Как-то незаметно подкралось время окончания нашего романтического пребывания в сказочных Дмитровских лесах. Где-то в глубине души я понимал, что это последнее беззаботное лето, когда можно не думать о будущем, потому что ещё целыё год впереди школьных занятий в кругу друзей. Но мысль о том, что надо определяться с выбором профессии, и соответственно в какой институт поступать, приходила часто. И сердце ёкало, потому, что никаких конкретных мыслей в голову не приходило. Нравилась, даже завораживала астрономия, но дальше образа профессора с бородкой, наблюдающего в телескоп звёзды, ничего не мог себе представить. Нравилась история, но опять образы самые романтические: археологические экспедиции, раскопки древних городов, описание артефактов, изучение древних манускриптов.
Весной 1962 года на экраны вышел фильм «Девять дней одного года». Среди молодёжи фильм имел потрясающий успех. В фильме показана напряженная жизнь молодых учёных-интеллектуалов, горящих на работе, работа для них и есть жизнь. Главный герой молодой учёный Гусев получает смертельную дозу облучения, соглашается на рискованную операцию по пересадке костного мозга для того чтобы продолжить работу над управляемым термоядерным синтезом. Потрясающе передана творческая атмосфера коллектива учёных.
В начале учебного года к нам в школу пришла группа аспирантов Московского физико-технического института (МФТИ) для отбора желающих учиться в этом институте. Треть нашего класса осталась после уроков и с нами провели предварительные занятия. Молодые аспиранты так рассказывали о своём родном ВУЗе, что всем захотелось в нём учиться. Но это был один из самых трудных учебных заведений. Они рассказали, что из 17 студентов, учившихся на радиотехническом факультете, только 4 доучились до защиты диплома. Нам дали три задачи по математике. Одну я решил, вторую довёл до середины, к третьей даже не приступал, и понял, что такой ВУЗ мне не осилить. Но я даже не расстроился, т. к. понял – это не моё.
В этот институт поступили два наших золотых медалиста Бялко Алексей и Виноградный Александр. Бялко стал впоследствии доктором технических наук, Виноградный возглавил одно из ведущих конструкторских бюро военно-промышленного комплекса.
Отдавая день нашим космически-астрономическим мечтам, мы с Сашей Соколовым записались в Астрономический кружок при Планетарии. Пришло человек 20. Сначала руководитель кружки, чтобы определить наш уровень, поспрашивал нас о звёздных координатах, эфемеридах, что такое эклиптика, небесный экватор и о других астрономических терминах. Когда понял, что большинство всё это знают, то повёл нас в обсерваторию, находившуюся на территории планетария. Было как раз полнолуние и можно было рассмотреть Луну и увидеть даже горы на Луне. Мы долго ждали, когда Луна покажется из-за высотного здания на площади Восстания. Наконец она выплыла, и мы насладились этим сказочным зрелищем: горы были действительно видны очень четко. Это и не удивительно – погода была ясная, да и телескоп был достаточно мощный, метра три в длину. Но больше мы на этот кружок не ходили, т. к. поняли всё, что нам там скажут, мы можем прочитать в книгах, и в последнем одиннадцатом классе нужно было много времени уделять учебе, ведь в конце учебного года предстояла сдача экзаменов на аттестат зрелости.
Последний учебный год не изобиловал событиями. Я просто стал больше заниматься, даже почувствовал какое-то удовольствие от приобретения знаний. Хорошо давалась геометрия и, связанная с нею тригонометрия. И хотя и получал за контрольные работы четвёрки за год вывели три, так как уже сложилось мнение, и изменить его за короткий срок уже было невозможно. Хорошо шёл немецкий язык. Кроме того, что он мне нравился, оказалось, что я жил в Черёмушках рядом с нашим преподавателем немецкого.
Мы с Дим Димычем (так мы называли нашего учителя немецкого языка) утром часто ехали в школу на одном автобусе и вели неспешные беседы. Наш одноклассник Лёня Кузьмишин превосходно знал немецкий язык, свободно читал художественную литературу на немецком. И похож был на немца: худой, высокий, рыжий с прозрачными оловянными глазами, и говорил с чисто берлинским акцентом. Его иногда приглашали в ГДРЗ в качестве диктора для чтения немецких текстов.
Мне очень хотелось говорить, так же как и он, и я старался за ним угнаться в знании немецкого языка. Это мне помогло в дальнейшем, учась в институте я, без ложной скромности, всегда был первым. В институтской группе при сдаче зачётов или экзаменов по немецкому мне говорили: «Кузин, давай иди сдавать последним, а то после тебя нам могут и тройку не поставить», и я шёл сдавать последним. В школе я был закоренелый и твёрдый троечник. Пятёрки были только по истории и, конечно, по астрономии.
