Мужчина в синем комбинезоне и заношенных кроссовках поправил серые рабочие перчатки, нажал на кнопку вызова лифта и задумчиво уставился в пол.
— Привет, Мишка! — окликнул рабочего парень в темно–синем костюме с аккуратным носовым платочком в кармане пиджака и высовывающимися ровно на положенные полтора сантиметра манжетами белоснежной сорочки. — Очень правильный вопрос, почему я водовоз? Чего это ты, грузчиком теперь заделался?
— А. Егор, здорово! Неужели ты и эти песни знаешь?! — усмехнулся Михаил. — Да вот, ребята болеют мои, а без них не успеваем. Так откуда знание музыкального амплуа прошлого века?
— Оттуда. Бабушка, я тогда еще маленький был, всё при мне «Весёлых ребят» смотрела, вот я и запомнил. Да ладно, Михай! Никогда не встречай по одёжке! Я еще и столярничать могу, и готовлю неплохо!
— Удивил! — улыбнулся Михаил, владелец небольшой конторы по доставке воды, а сегодня, по совместительству, грузчик. — Не в курсе, начальство у себя?
— Да как сказать… Ну, словом у себя. Иди, погляди! Тебе понравится.
— А чего я там не видел? Чудо чудное?
— Иди–иди, не пожалеешь.
Перед Мишей раскрылись двери лифта. Тут же в кабину набилось человек шесть, последним втиснулся Егор.
— Извини, Миш, подожди следующего, ага? Нам работать надо…
— Ну знамо дело…
Михаил постоял еще немного, посмотрел, как лифт, постояв немного на втором, пополз дальше, на шестой, потом на десятый. Другой лифт, по–соседству, сегодня сломался, поэтому ждать своей очереди можно было долго. А небоскрёб роился и кишел народом. Офисный планктон перетекал с одного этажа на другой, собирался в холлах и закутках «перекурить», потом спускался на первый попить кофе, потом опять на десятый или двадцать второй, чтобы постучать по кнопкам клавиатуры, а потом опять всё бросить и улизнуть к коллегам.
Миша тут не в первый раз. Нанятые ребята из его конторы, студенты, вторую неделю гриппуют, приходится выходить за них. Но ему и так нормально – своё дело, свои руки, сила, голова. Так он и хотел. Только, может, не с такими весами работать, но счастье не выбирают…
В прошлый понедельник Михаил долго простоял у приёмной, ожидая, пока секретарь откроет кабинет и разрешит заменить бутыль в кулере директора. А стены в офисах сплошь стеклянные, всё видно. Девчонки, совсем ещё молоденькие, листают журналы или смеются, кокетливо закрывая личики ладошками, парни, задрав ноги на стол, жуют жвачки и крутят в руках карандаши, о чём–то размышляя, вряд ли о работе. Утром все долго раскачивались, но, как только на горизонте показывалось начальство, все спохватывались, бежали, летели, стучали и щелкали, чтобы очередной номер «желтой» прессы вышел вовремя.
Ждать в этом беспорядочном броуновском движении лифт было бестолку.
Миша махнул рукой, размял плечи и, схватив две бутили, потащил их к лестнице. Толкнув створку ногой, он быстро вышел на «черную» лестницу и, не сбавляя темп, стал подниматься. Всего два пролёта, только очень больших, и он на этаже руководства. Кулер в кабинете директора, Петра Савельевича, и второй у секретаря, Дарьи Фёдоровны.
— Дарья Фёдоровна! Можно? — заглянул к секретарю Миша, улыбнулся, увидев, как средних лет женщина, только что раскладывавшая пасьянс на столе, вздрогнула и кинула на карты какие–то папки.
— Терентьев, а стучаться тебя не учили? — притворно обиженно прошипела она. — Ты мне всё испортил!
— Ерунда! Я вам вон, девятнадцать литров отменной, витаминной принёс! Заменю? — кивнул на кулер мужчина.
— Давай, а то чай уже кипятить надо, а у нас ни росинки под рукой! — спохватилась Дарья Фёдоровна.
Миша быстро снял одну тару, поставил другую. Та булькнула, пустив вверх тугой пузырь. Он, пузатенький, ровный, лопнул на поверхности, пустив вкруг себя волночки. Мужчина довольно улыбнулся.
— А что у Петра Савельевича? Можно? Я быстро, — кивнул он на обитую гранитолем дверь.
— Ой, да ты ж не знаешь! — Дарья Фёдоровна заговорщицки наклонилась вперед, опершись бюстом о стол. — Пётр Савельевич в больнице. Тут теперь всем его племянница заправляет, Ульяна Андреевна.
— Да? — равнодушно протянул Миша. — В его голове уже роились мысли о том, куда ехать дальше, какой следующий адрес. — И что? Она не пьёт воду? Да по мне, пусть там хоть крокодил сидит, мне только занести, поставить и уйти. Так можно? Дарья Фёдоровна, милая, давайте скоренько, у меня еще работы «во»! — Он провёл над головой ребром ладони.
— Ладно, не кипятись. Хочешь конфетку? На, «Баунти». Любишь? Жуй, глотай, а я узнаю, позволит ли наша принцесса тебе вторгнуться, так сказать…
Секретарь встала, одернула джемпер, поправила очки и, чуть постучав, заглянула в директорский кабинет, совсем забыв, что есть селектор. Или ей просто было любопытно ещё раз поглядеть на новое начальство.
