Продолжение. Начало -11,12,13,14,15,17.02.2024 г.
Рассказы о мытарствах
Нина, по его, отправленному с авиазавода письму, приехала вместе с матерью. В первый же день, как только они отдохнули с дороги, он повёл их показать им город. Львов им обеим понравился, и Нина сказала, что жить в таком красивом городе, ей будет очень приятно, и беспокоилась только о том, найдётся ли ей здесь работа по специальности, и самое главное, будет ли здесь хорошо Анастасии Ивановне. Друг к другу мать и дочь были очень привязаны, всё делали вместе, никогда не ссорились и расставались за всю свою совместную жизнь только один раз, за несколько лет до войны, когда Анастасию Ивановну, второй раз за её жизнь, неожиданно арестовали. Вспоминали они этот период их жизни как тяжёлый сон. Нина тогда была ещё школьницей, и если бы не помощь близких, неизвестно как бы она прожила то время, которое оставалась одна. Арестовали её, казалось бы, беспричинно. Сама она была скромным библиотекарем в школе, а для дополнительного заработка работала ещё и художником-оформителем. Кроме работы и дома она почти нигде не бывала, ничего такого, что могло повлечь за собой такие неприятности, как будто бы не делала. Родители её давно умерли, муж тоже рано ушёл из жизни, дочь она воспитывала одна, и вырастить её и дать ей хорошее образование сумела только благодаря своему сильному характеру, здравому смыслу, трудолюбию и беспредельной любви к близким. Единственный её старший брат пропал без вести при обстоятельствах, которые так и остались неясными.
Он был талантливым художником, до революции выставлялся, ему прочили большое будущее. У брата и научилась Анастасия Ивановна азам художественного дела, что так помогло ей в трудное время. Но судьба его сложилась тяжело. Ещё совсем молодым человеком, он заболел туберкулёзом лёгких, или как тогда говорили, чахоткой. У него была любимая девушка, с которой он дружил ещё с гимназии, сероглазая, русая, стройная умница, из, хорошей, интеллигентной, семьи, в которой он не чаял души, и с которой был помолвлен. Туберкулёз в то время лечился плохо, болезнь у него текла неблагоприятно, и он не считал для себя возможным продолжать отношения со своей суженой, прежде всего из-за того, что опасался заразить любимого человека таким роковым недугом. Кроме того, он не хотел быть ей обузой, полагая, что она со своей молодостью, красотой и умом, легко устроит свою жизнь и проживёт её благополучно и счастливо, вместо того, чтобы возиться с ним, больным человеком, который, к тому же, скорее всего, обречён на раннюю смерть. Объяснение было тяжёлым, со слезами на глазах у обоих, на прощанье он поцеловал ей руку и сказал, что постарается не бередить ей в дальнейшем душу, и жить так, чтобы она его больше не видела и скорее забыла, и что так им будет легче. И действительно, после того, как они расстались, он почти не выходил из родительского дома, много рисовал, в его картинах, и особенно портретах, появились новые нотки, какой-то отрешённости и чистоты. Как-то он, на несколько дней, перестал разговаривать. По выражению его лица видно было, что он о чём-то напряженно размышляет, как будто бы во что-то вглядываясь мысленным взором и мучительно пытаясь что-то себе представить и в чём-то разобраться. На вопросы, что его так беспокоит, тихо просил ему не мешать, принесённую ему еду ел машинально. Состояние его в это время ещё больше стало тревожить его близких, они боялись, как бы он ко всем своим бедам не лишился рассудка.
