На окраине небольшого города поселился один мужичок. В этом уютном уголке, не знавшем суеты центральных районов, всё ещё стояли небольшие домики, тихонько бытовавшие в тени замков нуворишей. Несуетные жители возделывали огородики, возились с домашней скотинкой и жили мирно и ладно. Как водится в местах несуетных, все местные жители прекрасно знали друг о друге практически всё. Не то, что город со своими людскими муравейниками, где соседи, прожив полвека напротив, друг дружку в лицо не знают.
Знали всё, да не о всех. О мужичке не знали, что домик годка два тому прикупил. Справный, небольшой домик с огородиком. Хороший мужик, семейный, с детьми и при руках. А вот кто он есть на самом деле и откуда прибыл – не знали. И ещё, шрам у него был, через все лицо змеёй вился…
Нет. Пожалуй, начнём не с этого.
Ещё один апрельский день, стартовавший истошным рёвом будильника на последнем издыхании, близился к завершению. Простые работяги, золотыми руками рождавшие такие нужные вещи для народа, потихоньку заканчивали свои дела. Производство готовилось к отдыху.
С самого утра, примчав на работу на удивление без перегара и опоздания, славный труженик, электрик Анатолий Петрович, быстро сменил привычный прикид обычного гражданина на одеяние трудового героя.
Классик писал: «Бесконечно можно смотреть на три вещи: горящий огонь, бегущую воду и на то, как работает другой человек». Поскольку в цеху сегодня ничего не горело и не текло, Петрович с самого утра принялся с интересом наблюдать за трудовым подвигом своих коллег. К объектам же своего труда Петрович предпочитал приступать после обстоятельного обдумывания. Ведь электричество – штука обстоятельная и заниматься им нужно только по обстоятельствам, то есть, когда припечёт. А чтобы никто, в особенности начальник цеха, не мешал суровым думам об обстоятельном, Петрович всегда носил с собой моток проводов, перекинутый через плечо. На любой вопрос о пути и цели следования, Петрович смело отвечал: «Я это сейчас там…». В пылу производственного подвига никто не разбирался, что такое «это», где оно и когда случится это «сейчас».
Начальника цеха на горизонте не было, и Петрович, поскрипывая стулом, безнаказанно искрил мозгами, наслаждаясь сказочным зрелищем чужой деятельности.
День был просто прекрасен! Во-первых, это была пятница, что само по себе уже праздник. Во-вторых, получка, нет так давно любезно выданная Гавриловной, все ещё оттопыривала карман, открывая широкие перспективы на выходные. И в-третьих, сегодня, в этот знаменательный день, праздновал свой день рождения наладчик Пяткин. Трудовой коллектив был прекрасно осведомлён об этом памятном событии и уже с самого утра готовился к поздравлениям. Чего нельзя было сказать о Пяткине.
С самого утра Пяткина поразила коварная болезнь, названия которой медицина пока не придумала, а смекалистый народ окрестил «жаба». Пяткин удумал совершить непозволительный поступок: утаить радость своего рождения от трудового коллектива. Трудовой коллектив из того самого смекалистого народа прекрасно знал, как бороться с этой хворью. И Пяткин, доставая свою новую, едва ли не недельной давности робу из ведра с мазутом, горько сожалел о задуманном.
Излечившись от коварной хвори, Пяткин пулей мотнулся мимо проходной за «сидором» и принялся кропотливо организовывать скромный банкет, грозивший скрасить конец трудового дня обычных работяг. Местом проведения банкета была выбрана коморка в дальнем углу цеха, которая, казалось бы, для этого специально задумывалась. Все, что происходило в этом маленьком помещении, было надёжно скрыто от посторонних глаз начальства.
Трудовой день подошёл к концу, и все, включая Петровича, устремились к праздничному столу, норовя занять место поближе к источнику пищи. Да будет праздник!
Где-то посередине празднества, когда селёдка уже была съедена, а тарелка с бутербродами местами обнажила дно, в цеху раздался крик начальника цеха. Раскатываясь эхом по просторному помещению, нежданный голос сильно походил на грозный глас Сатаны из самих глубин ада.
– Петрович! Петро-о-вич, твою мать!
Понимая всю серьёзностью положения, Петрович быстро опрокинул стопарь, протолкнув его шпротиной, и тяжело вздохнул. Как заправский танцор с цветком в зубах, Петрович метнул в рот массивную ветку укропа и бодрым, слегка сбивающимся шагом, устремился к трудовым свершениям на благо человечества.
– Да ты, едри его в корень, опять синий! – справедливо заметил начальник цеха.
Петрович, открыто выступавший против расизма, тут же выдвинул протест против цветовой дифференциации людей. Увы, протест принят не был.
– Ты мне что две недели назад обещал, паршивец эдакий?! – продолжал чихвостить начальник цеха. – Правильно! Разобраться со щитком!
– Так я того, этого… – принялся оправдываться Петрович.
– А вчера на складе готовой продукции пропал свет. По твоей милости, балбес искромётный! Понимаешь?
– А я-то к свету при чём? – наивным непониманием ответил электрик.
– Не понимаешь? Ты вообще что-то понимаешь?! Щиток… Свет… – медленно, едва ли не на пальцах стал объяснять разгневанный начальник, – ты же, гад проспиртованный, ещё две недели назад обещал его сделать!
– Так я и сделал! – возразил Петрович, вспоминая, как он давеча самоотверженно ковырялся в этом лабиринте проводов.
– Да ладно?! Ты, верно, запамятовал, забулдыга подворотний?! Так я тебе напомню, что ты тогда сказал, накрутив черта лысого в щитке. Ты, как ты выразился: «принял экстренные меры по временному восстановлению энергоснабжения производства из материалов, имевшихся в наличии». Так вот, твоё временное восстановление накрылось медным тазом, не выдержав проверку временем.
Начальнику цеха очень запомнилась фраза Петровича. Не столько своей содержательностью, сколь тем, что рождена она была именно из уст электрика, человека, измученного невыносимыми условиями бытия.
– Так я того…
– Короче, Петрович, резво шуруй и восстанови мне свет на складе. И не временно, а так, чтобы твои внуки увидели! Иначе я тебя уволю к чертям собачьим и уже уволенного повешу посреди цеха на этом твоём мотке проводов. Будешь болтаться в назидание преемникам!
Перспектива быть уволенным, пугавшая Петровича даже больше, чем суд Линча, придала усталому электрику жизненных сил, и он, прихватив ящик с пыльными инструментами, отправился сражаться со злополучным щитком. Начальник цеха уже давно грозился уволить нерадивого электрика, но замены ему так и не мог найти. Толковые парни не очень обольщались той зарплатой, что сулил им коварный скупердяй. А менять Петровича на «Петровича» – гиблое дело. Уж лучше то зло, с которым ты хоть как-то знаком.
По дороге заскочив на склад, Петрович воочию убедился в абсолютном отсутствии света. Склад был погружен в зловещую тьму, изредка озаряемую фонариком сторожа. Более того, света не было даже в коридоре, где, собственно, и размещался злополучный щиток. А путь доблестному воину с электрическими неполадками преграждали какие-то ящики и прочий хлам, который, как на зло, свалили здесь грузчики-лиходеи. Водрузив модный фонарь на голову, Петрович смело двинулся вперёд к месту трудовой славы.
Спотыкаясь и матерясь по пути, Петрович наконец-то добрался до искомого объекта обстоятельного труда. Да, давненько они не виделись! В том, что торчало из стены, сложно было опознать щиток. Конструкция из висящих макаронами проводов и искрящих соединений в темноте коридора больше напоминала убранство новогодней ёлки, чем распределительную конструкцию. И с этими временными мерами двухнедельной давности надо было что-то делать.
Решение было принято мгновенно: поменять двухнедельные конструкции на сегодняшние, не утрачивая концепции временности. Петрович давно себе грозился перебрать этот щиток к чёртовой матери. И не только его. Но чёртова мать, видимо занятая иными заботами, не давала своего согласия на упорядочивание хаотичного движения электронов. И тем более, сегодня, вечером, в пятницу. Крутить электрику до полуночи в преддверии выходных было грехом, похлеще, чем махровому хасиду копать компостную яму в разгар Шабата.
Было бы совсем неплохо обесточить щиток. Во всяком случае, того требовали нормы ТБ, с которыми Петрович был хорошо знаком. Но чтобы это сделать, нужно было пробраться дальше по тёмному и захламлённому коридору. А по подсчётам Петровича, времени до конца последнего пузыря практически не оставалось. И он, славный электрик и верный товарищ в сплочённом трудовом коллективе, рисковал остаться у пустого корыта, выполняя требования этого самого ТБ. Совершенно недопустимо!
Самоотверженно зарывшись в искрящих проводах, Петрович начал колдовать. И первое заклинание удалось на славу: в коридоре появился свет. «Верной дорогой идёте, товарищи!» – подбодрил себя электрик и продолжил дальше.