— Ульяна Андреевна, к вам можно? Тут воду привезли, надо поменять… Извините, просто у нас это в порядке вещей… — смущенно залепетала Дарья Фёдоровна.
— Ничего, всё хорошо. Пусть заносят, — услышал Миша женский голос и, подхватив бутыль, понёс её мимо секретаря.
Привычным жестом водрузив свою ношу на место, мужчина хотел уже уйти, но тут вспомнил про накладную, вынул слегка помятые бумажки из кармана комбинезона.
— Вы распишитесь? Пётр Савельевич всегда сам… — начал он, приготовившись выслушать речь о том, что в штате сотрудников существует завхоз и вообще…
Но услышал только хихикание.
— Мишка? Терентьев?! Ты ли это?! — из–за директорского стола выпорхнула роскошная женщина и, повиснув на шее водоноса, защебетала:
— А я смотрю, ты–не ты… Что с тобой стало, а? В рабочих как оказался?! Не узнаёшь меня, что ли? Ульянка, ну та, что хуже керосина! Голубева. Вспомнил?!
Михаил инстинктивно обнял висящую на нём женщину за талию, опустил голову и уставился на милое знакомое личико.
— Улька? — промямлил он, потом, отстранившись, строго сказал:
— Я вообще–то женат. Давай без глупостей!
— Брось! Вот то, что ты женат, это уже огромная глупость. Не дождался, да? А я так скучала по тебе! Ночи не спала… — улыбнулась Ульяна.
— Ночи ты, положим, не из–за меня не спала, — покачал головой мужчина.
— Ну, искала замену, но таких, как ты, больше не делают… Ну как же ты тут? Ведь после универа ты бизнес свой открыл, дело вроде на лад пошло? Неужели никому в городе не пригодились отчеканенные именные брелки для собак?
Ульяна язвила, смеялась и дразнила Мишу. Так было и много лет назад, в юности, когда они вместе учились в институте. Сразу после окончания Миша взял кредит, открыл мастерскую по производству чеканных изделий. Он хорошо знал станки, материалы, умел подобрать то, что нужно было заказчику, многое делал сам. Искусство чеканки перешло ему от деда, как будто сами руки генетически помнили всё то, что делалось предками. У Ульки даже висит на стене её собственный портрет, выполненный тонко и искусно, самим Терентьевым.
— Выходит, так, — буркнул Миша. — Игра не стоила свеч. Слишком большая аренда, а доход маловат. Прогорели мы, а кредит, что на станки брали, отдавать же надо… Пришлось много чего продать…
— Понятно. Неудачи свалились на него, как снежный ком… — театрально всплеснула руками Уля. — И что, никто не помог? У тебя же отец был вроде богатый, ворочал делами.
— Папа умер семь лет назад. Его бизнес остался у партнёров. Они предлагали мне стать с ними за одно, но я отказался.
— Почему? Миша, ты сделал глупость! Садись, сейчас чай будем пить! Ох, как хорошо, что я тебя тут встретила! А то, представляешь, ни одного знакомого лица, ни одного! А надо управлять! Надо вести дело дяди к процветанию!
— Я отказался, потому что не умею воровать! И учиться этому не хочу! — вдруг сжал кулаки Михаил. — Извини, чай не буду, некогда. А что с Петром Савельевичем?
— Да так, микроинсульт, сейчас под наблюдением. Оклемается, опять сюда прискачет, не бойся. Он без своих журналов жить не может. Я каждый день, вот уже третий, присылаю ему варианты верстки и обложки, а этот старый ворчун пишет и пишет замечания, не жалея ни себя, ни меня. Ну ничего, мы еще повоюем.
— Передавай ему мой привет и пожелание скорейшего выздоровления. Я пошёл! — Миша уже распахнул дверь, но Уля остановила его.
Её «стоп» прозвучало так до боли знакомо, что заныло где–то в груди, зазвенело в ушах.
«Стоп» она говорила ему, когда они в первый раз поцеловались, и Миша никак не мог оторваться от малиново–терпких, нежных её губ, шептала «стоп», когда повёл её на третьем курсе в ЗАГС, и они чуть не поженились, но Уля вовремя одумалась, решив еще побыть в невестах. «Стоп» кричала, когда он уходил от неё в дождь, в промозглый ноябрьский вечер, захлопнув дверь и пожелав больше никогда не вспоминать то, что между ними было. Стоп…
— Погоди, ты же женат… Что там вообще у тебя происходит? Может, тебе нужно помочь? — Ульяна перегородила ему путь к приёмной.
— Женат. У меня происходит жизнь. И от тебя, Уль, ну правда, помощи мне не хочется. Извини!
Он чуть поклонился и, отодвинув женщину, подошёл к двери.
— Ты всё ещё дуешься, да? Миша, тогда это было просто увлечение! Мы напились, я не соображала, что делала! Я скучала… — замурлыкала Уля, подойдя ближе и погладив Михаила по плечу. — А ты?
А что он ответит? Что снилась она ему каждую ночь, пока не «переболел», встретив Аню?.. Что, когда Анька, наконец, допустила до себя, невольно сравнивал её неумелые попытки быть страстной с уверенными Ульяниными движениями?! Что боялся жену во сне другим именем назвать?! Нет уж! Тогда, много лет назад, Уля предпочла затащить к себе в квартиру какого–то проходимца, глупо отомстив Мише за то, что он отказался поехать с ней на дискотеку. А он, Терентьев, такого предательства не прощает.
