Именно так этот регион воспринимался в 19 веке, а возможно, и раньше, причем намного раньше. Но в 19 веке российское начальство уже не в первый раз посетила светлая мысль, что унять "англичанку" можно только наглядным и доступным примером - хорошенько наделав гадостей в ее колониальной Империи, над которой солнце никогда не заходит. Именно об этом рассказ, просим обратить внимание - он написан тоже в 19 веке, а наш автор Б.Н. Григорьев только пересказал его современным языком и снабдил комментариями. Впрочем, также сразу отметим, что описываемый эксперимент закончился неудачно.
Ключ к Индии
Б.Григорьев
Под таким заголовком журнал «Исторический вестник» в томе XI за 1883 год опубликовала статью за подписью “В.П.» Заинтригованный сей аббревиатурой, я провёл небольшое исследование и пришёл к выводу, что за ней, по всей видимости, скрывался Виктор Петрович Буренин (1841-1926), известный в своё время критик, публицист, драматург, переводчик и поэт-сатирик, которого журнал- и это мы достоверно знаем - привлёк к сотрудничеству в новой своей рубрике т.н. облегчённого исторического исследования.
Виктор Петрович вошёл в историю как человек, который, по словам В.Г.Короленко, всю жизнь ругался. Его безжалостной и ядовитой критики не избежал ни один русский писатель. Вот и в этой статье он подверг действия МИД России и наших славных генералов К.П.Кауфмана и Н.Г.Столетова беспощадной критике – сарказм так и брызжет из-под его пера, что и послужило, вероятно, для редакции журнала поводом для скрытия его фамилии.
Весной 1878 года, накануне Берлинского конгресса (июнь-июль 1878 года), созванного по инициативе Лондона и Вены для пересмотра выгодного для России Сан-Стефанского мира (февраль 1878 года), отношения с гадящей нам «англичанкой» испортились настолько, что в Петербурге стали серьёзно думать о возможной с ней войне. Войска Туркестанского округа стали готовиться к походу в Афганистан, и туркестанский генерал-губернатор К.П.Кауфман выставил особый отряд на границу Бухарского ханства. Его начштаба полковник Н.И.Гродеков (1843-1913), будущий приамурский, а потом и туркестанский генерал-губернатор, с двумя «киргизскими джигитами» предпринял рискованную разведывательную поездку вглубь Северного Афганистана и Северо-Восточной Персии, преодолев около 2 тысяч вёрст.
Вскоре в Петербурге убедились, что вынимать меч из ножен было ещё рано и что ещё не все «льстивые и хитрые слова» были сказаны нашей дипломатией. Вот и послано было в Кабул посольство генерала Н.Г.Столетова (1831-1912), боевого генерала, участника Крымской и русско-турецкой войны 1877-78 г.г., члена географического общества, хорошо знавшего Кавказ, Туркестан и вообще Восток. Афганистан считался для России ключом к Индии, и Столетов должен был попытаться завладеть им. В действительности посольство это, пишет В.П., «оказалось бесполезным для нас, гибельным для (афганского, Б.Н.) эмира и необыкновенно выгодным для Англии», потому что создало для неё удобный предлог вторгнуться в Афганистан и подчинить его своему влиянию.
В.П.строит свою статью главным образом на мемуарах доктора Ивана Лавровича Яворского (1853-1920), участника посольства Столетова. Врач И.Л.Яворский был крупным специалистом по географии, этнографии, антропологии, владел пером и оставил после себя прекрасную монографию «Путешествие русского посольства по Афганистану и Бухарскому ханству в 1878-1879 гг.».
Подготовка к посольству включала в себя подбор подарков. Подарки – неотъемлемая часть этикета восточных стран, и по подаркам там судят о богатстве, силе и достоинствах дарителя. «И странное дело!» - восклицает В.П., - «Расточители везде, где не нужно быть расточителями, в Азии мы делаемся решительными скаредами». Многие путешественники и чиновники Туркестана уже давно заметили, что не только афганские или бухарские князьки, но даже их слуги перестали принимать подарки от русских.
- Халаты погубят наше дело в Азии, - услышал Яворский от одного знатока в тонкостях Востока. – Нельзя же, в самом деле, получая кашемир, шёлк или золото, отдаривать серым солдатским сукном или больнично-арестантской хламидой!
А между тем в основу снаряжения миссии в Кабул была положена идея самой непристойной экономии, пишет В.П. Подарочный фонд формировался в Туркестане, и этим всё объясняется: откуда у генерала Кауфмана могли взяться богатые и достойные внимания восточных владетелей подарки? (Почему Петербург «умыл руки» и не приложил своих усилий к этому немаловажному делу? – спросим уже мы.)