В конце концов, лицо его прояснилось, взгляд стал серьёзным и сосредоточенным, казалось, что он что-то понял, и теперь думает, что и как должен сделать. Потом он выбрал холст, такой величины, что ни на одном из его мольбертов он не помещался, и ему пришлось делать новый, большой. Загрунтовал его, и принялся рисовать. Рисовал он портрет девушки, с которой расстался. Это был портрет в полный рост, на котором она была изображена высокой, намного выше, чем в жизни, очень стройной и изящной. На ней было длинное, до пола, простое чёрное платье, из-под которого немного виднелась чёрная же, матово блестящая туфелька. Видно было, что ноги у неё слегка расставлены, руки чуть приподняты и разведены в стороны, а ладони приподняты ещё выше, так что казалось, что она сейчас не стоит на грешной земле, а держится невысоко над ней в воздухе. Почему-то он нарисовал её не с серыми глазами, а с чёрными, и волосами не русыми, а цвета вороньего крыла. Несмотря на такие, как казалось, большие отличия, сходство было разительным, и каждый, кто знал эту девушку, без всякого сомнения, сразу же её бы узнал. Вместе с тем, было в её облике, что-то не от мира сего, какая-то неземная красота. Взор её, получился у него таким, что в каком бы месте вы в комнате не находились, девушка спокойно и пристально смотрела прямо вам в глаза. Было в этом взгляде участие и знание чего-то такого, что вам знать, не дано.
Закончив портрет, он успокоился, стал разговорчивее, но порой часами сидел один в своей комнате, смотрел в нарисованные им глаза девушки и о чём-то думал. Через год прежняя его суженная вышла замуж за симпатичного молодого человека из известной в городе семьи провизора, у которого была собственная аптека. Когда у них родился первый ребёнок, брат Анастасии Ивановны перестал вести затворнический образ жизни, стал выходить в город, гулять, а когда здоровье его самым неожиданным образом, вдруг стало существенно улучшаться, и посещать близких ему людей. Встреч со счастливой парой он продолжал избегать, но если, по каким-то причинам этого не получалось, вёл себя совершенно естественно и приветливо, как с добрыми знакомыми, никогда и ничем не поминая прошлого. Но каждый раз после такой встречи, он на какое то время уединялся в своей комнате и о чём-то разговаривал с девушкой на портрете. В остальном поведение его было обычным. Он постоянно заботился о близких, много работал, стал писать, как он сам говорил, «На продажу», простенькие пейзажи, натюрморты, букеты цветов. За ценой не гнался, но покупали их, и в трудные времена охотно, потому, что, несмотря на простоту, а может быть, и как раз из-за неё, был в этих картинках что-то уютное, тёплое. Казалось, что они светятся изнутри, и тем, кто их видел, хотелось взять их к себе домой, чтобы принести туда частицу этого света и тепла. Рекой деньги не лились, но жить им стало легче. Помогал, чем мог, соседям, этим, и ещё своей мягкостью и деликатностью, снискал их любовь и уважение. Не раз ему приходилось увещевать загулявших отцов семейств, восстанавливать пошатнувшееся было супружеское согласие. Сдружился с соседскими детьми, организовал для них что-то типа воскресной художественной школы, учил их рисовать, и даже устраивал несколько раз выставки детской живописи. Приглашали его расписывать храмы, давали на реставрацию иконы. В церквях особенно нравилось ему работать наверху, высоко на лесах. Оттуда сами помещения, иконы, церковная утварь и люди виделись совсем по другому. И вовсе необычно, глуховато и в то же время раскатисто, с ясно различимыми словами, даже когда говорили, как и подобает в церкви, негромко, слышались их отражённые от близкого купола, голоса. Человек верующий, он близко сошёлся с некоторыми священнослужителями, подолгу говорил с ними о вере, о подвижничестве, умении прощать, христианском смирении и милосердии и смысле жизни вообще. В их городе было несколько монастырей, где ему тоже приходилось работать. Один из них, самый старый и большой мужской монастырь нравился ему больше всего. Город, в котором всё это происходило, вырос вокруг невысокой, но живописной горы, сплошь покрытой высоким, девственным, лиственным лесом, в основном дубами. Со временем большинство лесов в округе вырубили, но этот так и остался в первозданной красоте. Монастырь стоял на вершине горы, и самые могучие деревья-великаны находились за его стенами. Стены и сами монастырские постройки были возведены из почти белого, немного только желтоватого пиленого камня, двор весь был вымощен крупным, красивым, розоватым, и