Раз в неделю у нас были практические занятия в ГДРЗ.
Всесоюзное Радио был государственным режимным объектом. Вход в него был строго регламентирован, только по пропускам. Нам всем выдали пропуска, и теперь мы могли беспрепятственно проходить во все здания ГДРЗ. Нам с Женей Чернятиным повезло, наша студия и аппаратная находились до поста охраны. Это было удобно, мы могли отлучиться в любое время.
Сначала наша работа заключалась в том, чтобы не очень мешать оператору. Спустя некоторое время нам стали поручать какие-то мелкие и не очень ответственные работы. Работа оператора требует внимания и сноровки. Передача записывается непосредственно перед выходом в эфир, и время выхода в эфир на определённую страну ведётся в строго определённое время, и любая задержка с записью может привести к срыву передачи. Вещание на зарубежные страны осуществлялось круглосуточно, более чем на 100 стран. Получасовая передача записывалась иногда более часа.
В студии сидел диктор, это, как правило, был иностранец с хорошей дикцией, работающий по контакту. Большинство из них русского языка не знали. С ними объяснялись режиссёры, люди, окончившие или Институт иностранных языков или Институт международных отношений. Режиссёр сидел в аппаратной перед окном в студию и давал указания, как диктору, так и оператору. Оператор по указанию режиссёра включал магнитофон на запись, после этого режиссер давал отмашку диктору, и тот начинал читать текст. Режиссёр следил так же за тем, чтобы диктор не понёс какую- либо отсебятину или просто не допускал ошибок. Ошибкой считалось даже покашливание, и тут же давалось указание оператору или стереть запись или вырезать ошибку. Делать это надо было быстро, т. к. запись производилась непосредственно перед выходом в эфир. На эфир давали уже записанные на плёнку тексты, Но бывали случаи, когда не успевали быстро подготовить передачу, или было срочное новостное сообщение, и тогда диктор шёл, непосредственно в эфирную студию и вещание велось «в живую». Но и там осуществлялся контроль, диктор ничего лишнего сказать не мог, его бы сразу отключили от эфира.
Интересно было смотреть, когда записывались передачи на Центральную Африку. В студии полумрак, горит только настольная лампа и чернокожего диктора почти не видно, сверкают только белки глаз. Один диктор из Африки, как нам рассказала оператор нашей студии, был сыном вождя племени и знаком этого были три вертикальных шрама на его лбу. Через какое-то время мы уже чётко различали все европейские языки, только путались с африканскими языками «банту» и «хауса».
В ГДРЗ выпускалась газета «Говорит Москва» и мы с Чернятиным попали в эту газету.
Конечно, и мы горе-помощники, допускали досадные ошибки, а иногда и преступления. Магнитофонная плёнка была огромным дефицитом. Если она и появлялась в магазинах, то была плохого качества и её быстро раскупали. А тут лучшая плёнка – AGFа, да ещё в несметных количествах. Каждый день, помогая операторам, мы шли на склад и получали несколько коробок этой плёнки. В каждой коробке несколько сот метров. Конечно, за день её всю не использовали. Остатки было положено сдавать обратно на склад. И четверо наших учеников решили её украсть. Они упаковали плёнку в пакеты и выбросили её во внутренний двор Дома звукозаписи, чтобы вечером её вынести.
Уж не знаю, на каком этапе их «прижучили», но охрана поймала их с поличным. Эта история для наших учеников могла кончиться очень трагично. Кроме того, что могли исключить из школы, но могли возбудить и уголовное дело, а это пятно на всю жизнь. Да и пятно на репутацию школы. Видно, больших усилий стоило и директору школы и родителям, для того чтобы этот случай как-то нивелировать. Было решено организовать общественный суд. Каждый одноклассник должен был выступить с осуждением этих ребят и сказать, хочет ли он в дальнейшем с ними учиться в одном классе. Один из ребят плакал и умолял оставить его в школе. Другие тоже просили их простить, но плакать не плакали. Выступления были разные, кто-то очень жёстко осудил их, кто- то мягче. Но я думаю для всех, и покусившихся на гос. имущество, и на тех, кто ещё на это не решился, этот суд имело очень важное значение. В конце, концов всех их оставили в нашем классе и они окончили школу вместе с нами.
В день практики можно было немного расслабиться. Не было того напряжения, когда ты ожидаешь, что тебя вызовут к доске начнут задавать вопросы. В один из таких дней нас повели на завод, на котором изготавливаются те самые студийные магнитофоны. Он назывался Московский экспериментальный завод (МЭЗ), отсюда и название магнитофонов – МЭЗ с указанием номера модели. Находился он на Бауманской в здании бывшей Ириненской церкви. В настоящее время церковь восстановлена и передана Московской епархии. Мы побывали во всех цехах и увидели весь сложный процесс изготовления магнитофонов и других сопутствующих звукозапись приборов. Я даже поработал на электросварочном станке и сварил боковую панель магнитофона. Рабочий, который нам показывал работу этого станка, сказал: «Вот этого парня я возьму к себе в подмастерья». И ребята засмеялись: «Ну, Коля без работы ты не останешься».