Потому - ответит редакция, что как и в о времена нынешние, попилить там питерским было нечего - далековато. А значит интереса никакого. Полагать, что в "правильном" 19-м веке вся российская знать и чиновничья рать от министра до станционного смотрителя радела исключительно о долге перед Отечеством и чести (своей и рода) - наивно, чтобы не сказать более грубо. Именно тогда, в России, "которую вы потеряли" расцвели буйно и окончательно сформировались те самые традиции, что наполняют смыслом жизнь слуг государевых (не всех, но большинство) и поныне. Чем выше пост, тем... Дальше сами. А вот люди типа Столетова встречаются все реже и реже.
Посольство составляли его начальник Столетов, его помощник полковник Разгонов, военный топограф Н.А.Бендерский (1845-1908), переводчик с персидского – Назаров, с тюркского – Зааман-бек-Шихалибеков, с английского – Малевинский и доктор Яворский, а также 22 казака Уральского и Оренбургского войска и афганец Раджиб-Али, караван-баши (начальник вьючного каравана). Доктор Яворский получил 200 рублей подъёмных и 380 рублей суточных на два месяца. Относительно жалованья других лиц из числа «интеллигенции» посольства – переводчиков и топографа – можно только гадать, но, похоже, оно было примерно в 3 раза меньше, чем у доктора. На содержание лошади предусматривалось 40 коп. в сутки, а рядового казака – только 30 коп. Почему фельдшеру выдали 80 рублей подъёмных, а уряднику – ни гроша? – спрашивает автор статьи.
Маршрут посольства проходил сперва через территорию бухарского эмира Сеид-Музафара-хана (1834-1885), вассала России с 1868 года. Что бы сталось с посольством уже в первые дни своего путешествия в Кабул, если бы не щедрое его снабжение со стороны эмирата? - ставит ещё один вопрос В.П.
Первым генерала Столетова встретил чиракчинский бек, 18-летний сын эмира Музафара, выехавший с депутацией за 40 вёрст от Чиракчи, город, расположенный в 500 км к югу от Ташкента. «Достархан» в Чиракчи состоял из 30 блюд. Столетов отблагодарил бека халатом и серебряными часами, а членов депутации – халатами. В ответ бек подарил миссии 7 лошадей, покрытых парчовыми и бархатными попонами и снабжённых уздечками, отделанными бирюзой, 7 пачек халатов, среди которых были парчовые, шалевые и бархатные, плюс набор восточных сладостей. Аналогичный обмен подарками произошёл и с каршинским беком. Яворский умалчивает о том, какие подарки получил от Столетова сам Музафар, но ответные подарки эмира по объёму и ценности значительно превзошли подарки его беков.
Подарки
Какие же подарки были предусмотрены для Шир-Али (1825-1879), сына Дост-Мухаммеда-хана, эмира Афганистана, престол которого стоял у прохода в Индию, страну кашемира, золота и бриллиантов и дружбой которого Россия хотела заручиться? Это была покрытая бирюзой трость с гранатовой рукояткой (бирюза была дешёвой, местной, кокандской) «неизящной сартовской[1] работы», «красная» цена которой в Ташкенте не превышала 600 рублей. Это был бирюзовый пояс с серебряной вязью и золотыми застёжками ценой около 400 рублей. Ну и всякая мелочь: несколько кусков парчи и несколько халатов – парчовых, бархатных и, конечно, суконных.
Мало, конечно, вздыхает В.П., но ладно уж – как-нибудь бы справились. Но не тут-то было: какой-то экзекутор Назаров «подгадил» и испортил всё дело. Когда тюки с халатами и парчой распаковали в Кабуле, то увидели, что парчи было мало и вся она была низкого качества, не шедшая ни в какое сравнение с индийской, а халаты были годны только для подарков каким-нибудь уездным начальникам или аксакалам далёких аулов.
Столетов был, мягко говоря, смущён этим открытием, но кое-как выручила опять щедрость бухарцев. Он взял три лучшие лошади, подаренные ему Музафаром, приказал оседлать их эффектными бухарскими сёдлами с парчовыми попонами и взнуздать их уздечками, украшенными бирюзой, дополнил подарок настоящими богатыми бухарскими халатами, несколькими ружьями и пистолетами и двумя сервизами из чайной и столовой посуды, и получилось более-менее прилично и достойно – подарки потянули на 4000-5000 рублей.
Конечно, афганцы, хорошо знавшие бухарские изделия, отлично поняли ситуацию. Столетов, как бы говорил им своими подарками: земля наша обильна и богата, но… бедна деньгами, так что не взыщите. Великодушный Шир-Али, имевший в это время годовой доход порядка 20 тысяч рублей, прислал на следующий день Столетову 11 тысяч рупий (около 9 тысяч рублей) серебряной монетой, которые генерал, несколько поломавшись для вида, охотно принял. Деньги, по сообщению Яворского, пошли потом на оплату коллекции закупленных в Кабуле товаров и лошадей.