— А я и не узнал бы тебя, если б сама на шее у меня не повисла! — соврал он.
— Ой ли… А ты такой брутальный… Такой мускулистый… Лакомый кусочек! Давай встретимся вечером? Поговорим…
— О чём?
— Ну о воде, например.
— Извини, занят.
Он вырвал свою руку из её ладоней.
— Жена… Дети есть? — быстро спросила Ульяна, отойдя чуть в сторону.
— Нет пока. В декабре ждём, — ехидно улыбнувшись, ответил Миша. — Ну, я пойду.
— Иди–иди… Вот тут журнал, как раз для беременных, возьми, отдай… Как у нас зовут супругу? — схватив со столика в углу кабинета яркое издание в глянцевой обложке, поинтересовалась женщина.
— Аня.
— Не Завьялова ли? — замерла Ульяна.
— Она самая. Всё, пока. Накладные подпиши!
Миша схватил со стола бумаги, выскочил из кабинета, хлопнул дверью и, не попрощавшись с Дарьей Фёдоровной, пошёл прочь, на ходу сверяясь со списком. Ещё двадцать бутылок, и он может уезжать отсюда…
А Ульяна, застыв с журналом в руках, еще секунду постояла, а потом, вздохнув, велела принести себе крепкий кофе.
— Ульяна Андреевна, голубушка! Сейчас же совещание, вы забыли? Ребята уже пришли, тут, в приёмной ждут. Вы почту свою электронную откройте, там макет и…
— Я сама всё знаю! — рявкнула Уля, пнула ногой стул, и тот, откатившись на колесиках по ламинату, ударился в стену. — Совещания не будет. Я сказала, сделайте мне кофе!
— Ладно, как скажите. Но будет же звонить Пётр Савельевич! Что ему сказать? — пролепетала испуганная Дарья Фёдоровна.
— Скажите, чтобы пил побольше воды. В его возрасте это помогает! — отрезала Уля, налила себе в стаканчик из кулера, сделала два больших глотка и ещё раз вздохнула.
Плохо, что тогда прошляпила Терентьева… Любила ведь, по–настоящему любила. Но, с другой стороны, что мешает отбить его сейчас?! Жена беременна, испорчена этим состоянием как физически, так и духовно, капризничает, небось, Мишу мучает. А она, Ульяна, появится, как спасательный круг, только хватайся!.. Ну и что, что всего лишь фирма по доставке воды? У Петра Савельевича найдётся и для него место, тем более что тут явно какой–то форс–мажор. Не может такой умный, с высшим образованием парень скатиться до такого, просто ради альтруизма!..
Объездив адреса, Миша вернулся в комнатёнку–офис, сел за бумажную работу.
Карьера Миши, рухнув один раз как сход лавины, никак не могла раскопать себя из сугроба. Кредитов больше не одобряли, долг по первому перед банком рос и рос, не помогла даже продажа всего оборудования, а там еще родители ушли один за другим…
Миша всегда думал, что папа поможет, что всё это пустяки – один бизнес, другой… Считал, что тут главное крутить деньгами, чтобы те, проходя через сотни рук, возвращались сторицей. Да, за его спиной говорили, что «папенькин» сынок, что всё через отца умает делать. Но Михаил их не слушал, интересно было самому что–то творить. Отец предлагал взять в долю, но сын не согласился, только взял с отца слово, что тот, в случае чего, поможет финансово. Миша честно пытался, но не пошло. Хотел открыть парикмахерскую – не дошел и до аренды, денег не хватило, думал о частной транспортной шарашке по перевозке багажа и помощи в переезде, но не нашёл грузчиков. Никто за маленькую сумму работать не хотел, а большие зарплаты Миша предложить не мог, да и конкуренция высокая.
Когда хватились с матерью отцовского бизнеса, оказалось, что папа там давно не на первых ролях, что все активы фирмы принадлежат не ему, он даже завещать ничего из своего дела не мог, оно уже давно чужое.
— Прости, сынок! Прости. Папка–то твой без гроша нас оставил… — шептала мама, комкая в руках мужнину рубашку.
— Ничего, сами выплывем! — уверенно говорил Миша, надеясь, что отец оставил какие–то сбережения в ценных бумагах или в кругленькой сумме. Оказалось, нет. Весь в долгах, как в шелках, он оставил в наследство жене только уплату своих задолженностей, прогорел в пух и прах, да и ушёл в мир иной, сорок дней ещё, как уверяла мать, бродя по квартире и вздыхая.
Михаил продал дачу, отцовскую машину, осталось ещё отдать половину долга.
Аня, однокурсница, тихая, усидчивая студентка, пока учились вместе, на Мишу внимания не обращала. Он был слишком богат и разгулен, она не могла себе позволить дорого одеваться и ходить в популярные клубы, поэтому в тусовку Михаила никак не попадала. Но она хорошо училась, окончила институт с красным дипломом, устроилась экономистом в фирму.
С Терентьевым она сошлась как–то случайно. Они встретились в очереди за ананасами. Мама Ани всегда покупала этот фрукт для украшения праздничного стола. Аня стояла, держа увесистую шишку в руках, переминалась с ноги на ногу, а очередь ползла медленно, толкаясь телегами и сумками.
— Помочь? — Миша, не дожидаясь ответа, выхватил покупки из Аниных рук, встал рядом. — С наступающим, Анька!