– Ты бы щиток обесточил, Макклауд! – послышался голос начальника цеха, стоявшего неподалёку в уже озарённом коридоре.
– Да все путём, ща будет… – бравурно ответил Петрович, пытаясь разжевать ветку укропа, по жёсткости ничем не уступавшую верблюжьей колючке.
Каждый настоящий электрик хоть раз в своей жизни должен за руку поздороваться с током. А Петрович был самым, что ни на есть, настоящим. И моменты этих крепких рукопожатий вспоминал без особой радости, памятуя о том, что ручканье с электричеством ничего хорошего не несёт для человека из плоти и крови. Но, хвала Небесам, все обходилось лёгким испугом и испорченными штанами. Однако не сегодня…
Дурной глаз начальника цеха сыграл-таки свою злополучную роль. Высунув язык для большей сосредоточенности, Петрович смело копался во внутренностях щитка. И конец работе вроде уже был виден. Но тут… Петрович внезапно ощутил хорошо знакомый и весьма недолгожданный прилив энергии по телу. Приняв асану, доселе неизвестную йоге, Петрович с прикушенным языком и выпученными глазами застыл возле щитка, помигивая фонариком на многострадальной башке.
Начальник цеха, лицезревший весь этот театр абсурда, быстро схватил попавшийся под руку дрын и наотмашь, что было дури, лупанул Петровича, воплотив ещё одну заветную мечту этим пятничным вечером. Как подкошенный, искромётный электрик рухнул на пол, не выпуская искусанного языка из зубов.
Для Петровича же события развивались несколько по другому сценарию. После первого удара судьбы он ощутил второй, куда крепче первого. Его, словно бильярдный шарик, гонимый кием, что-то пнуло под зад. Да так, что он, с прикушенным языком и фонарём на голове, будто супергерой со стрингами поверх лосин, лихо устремился вверх, рассекая по пути облака и грозясь протаранить небесную твердь. Петрович даже не понял, как оказался в длинном светлом коридоре, вроде того, что был в заводоуправлении.
В нескольких шагах от него была большая стойка, вроде той, что выбили себе продаванцы из отдела сбыта. Им, видите ли, клиентов надо обслуживать! А то, что славный электрик до сих пор ходит неприкаянным без своего кабинета и кожаного кресла, их не интересовало. Хапуги!
Возле стойки стоял неизвестный рыжий гражданин, по виду очень напоминавший автослесаря Могорыча. Могорыч был чрезвычайно творческим человеком и мастером с поистине золотыми руками. И как любой творческий человек, Могорыч чудил не по-детски. Он мог смело прийти в гараж после недельного запоя, совершенно не парясь о несанкционированном прогуле и отчаянно забив на свою гигиену. Но золотые руки Могорыча удерживали завгара от необдуманного поступка. В пылу творческого порыва Могорыч смело мог поставить на колёса то, что уже лет пять как было списано завгаром на металлолом. Неопрятный внешний вид и специфический запах гражданина у стойки совершенно не смутил Петровича, лишь придав большую схожесть с уже знакомым персонажем. Чтобы не путаться, Петрович сразу окрестил стоявшего Рыжим. В его жизни и одного Могорыча было с лихвой.
– Ты бы язык отпустил, – вместо приветствия сказал Петровичу Рыжий.
Петрович разжал зубы, и израненный язык, как побитая собака, уполз глубоко в рот.
– А ты, как я погляжу, не из тех, кто опасностей боится. Смелый. Не каждый смертный решится крутить электрику под напряжением. Ты случаем машину не водишь?
Петрович покачал головой из стороны в сторону. Израненный язык мстил Петровичу адской болью и наотрез отказывался произносить слова.
– Жаль. Было бы забавно посмотреть на «мистера-тормоза придумали трусы»… – задумчиво продолжал Рыжий. – У тебя с техникой безопасности как? Ты её вообще учил?
Петрович одобрительно хрюкнул.
– А чего тогда щиток не обесточил?
Петрович лишь виновато пожал плечами.
– Ладно, смертничек, сейчас дождёмся вердикта сверху, а там будем решать, куда тебя затулить, – вяло сказал Рыжий и, указывая на гражданку, что сидела за стойкой, добавил: – Как только матушка соизволит выдать нам предписание по твою душу, – и он картинно поклонился гражданке за стойкой.
Гражданка за стойкой своей важностью и бюрократической выправкой очень напоминала Петровичу их кассиршу, Раису Гавриловну. Дважды в месяц Гавриловна становилась едва ли не самым главным человеком на производстве. Ну пожалуй, вторым после главного инженера. В день аванса и день получки. В эти дни Гавриловна шла на работу с высоко поднятой головой, предвкушая сладостную власть над простыми работягами, дармоедами и даже начальником цеха. Гавриловна смело могла захлопнуть окошко кассы перед самым носом очередного просящего, чтобы пару часов погонять чаи в бухгалтерии. И спорить с ней было совершенно бесполезно! Даже опасно. Можно было смело отправиться в конец очереди, к тем, чьи «зарплатные ведомости пока отсутствовали». Ни шоколадок, ни цветов Гавриловна не принимала, оставаясь стойкой к попыткам подкупа должностного лица, что ещё больше поднимало её авторитет в глазах трудящихся. Вот Кассирша, как она есть!
Кассирша что-то усердно писала за стойкой, не обращая внимания на Рыжего и Петровича, ожидавших от неё чего-то.
Чего ждал Рыжий, он, по-видимому, знал, только не говорил. А вот чего парился Петрович, он понять никак не мог. Как и того, куда он попал и что ему за это будет.
В минуты томительного ожидания к стойке подошёл паренёк, одетый во все светлое. Он и сам был светлым. Соломенные волосы модной причёской ниспадали ему на плечи, сливаясь своей светлостью с таким же светлым одеянием. Паренёк в светлом выглядел, как маляр, только что закончивший белить потолок. Только в отличие от маляра, пахло от паренька не побелкой и краской, а чем-то очень-очень приятным.
– Воспитываешь? – с усмешкой спросил он у Рыжего.
Рыжий лениво кивнул головой.
– И как? – не унимался Маляр.
– Хочь, тебе дам на воспитание? – отрезал Рыжий.
– Спасибо, у меня своих орлов хватает! – ответил Маляр и принялся с интересом наблюдать за тем, что будет происходить дальше.
Время тянулось бесконечно долго. Петрович уже попрощался со своей последней электричкой, прекрасно понимая, что уже к этому времени боекомплект весь, до капли, был отстрелян, и прямо сейчас не вяжущего лыка Пяткина боевые товарищи торжественно проносят через проходную. Перспектив вскочить в последний вагон не было никаких.
– Слышь, Толян, ты бы дышал через раз и не в мою сторону! – пренебрежительно фыркнул Рыжий. – Мне ещё работать, знаешь ли.
Петрович втянул голову и стал выдыхать себе в робу, наполняя внутренности рабочей одежды дивными ароматами укропа, не переваренной шпротины и огненного зелья.
Наконец Кассирша протянула какую-то бумажку Рыжему, обозвав её предписанием.
Рыжий неспешно взял бумагу, мельком бросил взгляд на содержимое и удивлённо произнёс:
– А ты везучий!
Петрович так и не понял, в чем состояло его везение, потому что тут же обнаружил себя на больничной койке. Очень болел язык и большой палец на руке.
Следующим утром с перебинтованным пальцем и заштопанным, распухшим донельзя языком, Петрович был торжественно отправлен домой как пациент, не представляющий никакого интереса для больницы.
Тем же вечером дома, лёжа на продавленном диване, Петрович был погружен в тяжкие думы. То, что его долбануло током, он прекрасно понимал. Не впервой. Но вот что это такое было после? Что-то подобное с ним пару раз случалось в жизни, когда он имел неосторожность «зажечь огни» с Могорычом. Неделя беспробудного запоя у Петровича обычно венчалась задорно скачущими медведиками, нарисованными на обоях, бубнящими чертями, нагло растаскивавшими остатки закуси, и манящими русалками, бередившими животные инстинкты ещё о-го-го мужика. Из всего этого Петрович заключил, что с ним стался глюк и он отловил галюны на почве крайней усталости и нестерпимых побоев электротоком.
В перерывах между думами незадачливый электрик пытался носом выкурить сигарету. Из-за того, что язык, ополчившийся на коварство хозяина, нарочито не вмещался в рот и нахально выпирал, сомкнуть губы вокруг курева не представлялось возможным.
К концу второго дня к ещё безмолвному Петровичу пожаловал сам начальник цеха. Спаситель Петровича культурно подивился необычному виду своего сотрудника, в душе наверняка не раз взоржав, как сивый мерин. Заботливый руководитель торжественно объявил, что Петрович своим героическим поступком заслужил неделю больничного. И клятвенно пообещал отпуск летом, если его любимый электрик подпишет акт о поражении электротоком за пределами завода. Отпуска летом у Петровича не было очень давно, и он любезно согласился подписать коварную бумагу, одобрительно икнув при этом.