Учебный год пролетел стремительно. Была какая-то гонка. Казалось, я ничего не успеваю. Нужно было выйти хотя бы на какой-то приемлемый уровень для поступления в институт. Куда поступать? Я гнал эту мысль, потому, что так и не решил куда. Под руководством классного руководителя Дорфа всем классом составляли характеристики на каждого одноклассника для института (обязательный документ при поступлении в институт). У меня было написано: увлекается историей, астрономией и искусством. Ну, куда с такой характеристикой в технический ВУЗ. Явно гуманитарное направление. Выпускные экзамены я сдал успешно. Письменные по математике на четыре, устный я уж думал на пять, попался «бином Ньютона» теорема занудная, но не сложная. И я почувствовал как комиссия заколебалась, что ставить. Если поставит пять, то надо менять отметку в аттестате на четыре. Поэтому поставили четыре и с легким сердцем в аттестате поставили три. Но я был не в претензии, надо было об аттестате думать раньше и весь год стараться, а не только на экзаменах.
Наступил «День выпускного вечера». Накануне всем ребятам были розданы пригласительные билеты для родителей. Отец купил мне чёрный костюм – второй в мой жизни костюм. В школу мы поехал вместе. Актовый зал был заполнен до отказа. Был приглашён духовой оркестр, который исполнял туш, как только называли фамилию получателя аттестата.
На церемонии вручения со мной произошёл казус. Вручали аттестат на сцене, которая была высотой почти в метр, и чтобы на неё взобраться была поставлена лавка. Так я с этой лавки чуть не упал. Кто-то из президиума протянул мне руку, и я устоял. И на «церемонии последнего звонка» тоже произошёл досадный случай. Все выпускники стояли по периметру актового зала, перед каждым учеником стояли первоклассники. Они держали в руках букетик тюльпанов, а мы держали воздушный шарик, который должны были вручить первоклассникам, а они нам цветы. Самый высокий выпускник школы внёс на руках первоклассника. В руках у первоклассника был большой медный колокольчик, в который он весело звонил. И пока эта пара обходила ряды выпускников, мой шарик спустился и превратился в сморщенный мешочек. Я попытался его надуть, но не тут-то было, узел бечёвки был так крепко завязан, что я не смог его развязать. Хорошо, что кто-то дал мене лишний шарик, и я благополучно вышел из этого положения. А цветы я подарил симпатичной девочке – Лене Лакшиной из соседнего класса, не ехать же с букетом через весь город.
После окончания торжественной части все разошлись по своим классам и в последний раз сели за парты. Не верилось, что это всё в последний раз. А ведь, действительно всё это было в последний раз. Я уже никогда не сяду в школе за парту, многих одноклассников я никогда больше не увижу. К нам пришёл наш классный руководитель Григорий Яковлевич Дорф-Шустер и предложил ежегодно собираться 7 мая (это был День Радио). Нам эта идея понравилась.
И самое удивительное, что мы действительно собирались, сначала ежегодно, потом реже. В первые годы после окончания школы приходило большинство, потом меньше, иногда буквально два – три человека. Сначала собирались в школе, в нашей студии, потом у кого-либо на квартире. Засиживались далеко за полночь, и всегда это было интересно, ты окунался в какую-то родную, дружескую атмосферу и опять чувствовал себя молодым, задорным и расставались все с трудом. Надо отдать дань нашему Дорфу, при многих его недостатках (а у кого их нет) как организатор и педагог - он был выдающийся, 7 мая стал нашим праздником.
Выпускной вечер продолжался. Столы в актовом зале были расставлены. Все расселись. На столах была скромная закуска и бокал шампанского. Учителя говорили прочувствованные речи, им вторили ученики, все клялись в вечной дружбе, памяти и любви. Потом начались танцы. Я танцевать не умел. Сидеть одному за столом надоело. Было чувство какой-то третьесортности. Все чем-то были заняты, в студии работали ребята из нашего класса – меняли плёнки с музыкой: вальсы, танго, фокстроты, вошедший в моду чарльстон. А я, как неприкаянный, слонялся из одного помещения в другое, настроение было паршивое. Саша Соколов, Варик и ещё группа ребят пошли во двор школы, там было припрятано несколько бутылок вина. Я с ними не пошёл. Вернулись изрядно на веселее. Под утро все двинулись на Красную площадь (такая была тогда традиция). Став в одну шеренгу, мы бодро и весело прошагали по брусчатке, и вышли к Москва-реке. Настроение поднялось. Пошёл мелкий дождь. Стояли под деревьями, не хотелось расходиться. В 6 часов утра открылось метро и прощальный вечер закончился.
Многие ребята давно определились, куда будут поступать. Большинство поступало в технические институты. Девочки выбрали в основном гуманитарное направление, многие поступали в МГУ на филологический или журналистику. Но некоторые, Яковлева и Розанова поступили в Московский энергетический институт.
Саша Соколов и Алексей Варик решили поступать в Рижский авиационный институт. Приёмные экзамены были организованы в Москве. Ход был правильный, об этом институте мало кто знал, так, что конкурс будет небольшой. Так оно и вышло, они набрали необходимое количество баллов и поступили. Я кинулся как головой в омут и подал документы в Московский физико-технический институт. Ознакомившись с примерами экзаменационных билетов по математике, я понял, что это трудно но решить можно. И если писать сочинение простыми предложениями, избегая всяких тире и двоеточий, то можно написать на положительную оценку.
