Начать хочется с самого Осипа Мандельштама, который не был принципиальным противником советской власти подобно Бунину, не испытывал романтического увлечения Белой гвардией, как Цветаева, не пытался преуспеть в обмен на отказ от собственного «я», как Горький, и не рассчитывал на мирное сосуществование с большевиками без потери чувства достоинства, как Пастернак или Булгаков. Но принципы для Мандельштама-поэта и Мандельштама-человека всегда были важнее каких-то там бытовых неурядиц и даже физической свободы.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Страшные эти стихи Мандельштам не спрятал и не сжег, а напротив, читал их в открытую, в том числе и малознакомым людям. Пастернак сухо заметил, что это не поэзия, а осознанное самоубийство. Так и случилось! Россия осталась без него, об этом есть очень любопытное размышление.
Но в в жизни Мандельштама была Надежда Яковлевна Хазина, ставшая для поэта не просто женой, другом и музой, но и фактически спасшая его для истории мировой литературы — именно она сберегла (пусть и частично) архив мужа, буквально в кастрюльке пряча десятилетиями свёрток с его работами и способствовала публикации его стихов на Западе после войны.
Поэтому речь пойдёт далее о великой женщине сохранившей для нас Мандельштама и о её жизни в Пскове с осени 1962 и до 1964 года
Надежда Яковлевна долго прожила в провинциальных городах, то приближаясь к двум столицам, то отдаляясь. Правильнее сказать скитаясь. Ульяновск, Чита, Чебоксары…
Но "Почему Псков?" – спросила её как-то Ахматова. "А что же делать? Псков выручает", – ответила Мандельштам.
Осенью 1962 года близкую к Москве Тарусу она сменила на Псков, на Псковский педагогический институт. В 1958 году Надежда Мандельштам вышла на пенсию, но денег на жизнь не хватало. В Пскове она нашла работу. Институт расширялся, нуждаясь в новых преподавателях. Надежда Мандельштам была кандидатом филологических наук с опытом преподавательской работы и ее кандидатуру одобрил Иван Васильевич Ковалёв, ректор ПГПИ им. Кирова.
Деньги у нее действительно появились. Да и город ей понравился. "А сам город очень хорош, работа лёгкая, хотя я и устаю, и приятно иметь деньги", – написала она в одном из писем. Но всё же, временами ей было плохо и хотелось уехать навсегда как можно скорее. Но потом настроение менялось, и город становился притягательным – настолько, что и после отъезда она несколько раз в Псков возвращалась.
В то время Надежду Мандельштам, если не считать узкого круга людей, в СССР мало кто знал. "Тарусские страницы" она уже издала, но под псевдонимом "Яковлева". Но за ставшие позднее известными "Воспоминания" она уже взялась. Так что кроме преподавания в Пскове на инязе она работала над первой книгой "Воспоминаний".
Скитания продолжились и в самом Пскове. Постоянного жилья не было. Она снимала крохотные комнаты в центре – неподалёку от института. Бывало, ночевала у своих новых друзей Майминых или в институтском общежитии на улице Карла Либкнехта (ныне – улица Воеводы Шуйского) в комнате преподавателя-филолога Софьи Менделевны Глускиной. Письма предпочитала получать до востребования на главпочтамте.
Появлению в Пскове Надежды Мандельштам способствовала Софья Глускина. Именно она посоветовала ректору Ивану Ковалеву пригласить Надежду Яковлевну, и тот рискнул. Времена были уже не такие суровые. Хрущёвская "оттепель" не закончилась. Надзор над "неблагонадёжной" сохранялся, но ничего страшного не происходило. За ней скорее "приглядывали" – без каких-то видимых последствий. Хотя Надежда Мандельштам всё время ожидала какого-то подвоха.
Она была ценным кадром. Её кандидатская степень оказалась институту очень кстати. Её зачислили в штат кафедры иностранных языков, и это означало, что по штатному расписанию теперь было можно создавать факультет иностранных языков и отдельную кафедру английского языка на базе межфакультетской кафедры иностранных языков.
Считается, что в "Воспоминаниях" Псков у Мандельштам показан как оплот сталинизма. Так может показаться, если признать, что Псков состоял только из людей, подобных её пьющим соседям вроде сталиниста-маляра – бывшего партизана. Однако круг общения у неё был гораздо шире. Прежде всего, это псковские филологи Евгений Маймин, Татьяна Фисенко, Софья Глускина, Лариса Костючук, Металлина Дюкова…
Хотя маляра Григория Семёновича и его жену из книги Мандельштам забыть трудно. "Мои псковские сталинисты упорно твердили, что до войны нужды не знали – только сейчас, мол, с ней познакомились", – рассказывала она. Её "псковские сталинисты", судя по воспоминаниям, действительно люди малоприятные и непоследовательные. Особенно жена маляра, которая умудрилась донести на другую соседку, сдававшую без прописки комнату Надежде Мандельштам.
При этом, Надежда считала, что жена маляра, до войны работавшая в столовой госбезопасности, донесла не со зла, а по привычке ("потом она горько плакала, просила у меня прощения и ходила в церковь замаливать грех"). Наверное, так оно и было. Сила привычки. Всю зиму она Надежде Мандельштам помогала, но когда наступила весна – побежала доносить.
Один день Григория Семеновича в описании Надежды Мандельштам выглядел так:
Жил рядом со мной в Пскове маляр, бывший партизан, пожилой человек, ещё и сегодня сталинец чистой воды. В дни получки он матом кроет обманувшего его бригадира, а к вечеру шумит в коридоре коммунальной квартиры: «Смотрите, как живёт Григорий Семенович: всё у него есть! Всё ему Сталин обеспечил».
Псков – не Чита, добираться не так далеко. Так что к Надежде Мандельштам в Псков регулярно приезжали гости из Ленинграда и Москвы. Некоторые даже без предупреждения. В основном, это были переводчики и литераторы. Среди них были Вячеслав Иванов, Иосиф Бродский, Анатолий Найман, Виктор Хинкис, Наталья Горбаневская, Дмитрий Бобышев, Фрида Вигдорова, Ника Глен, Юлия Живова, Симон Маркиш…
По пути на балтийский курорт в Пскове был проездом на своём "москвиче" Александр Солженицын, но Мандельштам не застал, о чём она сожалела.
В 1963 году после последней сессии к Надежде Яковлевне приехала в Псков Наталья Горбаневская, автостопом на грузовике из Таллина, где гостила у однокурсницы. Цель приезда была одна – повидаться с Мандельштам, с которой она, студентка филфака ЛГУ, уже была знакома.
Это был очень неудачный визит, потому что я Надежду Яковлевну не предупредила, что приезжаю, – вспоминала Горбаневская. – Она жила у женщины, которая, по подозрению Надежды Яковлевны, на неё стучала. Увидев меня, Надежда Яковлевна сказала: "Вы с ума сошли. Разве так можно?" Так что какого-то нормального общения в тот приезд 1963 года не получилось.
Горбаневская была в Пскове и в 1972 году вместе со своим другом поэтом Дмитрием Бобышевым. Мандельштам в Пскове давно не жила, но зато в городе можно было увидеть их общего знакомого – священника о. Сергия Желудкова (крестного отца Бобышева). А крестной матерью Бобышева была Горбаневская.
О том, что о. Сергий Желудков (богослов, литератор, правозащитник) был связан и с Надеждой Мандельштам, в своих воспоминаниях подробно рассказала Екатерина Маймина – дочь Евгения Маймина и Татьяны Фисенко.
Ещё в 1954 году о. Сергий Желудков был назначен настоятелем Никольского храма в Любятове (на окраине Пскова). Позднее священника вывели за штат, но жизнь его и дальше была связана с псковской землёй.
Екатерина Маймина помнит, как встречала Надежду Мандельштам в псковском аэропорту и как они ехали на такси в Любятово.
"В начале 1970-х гг. был период (продолжался он года два или три), когда Надежда Яковлевна. стала приезжать на лето в Псков, – написала Маймина. – Останавливалась она тогда в Любятово – на окраине Пскова, у отца Сергия Желудкова. Отец Сергий был к тому времени уже отлучён от церкви – за несогласие с официальной её политикой… Все ехали в любятовский деревенский дом. Вокруг дома был яблоневый сад, казавшийся "Эдема списком сокращенным"... В доме была фисгармония. Отец Сергий прекрасно играл…" Это лишнее доказательство того, что не одни сталинисты Надежду Яковлевну в Пскове окружали.
Ещё одной важной собеседницей Надежды Мандельштам была родившаяся в Пскове жена Юрия Лотмана – доктор филологических наук Зара Минц (профессор Тартуского университета).
Как только Надежда Мандельштам переехала в Псков в 1962 году, то написала Заре Минц в Тарту: "Теперь мы соседи. Установим дружбу Тарту – Псков. Кому-нибудь из нас, наверное, удастся съездить. У нас старина, которую я ещё не разглядела. Бывали ли вы в Пскове? "
Бывала ли Завра Минц в Пскове? Ещё бы. Она здесь родилась. А дружба Тарту – Псков действительно была и тянулось много десятилетий, остаётся теперь только надеяться на востановление этой дружбы. Города находятся вблизи, и нынешние государственные границы не могут их прервать. Некоторые преподаватели работали и там, и тут.
Псковские письма Мандельштам к Минц любопытны ещё и потому, что говорят как о литературных вкусах Надежды Яковлевны, так и о её непростом характере. Некоторые оценки просто безжалостны. Досталось, например, Иосифу Бродскому, Белле Ахмадулиной, Булату Акуджаве (фамилию Окудажавы она писала через "А").