Практика начиналась 9 часов, но я выезжал из дома как всегда в 6 ч. 30 мин. Так как до начала работы было ещё много времени, а от Волоцких домов до ГДРЗ на Путинках было 15 мин ходьбы, то я заходил к тёте Фене. Она встречала меня всегда очень радушно и обязательно чем-то угощала. Я ни от чего не отказывался и эта обстановка домашнего уюта создавала какое-то очень хорошее настроение на весь день.
ГДРЗ на Путенках вспоминаю всегда с удовольствием. Длинные коридоры, на полу ковровые дорожки, по обе стороны массивные двери в студии, вдоль стен стоят кожаные кресла и журнальные столики. За ними сидят режиссёры и дикторы, что-то тихо обсуждают или спорят на непонятных языках. Во всё чувствуется творческая обстановка. Вдруг в коридоре кто-то кричит: «Патрису Лумумбе удалось бежать из тюрьмы». И все забегали, стали шумно обсуждать новость, надо же немедленно это событие отразить в последних новостях. Режиссёры, что–то вписывают в дикторский текст, что-то вычёркивают. У всех радостные улыбки, сияющие глаза. Потом в конце дня: «Его опять схватили и увезли в грузовике». И в коридоре опять всё тихо, все заняты рутинной работой, что-то правят в текстах, что- то тихо говорят друг другу.
Вспоминается ещё один эпизод из нашей практики. Небольшую группу ребят, в том числе и меня, направили весной 1960 г. на Центральный телеграф для работы в студиях, где осуществляются записи постановок радиотеатра, записи детских хоров и других творческих коллективов. Я попал в аппаратную, где оператором была молодая симпатичная девушка года на три старше меня. Она была не просто симпатичная, а просто красавица. Яркая блондинка, с большими голубыми глазами, стройная, в платье как у героини «Карнавальной ночи» необыкновенного бордового цвета, как потом выяснилось из валютного магазина. Она сразу себя позиционировала: она замужем, за студентом МГИМО, которого, наверное, возьмут в штат Министерства иностранных дел. Но никакого самодовольства и тщеславия не было. Она была очень естественная, искренняя и буквально излучала такую жизненную энергию, что заражала её окружающих. Мы сразу нашли общий языки рассказывали всякие занимательные истории и случаи из жизни. Я буквально влюбился в неё и позавидовал её мужу: «Вот повезло же парню». Мы прибыли в эти аппаратные уже в конце дня и нам пришлось вскоре уходить. На следующий день её уже не было. Её сменщица – женщина среднего возраста спросила: «Коля, понравилась тебе наша Ира» (так звали эту красавицу) « У нас все в неё влюблены».
В этот день в студии была запись пьесы, в которой критиковали стиляг, их жизнь, поведение и образ мыслей. Молодые актёры играли очень хорошо. Так и представляешь одного в длинном свитере до колен, с маленькой рыжей бородой, другой в узких брюках-дудочкой и девицу в цветастой юбке. Запомнилась песня, которую они пели под гитару хриплыми голосами. После каждой строки все вскрикивали: «Ухх-А»:
Помнишь мезозойскую культуру Ухх-А,
Как сидели у костра вдвоём Ухх-А,
Ты мою разорванную шкуру Ухх-А,
Зашивала каменной иглой Ухх-А
Они покупали у иностранцев модные тряпки, танцевали неприличные танцы и вообще вели себя не как подобает советским молодым людям. Но где-то чувствовалась в этой инсценировке сочувствие и зависть к этим молодым людям их раскрепощённости и независимости. Конечно, вся обстановка в Доме звукозаписи немного богемная, способствовала появлению у нас тяги западному образу жизни, хотя бы внешнему. В каждой аппаратной были записи американских и английских эстрадных певцов. В перерывах между работой мы надевали наушники, чтобы не слышало начальство, и слушали эту музыку. Но это не помешало нам служить в армии, работать на оборону страны и вообще любить свою Родину.
В этот же день была запись Детского хора. Это были дети от первого до пятого класса. Им сказали, что их записывает такой как они, ученик школы, только старшего класса. Им очень захотелось посмотреть на этого ученика. Дверь аппаратной открылась и осторожно вошла толпа маленьких детей, они, видно, никогда не были на записи и с любопытством смотрели на диковинные приборы, осторожно трогали их руками, задавали массу вопросов. Их вскоре позвали и они быстро с шумом упорхнули
К школьным занятиям прибавились теоретические занятия по нашей звукозаписывающей специальности. Основы теории магнитной записи, схема устройства магнитофона, основы акустики и акустические приборы. В теории магнитной записи особенно нравилась «петля гистерезиса» - графическое изображение зависимости силы намагничивания во взаимодействии с ферромагнетиком (магнитной плёнкой).
Сначала нравилась по непонятности, потом, когда во всём разобрались, уже потому что всё это и не так сложно. Этот предмет читал у нас кандидат технических наук Меерзон, работник института звукозаписи. Лекции были всегда интересны и понятны. Остальных преподавателей по фамилии не помню, но все относились к нам не как к обузе и отвлечению от основной работы, а очень внимательно и доброжелательно. И практика, и теоретические занятия продолжались все три года. В одиннадцатом классе мы сдавали экзамены по всем этим предметам и получили удостоверение – звукооператора 3 разряда, дававшего право работать в ГДРЗ.
