Из цикла "Мемориал".
Чистое голубое небо Панамы. Ярко сверкает солнце в вышине, жарит нестерпимо, точно так, как летом в Нижнем Поволжье. Но там приятно было растянуться на речном песочке в компании пацанов ровесников. Здесь — раскалённая сковорода палубы, и только тонкая ткань носилок отделяет кожу от обжигающего железа. Небо чистое, ни облачка. Оно раскинулось широко и бездонно. Оно открылось взору старпома, как когда-то в детстве. Оно влекло и звало его в голубую даль. Вспомнилось чувство ранних лет — ощущение власти неба — почти забытое.
На горизонте, на той зыбкой линии, что отделяет небесную бездну от бездны океана, возникла точка. “Маленькая соринка на капле мироздания, а в центре моего мироздания – я! И всё это лишь капля!” — подумал Он. Соринка превратилась в муху, затем в вертолёт. Откуда-то явился шум. Лопасти вертолёта бешено вращались, взбивали воздух прямо над головой. На палубу МРТК не приземлиться. Суматоха и кутерьма вокруг…
Вдруг окружающая старпома действительность отодвинулась на второй план. Его сознанием овладели картины прошлого. Сначала более ранние. "О, Волга!.. колыбель моя, любил ли кто тебя, как я?" — как иллюстрации детства и отрочества. Потом образы молодости, последующей жизни, которые ассоциировались с "…городом у моря, где ночью светит солнце, и летом идёт снег". Эпизодические видения приобретали системность и хронологию. Ранние годы детства, каждое воспоминание.
Он в кругу одноклассников. Треугольный полосатый лоскут от старой тельняшки нашит на майку так, чтоб был виден меж верхних расстёгнутых пуговиц рубашки. Этот треугольник, как символ первичной инициации. Так, чтоб душа нараспашку, “брат ты или не брат!”, и страстная тяга к морю, к выходу в океан. Шарф противопоказан, тельник должны видеть все! Юность, вера в себя, ощущение безграничных возможностей.
Набережная волжской протоки Сазанки в родном городке. На фоне заката все любуются городом раскинувшимся на противоположном берегу. А Он, в лучах заката, Он — видит море. Море для Него повсюду: и в широком разливе Волги и в небе. Главное, в небе. Если прибрежные острова порой могут скрыть за собой широту реки, то небо, его простор, ничто не закроет.
Школьный выпускной отгремел, и сразу в путь – на север! В мачтовый город у студёного моря, в мореходку! Второй этап инициации, как то вступление в некое закрытое сообщество, где плечо к плечу и спина к спине, где “Ватра”, самое дешёвое курево, на двоих и самые-самые первые наряды. Абитура присваивала “начальные значения переменным” личности. Вчера ещё домашний мальчик, а теперь сам за себя отвечаешь и принимаешь решения. Учишься жить в коллективе купно и воедино. Все разные, с разных мест, кто из Крыма, с порта о двух морях, кто с Западной Сибири, кто терриконы нахваливает, а кто из города “союзного значения” (за неимением других аргументов)…
– Эй, ты откуда?
– Из Москвы…
– Сигареты есть? Давай покурим!
– Не курю я…
– ??? – мгновения показного недоумения. – А баба твоя?
– Какая баба? Нет у меня никакой бабы…
– Потому и нет, что не куришь!
Волжский крепыш невелик ростом, но уверен в себе до дерзости; семнадцать от роду ещё не исполнилось… А шутка эта стала дежурной.
Вот первые форменные тельняшки на каждом. Замершая вне времени, будто заколдованная Тюва-Губа принимала пять рот первокурсников. Здесь приключились и большой десантный корабль и малый шестивёсельный ял, история КПСС и история с недоваренным компотом, итишкина жизнь по уставу, где вышмат изучали на строевых занятиях…
Следующий слой сознания сменял собой предыдущий.
Первый выход в море. Он вспрыгнул на нагельную планку, с неё шагнул на ванты и в темпе, выбленка за выбленкой, покарабкался вверх. На марсовой площадке осмотрелся. Влево и вправо от мачты уходил рей. На нём в паре метров друг от друга рассредоточились пацаны. По команде нокового “На себя!”, все дружно, выбросив вперёд руку, подтягивали отяжелевшую от хлеставшего дождя парусину. “На себя!” — снова командовал ноковый. Так, раз за разом, подбирали огромное полотнище паруса грот, нижнего и, следовательно, самого большого и тяжёлого. Здесь справятся, скорее по вантам вверх! Короткая передышка на салинговой площадке. На марса- и брам-реях та же самая картина, что и на грота-рее: “На себя!”, снова — “На себя!” Карабкается ещё выше — на бом-брамсель.
— Эй, Пернатый, мы здесь одни?
— Походу, так.
— Вдвоём уложим бом-брамсель?
— Начнём, там, глядишь, кто подскочит.
Отсюда, наверно, появилось и прилипло к Нему прозвище Бомбрам. А подвиги чаще совершались не на уровне бом-брам-рея, а на уровне нижней палубы, там где гальюны, места общего пользования.
Новый слой сознания, сцена в кубаре:
— Бомбрам, Квакин, вы куда это намылились? — рослый парень спросил начищающих свою форму друзей-коротышей.
— БЕЗ МЕНЯ??? Погодьте, я с вами.
— Тогда не валандайся, Питон!
Эпизод в Педагогическом училище промелькнул быстротечно в сознании старпома, за ним — новый сюжет.
— Эй, Питон, приходи на свадьбу!
— На чью, Бомбрам?
— На Татьянину и мою. Придёшь?
— Приду, конечно, — подтвердил невесть с чего погрустневший Питон. — Куда уж вы БЕЗ МЕНЯ!
А слои сознания быстро опадали, как плёнки с зеркальных цветов памяти из сказки Кира Булычёва про Алису.
— Ха, вся мелочь второй группы! Куда же вы на сей раз, БЕЗ МЕНЯ? — неизменный вопрос Питона был ожидаем.
— Какой “БЕЗ ТЕБЯ”, давай в темпе собирайся, идём копать траншею!
— Что, придурки? Забыли, как тянули кабель через весь Жилстрой? Я не намерен долбить мёрзлые булыжники.
— Саня, волшебный аккорд, платят как в сказке! Собирайся, пока зовём, — поторапливал бригадир Бомбрам.
Кадры хроники так и мелькали.
В бытовке на проспекте Ленина:
— Треугольником или звездой запитывать компрессор?
— Дай отвёртку. В кабеле три провода, и в пакетнике три фазы. Чего непонятного? — пробурчал Бомбрам.
— Почему ж на компрессоре “220в” написано? Три фазы, значит 380.
— Ток 220! А напряжение 25! Вон на пакетнике написано 25А напряжение! Чего непонятного? — с этими словами Бомбрам щёлкнул пакетником, и компрессор, о чудо, заработал.
После работы грелись в бытовке, рассевшись вокруг самодельной электроплитки. Завитый спиралью отрезок нихромовой проволоки изогнулся пылающей змеёй на кирпиче. В какой-то момент перекаленная проволока перегорела. Бомбрам уверенно скрутил медь и нихром, выкинув в сторону перегоревший кусочек спирали. Уже хотел вставить штекер в розетку.
— Бомбрам, так не аллё! Ты весь нихром пожгёшь, а у нас другой спирали нету. Что тогда делать будем? — вмешался товарищ. Он расправил спираль. К счастью, другой стороной спираль была подсоединена к медному проводу не на самом конце. Оставался порядочный не задействованный в цепи запас нихромовой проволоки. Переместили винтовой контакт так, чтоб длина спирали в электрической цепи увеличилась. Вставили штекер в розетку, спираль засветилась красным накалом.