Чтобы покончить с вопросом о подарках, В.П. рассказывает, что при снаряжении доктора Яворского во вторую поездку в Кабул, для лечения заболевшего Шир-Али, канцелярия Кауфмана, уже знавшая о том, какие многочисленные и дорогие услуги были оказаны посольству Столетова в Кабуле, при подборе подарков опять не сделала никаких выводов. Доктор повёз с собой какие-то жалкие бокалы и стаканы стоимостью 15-16 рублей и ещё более жалкие портсигары и спичечницы. При этом совершенно не было учтено, что дарить бокалы и портсигары мусульманам, не употреблявшим табака и алкогольных напитков, было верхом безалаберности и скудоумия. Афганцы, включая и своего эмира, все эти подарки переплавили потом в монету.
Менее всего от скаредности посольства пострадал только один афганец – Мосин-хан, подобно собаке оберегавший русских и спасший их во время замятни в Мазари-Шерифе после смерти Шир-Али. Он получил золотые часы - не Бог весть что, но всё-таки…Они оказались не такие томпаковые, как парча по 100 рублей аршин, подаренная эмиру и оказавшаяся мишурой! «О, Русь, милая Русь!, на которую с завистью смотрит Запад и с надеждою Восток, когда ты избавишься от экзекутора, подносящего бокалы не пьющему, портсигары – не курящему, прикосновением к золоту превращающего его в медь, а приближением к плодородному оазису обращающего его в пустыню?» - восклицает В.П.
Путешествие в Кабул
2 июня посольство Столетова, получив напутствие генерала Н.А.Иванова (1842-1904), тронулось в путь. На следующий день оно достигло Джама и намеревалось пойти к Каракши, где находился бухарский эмир Сеид-Музафар-хан, но встретило депутацию его сына, чиракчинского бека и, соглашаясь на его приглашение, двинулось на Чиракчи. И в Джаме, и в Чиракчи, и в Каракши посольство встречали с отменным гостеприимством и в соответствии с восточным этикетом. Во дворец эмира в Каракши русские въехали верхами, хотя перед воротами «мирахур» (гоф-фурьер) Рахим-Уллух предложил спешиться. Столетов и его свита не обратили внимания на предупреждение, и старик Рахим-Уллух скорчил, по словам Яворского, кислую мину. Но что было делать с людьми, не умеющими дарить, но зато были большими мастерами озадачивать, спрашивает В.П. Впрочем, Столетов со товарищи аккуратно пятились задом после бессодержательной аудиенции у эмира, что могло вызвать у «мирахура» довольную улыбку.
Вообще Столетов с подвластными России беками и ханами не церемонился.
В городке Гюзар «мирахур» бека Акрэм-хана, тоже сына Музафара, захотел было принять на себя роль хозяина, но генерал потребовал, чтобы хозяином был сам бек. «Мирахур» смутился и сказал, что бек болен и потому не может выполнить пожелание Столетова. Тогда Николай Григорьевич послал переводчика Назарова во дворец, чтобы убедиться в болезни Акрэм-хана. Тот струсил и обещал немедленно приехать к Столетову. Столетов вышел из палатки и сухо и строго пригласил бека сесть.
- Так между добрыми соседями не делается, - начал генерал своё «приветствие» на турецком языке. – Ваш отец, ваше высочество, воздал должное почтение русскому посольству, которое Бухара имеет честь видеть на своей земле, а вы не хотели посетить нас! Вы бы должны были это сделать как гостеприимный хозяин. Я уже решился было о вашем поступке написать вашему отцу, эмиру, а ведь он не замедлил бы поучить вас за это палкой.
При последней фразе глаза бека вспыхнули огнём – минута была опасная. А Столетов продолжал спокойно говорить и закончил свою речь словами, что поскольку бек приехал, то он забудет всё, и между ними может быть только дружба. После этого Столетов попросил надеть на бека самый лучший почётный халат, но Акрэм-хан не надел его и передал своему шахрам-баши (дядьке). Столетов не отпустил бека, пока тот не выпил чаю, а уж потом отпустил его восвояси. Спутники генерала вздохнули спокойно, опасаясь, что дело могло кончиться саблями, а Николай Григорьевич ответил:
- Пустяки, ведь они трусы.
При переправе через Аму-Дарью, в Чушка-Гюзаре, посольство встретило трёх афганских всадников, старший из них назвался Мамет-ханом. На вопрос, какого он чина, Мамет-хан ответил, что какой бы чин он ни имел, в данный момент он без чина и вручил Столетову письмо от лойнаба Чир-Виялета, великого наместника Афганской Туркмении, письмо. Лойнаб сообщал, что относительно русского посольства он не имеет никаких приказаний и просил его не переправляться через Аму-Дарью в течение 10 дней.