как бы светящимся изнутри, речным булыжником. Из такого же булыжника была сделана довольно широкая дорога, по которой через лес можно было пройти и проехать к монастырю. В монастыре было две церкви, обе о пяти колокольнях, но одна относительно невысокая и основательная, с почти одинаковыми, широкими колокольнями и массивными, зелёными, куполами на них. Вторая, тоже большая, но заметно выше, со стройными, также устремившимися вверх колокольнями, с изящными золотыми куполами. Центральная колокольня этого храма божьего, была выше любого из растущих вокруг деревьев, и видно её было из любого места города. В ясную погоду с неё открывались такие дали, что и представить подобное было трудно. Брат Анастасии Ивановны, с его душой художника, часами сидел на каменной монастырской скамье и любовался этими храмами божьими. Казалось ему, что та церковь, что ниже, чем-то напоминает человека, который бога не забывает, но всеми мыслями своими на земле и о земных же делах и молитвы его. Высокая, как человек, который на земле ещё живёт, но душе его тесно тут и рвётся она в иной мир, небесный. При встрече сказал он об этом отцу Игнатию, наместнику монастыря, человеку всеми почитаемому за искренность в вере, простоту во всём, большой ум и доброту. Управлял он монастырской жизнью твёрдой рукой, но никогда никого не обидел, самой главной ценностью на этой земле считая человеческое достоинство и всячески оберегая его. Люди духовного звания особенно ценили его неутомимое пастырское усердие, умение видеть душу человека, способность повернуть её к богу и преисполнить благодати господней, собственное отрешение от мирского, смирение и истинные, определяемые всем его внутренним миром - состоянием души и направлением мыслей, скромность и благочестие. На слова брата Анастасии Ивановны пожилой игумен только чуть улыбнулся своей светлой улыбкой, от которой у человека её видящего сразу же воцарялись мир и покой в сердце, а помыслы направлялись на высокое, и сказал, что как все люди божьи дети, так и все освящённые церкви и большие и маленькие, и приземистые и тянущиеся кверху, и красивые и неказистые, и богатые и совсем скромные, перед богом одинаковы.
Брат Анастасии Ивановны часами просиживал в прекрасной монастырской библиотеке, читал священные книги и всё больше удивлялся той незатейливой, но в то же время всеобъемлющей и глубокой мудрости, которая была в них запечатлена. Он стал думать о том, чтобы постричься в монахи, чтобы быть ближе к богу и посвятить остаток своей жизни служению ему и заботе о людях и в первую очередь их душах. Останавливало его только то, что если он уйдёт в монастырь, Анастасия Ивановна останется совсем одна, чего он, конечно, допустить не хотел. В это время шла первая мировая война, правда далеко от их родного города, но их она тоже затронула. Молодой человек, которого прочили в женихи Анастасии Ивановне, будущий отец Нины, с началом войны пошёл в армию вольноопределяющимся и сейчас был на фронте, и в целом жизнь стала тяжелее и беспокойнее. Поэтому, он решил дождаться лучших времён, выдать сестру замуж, помочь молодым наладить свою жизнь, а уж потом устраивать свои дела. Но вместо лучших времён пришла большевистская революция, и всё пошло совсем иначе. Явилась она в их места со стороны, внезапно и как-то странно и даже жутковато. Ни о каких революционных кружках, поветриях, прокламациях, газетах и демонстрациях у них никто и не слышал. Люди жили мирно, были приветливыми, спокойными. Каждый занимался своим делом. Одни управляли своими заводами, другие отливали детали, третьи мели улицы. Кто-то учил, кто-то учился. Нищие стояли на паперти, нередко собирая за день столько, сколько ни тем, кто отливал детали, ни тем, кто учил, и не снилось. Городовые ловили и вели в участки драчунов, пьяниц и воришек. Были и скандалисты, которым всё и всегда или что-то не нравилось, и просто юродивые. Но все вопросы, разногласия решались безо всякой классовой борьбы, обыденно. Жандармы были, но не свирепствовали, в тюрьмы никого не тащили, и никто их особенно не боялся. Жандармских офицеров больше всего знали как заядлых охотников и дамских угодников, щеголявших в своих голубых с золотом мундирах. Февральская революция ничего практически в жизни города не изменила, она так и продолжала катиться по привычному для неё руслу. Когда временное правительство прекратило своё существование, всё также осталось на своих местах, работали школы, больницы, магазины, учреждения, в них сидели те же привычные люди.
Продолжение следует.