотря на уговоры, Артёмка твёрдо решил быть с отцом этим воскресеньем. Хотя в воскресенье, в свой заслуженный выходной, он смело мог играть на компьютере или планшете, бегать с пацанами во дворе, дурачиться с дедом в парке или просто ничего не делать. Мог. Но не стал. Ведь такой ответственный момент! С минуты на минуту, из животика мамы Валентины на свет должен был появиться его младший брат, Юлий! Самый настоящий, его собственный брат!
Почему Юлий? Артёмке так понравилась история о римском императоре Гае Юлии Цезаре, что он твёрдо решил: его брат будет Юлием! И никем больше! Ни Никитой, ни Сергеем, ни даже Сашкой, как того хотели бабушка с дедушкой. Юлий! И все тут! Ну, Юлий – так Юлий, главное, чтобы здоровеньким был.
Чтобы никому не мешать, Валентин с сыном решили ждать появления Юлия в небольшом скверике больничного двора, прямо перед приёмным покоем. Ах, как долго тянутся эти минуты! Просто века, а не минуты! В особенности, когда «томилка» и «ожидалка» внутри натянули все нервы струной аж до ноты «си» третьей октавы!
Томительное ожидание прервала улыбающаяся медсестра - миловидная девушка в белом халате – которая вышла на крыльцо приёмного покоя.
– Молодые люди! – с радостью в голосе и улыбкой на лице позвала она ожидавших.
Автор: Руслан Ковальчук
Источник: https://litclubbs.ru/articles/46471-hohotushka.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: