(книга «Больше, чем тире»)
В конце 1980-х годов в нашем училище наблюдалось интересное и весьма необычное для военной системы экзотическое явление - наставничество. Сейчас попробую вкратце объяснить суть сего явления.
Практика наставничества была введена в училище начальником Калининградского ВВМУ вице-адмиралом Буйновым Виктором Михайловичем лично. Каждый курсант, так сказать, каждый боевой штык, по замыслу адмирала не должен был оставаться без призора, и поэтому он обязан быть закреплённым за отдельным персональным офицером, который отвечал бы за его правильное воспитание, за учёбу, а также за морально-психологическое состояние. Идея наставничества действительно была хорошей, мудрой и по тем временам не только своевременной, но и прогрессивной.
Каждого курсанта с первых дней его самообретения в системе и до самого выпуска персонально вёл один из офицеров училища: будь то преподаватель с кафедры или попросту - начальник курса. От исполнения этой гуманистической обязанности никто из офицеров училища не освобождался, не взирая ни на чины, ни на должности и заслуги, а также наличие присутствия хронических и острых заболеваний – охваченными были поголовно все. Даже сам начальник училища тщательно и заботливо вёл по жизни к лейтенантским погонам своих подопечных. Таким образом, каждый офицер наставлял на правильный жизненный путь нескольких курсантов с первого по пятый курсы. Как правило, таких курсантов у каждого наставника было чуть менее десятка. Двое – трое первокурсников, парочка второкурсников и далее – по два – одному с курсов постарше. Специально для проведения этого наставничества каждую пятницу и непременно после обеда выделялся один академический час, когда с офицером-наставником встречались его подопечные. Встречи эти всегда проходили в непринуждённой, можно сказать, даже демократической обстановке, и всегда располагали к дружеской и доверительной беседе. Командованием училища приветствовалась практика проводить такие встречи не в кабинетах или учебных аудиториях, а где-нибудь «на стороне», без лишнего официоза. Встречи могли запросто проходить и в коридорах учебных корпусов, и в училищном клубе, и даже в тривиальной курилке или на тех же скамейках возле розария напротив нового учебного артиллерийского корпуса или под красивыми берёзками возле Лебединого озера, а также в спортивном городке, где было немереное число гимнастических баночек. Правда, если тому позволяла погода. Тут ведь главное - соблюсти непременное условие для доверительной беседы – естественная интимность обстановки.
В период таких дружеских и непринуждённых разговоров обычно затрагивались вопросы и проблемы быта и межличностных отношений. Курсанты охотно делились своими мыслями, возникшими проблемами и тревожащими курсантский ум идеями. Можно было запросто рассказать своим старшим товарищам о наболевшем и тут же получить от них совет или, по крайней мере, иную точку зрения. Конечно же роль первой скрипки играл сам офицер-наставник, помогая советами, основанными на своём жизненном опыте. Нередко офицер на неофициальном уровне мог помочь с решением той или иной проблемы курсанта. Нет, вы только не подумайте, стукачества или нытья со стороны курсантов на таких посиделках никогда не было – подобное категорически отвергалось. Порой офицер-наставник с высоты своих погон и, «выступая в иной весовой категории», мог напрямую обратиться к начальнику факультета или начальнику училища. Проблема, как правило, решалась без бюрократической проволочки и неуместной уставной прямолинейности, можно даже сказать, в интимной обстановке условной анонимности. Часто офицер делился своими мыслями и идеями по самому учебному процессу, созданию каких-либо наглядных учебных пособий или участию курсантов в научно-прикладной деятельности кафедры. Это было особенно полезно младшекурсникам – основные специальности начинались преподаваться с третьего курса, а тут ребята с первых дней уже входили в тему на серьёзном уровне и все вместе принимали активное и творческое участие в жизни факультета, учебной кафедры и училища в целом. А ещё на этих посиделках офицер рассказывал курсантам про свою службу, про её тонкости и особенности, про смешные и поучительные истории из личного опыта. Старшие курсанты охотно делились с младшими своим опытом жизни, службы и учёбы в системе. И первокурсник обзаводился друзьями и товарищами со старших курсов. Это было действительно очень удачное и мудрое решение вице-адмирала Буйнова Викторам Михайловича.