Но я не учёл, что у них перед поступлением все проходят дополнительную медицинскую комиссию. На следующий день я поехал на медкомиссию. Она находилась где-то в районе Павелецкого вокзала. Дойдя до нужного места, ужаснулся: весь переулок был забит абитуриентами. Нашёл последнего в этой очереди. Спросил сколько они стоят, ребята рассказали, что первые здесь еще со вчерашнего вечера. До полудня толпа почти не двигалась. Но потом произошли какие-то организационные изменения и толпа резко уменьшилась. К вечеру я, наконец, попал внутрь. Я был в очках и меня сразу направили к окулисту. Они посмотрели моё зрение и сказали: «К, сожалению, вам у нас не возможно учиться. У нас очень жёсткие критерии по зрению. Вы ещё можете успеть подать заявление в другой институт». Я, конечно, был очень расстроен.
Через день пришла письмо из МИФИ, нужно было срочно забрать документы. Кстати, это говорит о том, что государство заботилось о выпускниках школ, чтобы они быстрее решали свою судьбу. Я был совершенно потерянный. Отец подключился к решению этого вопроса. Мы с нам стали ходить по разным учебным заведениям, как будто мы ходим по магазинам и ищём мне ботинки нужного размера. Пошли в педагогически, да, не хочу я быть учителем, пошли в авиационный техникум, где раньше учился отец. Техникум был закрыт, слава Богу. «Ну, я не знаю, чего ты хочешь», - сказал отец, и мы поехали домой.
В школе узнали, что я никуда не поступил. Пришла открытка от директора школы, что мне необходимо явиться в Дом звукозаписи на ул. Качалова для оформления на работу. Опять пошли с отцом. Долго дожидались директора ГДРЗ, так и не дождались. Но всё же через какое-то время я поступил в Дом звукозаписи. Стал я работать в копировальном цехе на восьмом этаже Дома на ул. Качалова.
Работа была посменная с 8 утра до 15 часов, на следующий день с 15 часов до 22 часов. Магнитная плёнка с годами стареет, ферромагнитный слой с неё осыпается и запись исчезает. Поэтому запись нужно периодически переписывать. Работа эта занудная и однообразная: сначала настроить магнитофон на рабочий режим. На магнитофон ставится тестовая плёнка на воспроизведение и по специальному прибору выставляется нужный уровень воспроизведения. Потом так же выверяется уровень записи. В диспетчерской получаешь старые плёнки с записями 40 – 50 годов и делаешь копии этой записи в нескольких экземплярах. Обычно 3-4 копии. На оформление копий уходит много времени. На каждую коробку, где будет храниться копия записи, нужно наклеить этикетку с многочисленными данными об этой записи. На ракорде (немагнитной цветной пленке) вручную записать сведения о записи, написать общий список выполненных работ, и в конце рабочего дня сдать всё в диспетчерскую.
Работа была сдельная, зависела от времени звучания копий записи. Одно дело сделать копию записи оперы, которая длится 4 часа. Если это 3 копии, то получится 12 часов. Другое дело, когда тебе дали старые записи каждая по 2 минуты и нужно сделать те же три котии, то таких старых записей нужно 120 штук. Да я за неделю такую работу не сделаю. Давали мне в основном такие мало звучащие записи. Откровенно говоря я даже не знал какая там норма. Как я узнал потом, все операторы в этом цехе зарабатывали по 120 – 140 руб. Моя сменщица пожалела меня: «Вот тебе опера, перепиши её, а то ты никогда норму не выполнишь».
Коллектив копировального цеха состоя из девушек ближе к 30 годам, скорее всего незамужних. Как-то не нашёл с ними общего языка. И они меня к себе не звали, да и я к ним особо не стремился. Для них я был не перспективный. В начале октября я услышал в коридоре шум, гам, смех. Выглянул – к нам поступил на работу парень уже после армии. У всех девиц настроение поднялось и молодой человек чувствовал себя «первым парнем на деревне». Я сразу подумал: «Меня скоро отсюда попрут». И действительно вскоре вызвал меня начальник цеха и предложил мне уйти – норму я не выполняю, с коллективом контакта нет. Я особо и не сопротивлялся.
В кадрах на меня как-то жалостливо смотрели и одна другой сказала: «Зачем ты ему трудовую книжку-то выписала, куда он с этой книжкой пойдёт, там всего один месяц». А та спохватилась: «Давай напишем, что это была временная работа». Я эту книжку нигде никогда не предъявлял. Старшая сестра Нина хотела меня устроить в коллектор библиотек, там посоветовали пойти в библиотеку ГУМа. Там было всё занято. Потом хотел устроиться монтёром на Центральный телеграф, там послали на медкомиссию. Этих медкомиссий я уже боялся. Посоветовали обратиться в Институт иностранных языков, у них есть лингвафонный кабинет и там наверняка требуется оператор магнитной записи. Пошёл туда – нет не требуется. Были ещё какие-то попытки.