В марте 1964 года Мандельштам написала из Пскова Варваре Шкловской-Корди:
Варюша! Получила ваше письмо с Майминым. Он очень хороший, всё понимает в Тютчеве и Баратынском, но способен увлечься Ахмадулиной и Акуджавой (слышал их в Ленинграде). Я видела в "Юности" стихи и того, и другого. Ахмадулина кривляка невыносимая, а Ак – дурак. Песенки хорошие, – а в стихах он ничего не понимает, как в Гоголе.
Первые годы после отъезда из Пскова Надежды Мандельштам летом 1964 года семья Майминых с ней часто переписывалась. Так что слова Мандельштам: "от Пскова у меня осталась дружба с прекрасными людьми", – это, прежде всего, слова о её ближнем псковском круге – Майминых и других коллегах.
Хотя в псковских письмах сохранились и совсем другие высказывания: "Здесь мне сейчас очень трудно: устала, хочу на волю. Больше не вернусь. Внешняя обстановка вполне сносная – можно было бы продолжать работать. Но дело во мне…"
Речь, прежде всего, щла о здоровье: "Моя язва в ужасном виде – никогда такой не была. Очевидно, дело в воздухе…"
В какой-то момент Надежда Яковлевна поняла: всё, она в Пскове жить больше не может. Пора заканчивать скитания и двигаться через привычную Тарусу в Москву. Вскоре после возвращения из Пскова она закончит первую книгу своих воспоминаний.
А потом настанет время вспоминать уже о ней. Самая известная псковская история, с ней связанная, это визит с подачи Анны Ахматовой Бродского и Наймана. Этот визит описан и тем, и другим. Она была больна и немногословна. А как итог той зимней поездки 1963 года в Псков стало написание Иосифом Бродским стихотворения "Псковский реестр".
Не спутать бы азарт
и страсть (не дай нам,
Господь). Припомни март,
семейство Найман.
Припомни Псков, гусей
и вполнакала
фонарики, музей,
«Мытьё» Шагала.
Однако Мандельштам не была бы собой, если бы ту встречу не предваряло одно её высказывание, о котором Бродский не знал.
"Что я думаю про Бродского? Ровно ничего: я не люблю полу-абстракционизма в стихах, – написала она совсем незадолго до его визита в Псков 16 декабря 1962 года в письме к Варваре Шкловской-Корди. – Это потоки, льющиеся с равномерной силой и безразличием. Но что страшно, это часто пахнет самоубийством. В стихах. Это страшновато. А сам он рыжий пляшущий еврейский дервиш. Убедительно, но никому от этого легче не было…"
В том же декабрьском письме она написала: "Мне что-то тяжело живётся – болит сердце (психически) и душа (физически)". Эти письма можно обнаружить в книге "Посмотрим, кто кого переупрямит…"(составитель – Павел Нерлер).
"Кажется, что Псков вас приманит", – написала Надежда Мандельштам переводчице Юлии Живовой, приглашая её к себе на выходные. Так оно и произошло. Город на это способен, особенно если вам повезёт с собеседниками.
"С удовольствием вспоминаю славные дни в Пскове", - вспоминала позднее Надежда Мандельштам. В одном из псковских писем, написанных Надеждой Мандельштам в 1963 году, она о своих студентках написала: "Сейчас они у меня странные. С одной стороны – секс и спорт /…/ с другой – всеотрицатели, а всё же в них что-то есть. Но это – увы! – не деревня, как в Чебоксарах, а мещанский город". Город где ей во снах она преодолевала страх. В книге «Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография» Ральфа Дутли есть свидетельство Юлии Живовой:
В течение многих лет ее мучили кошмарные сны. Уже в московской квартире (после 1965 года) она часто, кричала по ночам тем «животным криком», который начался у нее зимой 1937–1938 года, когда свирепствовал террор. Но был у нее и сон о «преодолении страха», который снился ей в Пскове в 1962–1964 годах и о котором она вспоминала до конца жизни. Во дворе дома стоит грузовик с тарахтящим двигателем. Входит Мандельштам и будит ее словами: «Вставай, на этот раз за тобой… Меня ведь уж нет…» Она отвечает ему во сне: «Тебя уж нет, а мне все равно». Потом поворачивается на другой бок и спокойно засыпает. В других снах Осип зовет ее к себе. Она была убеждена, что он ждет ее. Она верила в их встречу, мечтала о новом свидании с ним. Вся ее поздняя жизнь вращалась вокруг «Оськи» — так она ласково называла его; он был смыслом ее существования, ее вторым «я». Посторонним могло казаться, что она никогда с ним не расставалась, хотя ей пришлось прожить без него долгие десятилетия.