Армия… Для каждого мужика это не просто слово. Часто жизнь делилась на до, и после службы. Почему? Да потому, что армия – это особая часть жизни, где приходилось совершать то, что ни до, ни после – не делал. От чего был бесконечно далёк на гражданке. А порой и то, на что ты, казалось бы, совершенно неспособен. Не мог, не хотел, а – приходилось делать. То есть, армия заставляла тебя прыгать выше головы, а такое не забывается.
Сразу после призыва каждому новоиспеченному бойцу Советской Армии, хотел он того или нет, приходилось делать что-то новое, неведомое для себя, преодолевая неумение, нежелание, а порой и отвращение. Но служба – такое дело, приказывали – исполнял. Хотя для выпускника университета, каким я попал в армию, многое было, мягко сказать, непривычным.
Скажем, возьмем обычные наряды по кухне. Там я много нового познал из тех наук, что не изучаются в вузах. Например, что можно взводом в 30 человек почистить полторы тонны подгнившей картошки вручную. Набравшись опыта, делали это часа за четыре, а начинали с восьми. Кстати, по весне вытаскивали ящики с картошкой из полностью затопленного погреба. Для этой благородной цели нам выдали резиновый ОЗК (общевойсковой защитный костюм). Больше случая обрядиться в этот своеобразный наряд так и не представилось.
Оказалось, что вшестером можно руками вымыть три тысячи тарелок и при этом без горячей проточной воды. Называлось это счастье – попасть на «дискотеку». Весёлым был и наряд в кочегарку, где мы сутки напролёт кидали уголь в несколько старых топок. В перерывах между этим продуктивным занятием кололи ломами смёрзшийся уголь на гигантских чёрных терриконах во дворе и возили его на тачках в котельную. Топки чадили и пованивали угарным газом. Зато там было тепло, зимой это важно.
Но самым гнусным был наряд на подсобное хозяйство. Суть его состояла в том, сутки надо было бесконечно кормить четыре сотни свиней, а главное, убирать за ними продукты их жизнедеятельности. А ели и гадили хрюшки много, одновременно и без всякого перерыва. Запах в свинарнике был способен свалить с ног любого, но только не советского солдата. Сгребая лопатой свиное гуано, я предавался философским размышлениям о том, что, мол, и эту сторону жизни надо познать, а вдруг пригодится. Не пригодилось. Но опыт был интересный. Кстати, именно погружение в философские размышления спасало от отвращения во время этого, прямо скажем, не самого интеллектуального труда.
Зато потом, вернувшись к гражданской жизни, с удивлением обнаружил, что нет такого, чего бы я не мог. Я мог всё. Если надо, брался за незнакомое дело и осваивал его. Напрочь исчезла боязнь нового, непонятного. Невероятное ощущение, что тебе всё по плечу. До армии такой уверенности в себе не было. А после – появилось. А еще появилось понимание, что человек может всё, если захочет или жизнь заставит. С этим пониманием, с этой уверенностью в себе строить жизнь значительно легче.
Из этой же серии занятий неведомым была собственно и основная моя армейская служба. Я, человек, бесконечно далекий от техники, гуманитарий чистой воды, волею военкоматской рулетки попал служить в инженерные войска. Вначале курсантом, в учебку, а потом остался там же – механиком-водителем инженерной машины, инструктором по вождению. Хотя, если честно, не сильно этого хотел, техники я интуитивно побаивался, не моё это. Робкие попытки с моей стороны как-то воспрепятствовать этому назначению результата не дали. Приказано служить в батальоне обеспечения учебного процесса – будешь служить. И неважно, хочешь ты или не хочешь, Родина сказала – надо, солдат отвечает – есть. И отправляется служить, куда приказано.
Как новичку новую технику мне доверить не рискнули. Посадили на изрядно потрепанную машину с массой явных и скрытых дефектов. Из крупных было два – подтекающий радиатор и двигатель, пожирающий за день работы до 30 литров масла при полной заправки в сто. То есть каждый день надо было подливать в радиатор три ведра воды и столько же – масла в двигатель. Хорошо что, служил я на той машине в безморозное время, а то бы зимой пришлось бы каждый вечер сливать 100 литров воды из системы охлаждения, а утром, соответственно, заливать. Видел я потом таких бедолаг, занятие, прямо скажем, безрадостное.
Кстати, вы знаете, как отличить масло для двигателя от трансмиссионного масла? И я не знал. Оказалось, на глаз, – самый верный способ. Оба вида масла залиты в совершенно одинаковые 200-литровые бочки без всяких опознавательных знаков. Приходишь в подсобку, скручиваешь крышку с бочки, залезаешь туда щепкой, а потом на свет смотришь на струйку стекающего с неё масла. Трансмиссионное вроде как должно быть чуть светлее, чуть менее плотное (А может и наоборот, сейчас уже не помню.) Однако для неофита вроде меня, оба масла представлялись тогда абсолютно одинаковыми субстанциями. Если был рядом товарищ поопытнее, то он подсказывал, а если такового не оказывалось, то нелегкий выбор приходилось делать самому.
Но это еще не самая сложная часть процесса. Теперь из выбранной бочки надо налить масло в ведро. Вдвоем это проделать сравнительно несложно. Но если ты один и не Илья Муромец по комплекции, то нагнуть 200-литровую бочку и налить 10 литров масла в ведро, не разлив его, а потом поднять бочку и поставить ее на место – нетривиальная задача. Какая я ежедневно справлялся с обеими – до сих пор загадка для меня. Но как-то выкручивался.
Вообще машина, на которой Родина доверила мне нести службу, была большой. Как говорил Антон Палыч Чехов: «море было большое». Как и моя машина. Общий вес 40 тонн, двигатель в 800 лошадей, по 100 литров масла в двигателе и гидравлической трансмиссии. 100 л воды радиаторе. Восемь гигантских аккумуляторов (поднять один можно только вдвоем). Полная заправка – 2 тонны соляры. Не машина – монстр. При этом не сильно дружелюбный к хозяину. Так мне тогда казалось. (Кстати, даже сейчас, спустя 40 лет, как чувствую ноздрями дизельный выхлоп – сразу армию вспоминаю.)
И вот на этом чуде советского военпрома в составе большой колоны в начале лета я выезжаю на полевой машинодром. Там, на огромном поле в окружении хмурых эстонских лесов происходил процесс обучения курсантов вождению инженерных машин и управлению ими. И вот эти самые машины мы и перегоняем. Как тогда говорили «на летний период обучения».
От нашей части до машинодрома около 20 км. И это первый мой выезд на столь далекое расстояние. Вроде бы немного, но трасса перегона (так она называлась) совершенно разбита тяжелой техникой, вся в грязи, глубоких ямах, каких-то буграх и гигантских лужах (эстонское лето – понятие весьма относительное). Поэтому колонна движется медленно, каждому водителю приходится лавировать между препятствиями. Моя машина идёт как-то непривычно тяжело, ревёт на подъемах, приходится переходить на пониженную передачу. Да, сложная трасса, думаю я. Даже для моего могучего монстра. Километра через три колонна по команде останавливается.
Выглядываю в окно, чего там у других происходит? Вижу, водители из задних машин попрыгали на землю и несутся вперед, матерясь. Глянул вперед, там вроде всё спокойно. Оказалось, несутся ко мне.
- Ты, такой-сякой (непереводимый армейский фольклор), что творишь? … совсем? Глаза разуй, …!
Где-то я накосячил, но где – еще не пойму. Прикинулся непонимающим.
- А чего случилось?
- Вылезай и сам смотри, водила. (Назвали меня, правда, другим словом с тем же окончанием.)
Я с опаской вылез. Прошел к заду машины в окружении разъяренных коллег по военной службе. Там у меня находился одно интересное устройство под названием «рыхлитель» – стальная штуковина, похожая на плуг, длиной около метра. Весила она килограмм сто пятьдесят и предназначалась для рыхления земли перед тем, как её рыть. Обычно в верхнем положении он крепился специальным крепежом. Но крепёжное устройство давно сломалось, и сей прибор держался вверху лишь на стальном «пальце» от гусеницы, продетом через дырку внизу рыхлителя. От тряски палец вылетел, рыхлитель рухнул и во время езды проделывал рытвину глубиной в полметра и приличных размеров отвалы земли. Эта петляющая канава пролегала примерно посредине трассы перегона позади моей машины. И представляла серьезное препятствие для едущих позади меня небольших МТЛБ-шек.
Я уныло и виновато почесал затылок. Вот почему машина шла тяжело… Однако надо быстро принимать какое-то решение, но его не было, хоть плачь.
- Ну, чё смотришь? Делай что-нибудь!
- Чё делать… Надо его поднимать и крепить. А у меня «пальца» нет запасного…
Мехводы немного поостыли, видя мое искреннее раскаяние в содеянном злодействе. Кто-то сгонял за «пальцем», общими усилиями подняли рыхлитель, вставили «палец» в дырку. Забили туда кувалдой стальной чоп для надежности. Должен дотянуть.
Двинулись дальше. Мощная машина теперь шла, как положено, легко преодолевая подъемы и ямы. Но на каждой остановке я выбегал с кувалдой к рыхлителю и подбивал чоп, чтоб не вылетел. Второго «залёта» мне не простят, поколотят. Слава богу, добрались до цели без приключений.
Всё лето и два месяца осени провели на полевом машинодроме, лишь на выходные выбираясь в часть, помыться в бане и посмотреть кино. Доверенная мне техника работала нормально, особо характера не проявляла, а ежедневная заливка воды и масла стала привычной процедурой. Но я рано радовался. Чуть ли не в последний день учебного процесса моя машина «показала характер». Взяла и отказалась ехать, просто встала. Я так и не понял почему. Вызвал техника роты, он опытным взглядом определил, что полетела трансмиссия, которая ремонту в полевых условиях не подлежит. Открыл я лючок под трансмиссией, а оттуда грустным потоком полилось серое отработанное трансмиссионное масло. Так почти 100 литров и вылилось в песок машинодрома. Я печально смотрел на эту картину, понимая, что крупно попал, но пока еще не осознавал, какие злоключения ждут меня в результате этой поломки.
Пока тащили машину на прицепе к стоянке, выяснилось ещё одна неприятная вещь – на одном из двух зацепных крюков нет стопорной «собачки». И стальная петля буксировочного троса постоянно слетала с крюка во время буксировки машины. А поскольку тросы положено крепить крест-накрест, то один слетевший трос сразу делал транспортировку невозможной. Надо было что-то предпринять, иначе 20-километровый перегон будет сущей пыткой для меня.
Старшие товарищи, неглупые и чуткие, подсказали решение – надеть трос на крюк и приварить наглухо какую-нибудь железяку между корпусом и крюком. Ту же был найден сварщик, который и проделал эту нехитрую операцию. Работы у него перед перегоном было много, и потому он торопился, сделал работу спустя рукава. Ткнул пару раз электродом в двух местах, вроде держится. Знал бы я, чем это обернётся, то заставил бы его весь электрод спалить, приварить ту железку надёжно, крепко, на совесть. Намертво. Но задним умом мы все сильны, а тогда я недоглядел, не сообразил, не настоял... Понадеялся на авось. И поплатился… Армия преподала мне очередной жестокий урок.
После обеда следующего дня большая колонна двинулась в путь. Кроме моей было еще пара обездвиженных машин, которых тащили на сцепке, как и меня. Нас поставили впереди колонны, чтобы ориентироваться в движении по нам, безлошадным.
С первых минут, выяснилось, что сидеть без движения в стальной, стылой, неработающей машине ужасно холодно. Было уже начало ноября, к ночи подмораживало, а днём было чуть больше ноля. Трасса перегона после осенних дождей превратилась в широкую бесконечную ленту из жидкой грязи. Все бугры и ямы скрылись под ней.
Ладно, едем. Медленно, осторожно, на такой дороге не разгонишься особо. И вот где-то через пару километров мою машину юзом повело к обочине. Остановились, чтобы глянуть что произошло. Выпрыгивая в жидкое дорожное месиво, уже понимал, что слетел трос, но до последнего не хотелось в это верить. Однако именно это и случилось, наспех приваренная железяка исчезла в недрах эстонской грязи, петля слетела. Поднял грязный трос, накинул петлю на крюк, куском запасенной проволоки прикрутил её кое-как. Понимая, что это крепление крайне ненадежно, но другого не было. Вся колонна стояла, ожидая меня, объехать мою монструозную «ласточку» на узкой трассе невозможно.
Сидя в промерзшей кабине, нервно куря «Приму», я с ужасом ждал очередного слетания троса. И он, разумеется, слетел через пару километров. Но в этот раз посреди гигантской грязевой лужи. Настолько глубокой, что крюка даже видно не было. Погружаться в холодную грязь было противно, я медлил, надеясь непонятно на что. Но чуда не произошло. Да и выбора у меня не было, позади стояла колонна техники, нетерпеливо ждавшая начала движения. И я сел в грязь. Наощупь нашел трос, накинул петлю на крюк, снова куском проволоки прикрутил, не видя предмета своих манипуляций. Вылез. Снизу по пояс мой черный комбез стал рыжим от грязи. Оригинально, поручик...
Дрожа от холода, залез в кабину. Вытер руки, закурил. Теплее не стало. Ладно, двинулись дальше. «Держись, родной, только не слетай», – мысленно обращался я к злополучному тросу. Но он не услышал моих отчаянных призывов, снова слетел. На этот раз еще в более глубокой грязевой луже. Я стоял с куском проволоки в руке и обречённо смотрел в то место, куда мне предстояло погрузиться.
- Что смотришь, ныряй быстрее, колонна ждёт, – глубокомысленно изрёк Димка Котов, который тащил меня на буксире. Он стоял на моторном отсеке, безмятежно курил, ему опускаться в грязь не надо. А мне надо, вместо меня никто туда не нырнёт… Тут вспомнился фильм «Джентльмены удачи», где Доцент заставлял нырять в прорубь Косого с такими же словами. Моя ситуация была столь же безнадежна. Имя ей – безысходность. Проклиная всё на свете, присел в жидкую холодную мерзкую грязь, но в этот раз – почти по шею. Лихорадочно нащупал трос, крюк, соединил, примотал проволокой, вынырнул. Дрожа от холода, поплелся к кабине, чувствуя, как вода попала в сапоги. Мой черный комбез стал полностью рыжим. По самое горло…
Что было дальше, спросите вы? Вот то и было, чему положено быть. Чуда не случилось. Еще раза три за перегон мне пришлось нырять в холодное месиво, соединяя трос с крюком. В последний раз, когда кончилась проволока, пришлось использовать брючный ремень. А в перерывах между этими малоприятными занятиями сидел в стылой кабине, дрожал от холода и отчаяния, курил и молил всех богов, чтобы эта пытка закончилась, наконец. Чтобы мне больше не надо было нырять в жидкую холодную грязь по шею…
Вместо обычных двух-трех часов мы перегонялись восемь, бесконечно останавливались и не только из-за меня. К ночи, наконец, поставили машины в парке, я вылез, придерживая сползающие штаны, и в сердцах пнул холодную, равнодушную машину грязным сапогом. Столько несчастий мне принесла…
В подсобке скинул свой, внезапно порыжевший комбез. Самое поразительное, что он почти не промок. Потому что промасленный был насквозь. Хорошо, что я его не постирал в бензине, как мне предлагали продвинутые армейские дружки.
Измученный до предела, я едва доплелся из парка в казарму. Боже, как там было хорошо, тепло, уютно … Дома бы скинул одежду и немедля завалился спать после таких передряг. Но то дома… А в армии надо подшиться, помыть и почистить сапоги, портянки повесить в сушилку, помыться самому… И во всём блеске предстать на утренней поверке. Словом, спать я лёг тогда далеко не сразу.
А наутро потекла обычная армейская жизнь. И никому, в общем, не было дела до моих героических страданий на трассе перегона. Даже не наградили… Старший техник роты привычно дал втык за поломку техники и отправил вынимать отказавшую трансмиссию в рембат. Там в тепле большого бокса, куда затащили мою машину, я хоть отоспался в кабине, пока было время до начала ремонта. Сам себя наградил за «тяготы и лишения армейской службы». А что, я их стойко перенёс, потому заслужил пару часов безмятежного сна. Мне снился родной жаркий Крым и теплое море…