Девушка кивнула, улыбнулась. И тогда Михаил впервые подумал, а чем чёрт не шутит! Может, она и есть его единственная? Противоположность Ульяны, от неё невозможно было ожидать чего–то грязного, низменного, она, Анька, насквозь пронизана искренностью и доверчивой слабостью…
Они поженились через полгода.
— Не рано ли? — Анина мама, Елена Романовна, только качала головой. Она знала Мишу по рассказам дочери, была в курсе, как в институте он менял девчонок как перчатки, пока не остановился тогда на Ульке. Уж что там между ними не заладилось, Елена Романовна не знала, но справедливо полагала, что если уж парень гулящий, то это уже диагноз.
— Брось, видимо, остепенился. Видел я, как он на нашу дочку смотрит. Хороший взгляд, надёжный! — махал рукой отец Ани, Иван Сергеевич. — Сладится у них, отличная семья будет.
Поженились, а через год Мишин бизнес разорился, умер отец. Терентьевы продали всё, даже квартиру. Мама уехала жить к двоюродной сестре, а Миша, уже будучи женат, перебрался с Аней к её родителям.
С Еленой Романовной он не то, чтобы не ладил, но она всегда ждала от него подвоха, прямо не говорила, но часто изучающе, пристально смотрела, подмечая малейшие изменения в его лице, а потом обеспокоенно рассказывала обо всём дочке.
— Чего он так поздно пришёл? Ночь–полночь, а от него пахнет алкоголем! Жена дома ждёт, а он… — ворчала тёща.
— Работает, вот и приходит поздно. Мам, иди уже, ложись спать! — отмахивалась Аня и разогревала Мише ужин. Есть в ресторанах он себе не позволял, экономил.
Аня забеременела месяца через два после замужества, первое время часто лежала в больнице, а если оставалась дома, то чаще всего лежала, как велел врач.
— Аньке витамины нужны, питание хорошее, а он без денег вечно. На наши деньги особо не проживёшь! Миша! — уже громче звала Елена Романовна. — Что с работой у тебя?
— Нормально всё. Есть работа. Не волнуйтесь.
— Да я не волнуюсь. Видишь как, был пан, а теперь пропал, — с ехидством шептала Елена, кивая мужу.
Мир для Елены Романовны делился на богатых, в её понимании воров и нечестных, продажных дельцов, и людей малого достатка, всегда праведных и хороших. Все жизненные изыски – дачи, машины, дорогую мебель, курорты — она считала делом чёрным, мол, наворовали, простой народ обдурили, теперь наслаждаются. Она была даже рада узнать, что богатство Терентьевых рухнуло одним махом, уравняв их с Завьяловыми, Аней и её родителями.
— Из одного тлена сделаны, в один тлен и придём! Что это золото, вот что?! — упрямо твердила она, а сама встанет у прилавка в магазине и рассматривает серёжки, колечки, цепочки. Продавец любезно поинтересуется, что ей показать, но она никогда не признается, даже примерить откажется. — Да откуда ж у меня такие деньги! Мы люди честные, нам бы на еду хватило! — подожмёт Елена Романовна губы и отойдёт.
Плохими у неё были все – артисты театра и кино, чьи фотографии красовались на обложках, бизнесмены и соседи по даче, отстроившие новые дома. Елена Романовна с мужем такого себе позволить не могли. Дочку–то еле на ноги подняли, без излишеств, чем очень гордились.
Если Миша, заработав на халтуре, дарил жене украшение, Елена ворчала, что лучше бы купил мяса. И его он покупал. А еще апельсины, молоко деревенское, творог привозил, благо было много знакомых в разных местах, но это было опять не то – дорого, а откуда у него деньги? Наворовал…
Миша долго терпел, молчал. Берег Аню, понимал, что сам не может дать ей пока ни квартиры достойной, ни других благ, которые были ей нужны, но она и не просила. Улыбалась всегда, нежно целовала и говорила, что всё ещё впереди!
— Да посадят твоего Михаила, и дело с концом! — усмехалась Елена Романовна. — Делец, тоже мне! Останешься одна, да ещё с ребенком, будешь передачи носить.
— Хватит, Ленка! Ну что ты девчонку стращаешь! Родит сейчас тебе не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку, будешь нянькать! — сердился муж.
— Я? Нянькать? А мне кто помогал Аню растить? Никто. Вот и они пусть сами! Заделать дитя смогли, смогут и воспитать. А я для себя уже когда–нибудь поживу!
Аня была поздним ребенком. Когда она вышла замуж, оба родителя уже шагали к пенсии, ворчали друг на друга, сидя дома по вечерам, или переключались на новости, тогда их мнения сходились…
… — Миш, давай хоть комнату снимем, а? — поглаживая уже ставший заметным животик, прошептала ночью Аня. — Сил нет уже! Ворчат, всё им не так. Мать сказала, что с ребенком помогать не будет, а я хотела выйти на работу, всё тебе полегче будет! На няню денег не хватит нам…
— Ань, ты пойми, переезд ничего не решит. Только хуже сделает. Ещё за съем платить будем, а скоро надо будет всё для новорожденного покупать. Я тут зашёл, цены посмотрел… Ань, может не ограбить банк? — прошептал Миша, зарывшись носом в Анины волосы и вдыхая их тонкий медовый аромат. — И дело с концом, а?
Жена только оттолкнула его, отвернулась.
— Тебе всё шуточки, тебе всё хорошо, а я должна тут жить, всё это выслушивать. Я волнуюсь, ребенок волнуется. Родится у тебя невротик, будешь потом по врачам ходить. Всё, отстань, я спать хочу!
— Да ладно тебе… Ну прости… Я подумаю, хорошо? — устало ответил Миша и провалился в сон. Ему виделось, что он опять маленький, что отец держит его на руках и заходит всё дальше и дальше в море. Брызги попадают на разгоряченное тело мальчика, они кажутся холодными, но это иллюзия. На самом деле вода – парное молоко. Просто очень трудно после солнца окунуться в неё. Но перетерпев, сделав пару гребков, ты начинаешь наслаждаться морской стихией, ты привыкаешь и больше не сожалеешь, что нырнул в воду после раскалённого песка.
Так и Миша – ему просто надо научиться барахтаться в том аквариуме, в который он попал после дорогого курорта, выплыть, научиться дышать и вытащить за собой Аню…
Утром Михаил обычно вставал раньше всех, быстро собирался и уходил на пробежку. Елена Романовна, тыкая мужа в бок, шипела, разбуженная Мишиными шагами в прихожей:
— Ишь ты, замашки какие! Пробежка у него! Лучше бы работать шёл!
— Лен, ну что ты взъелась! Спортом занимается, хорошо же!
— Видели мы таких хороших. С цепочками да наколками, только где они все сейчас?!
Одно время Елена Романовна работала поваром в ресторане, посетителей, нет–нет, да и рассматривала через небольшое окошко на кухне. «Нувориши», а именно такими ей виделись все сидящие за столиками, вызывали у неё только отвращение. Она даже не могла предположить, что кто–то из них может быть врачом, кто–то преподавателем, а та расфуфыренная дамочка в углу, что пьёт третий бокал шампанского, не «ночная бабочка», а просто уставшая от постоянных скандалов на работе сотрудница банка…
Скоро Лену из того ресторана уволили, она устроилась в школьную столовую, где стала до дрожи в руках ненавидеть детей, которые, громко вопя, прибегали и тыкали свои деньги продавцу, раскупая пирожки и булочки.
— Дармоеды! — шептала она и радовалась, что Аня уже учится в институте, что поступила на «бюджет», что подрабатывает и у родителей денег не просит. «Баба с воза, кобыле легче!» — сказала она как–то мужу, не стесняясь стоящей тут же Ани. Девушка испуганно, растерянно посмотрела на отца, тот гаркнул на Лену.
Он бы давно с ней развелся, ушёл, на улице был жил, отдав квартиру и всё имущество, лишь бы не слышать этого ворчания, но Аню жалко, загрызет её мать совсем… И забрать дочь некуда, одна квартира, одна на всех жизнь.
Михаила Иван Сергеевич уважал. Не сломался парень, не запил, даже когда всё потерял, ковыряется, что–то там придумывает. Да и поговорить с ним интересно. Дед, вон, чеканкой занимался, отец Миши одно время увлекался резьбой по дереву, мальчишка много знал и о породах древесины, и о том, как нужно отполировать срез, особенно свилеватое, уложенное волнами волокно в заготовке, чтобы вышло дорого, красиво, изысканно. Береза, кедр, бледно–розовая древесина груши – Миша разбирался во многом, просто рассказывал об этом, сидя на табуретке и вытянув ноги на полу в маленькой кухне.
О дереве говорил, как о женщине, нежно, умело, даже иногда рисовал то, что хотел бы сделать из березового поленца или палисандра…
Иван Сергеевич слушал всегда внимательно, прищурится иной раз, тайком оценивающе оглядит зятя, а потом улыбнётся, чуть–чуть, только уголками губ. Хороший Мишка, выйдет из него толк, что бы там Лена не говорила!
… О встрече с Ульяной Миша жене рассказывать не стал. Аня бы разволновалась, а это ей сейчас крайне опасно.
Несколько следующих раз Миша посылал в кабинет директора своих рабочих, сам воду не таскал. Благо работники вышли с больничных, можно было заняться документами.
Уля, вскидывая глаза и видя очередной раз перед собой не того, позвонила Мише сама.
— Вода и жизнь. Слушаем вас! — услышала она в трубке знакомый голос.
— Привет, — промурлыкала она. — Узнал?
Михаил угукнул.
— Что, претензии? Уль, говори быстрее, много работы!
— Претензия одна, тебя давно у нас не было. Зашёл бы, на чай или кофе, столько лет не виделись, поговорили бы…
Ульяна пела соловьём, её голос опять, как тогда, много лет назад, заставлял внутри всё сжиматься. Это было, наверное, то самое, физическое, без чувств и мыслей, плотское, от чего можно спрятаться только в монастыре…
— Слушай, ну… Я женат, всё забыто. Не надо опять! — Миша крутанулся на стуле, встал и подошёл к окну. Улька стояла на улице, у своей синей «Шкоды», и махала парню рукой. — Эххх… Ну поднимайся, раз приехала…
Мужчина быстро собрал со стола фантики и крошки, причесал волосы, выкинул пустые стаканчики из–под кофе, освободил стул для гостьи.
И вот уже слышен стук её каблучков, открывается дверь. Улька… Мини–юбка в леопардовой раскраске, свитерок, короткая дубленка. Чёрные колготки подчёркивают стройные ножки, ступающие по полу и сердцу Михаила тяжелыми ботфортами. «
— «Она пахнет мужским «Кензо» и адреналином…»— пропел Миша, улыбаясь.
— Да, есть немного. А ложиться в двенадцать ночи это просто побочный вынужденный эффект… — Ульяна улыбнулась. — Помнишь эту песню? Я пела тебе её на день рождения. На мой день рождения…
— Да помню я всё, очень хорошо помню. Чай? Кофе? Могу лапшу заварить…
Михаил нисколько не смущался ни этой убогой комнаты, заваленной стопками бумаг и какими–то сумками, но того, что одет будто из «секонд-хенда». Это его жизнь, что ж теперь стыдиться? Не ворует, не жульничает, значит, достоин уважения.
— Да, пожалуй. Давай всё – и чай, и лапшу. Как в институте. Тогда, в Твери, помнишь, ели в какой–то забегаловке, гадость жуткая. А мне было вкусно…
Гостья, усевшись на стул и покачивая ногой, наблюдала, как Миша заваривает в контейнере еду, потом, развернув фоторамку на его столе, стала разглядывать свадебное фото.
— Как Аня? — ради приличия осведомилась она. — Самочувствие как?
Миша оглянулся, пожал плечами.
— Да нормально. Ну, лежать постоянно надо…
— Она в больнице?
— Нет, дома.
— Вы отдельно живёте?
— С её родителями. Свою квартиру я продал. Отец оставил долги, пришлось расплачиваться.
— Я помню её мать. Очень тяжёлая женщина. Тогда, на выдаче дипломов, она так смотрела на нас, как будто мы все кругом враги. Миша…
Она подошла к мужчине, обняла его за плечи, прижалась щекой к спине, услышала, как стучит его сердце. По этому звуку всегда можно понять, что происходит там, в голове. Услышать, что ты нравишься, что сейчас он обернётся и вопьётся в твои губы своими, и ты опять полетишь в космос, хватая руками звёзды, и растворишься где–то там, в чёрной бездне…
Мужчина быстро развернулся, взял Ульяну за плечи, отодвинул и, не глядя ей в глаза, хрипло сказал:
— Я женат. У меня скоро будет ребенок. Я люблю Аню и не хочу делать глупостей. Ты мне лучше расскажи о себе. Что, где, с кем ты сейчас? Вот лапша, ешь.
— Спасибо, — Ульяна послушно села обратно на стул, стала ковыряться вилкой в ярко–желтом разбухшем угощении. — Я? Я отлично. Вот, теперь вместо дяди руковожу. Ну, это ты знаешь. Живу с мужчиной, у нас загородный дом, три машины, служанка, бассейн… В общем, не жалуюсь.
Миша кивнул.
— Молодец. Замужем? Ну, кто этот мужчина? Кольца нет… — взгляд Миши скользил по Ульке, ища хоть один довод против того, что она сегодня как никогда привлекательна.
— Наблюдательный… Нет, я замужем. Колец не люблю просто. Муж – это Пётр Савельевич. Мог бы и сам догадаться! Миша, ты знаешь всех моих родственников, дяди Пети среди них никогда не было.
— Что? Улька, ты живёшь с этим стариком? Да ладно?!
— Ну, всяко лучше, чем с Анькиной матерью, поверь! Я люблю деньги, Миша. А вот они меня – нет. Мне нужно сразу много, а не получалось что–то… Ну, подвернулся дядя Петя. Многого он от меня не требует, просто любит, когда я рядом. Так что теряться? Мы никогда не ограничиваем друг друга в увлечениях на стороне. Осуждаешь? — прищурилась Уля, глядя на вдруг окаменевшее лицо Михаила.
— Нет… Наверное, каждый волен жить так, как может… Если по–другому никак. Ты ешь, ешь!
Мужчина отвернулся.
— Не надо думать обо мне плохо. Да, я понимаю, ты считаешь меня гулящей… Тогда… Ты же поэтому ушёл, что я тебе изменила… А я до сих пор переживаю, Миш… Может, нам попробовать снова? Без всяких там условностей. Я не стану разрушать твою семью, мне этого не нужно. Просто иногда видеться, а?
— Мих, привет! — дверь вдруг открылась, и в комнату ввалился огромный, одышливый мужчина. Он сразу заметил Улю, кивнул. — Здрасте. Кисуль, подвинься, мне тут коробку вытащить надо.
— Какая прелесть! — улыбнулась Ульяна. — Да, конечно, подвинусь.
— Вить, как там с переездом? Кстати, это Ульяна Андреевна, хозяйка редакции, — выразительно зыркнул глазами Миша.
Виктор покраснел.
— Да ладно?! Извините, не знал. Офис готов, уже завезли мебель, теперь дело за мелочовкой. Ну, я пошёл…
Мужчина бочком протиснулся в дверной проём, волоча коробку, улыбнулся еще раз и захлопнул дверь.
— Переезжаете? — Уля снова села, сделала глоток чая.
— Да. Аренда тут выросла, нам не по карману. Склады тоже подорожали. Вот, нашли на окраине помещение, не хоромы, но нам много и не надо. И…
Миша, стоя у окна и наблюдая, как Виктор грузит в фургон вещи, вдруг обернулся, почувствовав на себе женские руки.
— Поцелуй меня, а, Терентьев! Ну один раз поцелуй! Ну что тебе стоит! А мне от этого жить дальше захочется…
Она стояла перед ним, маленькая, хрупкая, снова та самая девчонка, что когда–то каталась с ним на катамаране в Парке Горького, стояла, улыбалась, а по щекам её текли слёзы.
— Уль… Улька, ну ты чего?.. Ну не надо, слышишь?! — Миша дотронулся пальцем до её щеки, промакнул носовым платком слезу, вторую… Но те всё текли и текли, горячие, детские, огромные, как жемчужинки.
— А мне тебя не хватает, Миш… Вот увидела тебя, и поняла… Глупая я, всё сама разрушила, а потом слепила какую–то ерунду из пластилина, дом слепила, мужа себе старого, машину… Вроде, как у людей, а выходит, не то всё… Поцелуй, а…
— Нет, извини. Для тебя это будет тяжело, потому что захочется ещё.
— А тебе не захочется? Да неужели ты Аньку эту любишь?! Ну Миш, ну о чём мы говорим?!
— Люблю, — немного помолчав, ответил Михаил. — Не так, как тебя любил, но это тоже любовь. Она просто взрослая, наверное, наша любовь. Целовать я тебя не буду, а вот погулять схожу. Давай–ка, сестричка, рассказывай, чем ты там живёшь, чем радуешься. Что–то мне кажется, что не всё такхорошо у тебя…
… Они долго бродили по Нескучному саду, вспугивая стайки воробьев и слушая карканье неугомонных ворон, кидали камешки в пруд, кормили купленной булкой жадных до крошек уток. Гуляли, и Уля, схватившись за Мишино плечо, говорила, говорила…
Дядю Петю она не любила, зато у него были деньги. Сама Улька работать пробовала, да не выходило, то график для неё слишком насыщенный, то на море захотелось, то беременность…
— Чего? У тебя есть ребенок? — Миша остановился как вкопанный.
— Мог бы быть. Был… Ну, в общем, он прожил всего пять часов. Врожденные патологии. Петя был против УЗИ, вот и проглядели… Ладно, я его отпустила… Аня–то твоя как? Без заморочек?
— Да вроде без… Всё там нормально у нас…
— И хорошо. Ну вот, такая у нас семья. Нет, в чём–то даже хорошо, я ни в чём не нуждаюсь. Вот, теперь дело есть, работа, мне даже нравится. Но домой не хочется… Сижу в офисе, пью кофе и смотрю в окна. Дядя Петя выбрал хороший офис, красивый вид…
— А родители что? — тихо спросил Михаил, осторожно вынимая из волос Ули еловую иголочку.
— Мама болеет. Петя даёт деньги на лекарства. Папа держится, но сдал сильно, когда у мамы очередной инсульт был. А сейчас, видишь, и мой Петюнечка захворал. Да нет, там всё будет хорошо. Собирается на Мальдивы скоро.
— Ты поедешь с ним?
— Нет. Я сейчас занятой человек. Кстати, у меня есть пара мыслишек, как изменить журнал так, чтобы его читали все, ну, кроме Аниной матери, пожалуй.
— Это хорошо. Своё дело, идеи – это очень хорошо!
Миша купил два початка горячей кукурузы, усадил Улю на лавку. С ветки росшей рядом ёлки соскочила белка, рванулась к угощению. Уля засмеялась, стала выковыривать семена и кидать ей.
— Шкурка серая… — кивнула женщина.
— Что?
— Шкурка совсем серенькая… Зима скоро, — пояснила она.
— А… Да. Скоро…
Скоро у Миши родится ребенок, а отдельного жилья нет и не предвидится… Скоро…
Они вышли на набережную. Крепкий, плотный ветер срывал шапки, играл кончиками шарфов, свистел под мостом. Одинокая, покрытая каплями воды статуя водолаза стояла черно–серым изваянием на фоне волнующейся реки, тревожная, мрачная, глядя на прохожих пустотой внутренностью шлема.
— Миша? Михаил, ты?
Елена Романовна заметила их давно, подобралась поближе, наблюдала, а вот теперь решила выскочить и поймать зятя с поличным.
За её спиной стоял понурый Иван Сергеевич. Он только махнул рукой и зашагал прочь.
— Добрый день, Елена Романовна. Вы отлично выглядите! — смело выступила вперед Ульяна. — Вы тоже гуляете? В такую погоду?
— Я не с тобой разговариваю, продажная ты девчонка! Как была ш…
— Елена Романовна, зря вы так! Не судили бы! — усмехнулась женщина. — У каждого своя жизнь. И свои скелеты в шкафу.
— Итак, Михаил, вы сами подадите на развод? Скажите Ане, что снова с этой… — Елена смерила Улю презрительным взглядом.
— Я не стану разводиться, у меня для этого нет никаких причин. С Ульяной мы просто друзья, вот, встретились, поговорить надо было. Вы всё не так поняли!
Миша говорил быстро, волновался, и сам не замечал, как крепко сжимает Улькину руку.
— Я поняла, как надо. Домой не приходи, слышишь?! На порог не пущу.
Она плюнула зятю под ноги, развернулась и пошла за мужем.
— Высокие у вас отношения, Миша… Ох, высокие… — Ульяна потащила парня в другую сторону.
— Как же теперь, а? Что теперь? Они же скажут Ане, она разволнуется и…
— Да ну тебя, Миш! Вот как был ты мягкой пандой, так и остался. Никто никому ничего вперед тебя не скажет. Далеко отсюда до Ани? Поехали!
Она уже завела мотор, «Шкода» рванула со стоянки, окатив цепи загородки вдоль набережной холодным ливнем.
— И что? У меня ничего нет, Уля. Теперь и жены не будет… И зачем ты появилась сегодня?! — закричал вдруг Миша, ударил рукой по приборной панели. — Зачем? Своей жизни нет, так нашу решила ещё разрушить?!
Женщина не ответила. Она, закусив губу и вытирая рукавом слезы, мчалась к Ленинскому проспекту…
— Прости…
— Ничего. Я уж и забыла. Ну? Где вы живёте? Пойдём! — она вышла из машины, толкнула Мишу вперед, тот послушно пошёл к подъезду.
Аня была дома. Она услышала, что открылась входная дверь, крикнула, здороваясь с родителями.
— Вернулись? Погода такая плохая!
— Нет, Ань, это я… — на пороге комнаты показался Миша, за ним улыбалась Уля.
— Привет, Анька! У, какая ты большая и уютная! Ань, тут такое дело, у меня есть квартира на Пресненской, я там не живу уже много лет. Я думаю, вам стоит переехать туда.
Миша удивлённо оглянулся, хотел, было, возразить, но Ульяна не дала ему продолжить.
— Да, Ань, это я, я давно замужем, мне не до Миши. Так вот, мы с ним всё сегодня обсудили, вы переезжаете прямо сейчас. Ну или хотя бы посмотрите, понравится ли…
Она стояла посреди комнаты, а Аня пытливо рассматривала её лицо, потом взглянула на мужа. Тот, сам растерянный, боящийся радоваться, ждал её решения.
— Почему? — тихо просила Аня. — Сколько мы должны будем тебе платить?
— Нисколько. Я делаю это потому, что вы, в отличие от меня, сами создали свою жизнь, ну, или по крайней мере, создаёте её. Я хочу помочь.
Аня размышляла минут десять. Она медленно поднялась, прошлась по квартире, вспомнила, как мать выговаривала ей сегодня, что с появлением малыша ей совсем не придётся отдыхать, а у неё давление, что придётся убирать с полок статуэтки, потому что внук перебьёт их, а они так дорого достались Елене Романовне…
— А знаешь, Улька, я согласна. Миш, собираемся…
… Когда Елена, запыхавшись, влетела в квартиру, ни Ани, ни Миши там не было.
— Иван! Ваня, их нет! — закричала она мужу, шаркающему по лестнице.
— Ну нет и нет. А ты как думала?! Всю жизнь с тобой будут? Да ты их сама выжила. Всё тебе не так, все вокруг плохие. Вот что тебе эта Ульяна? Кто знает, о чём они говорили?! А ты уже Аню хотела до выкидыша довести. Лена, хватит, слышишь?! Мир вокруг не идеален, но научись ты наконец видеть и хорошее! Иначе…
— Что? Тоже от меня уйдешь? — обернулась она. С полки упала статуэтка балерины, присевшей, чтобы поправить туфельку. Елена Романовна охнула, стала собирать осколки, потом заплакала. — Ты! Ты во всём виноват! Из–за тебя я всю жизнь жила в нищете. Ведь мог бы хорошо зарабатывать, мог бы нас с Анькой содержать достойно, но ты ж у нас честный, ты не умеешь хитрить, воровать ты не приучен! Все приучены, а ты нет. Все жили – не тужили, а мы… Ты во всём виноват!
Иван Сергеевич затрясся, схватил с вешалки пальто, поискал рукой на полке шапку, не нашёл и ушёл, хлопнув дверью. Елена Романовна слышала, как стучат по лестнице его шаги…
… Отец позвонил Ане поздно вечером, попросил позвать к телефону Мишу.
— Привет. Слушай, тут чего–то плохо мне. В груди болит. Ты не мог бы приехать. Я в больницу не хочу, отказ написал. Можно, я с Аней увижусь?..
— Сейчас, Иван Сергеевич! Сейчас! Говорите адрес! Рядом же есть врачи, да? — прошептал в трубку Михаил.
Ульяна вышла из комнаты, следила за тем, как Миша завязывает ботинки.
— Отвезти? — спросила она.
— Миш, чего? Ну что там? — испуганно добавила Аня.
— Ничего. Сейчас отца привезу. В гости просится! — подмигнул женщинам Михаил. — Ульян, ждите тут, закажите что–нибудь из еды, есть хочу, не могу!..
… Через час Аня, её папа, Миша и Ульяна сидели за большим столом, говорили, ели, снова говорили. Стол был слишком большим, слишком… Ульяна покупала его для большой компании, для вечеринок и пира до утра, а теперь он приютил лишь четверых. Квартет, собравшийся в этот ноябрьский вечер, чтобы заново играть свои жизни. Музыканты настраиваются, дрожат руки, струны стонут, мешая сосредоточиться, трепещут души. А время катит и катит вперед, унося в прошлое то, что там и должно остаться.
Аня то и дело поглядывает на Ульку, на мужа. Но нет, Миша уже выбрал, тогда, в ЗАГСе… Ей не о чем беспокоиться. А Уля… Она наконец–то почувствовала себя нужным, надежным другом, сегодня в её доме те, с кем ей хорошо. И дело не в Мише. Она любит его, как и раньше, но сохранить его любовь, другую, его и Анину, важнее. Уля и сама не знает, почему. Альтруизм, наверное…