В Мамет-хане спутники Столетова признали англичанина - он был не такой смуглый, как афганцы, сидел в английском седле и правил конём английской уздечкой. Генерал был рассержен и послал к лойнабу переводчика Назарова с письмом, в котором сообщалось, что ожидание для русского генерала было бы постыдным делом и что он был готов ехать один, не взирая ни на какие опасности, и свернёт с пути только тогда, когда получит от Шир-Али-хана известие о нежелательности приезда русского посла.
На другой день Мамет-хан сообщил генералу, что он имеет другое приказание, что эмир готов принять посольство русского императора и что посольству дано разрешение на свободный проезд до Мазари-Шерифа. И посольство стало переправляться через быструю реку. После переправы посольство встретил афганский караул и сообщил, что дальнейшее его продвижение задерживается на 2 дня, пока не прибудет почётный конвой для безопасного сопровождения «урусов-тюрей» до Мазари-Шерифа. Столетов дал волю своему гневу, он утверждал, что безопасность обеспечит ему собственный конвой, и добился своего: почётный конвой под водительством двух афганских «генералов» и в составе 200 конных и 100 пеших, назначенный лойнабом Чир-Виллаета, прибыл уже через день.
19 апреля движение возобновилось.
Посольство Столетова занималась по пути разведкой и рекогносцировкой неизвестной до сих пор местности. Занимался этим делом Бендерский. Когда он попытался использовать полученный в топографическом отделе барометр для определения высот и перевалов, то оказалось, что ртуть из трубки барометра …вытекла. При этом трубка была герметично закрыта. Ртуть из трубки испарилась потому, что барометр был старый, контрольный кран закрывался плохо, и прибор несколько раз находился в починке. Опять подвёл какой-то экзекутор!
Путешествие посольства, похожее, по мнению В.П., на шествие триумфаторов, между тем продолжалось. Мазари-Шериф встретил «урусов-тюрей» пушечной стрельбой и выстроенными вдоль дороги войсками. Они были встречены высшими чиновниками лайонаба, которые извинял отсутствие самого лайонаба его болезнью. На сей раз Столетову не пришлось применять свой гюзарский опыт – лайонаб и в самом деле был тяжело болен и через несколько дней отправился в иной мир. В Мазари-Шерифе посольство задержалось на 12 дней в ожидании разрешения эмира и тронулось снова в путь лишь 6 июля.
В это время русские узнали, кто на самом деле скрывался за именем англичанина Мамет-хана. Им оказался дэтин (есаул) эмирского войска Мосин-хан, оказавший посольству, как было описано выше, неоценимые услуги. А белокурые афганцы, оказывается, хоть и не часто, но встречаются.
Чем ближе к Кабулу приближалось посольство, тем больше услуг и почестей оказывалось ему со стороны встречавшихся на пути афганцев. Наконец, 28 июля к миссии на трёх слонах присоединился Везир-саиб, первый министр эмира Шир-Али, а на следующий день в 8 часов утра посольство въехало в Кабул. Впереди ехал отряд блестящей афганской кавалерии, за ним - три слона, на которых восседали члены посольства, за слонами следовал конвой посольства из русских казаков, сопровождаемые афганскими кавалеристами, а по бокам дороги стояли высокорослые гвардейцы эмира в ярко-красных мундирах.
Кортеж ещё на 8-й версте от последней станции был встречен родным братом эмира сердаром Хабиб-Улла-ханом. Он восседал на громадном слоне с позолоченными бивнями. Сердара сопровождал отряд латников в блестящих касках и вооружённых красивыми кабульскими шашками. Хабиб-Улла-хан сошёл со слона и поприветствовал Столетова, после чего Николай Григорьевич пересел на слона сердара, и процессия возобновила движение.
«Фиринджисов-урусов» захотели посмотреть массы кабульских жителей, крыши домов и кроны деревьев были хорошими наблюдательными пунктами. Посольство пересекло р. Кабул-Дарью и оказалось на обширном поле, на котором были выстроены афганские войска всех родов оружия: впереди – артиллерия, за ней в центре - пехота, а на флангах - кавалерия. Артиллерия дала салют из 34 залпов, потом заиграла музыка, и войска прошли церемониальным маршем. Слоны снова вышли на дорогу и направились к отведенной русским резиденции, которая белелась примерно в версте от поля. Стоявшие вдоль дороги афганцы завопили что есть силы, призывая на миссию благословение четырёх калифов, а вся афганская знать сопровождала русских до стен резиденции.
- Как хотите, а это царская встреча, - резюмировал Николай Григорьевич, выступая потом на торжественном обеде у эмира, поданном по-европейски на фарфоре и со столовым серебром.
Переговоры
На следующее утро, 30 июля, состоялась аудиенция у эмира Шир-Али. Эмир, одетый в военный мундир с генеральскими лампасами и с каской на голове, украшенной страусиновыми перьями, с красной лентой через плечо, поднялся навстречу Столетову, протянул ему руку. Он отнюдь не изображал ту напускную недвижимость, которая так типична для азиатских владетелей, и тем приятно удивил гостей. Знакомясь с каждым членом посольства, он каждому подавал руку и обращался к ним с подчёркнутой любезностью и старался сказать то шутку, то какою-нибудь остроту.
Пригласив всех сесть, эмир стал расспрашивать о России, о численности её населения и армии, о государственных расходах, интересовался, есть ли у русских железные дороги и т.п. Казачий конвой посольства в это время стоял под террасой дворца, где происходил приём, и эмир спрашивал об их организации и о ружейных приёмах, которые казаки с большим удовольствием продемонстрировали по команде Назарова. Затем Шир-Али рассмотрел казачью берданку, проявив знания обращения с ней, и приказал принести свои скорострельные винтовки местной ручной работы, которые, по мнению полковника Разгонова, оказались весьма хорошими.
Беседа грозила затянуться, но тут подул сильный ветер, поднял пыль, и аудиенция была закончена. 31 июля в Кабуле было землетрясение, и посольство отсиживалось в резиденции, не выходя в город. 1 августа Столетов был принят эмиром один – его сопровождали Везир и Мосин-хан. Вечером в честь русских была устроена иллюминация, и город окрасился вспышками фейерверков и огнями костров. 2 августа состоялась церемония вручения подарков, а 3 августа Шир-Али прислал на «бедность» посольства 11 тысяч рупий. В тот же день Яворский был призван для лечения заболевшего наследного принца эмира Абдулла-Джана, но помощь, вероятно, оказалась запоздалой, и принц к полночи скончался на руках русского хакима, «на которых через полгода предстояло покончить жизненные расчёты и его родителю», - добавляет В.П. Врачебная деятельность Яворского оказалась, однако, более успешной среди местного населения.
Через несколько дней, как снег на голову, пришло известие о том, что на приём к Шир-Али просится англо-индийское посольство. Эмир пытался отговориться трауром в связи со смертью сына, но англичане продолжали настаивать, что эмир должен был принять посольство соседней страны на правах гостеприимства. Тогда Шир-Али, посоветовавшись со Столетовым, сделал решительный отказ принять англичан. Кстати, всем членам посольства, кроме Столетова, было запрещено выходить в город из-за опасения стать жертвой английских шпионов. Эмир решил хоть как-то усладить скуку русских и 8 августа пригласил их на экскурсию в свой сад. Экскурсия закончилась богатым угощением. Кроме того, во дворе резиденции по приказу эмира открыли свои палатки афганские купцы. На этом импровизированном базаре Столетов накупил массу товаров – шалей, полушубков, ковров, туфель, употребив для этого 11 тысяч рупий, подаренных эмиром.
Как-то неожиданно для посольской «интеллигенции» выяснилось, что эмир посылает в Ташкент своё посольство, которое должно было сопровождаться Столетовым. С собой генерал брал Яворского и 10 казаков, предполагая добраться до цели за пару месяцев. 12 августа караван афганских чиновников и Столетов с Яворским и казаками выехали из Кабула. «Остальные же аргонавты, приехавшие за ключами Индии в отсутствие своего Язона должны были ожидать сформирования большого посольства в Россию, в составе которого должен был находиться и внук самого эмира», - сообщает нам В.П.
В минувшую войну с турками Столетов составил о себе славу неутомимого и быстрого наездника. Он и на сей раз не посрамил этой славы, и 31 августа объявился в Самарканде, а 6 сентября афганское посольство было уже представлено туркестанскому генерал-губернатору. То, что генерал такими темпом едва не до смерти не замучил всех своих людей, не произвело на него никакого впечатления. 10 сентября Николай Григорьевич выехал из Ташкента, направляя свои стопы в Ливадию. «И с этой поры», - сообщает нам В.П., - «имя его исчезает из истории нашего похода за ключами в Индию». Место его занял произведенный в генералы Николай Иосифович Разгонов (1831-1902).
Замятня в Мазари эль-Шерифе
Как ни тяжел казался спутникам Столетова марш-бросок из Кабула в Ташкент, участь оставшихся «аргонавтов» оказалась ещё более тяжёлой.
Во-первых, разразилась война с Англией. Вопреки бытовавшему в газетах мнению о слабости британских военных сил в Индии, к границе Афганистана подошли 3 корпуса англо-индусов. Обеспокоенный Шир-Али 25 сентября 1878 года писал в Ташкент Кауфману и просил не оставлять его своим вниманием и расположением. Одновременно эмир задавал и вопросы генералу Разгонову: когда же в Кабул вернётся генерал Столетов во главе 30-40-тысячного войска? (Наш доморощенный дипломат успел дать эмиру и такое обещание!) А Николай Иосифович, в свою очередь, интересовался, когда же эмир отправит своё большое посольство в Россию. В ответ он услышал, что никакого посольства не будет и что даже те четыре его чиновника, уехавшие в Ташкент, были посланы «ради почёта». Немых сцен с обеих сторон было достаточно: никто ничего не знал.
Разгонов посоветовал эмиру заняться перепиской. И обладатель ключей к Индии, вместо подготовки своей армии к отпору стоявшего на границе врага, принялся строчить письма и к русскому императору, и к Кауфману, и к самому Столетову, прося генерала «оказать дружескую помощь, какая покажется вам подходящей (!) и какая соответствует величию его величества императора».
Николай Григорьевич, ещё не получив обращения к нему эмира, написал «мудрейшие» свои советы Везиру-Магомет-хану: «По повелению и власти Бога нет другой империи, подобной империи нашего великого императора. Поэтому всё, что наше правительство посоветует вам, вы должны исполнить. Истинно говорю вам, что наше правительство мудро, как змея и невинно, как голубь». После этих знаменательных фраз Николай Григорьевич, вероятно под влиянием чудного крымского климата, «выдал на гора» ещё более знаменательные советы: «Вы должны быть подобно змее: наружно показывайте мир, а в тайне готовьтесь к войне…Было бы хорошо…, если бы вы… послали в страну врага способного посла, владеющего змеиным языком, полным лукавства, так чтобы он сладкими речами опутал ум врага и довел его до того, чтобы тот отказался сразиться с вами…Да будет Бог покровитель государства эмира, и да содрогнутся члены ваших врагов. Аминь!»
Что из этого поняли эмир и его министр, история умалчивает. Гоголь и Ильф с Петровым надорвали бы свои животики от смеха. Но Шир-Али, понятное дело, было не до смеха.
Генерал-губернатор Кауфман написал эмиру следующее: «Считаю нужным уведомить ваше высокостепенство, что англичане, как мне точно известно, намерены сделать новую попытку примириться с вами. Как друг вам советую дать им ветку мира». Обращают на себя наше внимание пассажи «мне точно известно» и «новая попытка примирения»: не понятно, когда русская разведка успела «доложить точно» и откуда взялась «новая попытка примирения», если не было сделано ни одной? Опять нечто, похожее на фарс.
Эти генеральские послания (от русского императора, естественно, никаких писем к эмиру не последовало) были получены 7 ноября, а уже на следующий день истекал срок английского ультиматума эмиру. Посылать ветку мира было поздно. Впрочем, она была послана, но англичане её проигнорировали. Сначала афганская армия 2 декабря нанесла им поражение у перевала Пейвар-Котал, но английские войска под командованием генерал-майора Фредерика Робертса, оправившись после неудачного боя, сумела преодолеть перевал и стала развивать наступление вглубь Афганистана. Шир-Али надеялся на эффект объявленного им 15 ноября против неверных «инглизов» газавата, но в результате сильное племя момундцев стало на стороне англичан. На фоне наступления англичан в Кабуле возникли беспорядки, справиться с которыми режим эмира был уже не в состоянии.
Между тем остатки русского посольства испытывали не только нравственные, но и физические невзгоды, страдая сначала от лихорадки, а потом заболев тифом. В октябре выпал снег, резиденция не отапливалась, и облачившись в афганские шубы, Разгонов и его спутники запросили у Кауфмана присылки доктора, специалиста по заразным болезням. В Ташкент решили отправить Яворского, придав ему эскорт из 10 казаков.
9 декабря Яворский добрался до Мазари-Шерифа, но дальше его не пустил лойнаб Чир-Виллаета, ожидая прибытия бежавшего из Кабула Шир-Али, с которым следовал Разгонов со своими спутниками. 20 декабря появилось семейство эмира, и Яворского вызвали в Таш-Курган, где сделал остановку со своей свитой эмир.
Здесь доктор узнал, что смутой в Кабуле воспользовался сидевший в заточении сын эмира Якуб-хан. На его стороне выступили горцы Кохистана, а затем и костяк афганской армии. В сложившейся обстановке Шир-Али последовал совету Кауфмана, освободил Якуба-хана из тюрьмы и привёл его к присяге, объявив на первых порах правителем Кабула.
Разгонов понимал, что оставаться в Кабуле больше не было никакой возможности и стал предпринимать попытки вернуться обратно в Ташкент. Нужны были отзывные грамоты от генерала Кауфмана, но получить их в сложившейся обстановке было невозможно. Тогда Разгонов сочинил отзывную грамоту, основываясь на выписках из октябрьских писем Кауфмана, в которых генерал-губернатор писал Разгонову о бесполезности его дальнейшего пребывания в Афганистане и рекомендовал возвращаться в Ташкент.
18 ноября Разгонов представил грамоту эмиру, но его чиновники усомнились в её подлинности и потребовали подлинных писем Кауфмана. При этом они стали уверять Разгонова в безопасности пребывания посольства в Кабуле, сам эмир отправил успокоительное письмо в Ташкент, просил прислать на помощь русское войско, но отпускать от себя посольство категорически отказался. Он молил Бога, чтобы с его государством не случилось несчастья, а «если же случится, то не без того, чтобы пыль от этого несчастья не села на полы государства его императорского величества».
В ночь с 1 на 2 декабря Шир-Али в обстановке полной секретности бежал из Кабула и приказал Разгонову следовать за собой. Теперь Шир-Али намеревался перебраться в Туркестан под крыло русской армии. 26 декабря он призвал к себе русское посольство, во время приёма которой сказал, что англичане всячески пытались задобрить его и подарками и сладкими речами, чтобы переманить его на свою сторону, но он хорошо знает, чем чреваты английские приманки, а потому «пусть теперь они знают, что я передаю ключи от ворот Индии в руки дружественной мне России».
Аудиенция длилась 3,5 часа, а после неё эмир сразу попал в руки своего последнего врача - доктора Яворского. У Шир-Али заболело горло, и Яворский стал лечить его модным тогда средством пульверизации. 29 декабря Разгонов получил от Кауфмана письмо, в котором генерал-губернатор требовал возвращения посольства в Ташкент и оставлял Яворского при эмире, если тот этого пожелает. В конце письма Кауфман написал: «Не дай Бог, если Шир-Али пожелает приехать в Россию». А желание эмира приехать в Россию становилось с каждым днём сильнее.
5 января Шир-Али с подобающим торжеством въехал в Мазари-эль-Шериф, а на следующий день там же появилось его посольство, сопровождавшее Столетова до Ташкента, и конвой из 10 казаков во главе с сотником Булацелем. И тут, пишет В.П., и началась самая занимательная часть похода русских за ключами к Индии, достойная пера Вальтер Скотта или Майн Рида.
Дело в том, что 23 декабря Шир-али получил от Кауфмана письмо, в котором генерал-губернатор писал, что приезд эмира в Россию только ухудшит дело. В другом же письме, помеченном 20 декабря, Кауфман сообщил эмиру, что никакого войска на помощь Афганистану он, повинуясь государю императору, прислать не может. Это разгневало эмира, и свой гнев он вылил на генерала Разгонова:
«Генерал Кауфман советует мне заключить с Англией мир. Да ведь если бы я захотел заключить этот мир, то сделал бы это и без чьего-либо совета. Но вы вспомните, что говорил мне генерал Столетов. Он советовал мне не принимать английского посла и в случае войны обещал мне военную помощь. В том же духе писал он мне из Ливадии. Теперь же, когда настало время исполнить свои обещания, вы мне говорите совершенно противное. Где правда? Кому же верить?»
Что мог ответить на это бедный Николай Иосифович? Он просил эмира не торопиться со своими заключениями. Но эмир торопился, он заговорил о своём бесчестии перед своим народом, перед англичанами. Теперь он убедился, что англичане были правы, утверждая, что никакой помощи от русских он не получит. «Вы перед ними школьники!», - восклицал эмир. – «Я же теперь не знаю, кто из вас троих говорить ложь: вы ли, генерал Кауфман или генерал Столетов?»
На другой день трагедия снова перешла в фарс.
Разгонов получил от Кауфмана новое письмо, в котором говорилось: «Государю императору было угодно повелеть мне пригласить ваше высокостепенство временно в Ташкент. Радуюсь, что буду иметь возможность лично познакомиться с вашим высокостепенством…» Николай Иосифович передал приглашение Кауфмана, но эмир и его советники были в растерянности: кому же и когда верить? Везир осторожно поинтересовался у Разгонова, нет ли у него с собой печати Кауфмана, т.е. другими словами он спросил, не подделывает ли посольство официальные письма. Да, маразм, конечно, крепчал…
Объяснение было до невозможности простое: джигит, посланный из Ташкента с письмом «Не ехать», утром 23 декабря нагнал сотника Булацеля, который отобрал у него пакет и передал его возвращавшемуся из Ташкента афганскому посольству. А 23 декабря из Ташкента выехал ещё один джигит-курьер, который вёз письмо «Приезжайте». Этот второй джигит должен был нагнать первого, взять у него пакет, а свой вручить ему. Когда второй курьер рассказал Булацелю, зачем он прискакал, тот просто прогнал его прочь, поскольку у «халатника» при себе никаких письменных предписаний не оказалось. А пакет взял и благополучно вручил его Разгонову. В Ташкенте почему-то не догадались снабдить второго курьера формальной инструкцией. Объяснить всё это Шир-али не было никакой возможности, да Разгонов и не пытался это сделать[2].