В 1987 году, как раз в год нашего поступления, Виктор Михайлович решился ещё на один необычный эксперимент – им было задумано создать на каждом факультете смешанные роты. Не секрет, что все роты на факультетах состояли только из сверстников – по году поступления в училище, поэтому первокурсники варились в собственном котле, второй курс жил своей жизнью, как и все остальные одногодки. И конечно же, в этом чувствовалась строгая и непреклонная иерархия. Первый курс, как плебеи, боялись даже в пятаковскую общагу нос показывать. Равно, как появление курсантов вторых и третьих курсов в общаге вызывало у пятаков этакое лёгкое недоумение, постепенно перерастающее в раздражение с почёсыванием, как от укуса комара. Точно такое же чувство, кстати, испытывали и третьекурсники, когда в их роту вдруг по неосторожности залетал «карасина-первачок».
Вот именно такое положение дел в последнее время и перестало устраивать начальника училища. И он решил в качестве эксперимента организовать смешанные роты. Таким образом, адмирал Буйнов задумал создать небывалый доселе прогрессивный единый коллектив, в котором бы жили курсанты с разных курсов, но в одном помещении, мотивируя тем, что в каждой же семье есть и старшие, и младшие, как братья и сёстры, которые живут единой дружной семьёй и всегда помогают друг дружке. В каждой роте планировалось создать тоже по четыре возрастных взвода. В первом находились курсанты первого курса, во втором – второго, ну, и так далее. Пятаков было решено к данному эксперименту не привлекать – незачем было травмировать ранимые души пятаков перед их лейтенантством, поэтому они так и остались в своей общаге - неохваченными и отселёнными.
За эту идею все замы и начальники факультетов охотно ухватились, и вскоре на всех факультетах принялись составлять списки счастливчиков, которые должны были войти в состав привилегированных «буйновских» рот. Самих курсантов при этом назвали «буйными». Почему эти роты считались привилегированными? Да по вполне демократично-перестроечной атмосфере в самой роте, и трепетным отношением офицеров училища к адмиральскому детищу. Командиры отделений и «зеки» в каждом взводе были тоже из своих же, а значит – гораздо лояльными к своим собратьям-одногодкам, нежели командиры со старших курсов. А ещё по указанию начальника училища курсантам в плане увольнения в город были выданы весьма ощутимые индульгенции - намного привилегированнее по сравнению с остальными курсантами из обычных рот. Ведь не секрет, что в те года с увольнениями у нас было ох как непросто, даже реально жёстко и сурово. Первый и третий курс могли увольняться только по выходным. Причём первокурснику уйти в город считалось тогда редким везением. Четвёртый курс мог уходить иногда по средам после обязательной самоподготовки, а пятаки могли увольняться ежедневно в будние дни, тоже после самоподготовки, с 21 до 24 часов. В «буйновских» же ротах дело с увольнениями предполагалось обставить гораздо гуманней. Четвертый курс переходил в режим пятаков, третий – соответственно имел привилегии четвертого курса, а первый и второй – гарантированно могли увольняться по выходным, а в воскресенье не с 14 часов, а уже с 10 утра.
По хитрому замыслу экспериментальные роты должны были иметь особую нумерацию – с нулём. То есть 10-я сводная рота – с первого факультета, 20-я и 30-я – со второго и третьего, соответственно. Ведь по обыкновению роты имели иную - казистую нумерацию: 11-я рота – первый курс первого факультета, 25-я рота – пятый курс второго факультета, 32-я – соответственно, третий факультет второй курс. Набор курсантов в эти «нулевые» роты осуществлялся не только методом научного тыка – по глупому закону случайности и непредсказуемости, но и с учётом индивидуально-психологической адаптивности курсанта. Сначала из списка совсем случайно выхватывалась фамилия, а уж потом анализировалось – какие у этой фамилии есть в наличии друзья и приятели, которых тут же присовокупляли к счастливчику. Таким образом, коллектив получался более гармоничным и животрепещущим. Идея-то была хорошей. Но только – идея. Реальность же оказалась куда прозаичней и печальней, нежели тот идеал, который представлял себе начальник училища.
Уже были составлены списки курсантов на всех факультетах и даже найдены жилые помещения для размещения «буйновских» рот, но что-то всё ещё удерживало начальника училища от массового претворения в жизнь этого довольно-таки авантюрного замысла. И поэтому, Виктор Михайлович решил для пробы сначала немного поэкспериментировать пока что только на первом факультете. О создании особой роты было официально объявлено с нескрываемой гордостью прямо на училищном построении, по окончании которого тут же на глазах у всех была составлена первая «буйновская» рота. И всё вроде бы в ней было хорошо и даже душевно. Все курсанты из этой роты были весьма довольны жизнью и судьбой. Но однажды, обходя свои владения, первый заместитель начальника училища капитан 1 ранга Роман Иванович Дворецков заглянул в экспериментальную роту. Что он там обнаружил, и что там происходило на самом деле – история умалчивает. Только по училищу поползли печальные слухи про незавидную судьбу «буйных» экспериментаторов.
А на внеочередном экстренном училищном построении в присутствии всех офицеров и курсантов Роман Иванович с нескрываемым возмущением рассказал, что когда он вошёл в бытовую комнату десятой роты, то увидел, как первокурсники, стоя за гладильными досками, усиленно парили брюки своим старшим братьям из других, сиречь старших, кубриков. Официальные графики дневальства по роте, хотя и были скрупулёзно составлены с учётом «фемидовской» справедливости по охвату поголовно всех курсантов от первого до четвертого курса, но на деле по роте дневалили носители одной и реже – двух лычек. Вдобавок, кто-то из ротных художников повесил возле бытовой комнаты, как раз напротив входной двери и баночки дневального стенную газету, в которой красным заглавием на манер известного газетного лозунга «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» бодрило своей необычностью яркое воззвание: «Курсант 10-й роты, почитай своего адмирала, отца нашего!» Вместо братства и дружбы, в коллективе побегами полевого хвоща, гаденькими такими, светло-коричневыми, стала прорастать банальная неуставщина.
Услышав это, начальник училища, в сердцах заявил, как ему жаль, что из такой весьма интересной и перспективной задумки, несознательная десятая рота устроила дешёвую провокацию и обидную пошлость.
Так что из этой идеи, к сожалению, а, может быть и к счастью, ничего не вышло. И поэтому, все ранее составленные списки экспериментаторов со второго и третьего факультета были успешно отданы на съедение бумагорезательной машине в типографии училища.
Но на этом история с наставничеством не закончилась. Вернее, не на этом история с наставничеством окончилась…
…Капитан второго ранга Коротков был преподавателем с 31-й кафедры. Тихий, скромный и добрый офицер, настоящий фанат своей специальности. Был он невысокого роста, плотный, коренастый, в ладно подогнанной форме. Главной достопримечательностью на его немного грубоватом и обветренном лице, иссечённом глубокими морщинами, кроме носа картошкой были, несомненно, его густые и роскошные мохнатые брови, рожью колосившиеся над теплыми глубоко посаженными карими глазами. Среди всего этого изобилия достоинств, он, как и каждый непризнанный гений, обладал несколькими недостатками, пикантно дополняющими все его достоинства. И пускай он не владел в совершенстве ораторским искусством, зато он был кипучим фантазёром.
«К чему это всё?» - спросит меня пытливый читатель и будет прав. Да, я говорю всё про то же – про наставничество, как ни странно. По мудрой задумке начальника училища, в одну из пятниц месяца и тоже - после обеда в каждый учебный класс приходил офицер с профильной кафедры. Этот час назывался часом наставника. Этот офицер-классный-наставник один час беседовал один-на-один с целым учебным классом. Это был уровень уже повыше, нежели персональные беседы в коридорах учебного корпуса или на лоне природы. Классный наставник должен был решать проблемы и каверзные вопросы аж всего взвода сразу. Ну, если и не решать, и не взвода, и не проблемы, то – хотя бы рефлекторно реагировать полезными нравоучениями…
Вот как раз для этих целей капитан 2 ранга Коротков и был назначен в наш второй взвод. И он довольно- таки успешно справлялся со своими функциями, в плане нравоучений.
Его появление в нашем классе вызвало обоюдное смущение. В первые минуты знакомства мы друг другу не понравились. Нас было, по мнению офицера, слишком много. Слишком много чересчур молодых и совсем неопытных. Курсанты же ждали от своего наставника чего-то необыкновенного, поучительного и если не легендарного, то хотя бы - исторического. Коротков же, впервые увидев нас, немного опешил, окинул всех взглядом, открыл рот и затянул красивую мхатовскую паузу. По глазам было видно, что ему хотелось очень многое сказать, но слов, по-броуновски роящихся в его голове, было чересчур много, а язык – один, и поэтому всё сразу высказать было невозможно, хотя и очень хотелось. Взяв себя в руки он, начал говорить. Причём весь класс ждал, что он расскажет про свою специальность, про жизнь и службу с занимательными и поучительными историями, поделится своим житейским опытом. Но об этом офицер мог запросто говорить только со старшими курсами, а тут ему почему-то подсунули лопоухих и не знающих жизни неинтересных желторотиков. И офицер решил вести промеж нас только скучную политико-воспитательную работу. Именно поэтому он и не понравился изначально нашему взводу. Он говорил записные догмы и прописные истины долго и нудно тоном диктора информационной программы с центрального телевидения. Причем говорить мог часами, переливая из пустого в порожнее. На все наши просьбы рассказать что-то из настоящей флотской жизни он лишь нехотя отнекивался, мол, подрастите сначала и изучите предметы по нашей специальности, а то вы без этого всё равно ничего не поймёте. Но то, что он говорил, вызывало у класса не только тоску с изжогой, но и заставляло возрождать в памяти известную репризу Аркадия Райкина про Федю-пропагандиста: «Ты, Федя, говоришь – Во! Но непонятно о чём!» или «Ты, Федя, в состоянии пропагандистом не быть. Сила в словах у тебя есть, но ты их расставить не можешь. Ты говоришь долго, но не понятно, о чём!».
Мы так его и прозвали – «дядя Федя». Но курсанты, народ, творческий и сообразительный, во всём ищущий позитива. Казалось бы, что же позитивного можно было найти в нудной сорокапятиминутной пространной речи? А ведь нашли!
Мы обратили внимание, что во время своего выступления офицер очень часто между словами произносил одну и туже букву – «Э-оборотное». И курсанты уже не скучали на классном часе наставника, а внимательно слушали его речь и тщательно выковыривали из него ту самую «Э-оборотную», как шкодливый ребёнок своими пальчиками выковыривает изюм из большого кекса.
Коротков наблюдал удивительную картину - весь класс с сыновним благоговением внимал его речам, порой что-то конспектируя в свои тетрадки. Неужели он дожил до своего триумфа, когда его речи стали стенографировать? Ан, нет. Увы. Если бы в те минуты офицер заглянул в любой курсантский кондуит, то вместо букв и стенографических крючочков с завитушками он бы обнаружил там тривиальный частокол из палочек – четыре вертикальные, зачёркнутые одной косой палочкой. Это означало «пять» – пять раз официально зарегистрированных звуков «Э». Статистический учёт в классе «коротковских» «Э» велось с бухгалтерской скрупулёзностью аж несколькими курсантами сразу. И отныне каждый «час наставника» для нашего класса наполнился своим особым сакральным смыслом, заиграл новыми красками. Курсанты же не слушали его речей и не вникали в смысл витиеватых словосочетаний – они теперь работали общей командой системных аналитиков фиксируя каждую произнесённую «Э» очередной палочкой, то и дело едва слышно прыская и хрюкая вдогон. По завершении каждого часа на перерыве перед последней парой подводился итог – сколько же раз за этот памятный час было произнесено это «Э-э-э». После чего, в условиях инфернальной и секретной торжественности, на деревянном торце классной доски шариковой ручкой навсегда в мраморе высекалась памятная надпись с суммарным количеством произнесённых «Э» и указанием точной даты. Рекорд наставника нам тогда казался просто невероятным – 168 раз произнесённых «Э» всего за 45 минут!
И вроде все участники «наставнического часа» уже привыкли к ощущению обоюдного тягостного смирения. Тем более в своих велеречиях офицер-наставник часто отрывался от реальности, и не замечал скорого течения времени, порой даже не обращая внимания на звонок в коридоре, призывающий окончить классный час и сделать перерыв. Наставник Коротков очень не любил, когда его прерывали, пускай даже по делу и на законных основаниях, и он в очередном приступе досады устно фиксировал, что негоже перебивать старших, а в классный журнал записывал коллективное замечание, мол, целый взвод в очередной раз нарушил дисциплину. После прочтения этой диффамации, начальник курса отправлял наш взвод на перевоспитание либо в ночной патруль по территории училища в выходной день, либо на переборку гниющей картошки в казематы овощного склада.
С этим надо было что-то делать. И вскоре было придумано довольно-таки оригинальное решение.
В то время в Советский Союз звонко-пищащим серебристым потоком хлынули необычные заграничные часы типа «Montana», «Casio» или «Levis», в которых было аж до 16-ти мелодий на все случаи жизни. Звонили они задорно, прикольно и мерзко, но главное – очень громко.
Это-то нам и было нужно. В классе тогда этих часов водилось немного – всего у трёх-четырёх курсантов, но и этого было вполне достаточно для нашей хитроумной каверзы. Главное же в этом – наставник не должен был уличить в помехах кого-то конкретного из курсантов. А что там как-то и где-то пищит – поди разберись. Пока дойдешь от доски до предполагаемого места – мелодию отключат. А мысль уже улетела, нить вещания утрачена, да и время уже упущено. Беспроигрышный вариант для курсанта. Чтобы как можно качественнее отвлечь офицера от его виршей и глухариного ораторства, перед самым его приходом в класс на всех музыкальных часах, заранее сверенных до секунды, устанавливался режим будильника, время которого совпадал с приблизительным временем срабатывания звонка в коридоре учебного корпуса. Будильники в часах выставлялись в одно и тоже время, а разница в их времени специально устанавливалась с парой десятков секунд. Сообразили циничную задумку? Силой своего воображения можно себе представить, что творилось в нашем классе, когда через 45 минут, сразу же после основного звонка тут же раздавалась совсем не соловьиная трель первой хронопищалки. Оратор слегка настораживался и шевелил ушами, стараясь сообразить, что за звуки доносятся из глубины класса? Пока он медленно сползал с нити своего вещания, время неумолимо отсчитывало последние двадцать секунд до включения второй наручной пищалки. И в тот самый момент, когда офицер в самый последний миг к своему облегчению ухватывался за ускользающую нить своего монолога, открывал рот, чтобы продолжить, тут же принимался верещать второй будильник, перебивая своей трелью предшественника. Всё! Офицер сбивался с мысли, срывался с ораторского настроения и теперь удивленно смыкал глазами по молча торжествующему классу в поисках источников звука. Ну а третья трель на сороковой секунде словно контрольный выстрел добавляло к общей звуковой интерференции ещё большего веселья. Резкий и пронзительный писк одинаковых мелодий, доносившийся одновременно с нескольких сторон создавал в помещении этакий эффект псевдостереофонии при помощи фазовращателя, просто выводил из себя офицера и сбивал его пропагандистский настрой напрочь. Его мысль окончательно растворялась в этой неприятной какофонии, сам наставник на несколько мгновений терялся в пространстве и времени, и с досадой интересовался, почему так не вовремя срабатывают сигналы. На что ему старшина класса корректно намекал, что, мол, классный час закончен и надо уже срочно бежать в другую аудиторию на лекцию.
Коротков вдруг широко распахивал глаза, с них сползала глухариная поволока, густые колосистые брови приходили в движение, он привычным жестом вскидывал левую руку и принимался разглядывать стрелки на своих часах. Затем он поднимал недовольный взгляд на наставляемых, всё ещё торжествующе сидящих за столами и искренне улыбавшихся, оглядывая класс и с укором, словно мы были виноватыми, недовольно произносил:
- Так уже перерыв давно идёт! Мне же ещё на пару надо успеть, а вы здесь расселись.
И под наш ехидный смешок классный час завершался. Коротков расстраивался, немного обижался на нас и, не попрощавшись с неблагодарной аудиторией, тут же с гордым надменным видом выходил из учебного помещения, не замарав на этот раз наш классный журнал своей очередной инсинуацией на коллектив.
Но если вы подумали, что капитан 2 ранга Коротков был врединой и занудой, то тогда прошу прощения, если я вызвал у моего дорогого читателя ложные ассоциации. По жизни, как нам рассказывали старшекурсники, это был безобидный и добрый офицер, преподаватель-специалист, одержимый идеями и прожектами по поводу повышения эффективности обучения и воспитания курсантов. Мы же в ответ лишь снисходительно посмеивались, но только до тех пор, когда в один из таких «классных часов» он буквально влетел в наш класс с горящими глазами и дымящимися бровями.
Не дослушав до конца привычного доклада дежурного по классу про наличие отсутствующих и присутствующих, он приказал всем сесть и молча слушать. На этот раз к нашему немалому удивлению, его речь была не нудно-монотонной, а яркой, эмоциональной и по самому что ни на есть существу.
- Курсанты! – начал он громогласно, - у меня появилась идея, подкупающая своей оригинальностью! А не сгонять ли нам в какое-нибудь воскресенье на автобусе в Клайпеду?
- ??? – если Коротков сейчас хотел отомстить нам за все наши прежние издёвки над ним, и ввести нас в состояние затяжной мозговой диареи, то ему это превосходно удалось!
- Я не шучу. Я узнал, что по выходным автобусный парк делает экскурсии по Куршской косе и до самой Клайпеды с большими скидками для организованных групп.
- А что нам в Клайпеде делать?
- Как что?! Там есть морской музей с аквариумом и дельфинарием, там старая крепость с якорями и пушками, да и просто побродить по древнему литовскому городу. Да ещё учитывайте саму поездку по Куршской косе. Дюны! С одной стороны Балтийское море, с другой – залив! Красотища и девственная природа.
- Ух ты! ЗдОрово! А что от нас требуется?
- Собрать определённую сумму для автобусной экскурсии, я тоже туда вложусь, хочу и свою семью свозить. Закажем мягкий «Икарус» и на всё воскресенье рванём туда на экскурсию. Но надо решаться сейчас. В течение недели готовимся, и через выходные все вместе и поедем.
Это было настолько необычно, нет! Так внезапно ошеломляюще, что весь класс затрепетал и задрожал единым организмом, в предэкскурсионной экзальтации. Самозваные бухгалтера тут же отложили в сторону свои тетрадки с обидной статистикой, партизаны выключили свои будильники и всем взводом принялись на полном серьёзе обсуждать вопросы, связанные с необычным культпоходом, точнее культпоездкой. Обсуждалось практически всё: от стоимости поездки, до вещей и провианта, которые надо будет взять с собой в дорогу на целый день, время в пути и расчётное время убытия из Калининграда, какие сувениры стоит покупать в Клайпеде, и на что не стоит тратить ни денег, ни времени. Всех подстёгивала авантюрная мысль, как мы будем целым автобусом переплывать на пароме в город! Мы тогда и не знали, что музей находился как раз на самой оконечности Куршской косы. Видя наше воодушевление и энтузиазм, капитан 2 ранга Коротков, сам расправив крылья, весёлым и вдохновенным альбатросом летал между рядами наших столов, словно между пенистых гребней волн штормящего моря. Напрасно старался звонок в коридоре отвлечь класс с его наставником своей сиплой и смущённой трелью - обсуждая такую необычную и забойную идею, мы сами теперь не заметили, как наш классный час завершился, и Коротков стал буквально пинками нас выгонять на лекцию.
Уже там - на лекции - в другой аудитории по рядам пошла пилотка старшины класса – общая касса. Было принято решение всем скинуться по петрофану: на автобус, на провизию и даже на специальный походный кассетный магнитофон «Волна», недавно появившийся на прилавках магазинов города.
Подготовка шла полным ходом! Капитан 2 ранга Коротков почти каждый вечер приходил к нам в класс на самоподготовку, и рассказывал, как продвигаются дела с технической организацией поездки. Мы же, в свою очередь, хвастались своим новым приобретением – свеженьким красным кассетником «Волна» и своими запасами, которые уже заготовили в дорогу.
Но, к великому сожалению, проект нашего наставника внезапно налетел на невидимые и, потому весьма опасные рифы бюрократизма и закостенелости военной системы. Не то чтобы кто-то стуканул наверх, и начальство училища со страха задробило нашу авантюру. Вовсе нет. Когда известие о планируемой поездке пошло наверх – к нашему начальству, а иначе всё равно было никак, то замполит факультета и заместитель начальника училища по политчасти решились поддержать добрый почин и обратились в штаб Балтфлота, что тоже было обязательным. Но там не приняли подобной инициативы и напрочь отказались понимать наш энтузиазм.
- Какая, нафиг, поездка на автобусе? – искренне возмущались составители недельных планов БП и ПП Балтийского флота, встав в позу гвардейских миномётов накануне решительного наступления, - у вас уже была одна поездка на автобусах! Хватит! Накатались и наигрались! Будя с вас!
У всех на флоте тогда были ещё свежи в памяти последствия нашей не совсем удачной поездки на летнюю практику в Таллин, когда один из трёх автобусов на скорости улетел в кювет.
Сейчас же, когда все сопричастные и сочувствующие нам стали тщательно и вдумчиво разбираться с, прямо скажем, хорошей и доброй инициативой нашего наставника, то выяснилось, что согласно нормативным документам и перечню потенциально опасных работ, наша экскурсия аж дважды попадает в тот самый пресловутый перечень. Так как расстояние от одного пункта до другого составляет более ста километров, а между двумя городами было около 140 км, да ещё и перевозка команды в составе двадцати и более человек – тоже считается потенциально опасным мероприятием. А нас тогда было почти тридцать курсантов. И, по мнению всего штаба флота, это мероприятие надо было не только спланировать, но и обосновать жизненноважную необходимость сего. А как это обосновать, когда раздражённое верховное руководство флота считало нашу поездку блажью и игрой больного воображения курсантов, простуженных на сквозняке перестройки и гласности. Поэтому в штабе не только не решились включать эту потенциально опасную экскурсию в недельный план боевой подготовки целого флота, но и строго настрого было приказано даже думать о нечто подобном…
А в предполагаемый день нашей экскурсии второй взвод был отправлен в большой наряд, а сам капитан 2 ранга Коротков был срочно поставлен дежурным по факультету – вот вам экскурсия, сорванцы и негодяи, чтобы втихаря не сбежали в Клайпеду пешком.
Ну, что уж тут поделать? Как сказано у классика Лопе де Вега в бессмертной пьесе «Собака на сене»: «Но опыт смелый был, как я вижу, слишком смел». Но, в конечном итоге наш второй взвод не остался в накладе.
Все заготовленные припасы были съедены нами как раз в этом в большом наряде. Оставшиеся деньги были потрачены с умом и дальним прицелом: кроме так называемой «гражданской жрачки» было куплено несколько кассет в студиях звукозаписи. Магнитофон был переведён на легальное положение, и теперь каждым поздним вечером, так сказать, на сон грядущий, сразу же после отбоя мы ставили кассеты с любимыми и модными записями. Этому факту несомненно больше всех возрадовался наш Саша Викторов, который прежде по вечерам по нашей просьбе устраивал свои сольные концерты под гитару, сидя на коечке на верхнем ярусе. Кстати, этот кассетник, не трогали и не изымали ни младшие командиры, ни начальник курса, проникшиеся сочувствием к нашему культурному фиаско. Его разрешили хранить в личной тумбочке старшины класса и даже позволяли по субботам во время большой приборки в роте использовать по прямому предназначению. Да и сами старшины – ЗКВ – часто брали на прокат наш мафон к себе в старшинскую, чтобы там под музычку было легче и веселее составлять графики нарядов и планы работ по роте… и не только. Но всегда к 23-м часам они возвращали его обратно в наш кубрик. В виду такой интенсивной эксплуатации кассетник «Волна» спустя какое-то время сдох – сгорел моторчик. Но зато он ещё не раз смог послужить нам в качестве донора к другим, уже личным, магнитофонам. Но это уже совсем другая история.
А что же сталось с капитаном 2 ранга Коротковым, спросите вы?
После этого случая мы только сблизились с ним. Он прекратил слагать свои нудные и бесполезные нравоучения. Мы же перестали вести обидную статистику на его лекциях. Да и лекций, в их первозданном виде, уже и не было. Он попросту приходил к нам в класс и по-дружески, совсем без обиняков, запросто с нами беседовал. Но на все наши просьбы рассказать что-нибудь этакое из его личного офицерского опыта, касаемо специальности, он снисходительно улыбался, пряча под густыми бровями свои тёплые карие глаза, и произносил одну и туже мантру:
- Вот подрастёте, придёте ко мне на лекции, вот тогда и поговорим не только по душам, но и на оценку.
И всё же, с культурной поездкой он нас не подвёл. Правда это была уже не длительная экскурсия на автобусе, а поездка ранним воскресным утром на обыкновенном шумном трамвайчике в художественную галерею, что располагалась на Московском проспекте возле памятника торпедному катеру. В тот день он организовал экскурсию на выставку прогрессивных карикатуристов современности. Боже! Как мы там давились от смеха – ржать в голос было некультурно, и поэтому мы только тихо икали, хрюкали и стонали от остроумия художников-карикатуристов, утирая сладкие непрошеные слезы, навернувшиеся на глаза. Кстати, некоторые из этих карикатур мы использовали в коллажах своего выпускного альбома.
А пока мы переходили из одного зала в другой, плача и давясь от смеха, капитан 2 ранга Коротков стоял возле огромного окна и с задумчивой улыбкой смотрел на проезжающие по проспекту машины. Только теперь понимаешь, что этот поход в галерею в первую очередь был нужен именно ему, чтобы курсанты ничего такого не подумали, мол, обещал, а так в Клайпеду и не отвёз. А мы ничего такого и не думали на самом деле…
Вскоре вице-адмирал Буйнов вышел на пенсию и покинул училище. С его уходом навсегда канула в Лету и его интересная и полезная практика наставничества. С приходом же другого начальника многое в жизни училища поменялось. Распорядок дня претерпел кардинальные изменения. Теперь все три учебные пары шли друг за другом подряд – без перерыва на обед. Классные часы отменили. Зато добавили увольнения и изменили сам порядок увольнения в город. Младшим курсам дали добро увольняться по средам, старшие могли увольняться ежедневно с 19 часов, то есть даже не посещая самоподготовку. В училище были возрождены утраченные курсантские традиции: дежурные по ротам теперь заступали в наряд с палашами, а дневальные на баночке теперь стояли с боцманской дудкой на шее. Маяки, фонтан с цветомузыкой и подсветка карнизов главного учебного корпуса были восстановлены, и с той поры каждые выходные иллюминация завлекала и радовала всех местных жителей… ну, и курсантов тоже. И каждый божий день с крыши курсантской столовой корабельная салютная пушка своим полуденным выстрелом призывала всех местных жителей сверять свои часы с точным московским временем.
С тех пор капитан 2 ранга Коротков к нам в класс больше не приходил и не наставлял своих подопечных на путь истинный. И мы терпеливо ждали, когда подрастём и однажды перешагнём порог аудитории, где встретит нас наш бывший наставник и расскажет всё то, о чём мы его просили раньше. Время шло, мы стали старшекурсниками и однажды, войдя в одну из аудиторий родной кафедры, узнали, что капитан 2 ранга Коротков совсем недавно уволился из вооружённых сил на пенсию по достижении предельного возраста.
Он навсегда покинул стены училища, так и не поделившись с нами своими военными тайнами.
© Алексей Сафронкин 2024
Понравилась история? Ставьте лайк и делитесь ссылкой с друзьями и знакомыми. Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить новые публикации, а их будет ещё очень много.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.