А третьего дня Петровича ждал визит его трудовых товарищей. Они завалились к нему в крохотную однушку шумной ватагой во главе с уже вышедшим из комы Пяткиным. Вот уж кто не стал лукавить, так это верные товарищи, всегда готовые подставить плечо помощи своему соратнику по труду. Вволю нахохотавшись и настебавшись, парни стали поздравлять Петровича со вторым днём рождения.
А уж если такая оказия приключилась? Да, законы трудового коллектива надо чтить! И не важно, первый это день рождения или сто пятый. Его надобно отметить. Благо дело, арсенал парни прихватили с собой, избавив Петровича от необходимости на пальцах изъясняться в ближайшем магазинчике. Хорошо, хоть Могорыч был настолько занят очередными поисками истины, что проведать Петровича никак не мог. Иначе больничный электрика автоматически продлился бы ещё на пару недель.
Спустя неделю бодрый и радостный Петрович наконец приступил к своим служебным обязанностям. Ноготь на большом пальце причудливо цвёл разными красками, а язык, уже примирившийся с хозяином, болел все меньше. Жизнь налаживалась.
Тот злополучный щиток Петрович все-таки сделал. Сделал на славу, насколько велела ему профессиональная сноровка, как того требовал начальника цеха и насколько позволяла чёртова мать. К несчастью, щиток был не единственным объектом на производстве, требовавшим руки мастера с уже отцветавшим и отваливающимся ногтем большого пальца.
Не прошло и месяца после инцидента, как вновь случилась неприятность. В очередной раз погасли фонари, освещавшие небольшую аллейку перед заводоуправлением. Плёвое дело.
Петрович знал о проблеме, потому что проблема с завидной регулярностью напоминала о себе. Все дело было в контактной группе щитка, находившейся в здании завода. В отличие от «новогоднего» складского, щиток наружного освещения был вполне приличным на вид. Но уж очень старым! Менять «кишки» никто не собирался, и проблема решалась пресловутыми временными мерами. Проблема наружного освещения перед руководством стояла на последнем месте, сразу после кабинета и кожаного кресла Петровича, поэтому финансировать облагораживание щитка никто не торопился.
Да и хрен бы с тем светом, если бы не главный инженер, не в добрый час решивший прогуляться по аллейке в тёмное время суток. Гордо дефилируя по своим владениям, грозный помещик впотьмах зацепился за край вздыбившейся плитки и растянулся, вымазав дорогущий костюм и порвав брюки.
Об этом досадном событии тут же узнал весь завод, включая Петровича. Главный инженер был человеком, не особо стеснявшимся в выражениях. А уж выражаться он мог красочно и долго. Матерный слог главного инженера, не уступавший певучестью пушкинским творениям, животворящим ручьём изливался на весь завод, вгоняя в краску молодых практиканток и вызывая неподдельную зависть у старожилов.
Прослушав вкратце изложенную альтернативную биографию и узнав о ближайших перспективах из уст раздосадованного главного инженера, Петрович принялся устранять неполадку. На удивление, щиток был исправен, о чем свидетельствовал яркий огонёк тестера в руках электрика. И без того непростое дело усложнялось на глазах. Ещё бы! Пятница! Вечер! И Петрович навеселе. События норовили повториться…
Единственным местом, где, возможно, таилась проблема, был большой железный короб, присобаченный к первому от заводоуправления фонарю. Залезть в него можно было сквозь небольшие железные дверцы внизу, став по-собачьи и извернувшись дугой. За эту удачную конструкцию Петрович не единожды возблагодарил её создателя, отводя тому отдельный котёл в аду. Но делать было нечего, надо было устранять.
Оставив робу в помещении, чтобы не измазать, и нацепив на голову фонарь, Петрович ринулся в бой, приняв весьма неоднозначную позу. И ведь, как на беду, тестер остался в робе. Не бежать же за ним, не так ли?
Беда не приходит одна…
Гороховая каша, съеденная Петровичем в обед, была на редкость вкусна. Но видимо, что-то в рецепте не очень сочеталось с организмом электрика. Это несочетание буквально через час дало о себе знать загадочными бурлениями в животе и вполне конкретными позывами. Опасную симптоматику Петрович, как ему показалось, успешно подавил пятью стопарями «Пшеничной». Но ему показалось. Естество остро дало о себе знать, как только Петрович возле ящика принял позу, не очень-то приличную для приличной женщины и категорично неприемлемую для нормального мужика. Променад в заводоуправление и обратно грозил перерасти в сущую катастрофу перед лицом высокого начальства.
Особую пикантность позе придавали штаны, весьма неплотно державшиеся на иссушенном торсе электрика. Так и не найдя, на чем держаться, штаны аккуратно сползли, обнажив волосатый зад Петровича взору главного инженера, стоявшего сразу за ним.
Каждый электрик знает, как в критических ситуациях обойтись без тестера. Будучи настоящим электриком в критической ситуации, Петрович принял волевое решение аккуратно потрогать пальцем соединение. Быстро так, вскользь. Если тяпнет – значит, ток есть.
Но за палец Петровича никто не тяпнул. А это означало, что проблема таилась в кабеле, идущем к наружному освещению. И это автоматически означало, что решение такой масштабной проблемы точно откладывается на неопределённый срок. Как минимум, до понедельника. На радостях Петрович встрепенулся и лихо мотнул головой вверх, со всего маху приехав плешью во что-то железное и твёрдое, напоминавшее контакт. И Петровича тяпнуло.
Позабыв о пикантности позы, о высоком начальстве, о природных позывах и обо всем мирском, Петрович устремился в Небеса. В это раз пендель был очень хорош!
Возле стойки Петровича уже ожидал совсем не добрый Рыжий в компании двоих светлых мужичков. На этот раз компанию Рыжему составил Маляр и ещё один долговязый паренёк. Высокий и худой, на тоненьких ножках, с пышными, кучерявыми волосами почти белого цвета, торчавшими в разные стороны, паренёк очень смахивал на одуванчик.
Завидев знакомое лицо, Петрович воодушевился и, на свою беду, выпалил:
– О, снова галюн!
Рыжий, по-видимому, не очень согласный с такой трактовкой, незамедлительно отписал Петровичу смачную плюху. Версия о галлюцинациях тут же была отвергнута Петровичем, как несостоятельная.
– Не ждал я столь скорого свидания! – начал Рыжий. – И месяца не прошло. Но на собственную жизнь у тебя, как я погляжу, другие планы.
– Не понял, – удивился Петрович.
– А чего ты не понял, угорь электрический? То, что тебя током побило? Или то, что ты – хронический идиот?
– Как током? – продолжая тупить, возражал Петрович. – Линия-то обесточена была? Я же пальцем её пробовал!
– Ты бы ещё …
– Молчать! – тут же прервала Рыжего Кассирша, доселе тихо писавшая что-то.
– … детородным органом попробовал! – повинуясь требованию её величества бюрократии, перефразировал Рыжий. – Или ты думаешь, тебя Амур в башку стрелой долбанул?!
Твою дивизию! Неужели он, опытный электрик, опять дал маху?!
– Раз уж каску не носишь, хоть бы шапочку-вонючку свою надел! – продолжал Рыжий.
У Петровича действительно была вязаная шапочка, которая уже давно валялась в ящике электрика среди пыльных инструментов. Петрович надевал её неохотно. Шапка неприятно кусала досадную плешь электрика и вызывала дикое чесание головы.
Подле Рыжего стояли и мило улыбались Маляр с Одуванчиком, предвкушая, видимо, дальнейшие повороты на редкость интеллектуального диалога.
– Вот ты, блин, покосившаяся вершина эволюции, вот почему ты тестер с собой не прихватил? – Рыжий продолжал уличать Петровича в недочётах.
– Так он того, в заводе был… – смело ответил Петрович, наивно полагая, что его ответа достаточно для оправдания.
– А с собой прихватить – не судьба? Это ж не ящик пива, неандерталец хренов!
Ну ящик пива Петрович бы точно не оставил!
– Я его… того… забыл… – промямлил ужаленный в голову электрик.
– Я тебе этот тестер в задницу воткну! – не унимался Рыжий. – Всегда под рукой будет. Тем более что руки у тебя оттуда же растут! Или лучше лом! Память здорово тренирует, склеротик!
– Не надо! – виновато ответил Петрович, понимая, что лом в заднем проходе ему по жизни понадобится меньше, чем тестер.
– Кстати, искромётный мой, – Рыжий ехидно улыбнулся, предвкушая, какую-то пакость, – тебе твоя задница знатный сюрприз подготовила.