Эмир и в этой ситуации не утратил присущего ему чувства юмора и донимал Николая Иосифовича вопросами типа: а что если он приедет в Ташкент, а Кауфман спросит его, зачем приехал? В Ташкент он, естественно, не поехал, но посольство отпустил, оставив при себе Яворского и переводчика Зааман-бека при 10 казаках. Он одарил каждого члена посольства двумя шалями и послал с Разгоновым четырёх своих советников, включая брата, которые должны были просить Кауфмана о военной помощи афганскому народу.
19 января посольство выехало из Мазари-Шерифа, держа путь на Ташкент. К этому времени эмир болел воспалением подколенной мышцы. Лечением почему-то занимался местный врач Ахун, хотя рядом был доктор Яворский. По-видимому, болезнь была не под силу Яворскому, и эмир собирался написать русскому императору о том, что Яворский не хочет его вылечить. Ахун поливал больное место холодной водой, и у эмира началась гангрена. 8 февраля он умер в страшных страданиях. А доктор Яворский чуть не стал жертвой мести, когда Ахун преподнёс ему стакан вина с отравой, подготовленный самим Шир-Али. Восток дело тонкое!
Кончина правителя, как всегда, особенно на Востоке, вызвала смуту и беспорядки, началась борьба за власть. В народе был пущен слух, что все капиталы эмира получил русский доктор. Положение Яворского напоминало ситуацию с убийством персами Грибоедова. К Яворскому явился Мосин-хан с поручением обеспечить Яворскому и 10 казакам безопасность. Нужно было уносить ноги из Мазари-Шерифа, и Яворский попросил лойнаба снабдить его конвоем, но лойнаб сообщил, что ранее 3-х дней, на которые в стране был объявлен траур, он ничего предпринять не может.
Шайки разбойников уже предпринимали попытки проникнуть в дом, где находились русские и мифические капиталы эмира. Пока афганский караул отбивал все нападения, но и караул стал подвергаться влиянию улицы. Пронёсся слух, что разбойники уже проникли в дом и захватили большие суммы денег. Это послужило сигналом для нападения со стороны охранников, их кое-как отбивал Мосин-хан, но положение с каждой минутой стало критическим. И тогда Яворский решил ублажить нападавших 400 рублями казённых денег, а остальную тысячу раздал на руки казакам.
Утром Яворский послал Мосин-хана к лойнабу с требованием выпустить русских из города, но лойнаба уже не было на месте – он удрал, спасая свою жизнь. И тогда Мосин-хан вместе с братом эмира Сердаром-Нейк-Магомет-ханом сами решили организовать бегство русских. Толпы афганцев в это время грабили дом наместника, и Нейк-Магомет-хан приказал стрелять в них из пушек. Он объявил, что уже выбран законный правитель Афганистана – Якуб-хан, а его сын назначен правителем Чир-Виллаета (Афганского Туркменистана). Это несколько утихомирило бесчинства и сделало возможным заняться организацией вывода Яворского со спутниками из Мазари-Шерифа. Сердар выделил для сопровождения конвой из узбеков, и с соблюдением максимума предосторожностей кортеж налегке выдвинулся из города.
12 февраля Яворский со спутниками оказался в м. Патта Гюзара на Аму-Дарье, и пришло время расставаться с конвоем и Мосин-ханом. Благородный афганец, сделавший столь много для русских, на прощание прокричал садившемуся в лодку Яворскому:
- Бог да будет вам защитником!
И здесь можно поставить точку в рассказе о том, как русские добывали ключ к Индии.
Наш комментарий
Посольство Столетова является примером того, как не нужно организовывать и направлять в другие страны такие посольства. Странным образом МИД России остался буквально в стороне от такого важного предприятия и спихнул всю его организацию на генерал-губернатора Туркестана и военных. Впрочем, иного ожидать от Петербурга было и нельзя: министерством иностранных дел руководил ещё А.М.Горчаков, который уже впал в старческий маразм и которого Александр II держал исключительно за старые заслуги.
Невооружённым глазом видно, что такое важное дипломатическое предприятие не руководилось и не направлялось единой твёрдой рукой. Генерал Столетов, каким бы опытом воина и знатока Кавказа и Востока ни обладал, для этой миссии явно не годился. Подготовка посольства канцелярией Кауфмана в условиях только что утвердившейся власти России проходила из рук вон плохо.
О том, как обошлись с эмиром Шир-Али, надавав ему кучу обещаний и бесплатных советов, а потом оставив его наедине с англичанами, упоминать рука не поднимается.
[1] Сартами назывались практически все представители Средней Азии.
[2] «Уму не растяжимо!» - говорит один мой коллега.