— Не должно быть белого каления, — пояснил напарник.
— Белый Коля, не я? — скаламбурил Бомбрам. — Слышь, Хохол, — обратился он к Коле из Львова, — походу кто-то что-то имеет против тебя.
В той весёлой компании не обходилось без смеха. А последнее слово оставалось за бригадиром Бомбрамом.
Старпом лежал на палубе МРТК, то бишь малого рыболовного траулера-кормовика — так, вроде, официально называется этот тип судна. Только никто этого не знает, ибо “мартышкой” рыбаки прозвали эти кораблики, “мартышка” и только, и никак по-другому. Четыре мартышки болтались в Карибском море в коротком простое на своём пути из Мурманска в Аргентину. (Кстати, для справки, автономность МРТК — неделя.) Там им якобы предстояло облавливать прибрежные воды Южноамериканского континента. Над одной мартышкой на несколько минут завис вертолёт. Старпом лежал на палубе и в его угасающем сознании проносились, всё ускоряясь, кадры его жизни.
Выпуск из мореходки. Рождение дочери Жени. Ясные, счастливые дни сменялись ненастьем. Серые ветра гнали его по беспокойному, часто штормовому морю жизни. Бытиё морское часто оборачивалось форменным кораблядством, когда задерживали или не доплачивали зарплату.
Летопись его жизни подошла к совсем недавним событиям. Уже давно не Бомбрам, а старпом попрощался с крошкой своей дочуркой. Прощаясь с женой, говорил:
— Надо завязывать с морями. В последний рейс иду… и это на мартышке-то через всю Атлантику? Какого рожна?
Завершается кинохроника, последний день прокручивается в сознании старпома.
НЭЛ его зовут, тот эхолот, который сбрендил. А в старпоме проснулся взбалмошный Бомбрам. Стояли у побережья Коста-Рики, водичку брали — пополняли запас пресной воды. Глубина по карте 17 метров. Надобно отрегулировать шкалу эхолота, сличить его показания с фактической глубиной под вибраторами. Лотлиня нет, но подходящий трос найдётся. Привязал гирю и швырнул её за борт. Старательно замерял потом вытянутый на палубу трос. Сминусовав осадку, получил идеальное значение, которое надлежит показывать эхолоту. Переместился в штурманскую рубку. Проверил скорость вращения диска указателя и барабана самописца. Стал регулировать посылочные контакты. Как там? — “Повернуть по направлению вращения кулачка — если показания больше фактической глубины, и наоборот — в противной ситуации”. Новое положение контактов зафиксировал стопорными винтами. Был доволен собой, когда показания эхолота стали совпадать с фактом глубины.
Попробовал на разных диапазонах измерений. Нажал кнопку подмагничивания вибратора (как без этого?). Вроде бы всё работает, но решил всё-таки, в дополнение ко всему, отрегулировать ещё посылочное реле. В одной руке отвёртка, в другой — щуп 0,8 мм. Натяжение спиральной пружины должно обеспечить надлежащий зазор между контактами!
Белое каление!!! — в глазах, во всём существе старпома. Тысяча вольт напряжения прошила его тело.
“Прощайте братья, прощайте однокашники, все, кто любит меня и будет помнить! Дружище Питон, так вышло, БЕЗ ТЕБЯ никак. Замени меня для Женьки и Татьяны!” — вспыхнула и погасла последняя мысль старпома.
Вертолёт втянул лебёдкой в своё нутро обездвиженное тело старпома и взмыл в высоту. А Бомбрам, если б взглянул вниз, мог бы увидеть этот вертолёт, удаляющийся, уменьшающийся, превращающийся в точку, в незаметную точку на периферии его мироздания. На периферии той капли, в центре которой находился Он сам. Бомбрам, однако, смотрел ввысь, повинуясь власти неба.
За солнцем — за солнцем, на запад — на запад!
18 февраля 2024 года.