Маляр и Одуванчик, стоявшие рядом, расхохотались. Они, гады, наверняка знали, какой это такой сюрприз ждал беднягу Петровича! Лишь Петровичу было совсем не весело. Почему-то живо представлялся ржавый лом, которым дворник отбивал зимой наледь со ступенек. И виделся этот лом совсем не в руках у дворника!
– Так ведь напряжения-то… – продолжая не верить в свою досадную оплошность и ища ответа, предполагал Петрович, – не было его. Я же пробовал.
– Да ты, как я погляжу, совсем дурачок! – как тёплое пиво, тут же вспенился Рыжий. – Напряжение-то! Пробовал! С какого лешего ты вдруг решил, что напряжения нет? Чердаком проверил?! Долбануло?! Если техника безопасности тебе уже не указчик – мозгами хоть воспользуйся! Тебя же, остолопа, в технаре учили! Думать учили, прежде чем свою бестолковку совать куда ни попадя!
– Ну да. У меня и допуски есть, – оправдывался Петрович.
– Да я б тебе, падлюка, к батарейке допуск не давал бы!
– Так ведь не было же!
– Ты мне, гад, поспорь ещё тут! Я тебе, полупроводнику, высоковольтную линию к котлу проведу!
Петрович решил прекратить бесполезный спор. Тем более что оправдательных аргументов у него, к сожалению, не было.
– Слушай, ну почему именно мне такие сказочные до..., персонажи достаются?! – взмолился Рыжий, обращаясь уже к Кассирше. – Вот чего не им, довольным мордам? – и Рыжий показал в сторону Одуванчика и Маляра, стоявших с откровенно довольными физиономиями.
Кассирша вместо ответа вручила Рыжему бумажку.
Рыжий глянул на бумажку и сквозь зубы прошипел что-то нецензурное.
– Пошёл вон! – рявкнул он Петровичу. – В ближайшие двадцать лет я тебя видеть не хочу!
Рыжий щёлкнул пальцами, и Петрович мигом оказался… на больничной койке.
Дико болела башка. Ещё бы! На многострадальной плеши электрика, и без того не изобиловавшей растительностью, образовался шикарный шрам как напоминание о славных подвигах мастера своего дела.
Но головная боль была лишь малой толикой того безутешного горя, что посетило Петровича, разделив его вполне размеренную жизнь на «до» и «после». Об этом удивительном по смелости событии Петровичу поведал Пяткин, пришедший в больницу проведать невинно пострадавшего электрика.
Да! Это событие войдёт в анналы истории славных будней завода! О нем уже судачили все, кто имел язык и уши. Этот подвиг грозил стать притчей во языцех, быстро выпорхнув за пределы производства.
Никто! Никто из смертных, кроме нахальных голубей и годовалого внука, не смел так беспардонно обгадить главного инженера, в буквальном смысле этого слова! Когда Петрович, стоя в позе Сфинкса, пытался понять истинную суть тьмы, он попутно боролся с абсолютно естественными, но крайне несвоевременными позывами организма. И лишь невероятная сила воли Анатолия Петровича сдерживала негативное развитие ситуации.
Как оказалось, сила тока куда мощнее силы воли. Как только святой Ампер захватил власть над телом незадачливого электрика, все его естество до капли с ураганной силой выстрелило наружу, уже не будучи сдерживаемым ничем. В лучших традициях черного юмора выстрел пришёлся как раз в того, кто, на свою беду, стоял сразу за Петровичем. Главный инженер, совсем не подозревавший о надвигающейся опасности, был обстрелян прямой наводкой уже безвольным орудием в руках коварного тока.
Пяткин умел здорово рассказать! Он смаковал каждую сцену, то прерываясь на смех, то делая театральные паузы. Он мастерски обыгрывал каждый момент того, что было «до» и что стряслось «после». А Петрович? Бедняга краснел и бледнел по ходу рассказа, меняя цвета, как хамелеон, стонал и плакал… Такого конфуза в его жизни ещё не было! Петрович думал о том, как он, местами приличный человек, станет смотреть людям в глаза. Он с ужасом представлял, что с ним будет дальше. Даже повешенье посреди цеха казалось ему величайшей милостью!
Но судьба была благосклонна к Петровичу. За ту неделю, что он провёл в больнице, его никто не четвертовал, не сжёг и не расчленил тупым ножом. Даже больше! Его ещё никогда так тепло не встречали на заводе! Теперь он был не просто Петровичем. Он стал «Артиллеристом» и «Ворошиловским стрелком»! Авторитет обычного электрика в глазах сотрудников возвысился до небес. Даже начальник цеха какое-то время был весьма почтителен с Петровичем, ехидно улыбаясь и издавая в сторонку неоднозначные звуки. А главный инженер с того момента предпочитал не приближаться к Петровичу ближе, чем на пять метров.
Теперь Петрович твёрдо решил приобрести две вещи: ремень и головной убор. И вскоре на его сухом торсе красовался кожаный ремень с блестящей бляхой, а голову украшала модная шапочка с надписью «Superman».
Серые будни рабочего человека вновь поглотили все буйство красок жизни, измазав все яркие оттенки памятных воспоминаний своей серостью. Унылая жизнь текла своим чередом, изредка прерывая свою унылость в дни авансов, получек и чьих-то дней рождения.
А вечерами… Вечерами, после парочки заслуженных стопарей, Петрович курил, лёжа на продавленном диване, и вслушивался в голоса многоквартирного дома. Дома ведь тоже умеют говорить, не так ли?
Дом Петровича со всеми его квартирами, подъездами, двором и трансформаторной будкой был чрезвычайно многоголосым. Двор голосил воющей сигнализацией взбесившейся тачки, владелец которой ещё не ловил кирпич в лобовое, криками мальчишек, гонявших ошалевшего кота, суровой руганью мужиков и истеричными криками их прекрасных половинок. Из подъезда доносилось чахоточное кашлянье соседа, вышедшего проветрить засмолённые лёгкие. Сверху дом топтался пудовыми тапочками с железными набойками. Справа назойливо бубнил телевизор, включённый на полную громкость практически глухой и от того ещё более вредной Клавдией Ивановной. А снизу… Снизу едва слышно доносился задорный детский смех и чьё-то женское: «Сейчас поймаю!».
В жизни Петровича тоже были такие голоса. И женский: ласковый, нежный и любящий. И детский. Младенческий плач, сводивший с ума и днём, и ночью. Первое, выдавливающее слезу даже с самого сурового мужика, слово: «Папа». И ночные скандалы, слезы и мольбы: «Толя, не пей!». Все это было… И как-то в одночасье стихло с последним стуком двери. С годами голоса минувших дней стихали, перемешиваясь с однотонным гулом рутинного бытия. Петрович уже едва мог вспомнить те интонации, те оттенки и переливы, что когда-то звучали в унисон с его порхающей душой. Все когда-нибудь проходит: и радость, и боль, и разочарованье… Когда-нибудь, в самый неподходящий момент, вот так вот хлопнув дверью перед самым носом, уйдёт жизнь. Уйдёт, так и не дав сделать самого главного, самого важного, самого-самого, что сделать следовало в первую очередь.
Внезапно телевизор справа затих, сменившись старушечьими причитаниями, вскорости переросшими в брань скрипучим старушечьим голосом.
– Да ты ж ирод окаянный, сто чертей тебе в зад!
«По мою душу», – быстро смекнул Петрович и, нырнув в тапочки, выскочил в подъезд в продранных труселях и растянутой майке-алкоголичке.
Клавдия Ивановна, почтенная старушка - современница Сталина и ярый адепт коммунизма - внезапно лишилась последней радости жизни. Телевизор, бывший её глазами и ушами, скоропостижно прекратил вещание, уставившись одним, как у циклопа, выпуклым глазом.
– Да что ж это деется? – причитала Ивановна, заплёвывая Петровича. – Ты ж, лиходей, давеча мне говорил, что будет работать. Ты ж, гад, даже пузырь вперёд взял, чтоб тебе пусто было!
Петрович вспомнил, как клятвенно обещал своей соседке починить проводку. В её квартире, видевшей последний раз ремонт сразу после постройки дома, все давно пришло в полнейшую негодность. Розетки, питавшие электроприборы живительным током, просто разваливались на глазах. Да и проводка была ни к чёрту. Ремонт старушка делать не собиралась. К чему он ей на старости? Петровичу в возникшей ситуации ничего не оставалось делать, как кинуть пару проводов от электрического щитка в квартире.
Петрович намеревался протянуть провода по плинтусам и надёжно их закрепить, чтобы бабка ненароком не зацепилась и не дала дуба, рухнув по вине соседа. Он даже принял временные меры в виде свободно болтавшихся проводов, которые змеёй вились к переноске телевизора. И клятвенно пообещал все сделать, взяв со старушки аванс поллитровкой. Но руки никак не доходили. Само собой, провод, питавший отраду жизни Ивановны, постоянно задевался, бился дверью о лутку и выдёргивался, нарушая временное соединение.
Петрович резво мотнулся за отвёрткой и, не меняя одеяния, полез на табуретку, чтобы восстановить справедливость и дать жизнь скоропостижно потухшему зомбоящику. Электрик прекрасно помнил досадный инцидент, ставшийся с ним на заводе. Но обесточить щиток в квартире не представлялось возможным. Чахоточный пенсионер-маразматик, дабы пресечь возможное воровство родненькой электроэнергии коварными недругами, задул щиток на этаже монтажной пеной. И чтобы обесточить старушку, нужно было обесточить весь дом. А такого проступка Петровичу соседи точны бы не простили.
С аккуратностью врача-офтальмолога Петрович скрутил петлю, вставил в неё болт и уже готовился к главной части операции: точному попаданию в резьбу контакта. Чтобы болт не выпадал из давно размагнитившейся отвёртки, Петрович предусмотрительно поместил в борозду немного пластилина. Болт чётко держался на отвёртке, петля на болте, провод на петле… Все было более чем продумано. Единственной непродуманной вещью был сам провод, спагетиной ниспадавший на пол и норовивший своей тяжестью открепить болт. Петрович запихнул провод себе между ног, облегчив тем самым всю конструкцию.
Каждый настоящий электрик знает: изоляции доверять нельзя! Даже если она выглядит вполне сносно. Знамо дело, Петрович был в курсе, но то ли позднее время, то ли заслуженные двести грамм… Петрович упустил из виду самое главное. Провод, который бился и пинался старушкой достаточно длительное время, таки обнажил свою медную внутренность. И именно в том месте, которое горе-электрик так крепко прижимал к себе. Ещё большей бедой было то, что семейники Петровича вытерлись до дыр именно там, в самом деликатном месте. И именно туда Петрович неосмотрительно прислонил провод.
«Попасть бы в резьбу с первого раза …».
Петрович, привыкший к трудностям и повидавший виды за долгие годы тяжёлой жизни, совсем не ожидал такого удара судьбы! Он в одночасье вжался весь, вобрав в себя даже ноги до колен, и издал пронзительный писк, как вскипевший чайник. Даже пендель, последовавший следом, не показался Петровичу таким уж болючим, как это нежданное копье судьбы, воткнутое злым роком в самое сокровенное бедолаги.
Возле стойки Петровича уже ожидала делегация из человек десяти. Популярность электрика росла на глазах, и на самого отчаянного из смертных пришли подивиться ещё несколько личностей. Естественно, среди них были Маляр и Одуванчик. Все с воодушевлением смотрели: то на Петровича, шкандыбавшего к стойке в раскорячку, то на Рыжего, бурлившего от переполнявших его эмоций.
– Да вы посмотрите, кто к нам пожаловал! – начал Рыжий. – Не иначе, как электрик от Бога!
Петрович, к тому моменту добравшийся до стойки неуклюжей походкой, почтенно поклонился.
– Я вот что тебе скажу, мил человек, – продолжал Рыжий, с трудом сдерживая обуревавший его гнев, – нихрена ты не человек! Ты, сука, кот! И свои девять жизней ты уже, по ходу, просрал!
Петрович не стал спорить, понимая всю серьёзностью своего положения.
– Ей Богу, ты своей смертью не умрёшь!
– Хотелось бы не сейчас… – тихонечко с надеждой в голосе пропищал Петрович.
– Да хрен тебе! – рявкнул Рыжий, и уже обращаясь к Кассирше, серьёзно заявил: – Если ты его сейчас на тот свет не отправишь, я его сам прикончу, своими собственными руками!
– Все, согласно предписанию, – улыбаясь, ответила Кассирша, которая предполагала, по-видимому, благоприятный исход событий.
– Дуракам и пьяницам везёт, – с улыбкой заметил Маляр.
– Ага! – раздосадовано ответил Рыжий. – А тут, как на грех, двое духов в одном флаконе!
Петрович тихонечко стоял, съёжившись, как его интимное место в холодной воде.
– И правильно тебя по яйцам долбануло, – продолжал злословить Рыжий, – такие размножаться не должны!
Кассирша вызверилась на Рыжего за сквернословие, а Петрович тем временем тихонько проверил внутренности семейников. Сквозь легенький дымок виднелось всё, что должно было виднеться. От сердца отлегло, и Петрович с облегчением вздохнул. Почему-то неожиданно захотелось холодного пива.
– Смолы тебе кипящей, а не пива, алкаш-недоучка! – злобно прорычал Рыжий, читавший без какого-либо труда и без того не особо мудрёного Петровича. – Вспомни лучше что-нибудь хорошее из своей, я надеюсь, скоропостижно оборвавшейся жизни.
Петрович стал думать о хорошем. Он стал думать о даме своего сердца.
Екатерина Алексеевна, повар заводской столовой, к которой Петрович питал неподдельный интерес, была как раз из тех женщин, мимо которых просто так не пройдёшь. Широкой души и тела, Катерина Ляксеевна была воплощением как раз тех женщин, о которых в своё время писал Николай Алексеевич. И коня на скаку, и пироги из печи… Всё было в ней. Её необъятный бюст, колыхавшийся галерой на вольных волнах, сводил Петровича с ума! Без меры широкие бедра и то место, откуда они росли, не давало покоя ни днём ни ночью! Приобнять Катюшу можно было только вдвоём, столь широка она была в талии. Но Петрович никак не мог терпеть конкуренции, и с удовольствием обнимал свою ненаглядную в одиночку, вжимаясь в её мягкости и пухлости полностью, без остатка.
Те редкие моменты уединения, которые скупо отпускались возлюбленным суетной жизнью, становились сказкой наяву для, в общем-то, одинокого мужика, коим и был Петрович. Екатерина Алексеевна, будучи женщиной широкой во всех смыслах, отвечала Петровичу взаимностью. Даже с лихвой! Петрович никогда не упускал возможности отведать из рук любимой пироги неземного вкуса, которыми разлюбезная Екатерина Алексеевна пыталась откормить исхудавшего электрика.
Ах, Екатерина Алексеевна! Та женщина, с которой Петрович предпочёл бы провести остаток жизни!
И как-то грустно тут стало Петровичу. А что, если он по глупости так и не увидит больше своей Джульетты?
– Да вы посмотрите на этого Дон Жуана! – внезапно вскипел Рыжий, оборвав думы электрика о прекрасном. – Его только что током долбануло, он, можно сказать, готовится ласты склеить… И думает о бабах! Тебе что, ничего другого хорошего на ум не приходит?!
Петрович даже не знал, как ответить. Чем ему Катюша-то не угодила?
– Детство вспомни, балбес бесчувственный! – ёрничал Рыжий. – Помнишь, велик тебе подарили? Ты ещё шкетом мелким был, под рамой ездил.
Петрович вспомнил своего педального коня по кличке «Украина». Большой, зелёный, с железными колёсами и пронзительным звонком, велик для тогдашнего Толечки был вершиной мечтаний, одним ранним утром, ставшим его собственным, двухколёсным счастьем.
Петрович закрыл глаза и представил свою старенькую «Украину» и себя на ней. Но верхом на мечте почему-то ехал не шкет малолетний, а взрослый мужик, Анатолий Петрович, электрик пятого разряда и заслуженный «Артиллерист». Да не сам. На раме сидела его возлюбленная Екатерина Алексеевна…
– Да ты совсем дурак, Петрович?! – снова возмутился Рыжий. – На кой хрен ты свою клушу неподъёмную на велик запер?! Она ж тебе его раздавит к монахам! И ты, с твоим-то счастьем, полетишь с него на полном ходу, шею свернёшь и ласты склеишь!
От греха подальше, Петрович в мыслях тут же ссадил ненаглядную с велика.
– Хотя нет. Оставь, – немного подумав, добавил Рыжий, – может, так убьёшься.
Для присутствовавших время проходило быстро и весело. Во всяком случае, об этом говорил их живой интерес к беседе, их улыбки и местами даже смех. Чего нельзя было сказать о троих действующих лицах.
Петрович стоял, испытывая мучительную боль внизу живота, коварный страх перед пугающей неизвестностью и дикую жажду, утолить которую могло только холодное пиво. Каждая секунда для Петровича была сродни мукам на дыбе.
Рыжий, к своему несчастью, предполагавший крайне благоприятный исход событий для отчаянного электрика, злился и пыхтел как паровоз. Какого-либо желания торчать тут дальше, исполняя роль лузера и клоуна, у Рыжего совсем не было.
А для Кассирши, что-то усердно писавшей, прерываясь на приструнение злословий Рыжего, время, по-видимому, совсем никуда не шло.
Дабы скоротать томительное ожидание, Рыжий потянулся в карман за портсигаром.
– Будешь? – предложил он Петровичу.
Петрович, утомлённый перенасыщенным днём, с удовольствием потянул сигаретку из рук недруга. Но смачно покурить это… Ну в общем, люди такое не курят. Первая же затяжка сожгла Петрович изнутри и норовила вывернуть сожжённого электрика наружу. Едва сдержав рвотный позыв, Петрович, криво улыбаясь, протянул курево Рыжему обратно.
– Не пошла что-то, зараза, – пискляво прохрипел Петрович, – крепкая очень!
– Привыкай, – спокойно ответил Рыжий, покуривая адский табачок и испуская едкие клубы дыма, в сравнении с которыми иприт был освежителем воздуха, – лет за двести втянешься.
Раскуривать эту смесь навозной кучи, ядрёного пороха и радиоактивных отходов ближайшие двести лет в планы Петровича аж никак не входило.
Внезапно Рыжий заговорил с Петровичем не как гад, желавший ему скорейшей смерти, а как старый приятель, не видевший своего кореша пару лет.
– Вот скучно ты живёшь, Толян, однообразно как-то. Работа, дом… Даже бабу себе скучную завёл. Не причуд тебе, не мозго…
– Язык отрежу! – своевременно пресекла попытку нарушения лингвистического режима Кассирша.
– Занялся бы чем интересным… – продолжал Рыжий, – вот альпинизмом, например. Ты же ни разу по горам не лазил.
– Он же тебе не горный козел, а электрик от Бога! – сквозь смех, вставил замечание Маляр.
– Помолчи, пернатый! – огрызнулся Рыжий и продолжил: – Или сапёрное дело изучи. Интересно ведь! А хочешь на дельтаплане полетать? Я тебе с деньгами помогу, не волнуйся!
– Не юли! – снова подкалывал Маляр.
Оставив попытки обходными путями вскрыть неприступного электрика, Рыжий пошёл в лобовую. Он схватил Петровича за грудки и взмолился:
– Петрович! Ну будь же ж ты гуманистом, ну убейся хоть раз по-человечески! Я тебе такие похороны отгрохаю – арабский принц от зависти сдохнет! Самого модного попа приглашу. У меня концы есть, если что. Хочешь, в Кремлёвской стене замурую. Хочешь – в великой китайской. Да чёрт с ним, даже в стене плача! Будешь своими мощами искрить, пугая упоротых религиозников по обе стороны! Только убейся!
От перспективы убиться Петрович весь затрясся, как осиновый лист на ветру. Жить очень хотелось! Хотелось бы хорошо жить, но можно и так: с пропалённой лысиной и подкопчёнными тестикулами.
Обстановку разрядила Кассирша.
– Предписание! – огласила она лукавым голосом, протягивая Рыжему бумажку.
– Предписание! – перекривил её Рыжий и нехотя взял бумажку. На лице Рыжего мигом отразилось все то, что таила в себе спасительная инструкция.
Но Рыжий не сдавался. Он решил испугом взять неприступную крепость. Размахивая спасительной бумажкой, он стал осыпать многострадальную голову бедного электрика нешуточными угрозами, которые только могли прийти ему на ум. Он сулил Петровичу котёл с кипящей смолой, электрический кол, воткнутый в анус, вечные муки и полное забвение… Всё, решительно всё, чем можно было напугать до смерти, летело прямо в Петровича!
Все присутствовавшие - и Кассирша, и Маляр, и Одуванчик - прекрасно понимали, что коварный демон просто блефует. Любой, взявший в руки предписание, обязан его выполнить. Просто обязан – и все! Но Петрович-то об этом не знал, принимая летевшее в него за чистую монету! И бедняга начал впадать в ступор от страха.
Каждый... Ан нет, не электрик! Всяк, кому интересна дикая природа, знает о такой удивительной способности диких тварей, как миотоническое оцепенение. Это когда животное моментально застывает перед лицом угрожающей ему опасности. Козы падают замертво, змеи притворяются дохлыми…
Что-то подобное случалось и с Петровичем в минуты дикого страха. Об этой особенности Толика прекрасно знали все, кто его хорошо знал. И старались избегать этого. Ведь оцепеневший Петрович уже не представлял никакой ценности ни для друзей, ни для общества. Даже трансплантологи вряд ли отважились бы работать с таким материалом.
Об этом прекрасно знал и Рыжий. Но в пылу рукопашной атаки Рыжий настолько раздухарился, что даже не заметил, как Петрович устремился в крутое пике. Электрик, прежде хоть как-то контактный, начал стремительно превращаться в памятник некогда живому Петровичу. Сквозь остекленевшие глаза отчётливо виднелась задняя стенка черепной коробки! Взор Петрович был столь же бессмысленным, сколь взгляд хомячка за секунду до того, как его раздавит хозяйская задница!
Это был полный провал! Извлечь Петровича из бездонного «ничего» мог только двенадцатичасовый молодецкий сон. Ну, или удар электротоком. Наверное…
И Рыжему, внезапно осознавшему свою несостоятельность как педагога-карателя и обличителя грехов, ничего не оставалось сделать, как в сердцах буркнуть: «Идиот» и щёлкнуть пальцами, испарив ненавистный биоматериал с глаз долой.
Таким вот: безмолвным, бездвижным и бессмысленным Петровича обнаружила скорая, вызванная до полусмерти перепуганной Ивановной. В этот раз врачи решили не торопиться с выпиской, попридержав лихого рысака от очередного забега со смертью, и прописали больничный режим на месяц.
Месяц загорать на больничной койке было занятием очень скучным. И Петрович, как только наладил дела с хозяйством и привычной ходьбой, принялся налаживать отношения с персоналом. С кухней, конечно. Еда – в первую очередь!
Нет, с гостинцами от Екатерины Алексеевны было все в порядке. Пропитание поступало регулярно и в объёме, не подвластном даже зверскому аппетиту обычного человека. Но Петрович-то был не один. Соседи по палате, соблазняемые чарующими запахами, тоже нуждались в подпитке. И подпитывались они, надо сказать, так усердно, что порой даже Петровичу ничего не оставалось. Толя был парнем не жадным и с радостью раздавал все пироги и плюшки, коими потчевала его ненаглядная. Но вопрос с кухней всё равно стоял на повестке дня. На больничных харчах далеко не уедешь.
Ко всему прочему, коллеги многострадального электрика, прознав о постигшем его ударе, не заставили себя ждать с визитом. А как иначе? Очередной день рожденья! Надо отметить! Если удача и дальше продолжит улыбаться Петровичу своим клыкастым оскалом, жизнь электрика рискует превратиться в безумный круговорот беспробудного пьянства.
Благо дело, повариха в той больнице была сдобной булочкой. Она так же вкусно пахла корицей, так же румянилась женской красой и была столь же пухленькой и мягонькой, как свежая выпечка. Петрович быстро наладил с ней контакт. Уж кому-кому, а электрику – так точно на роду написано контакты налаживать. И вопрос с провиантом, равно, как и с горячительным, перед Петровичем уже не стоял, вплоть до самой выписки. Почти…
Как-то, когда выписка уже маячила на горизонте, в душевном разговоре за жареной картошечкой с домашней наливкой пожаловалась Петровичу повариха на вытяжку в кухне. То работает, зараза, а то нет. И уж сколько она начальству ни говорила – а все без толку. Им не до кухни, видите ли! Как жрать мастерски приготовленные вкусности – так первыми, а как вытяжку наладить – не до кухни. Лицемеры, одним словом!
Петрович, откровенно говоря, не очень-то горел желанием ковыряться в больничном электричестве. Положа руку на сердце, Анатолий Петрович крепко подумывал о смене профессии, сильно побаиваясь своего опасного ремесла, но отказать сдобной булочке никак не мог. Уж больно хороша была её наливка! Тем паче, что за работу повариха посулила аж две поллитры этого самого нектара.
Запасшись инструментом и отвагой, Петрович ринулся в бой с коварным током, предварительно тяпнув домашней настойки для храбрости.
Вытяжка, как и было ей положено, располагалась прямо над электрической варочной поверхностью. Чтобы подобраться к объекту труда, Петровичу нужно было взгромоздиться на железный стол, вплотную примыкавший к плите. Чтобы в очередной раз не наломать дров, Петрович решил сперва глянуть на неполадку, а уж после принимать решение, стоит ли рисковать. Очередной визит к Рыжему не стоил даже канистры наливки.
Гигиена – прежде всего! А больничная гигиена – так вообще, прежде всякой другой гигиены. Тем более в помещении пищеблока. Петрович напялил бахилы на ноги, почему-то предварительно сняв больничные тапки, и начал восхождение. Обесточить вытяжку отдельно было нельзя, только вместе с кухней и освещением. А ковыряться впотьмах Петровичу совсем не хотелось. Скрепя сердце, доблестный электрик вскрыл панель, скрывавшую электрическую часть злополучной вытяжки.
Тю, какая ерунда! Всего-то открутился провод. Болт, крепивший контакт питания вытяжки, просто отсутствовал, и провод свободно болтался, то замыкая цепь, то прерывая её. Мелочь!
Каждый электрик знает: смотри, куда ступаешь! Много чего может оказаться под ногами. В особенности, когда ты чем-то очень важным и очень опасным занят. А электричество может быть очень опасным. Уж это в полной мере осознал Петрович, не единожды испытав побои электротоком на своей шкуре.
Петрович взял раздобытую поварихой подходящую по размеру крепёжную деталь и уже готов был закончить плёвый ремонт. Но судьба-злодейка горазда на выдумки! Со стола до места крепления провода достать было сложно, и Петрович аккуратно перенёс голую, облачённую в бахилу стопу, на варочную поверхность.
Ну вот какой сволочи пришло в голову включить печку на полную?! Вспыхнув порохом, бахила моментально обнажила голую ногу Петровича чьему-то коварству. Не иначе, как Рыжего проделки! Стопа тут же зашкварчала и крепко припеклась к раскалённой поверхности, как стейк к сковородке. Стейк из собственной ноги в меню Петровича не входил, и бедняга-электрик, издав матерный вопль, тут же с силой попытался оторвать прикипевшую и уже подрумянившуюся конечность. Чтобы сделать это решительно быстро, Петрович ухватился рукой за то, что было под рукой. Не специально, инстинктивно. Судьба-злодейка подсунула под руку Петровичу… Да-да- да, всю электрическую часть, питавшую вытяжку!
Петрович был просто обречён на свидание с Рыжим!
Перемены в месте свидания удивили даже видавшего виды Анатолия. Прежде совсем невесёлое, местами даже печальное место, преобразилось в сущий балаган! По стенам коридора, ведущего к стойке, были развешаны портреты Петровича в памятные для него электрические моменты. Возле стойки толпилась куча народа. Все веселились и ждали виновника торжества. Одуванчик, как самый длинный, держал на вытянутых руках плакат с надписью: «Петрович, жги!». Какой-то неопрятный дрыщ, видимо коллега Рыжего, лихо сновал в толпе, призывая делать ставки. Сам того не желая, Петрович стал иконой всеобщего веселья. И это как-то приободряло бедолагу.
Впереди всей толпы стоял Рыжий, держа в руках бюст бородатого мужика. Петрович воодушевлено зашкандыбал к ожидавшей его толпе, по пути распространяя аромат жареного мяса.
Рыжий выступил навстречу Петровичу и тожественно произнёс:
– А премия Дарвина в этом году вручается… – и без оглашения номинанта, с силой всунул бюст бородатого дядьки в самоходный стейк.
Петрович, не особо знакомый с Дарвиным, был польщён и широко разулыбался. А Рыжему было не до улыбок. Нервно заламывая пальцы и пережёвывая зубы, Рыжий пустился в очередную профилактическую беседу.
– Как вы себя чувствуете, расчудесный вы мой Анатолий Петрович? – сквозь зубы прошипел Рыжий, памятуя о прошлом визите его обморочного козла и не желая в этот раз спугнуть птицу счастья.
– Спасибо, уже лучше! – учтиво ответил улыбающийся Петрович. Электрик от Бога уже понял, что сегодня намечался его очередной день рожденья и был готов к поздравлениям и подаркам.
– Вот это-то и печально, – посетовал Рыжий, – я, откровенно говоря, рассчитывал на иной ответ.
– Не дождётесь! – весело и совсем не подумав, выпалил Петрович. Обычный электрик, образование которого позволяло ему порой быть бестактным и неуместным, совершил ужасную ошибку своей невинной фразой.
Терпение каждого из нас, как железный вольер в зоопарке. Оно надёжно сдерживает звериную ярость, беспричинную агрессию и лютую ненависть в своих железных оковах. Увы, крепость терпения тоже не безгранична. Если не проверять его на крепость, можно вполне надеяться на благоприятный исход практически любой ситуации. Кроме ситуаций с электротоком, конечно же. А Петрович, как заправский хулиган, своими незапланированными визитами всякий раз расшатывал эту крепость. И сегодня крепости Рыжего пришёл конец! Рыжий весь побагровел, затрясся и… разразился монструозной тирадой!
– ............
Ничто, ничто на свете теперь не могло сдержать гнева Рыжего, раскалённой лавой вплеснувшегося наружу! Лава застывала, превращаясь в удивительные по своей красоте и стройности матерные конструкции. Это была вовсе не ругань пьяного Пяткина возле пивного ларька, не крепкий слог главного инженера, витиевато обыгрывавшего слово «мать». Это было искусство!
Рыжий строил лингвистические конструкции, потрясающие своей красотой и сложностью! Он быстро возводил этаж за этажом, лихо обгоняя в проворстве китайских рабочих, за ночь возводящих небоскрёб! Весь богатейший запас нецензурных драгоценностей, накопленный прогрессивным человечеством за все годы его существования, был в распоряжении Рыжего. И Рыжий, не стесняясь, все черпал и черпал вдохновение из бесценного кладезя народного творчества, не повторяясь ни единым элементом! Перед каждым новым сооружением Рыжий, как заправский тенор, надувал грудь колесом, поднимал к небу подбородок и движением руки вперёд, словно срывая невидимый клапан, давал волю своему потрясающему мастерству.
Все, решительно все присутствующие, замерли в безмолвном восхищении. Даже Кассирша, до этого ревностно боровшаяся за чистоту речи. Она просто понимала: цунами зонтиком не сдержишь.
И даже Петрович, будучи куда искушённей остальных в непростом ремесле мата, был в восхищении. «Вот это даёт! Куда там главному инженеру с нашим преподом по ТБ!» – подумал Петрович, за что тут же был послан пешим маршрутом вместе со своими начальниками, наставниками, соратниками и членами их семей.
Увы, даже гений не может творить вечно. Минут через пятнадцать Рыжий, к разочарованию слушателей, иссяк.
Выступление Рыжего вызвало настоящий фурор! Все присутствовавшие аплодировали, кричали: «Браво», «Бис», свистели, топали ногами и требовали продолжения. Одуванчик самоотверженно хлопал в ладоши, как заводная обезьянка. Маляр кричал: «Бис, маэстро!», вскидывая руки вверх. Петрович неистово свистел, обслюнявив пальцы до локтей. Публика была в восторге!
Рыжий улыбался и кланялся, будучи довольным собой. Как вдохновенный поэт-декламатор, поцелованный красавицей Эвтерпой, Рыжий сиял, подобно солнцу, и по-видимому, уже готовился принимать букеты и раздавать автографы.
Кассирша, желая восстановить порядок в этом вертепе, подняла руку вверх. Все послушно затихли, повинуясь воле хозяйки заведения.
– Это определенно станет классикой, – сдержанно подытожила она выступление оратора и, сунув ему в руку предписание, добавила: – Вот тебе за это грамота.
Рыжий, пребывавший на вершине внезапно обрушившейся на него славы, уже совсем не злился. Он даже не глянул в предписание, прекрасно понимая: не сегодня. Широким жестом коварный демон и отъявленный матерщинник щёлкнул пальцами, испарив объект своего вдохновения с глаз долой.
Петрович очнулся в кухне от мерзкого ощущения попавшей в глаза воды. Повариха, едва не ставшая свидетельницей одной из самых потрясающих по своей глупости смертей, обильно поливала студёной водой из ведра Петровича и подоспевших медбратьев, колдовавших над бездвижным телом электрика.
Дальше так продолжаться не могло.
Прознав про очередной инцидент, главный инженер окончательно утвердился в решении уволить доселе бессмертного Толика. По собственному, от греха подальше. И совсем не за тот конфуз, невольно организованный ему Петровичем. Все гораздо проще. Производству нужен был живой электрик!
Петрович тоже не горел желанием продолжать бессмысленную гонку со смертью и едва ли не в день выписки побежал на завод, чтобы положить конец этому безобразию. Теперь он стал ещё одним безработным. Правда, ненадолго.
Мастеровой человек, с руками, с опытом, да ещё и с остатками головы на плечах всегда и всеми востребован. И Петрович тут же нашёл себе рабочее место. По счастливой случайности, хромая от заводоуправления, Петрович нос к носу столкнулся с руководителем технаря, в котором когда-то юный Толик познавал непростое ремесло укрощения электричества. Старенький директор техникума посетовал Толику на то, что нынче толковых преподавателей не сыщешь, а от бестолковых у него просто раскалывается голова. Петрович, не будь дураком, тут же и сообщил про свою готовность занять вакансию. Слово за слово, рюмка к рюмке… Петрович был принят в родную альма-матер.
Кем?
Ну конечно же, преподавателем по технике безопасности! Кому же ещё, как не Петровичу, вбивать в головы безусых юнцов основы ТБ? Только ему, не единожды раненному в боях с электричеством, носившему орден в виде шрама на плеши и прочие боевые отличия, показывать которые в приличном обществе не очень прилично! Лучшего кандидата на эту должность просто не найти!
Преподавательская деятельность очень нравилась Анатолию Петровичу. Во-первых, теперь масса людей называла его ни как иначе, как по имени-отчеству. Во-вторых, теперь практически никто не смел так просто отвлекать почтенного педагога от дум об обстоятельном. Ну и в-третьих, теперь его и электричество разделяло почтенное расстояние. Жизнь налаживалась.
Личная жизнь Петровича стремительно неслась к свадьбе с Екатериной Алексеевной, которая, к слову, тоже покинула завод, устроившись су-шефом в весьма респектабельный ресторан. Её даже приглашали шеф-поваром в одно именитое заведение. Правда, заведение это было совсем в другом городе. Но ведь это не беда. Будущая семейная чета вечерами живо обсуждала перспективу переезда. Катюша однозначно будет пристроена, а уж Петрович, с его-то бесценным опытом, как пить дать, найдёт себе место.
Однако жизнь порой имеет другие виды на наши мечты и планы, откровенно имея их.
Одним славным вечером, в канун какого-то, уже и не вспомнишь, праздника, когда весь преподавательский состав, оставив за спиной посевные работы разумного, доброго, вечного, просто расслаблялся за рюмкой чая, сталось то, что сталось.
Чай подходил к концу, так и не утолив жажду праздновавших. Надо было идти. И ведь, как на беду, погода тем вечером была просто ужасная. На улице бушевала гроза, поливая пустынные улицы холодным дождём и пугая окрестных котов оглушающими раскатами грома. Но ничто в этой жизни не способно испугать нашего человека, если чай на исходе!
Волею преподавательского состава, Петрович был снаряжён в путь. Ему были торжественно выданы: плащ-непромокайка, по крупицам собранные средства и подробная инструкция о сорте и литраже искомого чая. И Петрович бесстрашно ринулся в опасное путешествие. Откровенно говоря, сквозь залитое дождём окно, в сполохах молний, удалявшийся от техникума Петрович в плаще очень смахивал на какого-то средневекового путешественника.
Каждый электрик… А почему, собственно, электрик? Каждый, в чьей голове все ещё теплится здравый смысл, знает: в грозу лучше не гулять. Во-первых, наверняка намокнешь. Во-вторых, рискуешь вступить в лужу, провалившись в грязную воду по колено. Её-то не разберёшь, ту лужу. А ведь ещё молния может ударить!
Каждый год по всей Земле около двухсот сорока тысяч неосмотрительных граждан подвергаются ударам молний. Шестьсот пятьдесят семь человек в день, двадцать семь ежечасно. Не так уж и мала вероятность быть сражённым крупнокалиберным снарядом электричества. Ведь молния – это тоже электричество.
Петрович, резво бежавший сквозь непогоду и уже грозившийся скрыться из вида, наверняка не знал о печальной статистике. И совсем не подозревал о чудовищном ударе судьбы. Небеса разверзлись ослепляющей вспышкой, и скорый бег путника в плаще был внезапно прерван оглушающим залпом коварного электричества.
Дальше это безумие продолжаться не могло!
Рыжий, уже ожидавший обгорелого, озарённого молнией Петровича, не стал дожидаться очередного раунда противостояния глупости с милосердием. Взяв ситуацию в свои руки, он быстро подскочил к стойке, схватил искрящееся дело Петровича, отскочил назад и трижды постучал по портсигару.
Коридор за стойкой заволокла ужасающая Тьма. Она надвигалась на всех, кто толпился у стойки, норовя поглотить в своё чрево забвения и Маляра, и Одуванчика, и Кассиршу. И даже подоспевшего уже электрика. Но Тьма остановилась в паре шагов от стойки и, зловеще гримасничая, стала порождать своё воплощение: тёмного господина. Господин, вышедший из Тьмы, был просто шикарен! В сравнении с ним главный инженер - бывшее высокое начальство Петровича – выглядел форменным шаромыгой. Его внешний вид, умение держаться… Да всё, абсолютно все вызывало восторг до звёздочек в глазах и ужас до заледеневших пяток! Визит этого господина ничего хорошего для Петровича не сулил. Во всяком случае, это было написано на лицах присутствовавших, коих собралось немалое количество.
Господин, будто по воздуху, стал передвигаться в сторону Петровича. «Мне каюк!» – мелькнуло в голове электрика. Рыжий, довольный своим поступком, услужливо протягивал дело Анатолия Петровича приближавшемуся порождению Тьмы. Но тёмный господин прошёл мимо Рыжего, совершенно не обратив внимания на своего слугу. И мимо холодеющего Петровича. Он шёл в сторону Маляра.
Маляр, будто юный проказник, ехидно улыбаясь и строя глазки надвигающемуся злу, выставил навстречу тёмному господину руку, ладонью обращённую к нему. А тёмный господин! Это порождение Тьмы, исчадие ада и лицо ужаса… Он зловеще улыбнулся и хлопнул своей рукой по руке Маляра, словно приятельски поздравив коллегу с удачно завершившимся делом.
Рыжий выронил папку и портсигар из рук. А тёмный господин, возвращаясь обратно во Тьму и проходя мимо Петровича, провёл пальцем по лицу ошеломлённого электрика. За пальцем на лице Анатолия Петровича тут же проявился уродливый шрам, змеёй вившийся от самой макушки и ниспадавший на шею.
– Подарок… – устало сказал Рыжий.
Тёмный господин, видимо выполнивший свою миссию, хохоча до слез, стал удаляться, растворяясь во Тьме.
А Рыжий? Бедняга Рыжий поднял папку Петровича, аккуратно положил её на стойку, обречённо щёлкнул пальцами и походкой человека, только что разгрузившего вагон гвоздей насыпом, стал растворяться в ужасающей, содрогающейся от хохота Тьме.
А вот теперь можно!
***
На окраине небольшого города поселился один мужичок. В этом уютном уголке, не знавшем суеты центральных районов, всё ещё стояли небольшие домики, тихонько бытовавшие в тени замков нуворишей. Несуетные жители возделывали огородики, возились с домашней скотинкой и жили мирно и ладно. Как водится в местах несуетных, все местные жители прекрасно знали друг о друге практически всё. Не то, что город со своими людскими муравейниками, где соседи, прожив полвека напротив, друг дружку в лицо не знают.
Знали всё, да не о всех. О мужичке не знали, что домик годка два тому прикупил. Справный, небольшой домик с огородиком. Хороший мужик, семейный, с детьми и при руках. А вот кто он есть на самом деле и откуда прибыл – не знали. И ещё, шрам у него был, через все лицо змеёй вился…
Тот мужичок, Анатолий Петрович, был отличным столяром. Кому шкаф, кому табуретку… Все мог славный мастер! А какие доски кухонные у него выходили?! Резные, фигурные, разноцветные, со всякими вензелями – хоть на выставку неси! Славный мастер, одним словом.
Жена у Анатолия Петровича была женщиной, широкой во всех смыслах этого слова. Заботливая мать, растившая двух пацанят, любящая жена и отменная хозяйка, Екатерина Алексеевна была любимицей всех жителей в округе. Ещё бы! Пироги, которые у неё получались, были просто неземного вкуса и съедались любым едоком без остатка, хоть бы даже он был сыт.
Столярничал Анатолий Петрович в бывшем сарае, который мастер живо оборудовал под мастерскую, едва купив дом. Славное семейство было у Анатолия Петровича. Не скандальные, радушные, в Бога веровали, милостыню подле церкви подавали. Хорошие люди.
Было две особенности у Анатолия Петровича. Даже три. Если что случалось у него с проводкой, он непременно звал мастеров, сам никогда ничего не трогал. Хотя мастеровые говорили, что Анатолий Петрович в электрике понимает никак не хуже приглашённых спецов. Второй особенностью Анатолия Петровича была его трезвость. Вот ни капли в рот! Никто и никогда не видел столяра за рюмкой, даже по праздникам. Украинцы говорят: «Хто не п’є, той або хворий, або падлюка». И все вокруг благоразумно считали Анатолия Петровича больным. А тот шрам, что змеёй вился от самой макушки до шеи, считали отражением этой его неназванной хвори. Люди предпочитали не спрашивать столяра о болезни, боясь обидеть мастера. А Анатолий Петрович и не рассказывал. Это и было его третьей особенностью: о своём былом никому и ничего не рассказывать.
А в остальном… в остальном мужик хороший.
Вот так и жил он с семьёй, хороший мужик, мастерский столяр Анатолий Петрович. И в своей хорошей жизни ни к спиртному, ни к электричеству он больше не прикасался!
Автор: Руслан Ковальчук
Источник: https://litclubbs.ru/articles/46397-elektrik-ot-boga.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: