«Удаганка» — В. Загора

Книга

Тяжелые серые тучи угрожающе надвигались со стороны горизонта.

— Надвигается вьюга, — угрюмо промолвил Тимофей сам себе, широко шагая в снегоходах по белоснежному склону, а затем прибавил ходу превозмогая усталость.

Позади остался густой заснеженный лес. Рука, перетянутая кожаным ремнем, нестерпимо болела. Жалко, конечно, серого красавца, но он сам виноват. Нечего было нападать. Зверья лесного мало ему, что ли? Повезло, что волк молодой, неопытный, не стал выжидать, чтобы напасть со спины, как сделал бы матерый хищник. А этот дуралей выбежал навстречу, оскалил зубастую пасть и попер нахрапом. Благо расстояние было достаточным, да и снежный покров глубокий: волк проваливался в снег и не мог быстро бежать.

Зато я успел снять рукавицу и достать клинок из ножен. Прикрылся свободной рукой, в которую и вонзил свои зубы серый наглец, тот ослабил хватку, как только лезвие ножа вонзилось в него и вспороло ему брюхо. Вдвоем на снег и завалились. При помощи острия разжал волчьи челюсти, освободил раненную руку. Сквозь дыры от зубов в рукаве видавшего виды ватника проступили бурые пятна. С встревоженным сердцем Тимофей тяжело дыша поднялся на ноги, огляделся по сторонам, нет ли где соплеменников убитого волка.

— Ты уж, серый, не серчай, придет время — свидимся на том свете, — Тимофей наклонился, чтобы дотронуться до еще теплой туши волка. — Вот там-то уж точно друзьями будем.

Судя по рассказам старого якута, до поселения старателей оставалось час ходу. Надо успеть добраться пока не началась вьюга. Собрав всю волю в кулак, стараясь не замечать боль и усталость, Тимофей шел навстречу надвигающейся непогоде и своей давней мечте: увидеть отца, которого он даже не знал. По рассказам матери, теперь уже покойной, отец был старателем-первопроходцем. Как только пошли слухи, что на Соколиной косе были обнаружены первые алмазы, Прохор Сотников, так величали родителя Тимофея, уехал. Прохор оставил мать и молодую жену на сносях и уехал с такими же шальными романтиками как и он сам, за манящей мечтой разбогатеть.

Раненая рука болела все больше и больше, махать ею при ходьбе было нестерпимым мучением. Приложив немало усилий, Тимофей умудрился закрепить ремнем больную конечность, повисшую вдоль туловища бесполезной плетью. Идти стало сложнее, но рука, затянутая ремнем к туловищу, онемела и, казалось, стала меньше болеть.

Тучи угрожающе приближались, словно ползли серым волком по земле, а не плыли по небу. В лицо подул морозный обжигающий ветер, а за ним и первые снежинки полетели, больно впиваясь в лицо сотнями тонких иголок. Со стороны леса послышался еле различимый слухом волчий вой, встречный ветер уносил звуки прочь от одинокого путника. Все-таки учуяли мертвечину. Тимофей оглянулся, лес был очень далеко. Волки очень хорошо чувствуют приближение непогоды, не пойдут по следу вдогонку. Только безрассудный человек двинется в путь, невзирая на надвигающуюся непогоду, глуп потому что. А зверь умный, он заляжет где-нибудь под ветвями раскидистой ели, свернется калачиком и будет пережидать вьюгу.

Слегка склонившись и опустив голову, насколько это было возможным, Тимофей двигался вперед, рассекая собой ветер, как ледокол рассекает льдины. Время от времени поднимал голову, чтобы посмотреть, в правильном ли направлении держит путь. Вьюга беспощадно стегала лицо ледяными иглами. Впереди не видно ни зги, оглянулся назад — белая пелена стояла колышущейся стеной. Тимофей начал считать шаги и на пятидесятом делал шаг в влево.

— Тимофейка, ты считай вслух шаги, соколик мой ясный, — как будто наяву прозвучали сквозь завывание вьюги бабушкины слова в его голове.

Так говорила бабушка, крепко держа за руку восьмилетнего Тимофейку, когда они шли сквозь густой туман, возвращаясь с болот с полными корзинами колбы[1] и ложечника[2].

— Слеп человек в пути, завсегда вправо уходит мало-помалу, оттого и бродит по кругу. Чтобы нам с тобой по кругу не идти, на полсотенный шаг влево отступай. Да корзину покрепче держи, не потеряй, а то за зря ноги стопчешь.

Часто сбиваясь со счета, как в бреду, плохо соображая, из последних сил Тимофей попытался взобраться на небольшой холмик. Снежный покров под ногами стал шевелиться, перед глазами все поплыло, тело куда-то проваливалось, и сознание покинуло парня.

Тимофей любил сидеть на коленях у бабушки, слушать ее рассказы о лесных и болотных духах. Учила и всегда требовала выполнять покон[3].

— Идешь по ягоды, по грибы, перед тем, как зайти в лес, обязательно напросись.

— Как это — напросись? — спрашивал он, непонимающе заглядывая в темно-карие бабушкины глаза.

— А так: хозяева здешние, овражные там, полевые, лесные, дозвольте зайти во владения ваши. Да поклонись, спинка чай не переломится. А не напросишься, десять раз пройдешь, а на одиннадцатом на ровном месте споткнешься и шею себе сломаешь.

— А если напрошусь? — испуганно спрашивал внук.

— В этом и весь покон, — отвечала бабушка. — Ты тогда навроде своего станешь, все равно что в гости пришел. Но и вести себя должен уважительно, шляпки с грибов ногой да палкой не сбивай, особливо если это мухомор или поганка какая. Ежели набрал полную корзину, более не жадничай, поблагодари хозяина и уходи с миром. С поконом тебя и зверь не тронет, и не заплутаешь, и наберешь то, зачем пришел. Уяснил? — спрашивала бабушка, обнимая любимого внучка, прижимая детскую спинку к своей груди.

Спиной мальчонка чувствовал и стук бабушкино сердца, и тепло от большого тела, и дыхание молочно-травяное с примесью чего-то прелого.

— Не исполнил покон, когда в лес заходил, оттого и волку век укоротил. Головушка твоя ветреная, память короткая.

Бабушка стала лизать лицо Тимофея своим большим шершавым языком.

— Бабуля, прекрати, ну хватит! — возмущаясь, стал отталкивать руками бабушкино лицо, большое, мягкое и… ворсистое?

Тимофей открыл глаза и увидел прямо перед собой оленью морду, которая намеревалась его лизнуть в очередной раз. Оглядевшись, увидел, что сидит на оленьих ногах прислонившись спиной к туловищу животного. Олень лежал в снежном сугробе, рядом стояли и лежали еще несколько оленей. Вьюга утихла, успев засыпать все вокруг снегом. Ближние сугробы стали шевелиться, и из них появились оленьи рога, а затем и головы.

— Вот, значит, чье биение сердца в своем мареве я чувствовал и чье тепло меня обнимало, — улыбнувшись, Тимофей погладил по морде оленя, который все еще намеревался его лизнуть.

— Что, дорогой, соли хочется? За то, что согревал меня и не дал погибнуть, угощайся.

Тимофей снял шапку и подставил голову животному. Олень стал облизывать волосы, шею, лицо. К голове потянулись рядом стоящие олени, пытаясь угоститься.

— Ну все, будет с вас! — шумнул Тимофей, взмахом руки отгоняя оленей. Вторую руку он совсем не чувствовал, будто ее и нет.

Где-то совсем рядом послышался собачий лай, а там, где собака, там и человек. Олени на удивление спокойно отреагировали на собачий лай. «Неуж-то они одомашненные?» — подумал Тимофей и попытался встать. С трудом, но все-таки получилось устоять на ногах. В трехстах метрах он увидел двух якутов, и собачьи упряжки.

Укутанный в цельную оленью шкуру, Тимофей лежал на нартах[4] и наблюдал за переливами и бликами северного сияния. На белых заснеженных просторах оно выглядело как сияющий занавес, переливающийся синими и зелеными огнями с вкраплениями розового и красного.

— Тимофейка, ты долго не гляди на сияние, можешь разума лишиться, — вспомнил он бабушкины предостережения, когда, будучи ребенком, восхищенно смотрел в небо, любуясь северным сиянием.

У якутских старожилов, кочевых курыканов, пришедших на территорию Забайкалья из-за Енисея, существовало множество мифов и поверий, связанных с северным сиянием. С давних времен люди, наблюдавшие это явление, приписывали ему божественные свойства. На русском Севере считалось, что появление северного сияния предвещает бедствия. Норвежцы полагали, что оно обещает ухудшение погоды. Их легенды утверждают, что северное сияние — не что иное, как мост, по которому боги спускаются на землю к людям. Старожилы Финляндии называют сияние рекой, которая соединяет царство живых и мертвых. Эскимосы Аляски во время северного сияния выходят на улицу только хорошо вооруженными, на всякий случай. Якуты же уверены что если долго смотреть на юкагир-уот, как они называют это явление, можно лишиться рассудка.

Саха[5] оглянулся на своего пассажира и испуганно крикнул, будто был далеко, а не с ним в одних нартах.

— Убайдар[6], не смотри на юкагирский свет, совсем с ума сойдешь.

Тимофей послушно закрыл глаза а затем и вовсе нырнул с головой под оленью шкуру.

Счет времени был потерян. Сколько он находился под снегом в обнимку с оленем, сколько времени ехал на собачьей упряжке, Тимофей уже не понимал и не мог сориентироваться.

— Убайдар, просыпайся, приехали, — молодой якут тормошил оленью шкуру, под которой, согревшись, крепко спал Тимофей. — Просыпайся, убайдар, в поселок уже приехали, просыпайся.

Голова кружилась, перед глазами все плыло. Наконец Тимофей нашел в себе силы подняться с нарт, но тут же земля уплыла из-под ног, он пошатнулся и завалился боком в снег. Якут поспешил поднять обессилевшего попутчика, закинув его руку себе на плечо, и поволок в ближайший барак.

Коридор длинного помещения с множеством дверей был безлюдным. Усадив Тимофея в угол у входной двери, якут направился по коридору и дергал за ручку каждую дверь, но все они были закрыты на ключ.

— Ты посиди здесь, я скоро за тобой вернусь, — сказал якут, наклонившись к самому лицу Тимофея, похлопал его по плечу и исчез за дверью.

За ним скрылось и сознание Тимофея, провалилось в безразличный, липкий, черный мрак. Спустя какое то время затуманенное сознание ощутило, что его тело, тело сознания, куда-то плывет, покачиваясь в воздухе.

Что то теплое и ароматное пробудило сознание. Медленно, не торопясь, открылись глаза. Перед ним был бревенчатый потолок. Скосив в сторону глаза, увидел стены, увешанные сушеными травами в пучках. Повертел головой по сторонам, Тимофей увидел большую комнату. У окна — стол с лавками по бокам, у стены — большой сундук с коваными углами, лежак с ворохом подушек и всевозможных шкур, что-то наподобие серванта с множеством баночек и колбочек. Еще были печь, в которой горели, потрескивая, поленья, и лежанка на которой, и находился Тимофей.

Телу было жарко, хотелось пить и есть, что сильнее — жажда или голод — определить затруднительно. Как он попал в это жилище и сколько времени здесь находится? Память информацию не выдавала, молчит зараза, ни единого намека!

Скрипнула входная дверь. Вместе с белым морозным облаком пара в комнате появилась женщина. Как в цирке факир появляется из дымового облака, точно так появилась эта пожилая, но очень красивая, по всему видно, сахаляра[7]. Поставила на стол большую плетеную корзину, она сказала не оборачиваясь:

— С возвращением. Есть хочешь? — И стала выкладывать из корзины какие-то продукты.

В ответ — тишина. Развернувшись, уставилась на заросшее щетиной лицо с красивыми синими, как небо в ясную погоду, глазами.

— А вы кто? — ответил Тимофей вопросом на вопрос. — Шаманка?

— Нет, ну что ты! Какая из меня шаманка? — женщина звонко рассмеялась, как будто жемчуг по полу рассыпала, настолько необычным был её смех. — Местный фельдшер я, имя мое Алгыстаанай. Тебя как зовут, откуда ты и что делаешь в наших краях?

— Попить дадите? А если дадите чего поесть, тогда уж точно расскажу все как на исповеди.

Сидя за столом, сколоченным из хорошо обработанных досок, Тимофей уплетал за обе щеки вареную оленину, щедро намазывая ее хреном из ложечника.

Хозяйка, сидя напротив, терпеливо ожидала, пока парень насытится. Съел он совсем немного, по-видимому, желудок ссохся, оттого что давно пищи не видел. Четвертый день пошел, как перенесли из барака в ее избу безжизненное тело молодого парня.

Толлуман, сын местного оленевода, нашедший Тимофея, тогда прибежал к ней в фельдшерский пункт.

— Алгыстаанай, там раненому парню помощь требуется, я его в бараке оставил.

— Почему ко мне сразу не привез? — недоуменно спросила фельдшер.

— Пока я в бараке пытался найти хоть одного человека, мои собаки домой убежали, — развел руками молоденький якут.

— Ох, Толлуман, парень ты, конечно, бесстрашный, спору нет, но бестолковый. Что ж упряжку-то свою к столбу не привязал?

Толлуман молчал, виновато опустив голову.

Вдвоем они уложили парня в бессознательном состоянии на оленью шкуру и притащили в дом Алгыстаанай.

— Ну, так как тебя зовут? — спросила хозяйка, внимательно рассматривая гостя. Какой-то до боли знакомой казалась ей внешность парня.

— Тимофеем меня зовут. Житель я маленькой деревушки Вилюйхи, что стоит на берегу реки Вилюй, оттого деревня и название имеет такое.

— Слышала я про такую реку, далеко тебя от дома занесло, — удивилась Алгыстаанай. — Кого дома покинул, уходя из родных мест?

— Старую избу пустую, — угрюмо ответил Тимофей. — Родителей своих я не знаю, а бабушка умерла, когда я в Верхоянске на ветеринара учился, последний курс заканчивал.

— С родителями-то что случилось? Не на болотах же тебя бабушка в морошке нашла.

— Отец на Соколиную косу за алмазами уехал, когда я на свет еще не родился, а мать за клюквой на болота пошла, да так и не вернулась, мне и полгода не было. Бабушка меня вырастила.

— А что ж отец-то, так ни разу и не появился? — удивилась Алгыстаанай.

— Ни разу. Но в деревне поговаривали, что кто-то, работавший на приисках, видел отца, что жив он. Только общаться почему-то не захотел, сделал вид, что не знает того человека.

— Фамилию отца скажи, может, я знаю. На многих приисках фельдшером работать приходилось, многих лечила да всякого рода помощь оказывала.

— Прохор Сотников. Бабушка говорила, что я когда взрослеть стал, то сильно на отца стал похожим. Глаза в особенности, один в один, говорила бабушка.

— Глаза! Точно — глаза, один в один, — взволнованно воскликнула Алгыстаанай.

— Вы его знаете? Он живой? Вы знаете, где он живет? — затараторил Тимофей, обрадованный такому повороту событий.

— Знала я одного человека с такими же небесно-синими глазами, как у тебя, — женщина задумчиво отвела взгляд и притихла, погрузившись в воспоминания. — Вот только не знаю, твой ли это отец.

— Что-то я не понял, — заволновался Тимофей, — как звали-то его, человека этого?

— В том и дело, что не знаю. Да и давно это было, лет двадцать уж точно прошло. Охотники местные нашли его в бессознательном состоянии, с пробитой головой и следами от ударов на теле. Выхаживала его, вот как тебя. Только когда он пришел в сознание, память его молчала. Несколько месяцев жил в нашем селении, сначала у меня, а потом оленеводам помогал, с ними на пастбищах и пропадал сутками. За все то время он так ничего и не вспомнил, даже имени своего не знал. Жители поселка назвали его Куех Халлаак, что означает синее небо, за цвет глаз, наверное. Они были такими же синими, как твои.

Алгыстаанай замолчала и опять о чем-то задумалась, уставившись в одну точку.

— А дальше то что? — тихо спросил Тимофей, как будто боялся, что спугнет сокровенные мысли женщины.

— Исчез он.

— Как это исчез?

— Да вот так. С вечера со всеми улегся спать, а наутро его уже никто не видел. Ушел, наверное. С тех пор ничего о нем и не знаю. Искать его никто не стал, потому что чужой в поселке. Я охотников просила выйти на поиски, да не захотели они, другими делами были заняты. Хоть и был он человеком безобидным да работящим, а вот не стали искать, и все тут. Может, вспомнил чего, оттого и ушел, поди теперь узнай.

[1] Колба — черемша.

[2] Ложечник — подобие хрена.

[3] Покон — космогонический духовный закон, который управляет Вселенной.

[4] Нарты — сани для собачьей или оленьей упряжки.

[5] Саха — так называют себя чистокровные якуты.

[6] Убайдар — старший брат (так якуты называют русских).

[7] Сахаляра — метис, потомок смешанных браков между якутами и представителями европеоидной расы, они всегда красивые, в отличие от чистокровных якутов.

Глава 2

В местном магазине было людно и шумно. Большое бревенчатое строение делилось на две зоны. Справа от входа располагались торговые полки, заставленные всевозможным товаром, ярусами увешанные по всей стене. Доступ к полкам преграждал массивный стол во всю длину комнаты. Большая часть его была заставлена ящиками со всевозможной всячиной: гвоздями разной величины, цепями, веревками, разным инструментом. Можно было долго стоять и рассматривать товар, как в музее. Трое мужчин стояли у прилавка и спорили, они не могли определиться, какие веревки лучше купить и сколько мотков брать.

В противоположной стороне помещения стояло два длинных стола с лавками. За ними сидели десятка полтора мужчин разного возраста. Большая часть склонились над своими тарелками и поедали отварное мясо и рыбу, переговариваясь друг с другом. Шумели несколько парней, игравшие в кости. Затихали и замирали, лишь на несколько секунд, в момент, когда два кубика катились по столу. Когда кости прекращали движение, парни взрывались эмоциями, вскакивая с места и вопя во всю глотку.

Повернувшись к прилавку, Тимофей оторопел и словно утонул в двух синих озерах. Перед ним стояла и внимательно его рассматривала сахаляра, на вид ей было лет двадцать. Красивую внешность девушки можно было сравнить разве что с северным сиянием — и то, и другое захватывали дух. А синева глаз незнакомки просто завораживала. Впервые за свои недолгие двадцать два года Тимофей видел глаза такого изумительного цвета.

— Здравствуй, — прозвучал тихий, приятный голос. — Ты хотел что-то купить?

— Да, здравствуй. Хотел, — растерялся Тимофей, приходя в себя словно после транса. — То есть нет, не хотел.

Девушка тихонько засмеялась, словно жемчуг по прилавку рассыпала.

— Черт побери! — возмутился Тимофей с нарастающей в душе злостью на самого себя. — В вашем селении все женщины так смеются?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Два синих озера плеснули свою синеву на Тимофея. Девушка недоуменно смотрела на него и ждала ответа на поставленный вопрос.

— Ваш местный фельдшер Алгыстаана так же смеется.

— Ах вот ты о чем, — улыбнулась девушка.

— Аглая! Ну ты долго с пришлым любезничать будешь? — шумным басом прогремел рослый мужик, один из тех троих, что никак не могли выбрать веревку.

— Аглая, значит, — провожая взглядом девушку, думал вслух Тимофей, — имя такое же красивое, как и она сама.

Пока Аглая отпускала товар троице оленеводов, к такому выводу Тимофей пришел, слушая краем уха их разговор, он немного собрался с мыслями. Злился на себя за то, что как сопливый мальчишка оторопел перед красивой девчонкой. Тимофей стал прислушиваться к разговорам мужиков, сидящих за столами.

— Слышал я, как геологи меж собой болтали, — рассказывал коренастый мужчина, похожий на китайца, — что в Сунтарском улусе, на левом берегу реки Вилюй, вблизи села Крестях, геологи нашли голубую глину.

— И толку от этой голубой глины? — возмутился рядом сидящий якут, не понимая ценности сказанного.

— Э-э-эх, темнота ты беспросветная, — упрекнул якута еще один мужик из той же компании. — Голубая глина, чтоб ты знал, это первый признак того, что в недрах, где она есть, есть алмазы.

— По весне собираюсь туда отправиться, — сказал коренастый. — Сейчас туда соваться не резон: морозы сильные стоят. Шаман говорил, что не так давно зимой самая высокая температура была минус шестьдесят два. Птица на лету замерзала и замертво падала на землю. Не хотелось бы околеть из-за этих алмазов.

— Да, было такое, — задумчиво протянул якут. — Знал бы ты, сколько скота насмерть замерзло. Только и успевали шкуру снимать да тушки в ледник складывать. В тот год шибко на нас разгневался Танара[8].

— Чепуха все это! — возмутился рослый мужик. — На реку Оленек идти нужно. Там в отложениях реки алмазные россыпи. Я точно знаю.

— Эй,парень! — Аглая потеребила Тимофея за рукав ватника. — Ну ты что? Оглох, что ли?

— А? Что? — растерянно отозвался парень, переключаясь на другую волну разговора. — Что ты сказала?

— Как тебя зовут? — спросила Аглая, мило улыбаясь новичку.

— Тимофеем зовут, — ответил он, изо всех сил стараясь держаться непринужденно. — А тебя, я слышал, Аглаей зовут, — уже почти прокричал Тимофей.

В помещении стало очень шумно. Ранее игравшие в кости громко спорили, доказывая друг другу на первый взгляд непонятные вещи.

— Ты иди, — крикнула Аглая, наклонившись через стол. — А то не ровен час под кулак попадешь, по всему видно, драки не миновать.

Так и было: мужики, ухватив друг друга за тулупы, качались как неваляшки из стороны в сторону, пытаясь один другого завалить, притом выкрикивая взаимные обвинения.

— Верни алмаз, паршивец плешивый!

— Черта лысого тебе, а не алмаз, я его честно выиграл!

Мужики стали махать кулаками, ударяя друг друга чем попадя.

«Как весело и богато местный народ живет, — широко шагая по улице, размышлял Тимофей. — Оказывается, тут алмазы можно не только добывать, но и выигрывать. Так-так-так, а ведь я неплохо в кости играю, мне всегда везло, когда играть приходилось. Правда, там, где я играл, морды не били за выигрыш. Ну да ладно, разберемся по ходу событий».

Из мыслей Тимофея выдернул мужской крик:

— Убайдар, убайдар!

Он повернулся в сторону исходящего голоса, увидел приближающуюся собачью упряжку, управляемую молодым якутом. Парень сиял улыбкой во все свое круглое лицо, отчего глаза стали узенькими щелочками.

— Ты уже выздоровел, убайдар? — весело спросил парень, останавливая собак. — Когда я заходил к Алгыстаанай, ты еще в бессознательном сне лежал.

— А ты кто? — удивленно спросил Тимофей, вглядываясь в парня и не узнавая его веселого лица. — Разве мы с тобой знакомы?

— Ну как же? — удивился якут, с лица исчезла радостная улыбка, уступив место обидчивой гримасе. — Толлуман ведь я, — он многозначительно уставился на Тимофея.

— Толлуман говоришь? — улыбаясь, произнес Тимофей, не понимая, что ему делать с этим незнакомцем. — Если Толлуман, то это совсем другое дело, сразу встало всё на свои места.

Глаза молодого якута опять стали щелочками, лицо расплылось в улыбке.

— Отец меня отправил к Алгыстаанай, сказал отвези продукты для постояльца, для тебя, стало быть.

Тимофей, не дожидаясь приглашения, уселся на нарты рядом с Толлуманом. Фельдшерский дом находился совсем рядом, но силы были на исходе. Рановато он вышел на прогулку, права была Алгыстаанай: откормиться ему нужно, силы восстановить.

— Ну что, прогулялся? — спросила хозяйка, делая какое-то снадобье. То, что это снадобье, было понятно по запаху трав: своей терпкостью он заполнил весь дом.

— Ты была права, слаб я ещё, — Тимофей буквально рухнул на скамейку, облокотившись на стол. — Мне зелье приготовила?

Хозяйка без слов пододвинула к парню кружку с напитком.

— А я не один, к тебе гости.

В ту же секунду в дверь робко постучали. Алгыстаанай удивленно посмотрела на Тимофея и крикнула:

— Открыто, входи!

В комнату ввалился Толлуман с плетеной корзиной, мешком и узелками.

— Здравствуй, Алгыстаанай! — вежливо и уважительно поздоровался Толлуман. — Это отец передал для постояльца.

— Передашь отцу спасибо большое и вот это, — она подала небольшой сверток. — Скажешь, пусть наносит на рану утром и на ночь.

— Спасибо, скажу обязательно.

Толлуман учтиво поклонился и вышел.

— Кто это? — спросил Тимофей отпивая маленькими глотками зелье, каждый раз кривясь. — Откуда он меня знает?

Алгыстаанай с тревогой посмотрела на подопечного и села напротив, наблюдая, как тот прихлебывает из кружки.

— Побриться бы тебе нужно, вон как зарос щетиной.

— Так ведь нечем бриться. Рюкзак свой я потерял.

— Цел твой рюкзак, в сундуке вон лежит. А парень этот тебя в сугробе с оленями нашёл и привёз ко мне. Толлуман — сын одного из наших оленеводов. Он после бурана поехал своих оленей искать, которые от стада отбились в снежной метели. Вместе с оленями и тебя нашёл.

— Точно! Вспомнил, — напрягая память Тимофей вспомнил оленей, северное сияние и нарты с якутом. — Он мне ещё запрещал на северное сияние смотреть, — Тимофей улыбнулся измученной улыбкой.

— Хвала тебе, Танара! — Алгыстаанай, скрестив руки на груди, прикрыла глаза. — Я сначала подумала, что ты памяти лишился, а теперь понимаю, что сознание терял неоднократно. И немудрено: столько крови лишился, да и истощённый ты какой-то, как из концлагеря. Ну что, давай посмотрим, что тут нам привёз Толлуман.

В мешке была замороженная рыба: пелядь, таймень, хариус, муксун — немногое из того, что ловилось в местных реках. В плетеной корзине лежали куски запеченного мяса, по виду оленина и говядина. Из узелков извлекли якутские кровяные деликатесы хаан — говяжий, либо конский ливер, заполненный кровью, в молочной смеси, попросту говоря, якутская кровяная колбаса. Также в узелке был сорат — простокваша, приготовленная из коровьего или конского молока. Алгыстаанай обрадовалась, когда увидела в одном из узелков чохоон — масло, сбитое с молоком и ягодами, йеджегей — творог и сюмех — сыр.

— Хвала Танаре! — воскликнула Алгыстаанай, опять сложив на груди руки. — Какие богатства… Тимофей, ты только посмотри на это. Глазам своим не верю!

Скрипнула входная дверь, и в комнату вошла Аглая. От удивления Тимофей подумал, что померещилось от обессилевшего состояния.

— Ну надо же! — воскликнула удивленно Аглая. — Откуда такое богатство?

Девушка подошла к столу и бесцеремонно отломила кусок сыра. «Не померещилось», — подумал Тимофей глядя на гостью, прикрывшую от удовольствия глаза.

— Толлуман привез, — с довольной улыбкой на лице сказала Алгыстаанай. — Садись к столу, покушаем гостинцев.

— Вовремя ты ушёл, — с набитым ртом Аглая посмотрела на Тимофея. — Эти малохольные такую драку затеяли, другие стали их растаскивать, так и им досталось. С десяток мужиков точно к драке приобщились, лавку сломали, хорошо хоть тарелки да кружки алюминиевые. Так бы и дрались до сих пор, если бы Эрхаон за керосином не пришёл. Он-то уж сходу усмирил всех.

— Кто такой Эрхаон? — с интересом и нотками недоверия спросил Тимофей. — Как он один смог усмирить толпу?

— Богатырь наш местный, охотник, — ответила Аглая.

— Чтобы один десяток уложил? Не верю, — не унимался Тимофей.

— Так ведь имя у него какое? Не зря после рождения его шаманка Эрхаоном назвала, это значит, что у него храбрая кровь. Она это сразу увидела, — объяснила Аглая.

— Один год в наше селение медведь весной пришёл, — начала рассказывать Алгыстаанай, — и стал задирать корову, которая на привязи у дома стояла. Дом тот был крайним у леса. Эрхаон в тот момент неподалеку шёл и услышал, как корова ревёт. Голыми руками медведя задушил! Зверь его, конечно, подрал немного, но я его быстро вылечила, прикладывая свои мази да примочки к ранам. Из шкуры убитого медведя Эрхаон сделал себе одежду. Шаманка утверждает, что духи отдали ему сердце медведя и что дух могучего хозяина гор и тайги вселили в него мужество, бесстрашие и удачу. В нем теперь дух и сила убитого медведя живут. Так что у нас тут каждый знает, что Эрхаон сильный как медведь. Уважают его все, боятся те, кому нужно боятся, кто буйную кровь в себе носит. Силу свою он зазря не тратит, спокойный, степенный. На помощь всегда придет, иной раз и звать не надо, сам явится, как чувствует, что в нем нуждаются. Аглаю вот все уговариваю: в мужья такого смелого охотника бы взяла.

— Ну что ты опять за старое! — вмиг обозлилась Аглая, перебив материн рассказ. — Ну какой он мне муж, маам[9], старый он для меня.

— Мама? — удивленно округлил глаза Тимофей, чуть не подавившись кровяной колбасой.

— Чему так удивился? — спросила Алгыстаанай опешившего парня. — Аглая моя кыыс[10].

— Неужто не похожа? — снова рассыпав жемчуг, хохотнула Аглая, хитро прищурив синеву глаз.

Глаза Тимофея забегали от Аглаи к Алгыстаанай, улавливая внешнее сходство двух сахалар.

— Действительно, есть сходство, — бегая глазами, как-то задумчиво произнес Тимофей. — Обе такие красивые, как северное сияние. Даже определить сложно, кто краше. Глаза только разные: у Аглаи — синие, как воды в Большом Токо[11], а твои, — он посмотрел в глаза Алгыстаанай, — как угли от прогоревшего костра.

— Кыыс, ты погляди на этого хитреца, как искусно и сладостно он свои силки расставляет.

— А я с его словами согласна. Он правду говорит, — довольная услышанным заявила Аглая. — И не он один такие слова говорит.

— Ну хватит! — строго пресекла Алгыстаанай неразумную дочь. — Будет с тебя, вижу, наелась. Тебе уже идти пора, тээтэ[12] тебя заждался, наверное.

Аглая, не говоря ни слова, накинула на себя саныйах[13] и скрылась за дверью.

— А ты давай на лежанку лезь, отдохни, — смягчив тон, сказала Алгыстаанай. — Тебе силы восстановить нужно.

Тимофей послушно вылез из-за стола и полез на лежанку. Тепло нежно обнимало все тело, снимая усталость, сытый желудок посылал в мозг блаженство, а на глаза — дремоту. Потянувшись, парень сладко зевнул и сомкнул веки.

Не понимая, как оказался в лесу, Тимофей завертелся волчком, озираясь по сторонам и пытаясь хоть как-то определить, где находится. Еще хорошо бы вспомнить, как он сюда попал. Лес вокруг был густой и непроходимый настолько, что казалось, и на пузе проползти невозможно. Корявые стволы деревьев были сплошь покрыты серо-зеленым мхом, который источал неприятный, затхлый запах. Кроны под какой-то непонятной тяжестью сгибались почти к самой земле, образуя купол.

Тимофей почувствовал, как ногой о что-то стукнулся. Перед ним лежал его рюкзак. Собрав сушняка и еловых веток, он разжег костер в центре маленькой полянки, на которой неизвестно как оказался. Огонь вспыхнул сразу ярко и жарко, заполняя теплом пространство под ветвистым куполом.

Тимофей сидел у костра и смотрел, как пляшут огненные язычки, перепрыгивая с места на место, мысленно пытаясь восстановить ход последних событий. Вдруг из огненной пляски костра на него уставились два черных свирепых глаза. Невероятной магнитной силой эти глаза, казалось, увлекают за собой в жаркую огненную пляску. Против своей воли Тимофей стал склоняться к пламени все ближе и ближе, ощущая жар огня и удушье. «Погибну!» — пронеслась в голове мысль буранным ветром.

Изо всех сил, которые оставались в уставшем и измученном теле, Тимофей отпрянул от огня, раскидав ногами костер во все стороны. Пламя быстро охватило небольшую поляну, заплясав огненными языками по веткам деревьев. Было нестерпимо жарко, огонь раз за разом обжигал тело раскаленными языками пламени.

— Тимофейка! Мальчик мой, — послышался откуда-то сверху голос бабушки. — Иди сюда, ну, давай выбирайся.

Тимофей поднял голову и попытался рассмотреть, откуда слышен родной голос. Под сводом купола, пробив зелень листвы, он увидел небесную синь глаз, из которых хлынули на лицо, на голову, на грудь холодные слезы.

— Тимофей! Да очнись же ты, наконец! — трепала за плечи парня Алгыстаанай, прыская на него водой изо рта. — Даже не думай уходить в бесконечный сон и покой духов.

Мало-помалу приходя в себя, Тимофей сидел на полу у лежанки и тяжело дышал. Алгыстаанай, принеся из улицы снег, растирала им ступни ног и ладони чуть не угоревшего парня. Холодными руками прикасалась к вискам и лбу.

— Не для того я тебя несколько дней выхаживала, чтобы ты вот так взял сейчас и отправился к духам предков, — отчитывала Алгыстаанай Тимофея, перетаскивая его на деревянный топчан, устланный шкурами.

Постепенно оклемался, сердцебиение пришло в норму, дыхание выровнялось, жар из тела ушёл.

— Алгыстаанай, это что ж получается? — обратился Тимофей к хозяйке дома. — Твой дом хотел меня убить?

— Глупости не говори, — уставилась на парня своими красивыми черными глазами женщина. — Удивительно слышать такие слова от современного, образованного молодого парня. Поленья, которые я в печку положила, оказались не мерзлыми, вот и разгорелись дружно и жарко. А ты почему-то был укрыт с головой, вот тебя жар и одолел. Услышала вовремя, что застонал. А так неизвестно что было бы.

— Выходит, ты второй раз мне жизнь спасаешь. Может, ты мой оберег? — хитро прищурился Тимофей. — Теперь я дважды твой должник.

— Выходит, так, — задумчиво произнесла Алгыстаанай. — Меня волнует то, что за короткий промежуток времени уже второй раз тебя пытаются забрать духи предков. Это нехорошо.

[8] Танара — бог якутов.

[9] Маам — мама у якутов.

[10] Кыыс — дочь у якутов.

[11] Большое Токо — озеро в Нерюнгринском районе.

[12] Тээтэ — отец у якутов.

[13] Саныйах — меховая шуба у якуток.

Глава 3

В доме было сумрачно и тихо. Полежав какое-то время с открытыми глазами, привыкая к освещению комнаты, Тимофей прислушивался к звукам. Алгыстаанай, наверное, ещё спит. Он сел на лежанке, спустив ноги, огляделся. Топчан был пуст, Алгыстаанай нет. Поёжившись от холода, сунул ноги в унты, надел ватник, служивший ему вместо подушки,ещё теплый. На минутку задержался на пороге, залюбовавшись зарождающимся рассветом и снежным, белым, словно шерсть зимнего песца, покрывалом. Ночью, наверное, шел снег, следов на нем еще никаких не было.

Только сейчас Тимофей обратил внимание, что дом, на пороге которого он стоял, не был огорожен забором, в отличие от остальных строений. Вчера, выходя на прогулку, он не придал этому значения. Решил пройтись вокруг и увидел ещё один вход в этот же дом, на двери висел замок. Заглянул в окно, но разглядеть ничего не удалось.

«Странно как-то, — размышлял Тимофей, — ограды нет, каких-либо дополнительных построек, как это водится в хозяйских дворах, тоже. Только одиноко стоящий дом на земельном участке и всё. Дрова и те на улице, а не в специальном сарае». С безветренной стороны, у стенки дома были сложены чурки. Набрав охапку, Тимофей вернулся в дом.

В печке потрескивали дрова, в комнате было тепло. Облокотившись локтями о стол Тимофей уплетал запечённое мясо, прихлебывая из кружки простоквашу. Утро уже давно прошло. Наручные часы, подаренные бабушкой на восемнадцатилетие, показывали начало одиннадцатого. Интересно, куда запропастилась Алгыстаанай?

В магазине было тихо. Два мужика копались в ящике, позвякивая гвоздями, из посетителей больше никого не было.

— Здравствуй, — при виде Тимофея лицо Аглаи просияло. — Как чувствуешь себя?

— Здравствуй. Сегодня совсем отлично, будто ничего и не было, — улыбаясь, ответил Тимофей. — Словно приснилось все то, что со мной произошло.

— Что же такого с тобой все-таки произошло? — Аглая с интересом смотрела на гостя в ожидании рассказа.

— Ничего интересного. Сначала с волком встретился, потом в буран попал, — равнодушно ответил Тимофей. — Обычное дело.

— Расскажу как-нибудь. Ты мне лучше скажи, куда Алгыстаанай запропастилась? Со вчерашнего вечера её не видел.

— А ты разве не знаешь? — удивилась Аглая, уставившись на парня безумно красивыми синими глазами в обрамлении черных ресниц. — Ах, ну да, ты же у нас пришлый и дружбу с местными ещё не завёл, оттого и не знаешь, что у нас тут творится.

— А что такого у вас творится? — заинтересовался Тимофей.

Разговор их прервали мужики, которые пришли за гвоздями. Выбрав наконец нужный товар, они расплатились и вышли. Тимофей вопросительно уставился на Аглаю, ожидая продолжения рассказа.

— Помнишь, два мужика задрались, когда ты в первый раз к нам зашёл?

— Ну помню, и что? — удивился Тимофей.

— А то, что одного их них сегодня нашли мёртвым, — прищурившись, таинственно прошептала Аглая. — Мать ранним утром направилась к тебе и увидела, как кто-то лежит на дороге, присыпанный ночным снегом. Подумала, что пьяница какой не дошел до дома и околел от холода. Перевернула мужика на спину, а у него охотничий топорик между глаз торчит.

— Фу, страсти какие! — Тимофея передернуло. — И что дальше?

— А ничего, — равнодушно ответила Аглая. — В райцентр его наш участковый отвез, и маам заодно.

— А ее-то за что? — встревожился Тимофей.

— Да ни за что! Тимофей, ты что, не соображаешь? — удивилась Аглая. — Ну она ведь его первая нашла, она медик, будет помогать следствию.

— Ну если так, то понятно.

В магазин вошли пятеро мужчин. Трое сели за стол и принялись играть в кости, тихо между собой переговариваясь. Двое других купили бутылку водки, сделали заказ на отварное мясо с черемшой и хлебом и сели за другой стол.

— Я сейчас, подожди минутку, — сказала Аглая и скрылась за узкой дверью.

Тимофей стал невольно прислушиваться к разговорам мужиков.

— Да говорю же тебе, из-за алмазов его убили, — убеждал один из тех двоих, что ожидали заказ. — Выиграл он у артельщика, а тот решил вернуть проигрыш. Артельщик и тюкнул его топориком, потому как тот добровольно вернуть алмаз отказался, да и свои камни засветил во время игры.

— А с какого прииска тот артельщик был, кто-нибудь знает?

Разговор прервался. Аглая подошла к столу с заказом.

— И когда теперь Алгыстаанай вернется? — спросил Тимофей, разглядывая товар на полках. — Скучно мне, не знаю, чем себя занять.

— Если погода не поменяется, думаю, к концу дня вернутся.

— Ты сама здесь со всем управляешься? — сделав жест в сторону полок с товаром, спросил Тимофей. — Еду кто готовит?

— Дед всему хозяин, это его магазин. Приболел он сейчас, вот самой и приходится крутиться. А так обычно он торгует, а я еду готовлю, мать с райцентра привозит то, что потребуется, мне помогает, когда от дел своих свободна. Когда бабушка была жива, она с дедом со всем этим управлялись, а когда её не стало, мне пришлось вместо неё за всё браться. С того и живем. А ты по каким делам в селение наше шёл? Как долго пробыть у нас собираешься?

— Не в ваше селение я шёл. Буран мои планы изменил.

Дверь в магазин распахнулась.

— Хвала духам предков! — воскликнул мужичок якутской внешности в оленьей парке, быстро приблизился к Тимофею и, ухватив за руку, потащил на улицу. — Пойдем быстрее!

Там он почти толкнул парня в нарты, сказав:

— Помощь твоя нужна.

Оленья упряжка мчалась по уже проложенному пути, поднимая в морозный воздух снежное облако. Поселение осталось позади. На вопросы Тимофея якут ничего не отвечал, только нервно гикал на оленей, подгоняя их бежать ещё быстрее. Ехали они по заснеженной равнине минут пятнадцать, когда вдали серым пятном на белом фоне показалась стоянка оленеводов.

— Иди за мной быстрее, — скомандовал якут и почти побежал к оленьему загону. В небольшом отдельно сооруженном загоне на подстилке из сухой травы лежал жеребец. Практически весь зад его был изодран, на ногах виднелось множество укусов, кое-где отсутствовала шкура.

— Что я могу сделать? Здесь нужны специальные инструменты и медикаменты, а у меня ничего этого нет, — с сожалением сказал Тимофей.

Жеребец поднял с травы голову, повернул ее в сторону Тимофея и посмотрел измученными темно-карими глазами, словно поняв, о чем тот говорит. Тихо простонав, он потянулся бархатным носом к руке человека. Тимофей подставил свою ладонь, жеребец прикоснулся к ней мягкими бархатистыми губами, словно поцеловал.

— Как мне тебе помочь? — жалость захлестнула все нутро парня, невидимая рука сдавила горло, перекрыв дыхание.

Погладив приятный на ощупь конский нос, Тимофей сглотнул ком в горле и обратился к якуту, молча стоявшему позади.

— Покажи мне, что из медикаментов у вас имеется, — только сейчас до Тимофея дошло: откуда этот якут знает, что он может лечить животных? — А откуда ты знаешь, что я ветеринар?

— Края наши хоть и просторные, обширные, сарафанное радио у нас работает исправно.

Откинув полог чума, якут нырнул в проем, Тимофей последовал за ним.

Алгыстаанай обрабатывала рваные раны на ногах молодого якутского мужчины. Они молча поприветствовали друг друга кивком головы.

«Раны похожи на те, что у жеребца, — подумал, Тимофей. — А вот и сарафанное радио собственной персоной, конечно же, это Алгыстаанай сказала, что я ветврач».

Алгыстаанай, понимая ситуацию, отдала в распоряжение Тимофея свой медицинский чемодан. Свою работу в оказании первой помощи она уже выполнила, и чемодан ей был без надобности. Осталось уговорить парня поехать к ней в поселок, в ее фельдшерскую мини больницу на время лечения. Раны требовали ежедневной обработки и перевязки.

Уверенными манипуляциями Тимофей обрабатывал раны. Сомнения о том, как без снотворного наложить швы, рассеялись: пегий сылгы[14] вел себя спокойно. Словно телепатически, он считывал мысли Тимофея: «Потерпи, родной, иначе тебе несдобровать, да и мне репутацию испортишь». Конь понимал и терпел, тем самым давая возможность человеку заштопать его шкуру, изодранную волками.

— За жеребцом нужен уход, — сказал Тимофей собравшимся у стойбища мужчинам. — Утром и вечером необходимо обрабатывать раны, ну хотя бы на первых порах, пока немного затянутся.

Мужики зажеркотали на только им известном наречии.

— Одним языком с Алгыстаанай говорите, — сказал самый старший из присутствующих. — Такие же слова Алгыстаанай сказала про нашего Бэргэна.

Если Бэргэна можно было отвезти в поселок и там в ФАПе лечить, то за жеребцом уход должен быть на месте.

— Мне нужно остаться в стойбище, — сказал Тимофей, отдавая чемодан Алгыстаанай. — Только вот без антибиотика, боюсь, не обойтись. Подскажи, где его достать можно?

— Бэргэн в поселок ехать отказался. Чемодан тебе оставлю, надеюсь, за несколько дней ничего такого в поселке не случится. Кое-что у меня в ФАПе имеется, думаю, обойдусь. А тебе придется лечить не только жеребца, но и Бэргэна. Антибиотик, который тут имеется, — Алгыстаанай похлопала ладошкой по чемодану, — ты на Бэргэна используй, а для своего пациента у шаманки спроси, она здесь, в стойбище обитает. Если поймешь, что пошло что-то не так, сразу же отправляй кого-нибудь за мной. По возможности и сама наведаюсь.

Тимофей удивился, откуда у шаманки антибиотик. Но выросший на всякого рода поверьях и сказаниях, он знал, что чудные дела и по сей день происходят в Якутии, вопросов задавать не стал, чтобы глупцом не выглядеть.

Алгыстаанай уехала, а Тимофей остался в чуме семьи Бэргэна. Место для ночлега ему определили на мужской половине чума. Ночевать в нем Тимофею довелось впервые. Ложась спать, верхнюю одежду никто не снимал. Он также не рискнул снять оленью парку, любезно подаренную главой семейства, дедом Бэргэна. Тот был невысокого росточка, сухонький, с белой как снег бородой, шустрый и юркий, как дикий зверёк.

Уснуть Тимофею не удавалось, он переживал, справится ли с возложенной на него ответственностью, удастся ли выходить своих пациентов.

Потихоньку поднявшись, боясь разбудить рядом лежавшего мальчонку лет пятнадцати, младшего брата Бэргэна, Тимофей вышел из чума. Старательно поправил полог, чтобы холод не прокрался внутрь. Вокруг стояла звенящая тишина, вдали плескалось северное сияние, озаряя небо разными оттенками зеленого. Обыденное, казалось бы, для Севера явлением природы, но каждый раз завораживает своей красотой, порой пугающей насыщенностью красок и движения, расплескивая в полнеба свою неизвестно как возникшую магическую мощь. Тимофей как зачарованный смотрел в даль, утратив связь с окружающей реальностью.

— Не боишься, что лишишься разума? — вывел из транса голос, прозвучавший у самого уха.

Тимофей встрепенулся, как испуганный лесной зверь. Рядом стояла якутка, она была не просто старая, а какая-то древняя. В странной и непонятной одежде сложно даже было определить к какой народности ее отнести. Лицо, обрамленное пушистым капором, все было в глубоких бороздках морщин, глаза при этом были сияющие и молодые. Опиралась она на клюку выше своего роста, хотя по виду та была больше похожа на шаманский посох. Тимофей смекнул, что рядом с ним стоит шаманка, про которую говорила Алгыстаанай.

— На, возьми, — сказала старуха и протянула что-то, завернутое в кусок тряпки. — Это порошок из сушеной чаги, исцеляет все болезни, залечивает все раны, действует как антибиотик.

— Спасибо большое, — произнес Тимофей, еле ворочая присохшим к нёбу языком. Зачерпнул горсть снега и сунул его в рот, чтобы увлажнить пересохший непонятно с чего рот. — Ты шаманка?

— Шаманка, — немногословно ответила та, вглядываясь в парня.

— А почему сама не стала лечить Бэргэна? — поинтересовался Тимофей. — Имея чудодейственное средство, вмиг на ноги поставила бы.

— Родная кровь он мне, оттого и не стала, — сказала Шаманка и юркой куницей скрылась за чумом.

Тимофей пошёл за ней, но зайдя за чум, а потом и обойдя его вокруг, осознал, что шаманки и след простыл. Озираясь по сторонам в надежде заметить старуху, постоял какое-то время, затем плюнул и пошел к загону с животными.

Жеребец почувствовал приближение человека, повернул голову в его сторону и фыркнул, приветствуя своего лекаря.

Тимофей пролез между жердей, подошел и погладил жеребца по холке.

— Ну что, дружище, как ты тут? — прикоснулся он к бархатному носу животного, погладил его. — Ты уж меня не подведи, выздоравливать нужно побыстрее.

И мысленно добавил: «Потому как по Аглае я скучаю». От того, что несколько дней он не увидит красавицу, на сердце стало тяжело и тошно.

— И что я тут делать буду целыми днями? Чем занять себя? — Тимофей не представлял.

Тимофей проснулся от того, что кто то теребил его за плечо. Открыв глаза, увидел перед собой улыбающуюся физиономию Толлумана.

— Долго спишь, убайдар. Жеребца лечить пора, — говорил парень, глядя на Тимофея своими глазами-щелочками.

— Не торопись, Толлуман, — быстро вставая с лежака, ответил Тимофей. — Сперва Бэргэну раны обработаю, а потом уж и жеребца черед будет.

Ловкими, уверенными движениями Тимофей обрабатывал рваные раны на голени, на запястье. Бэрген стойко терпел боль, иногда лишь поскрипывая зубами.

Справившись с ранами Бэргэна, Тимофей взял чемодан и узелок шаманки, вышел из чума и оторопел от увиденного. У входа лежали три туши мертвых волков.

— Это я с парнями привёз, — расплываясь в улыбке, заявил Толлуман. — Это те волки, которых убил Бэргэн. Как только рассвело, мы сразу же поехали в то место, про которое вчера Бэргэн говорил. Хотя и не надеялись что найдем, думали, что тушки уже кто-то съел, но нашли, всех троих нашли, — с гордостью рассказывал Толлуман, как будто это он сам убил трех волков.

Тимофей поежился от неприятно пробежавших по спине мурашек и пошёл дальше, искоса поглядывая на околевшие туши.

Обработав раны жеребцу, он ещё какое-то время побыл около него, разговаривая и расчесывая пальцами гриву, гладя по холке. Жеребец тыкался в Тимофея носом, перебирал губами у его щек, словно облизывая или целуя. Уходить от этого милого и ласкового существа не хотелось. Тимофей уже давно не испытывал такого нежного и волнующего душу ощущения при общении с животным. В такие моменты Тимофею казалось, что от животного к нему перетекают каким-то необъяснимым образом сила и стремление к жизни.

Какие же все-таки удивительные животные, эти северные лошади. Еще во время учебы на факультете ветеринарной медицины Тимофей увлекся историей и фактами выведения северных лошадей. Удивился тому факту, что корни якутской аборигенной лошади уходят вглубь веков и она по праву относится к древнейшим породам. Это единственная в мире порода, которая произошла от диких белых тундровых лошадей и не вымерла, как мамонты, а сохранилась до наших дней. Поразительно: мамонты и другие животные вымерли а лошади выжили! Они прекрасно адаптировались в якутских климатических условиях, где зимой морозы достигают 50-60 градусов, а летом жара превышает 40 градусов. И еще примечательным был тот факт, что якутским лошадям не страшен не только лютый мороз, но и назойливые оводы, комары и мошкара, которых летом в тайге тьма тьмущая. Может, из-за этих удивительных и, казалось бы, нереальных фактов Тимофей очень любил лошадей, много о них читал и знал.

Толлуман окликнул Тимофея, вырвав его из размышлений и вернув к реальности. Он звал парня на завтрак. Все жители стойбища, уже подкрепившись, занялись обыденными делами.

Завтракали строганиной из тайменя приправляя его черемшой и запивая все это чаем из трав и клюквы. Толлуман спросил, не желает ли Тимофей съездить с ним к реке. Нужно было проверить верши[15], которые Толлуман вчера поставил. Тимофей не раздумывая согласился, так как не знал, чем занять себя, чтобы скоротать время до вечерних процедур с перевязками.

[14] Сылгы — аборигенная порода лошади, распространенная в Якутии.

[15] Верши — сплетенные определенным образом корзины для ловли рыбы.

Глава 4

Парни уселись на нарты и под звонкое гыканье Толлумана, подгоняя собачью упряжку, понеслись прочь от стойбища. Белоснежная равнина казалась бескрайней. Но в скором времени впереди показались горы, густо поросшие лесом. У самого их подножия извилисто протекала шумная, быстрая река, с краев замерзшая на отмели. Свое начало река брала где-то высоко в горах, оттого и течение было сильным, оттого и не замерзала она в лютые зимние морозы. Лед лежал только по краям речки, замерзала она только на отмели да у валунов, лежавших у берега.

От леса по снежному насту к реке шло множество звериных троп. Разглядеть по следам, кто приходит на водопой, не получалось: хоть и неширокой была река, но не настолько, чтобы четко различить след. Лед у кромки отблескивал на ярко светящем солнце, ослепляя бликами. Хоть и снежно вокруг, и стоял небольшой морозец, но по дыханию природы было слышно приближение весны. Солнце светило ярче, казалось, даже грело, да и птицы щебетать стали по-другому, веселее, что ли, звонче и заливистей.

Спешившись, Толлуман привязал поводья упряжки к дереву. Собаки безошибочно поняли, что выдался отдых, и улеглись на снег, наблюдая за тем, что происходит вокруг.

Парни взяли с нарт мешок и длинный шест с металлическим крючком на конце и направились к реке. Позади что-то противно заскрежетало по нервам, звук был такой, как будто наждаком по стеклу провели. В тот же миг, неведомо откуда взявшись, над головами парней пронеслись два огромных серых крыла. Большущий кречет, тяжело махая крыльями и издавая протяжный писк, летел над рекой в сторону леса и там же исчез, слившись с серыми красками деревьев. Но не надолго. Снова он появился в белом просвете, будто материализовался из небытия. Повернул обратно и начал уже молча пикировать в сторону оторопевших парней. С шумом пронесся рядом, ударив в их лица воздушной волной, и словно испарился в ярком солнечном свете.

Тимофей отшатнулся, с трудом устояв на ногах, а вот Толлуман не удержался и завалился спиной на снег, испуганно выпучившись. Его привычно узенькие глаза-щелочки стали круглыми, как блюдца.

— Фу ты, бестия! И откуда же ты взялся? — испугавшись, выругался Тимофей. Оглянулся назад и, не увидев птицу, добавил: — И куда подевался?

— Не говори так! — поднимаясь на ноги, Толлуман сурово погрозил Тимофею пальцем. — Здесь нельзя говорить вслух такие слова. Духи природы на тебя рассердятся.

— Виноват, — улыбаясь, ответил Тимофей. — Больше не буду.

Они подошли к самой воде, казалось, кипящей в тех местах, где на поверхность вырывались валуны разных форм и размеров. Толлуман скрестил на груди руки, закатил глаза так, что из щелочек была видна только пугающая белизна глазного яблока. Гортанным голосом заунывно затянул что-то на языке, похожем на язык древних кочевых племен курыканов. В детстве Тимофею бабушка иногда рассказывала мистические сказания о курыканах, их обычаях и единстве с духами природы.

Тимофей, прикрыв глаза, попытался слиться с окружающим миром, почувствовать себя единым целым с тем, что его окружало. Мысленно попросил дозволения войти во владения природы и воспользоваться ее имуществом, а именно взять из реки рыбы для пропитания, а не обогащения ради.

Когда Тимофей вернулся к реальности и открыл глаза, Толлуман уже тащил багром веревку, к которой была привязана верша. Быстрое течение так и норовило утащить вершу обратно в свои владения. Тимофей поспешил на помощь: ухватился обеими руками за веревку и стал тащить. Как только верша показала на поверхности воды, стало понятно, что заполнена она рыбой до краев. Кряхтя и упираясь, парни тащили добычу на берег. Сняв рукавицы, Толлуман отвязал крышку верши и подставил мешок.

— Не первый раз я здесь верши забрасываю, никогда столько рыбы не было, — Толлуман был очень удивлен такому улову. — Ты посмотри, какой большой таймень!

Тимофей быстрыми движениями выхватывал рыбу из корзины и бросал ее в мешок. Таймень был действительно внушительных размеров, удочкой такого бы не вытащили: все снасти порвал бы. Рыба извивалась, била хвостом изо всех сил, стараясь выскользнуть из рук. Толлуман выбрал три рыбины поменьше, разрезал их пополам и бросил собакам. Те оживились и стали поглощать угощение.

Вторая верша также была заполнена доверху. Со второй корзиной управились тоже быстро. Завязывая мешок, Тимофей заметил, что погода как-то слишком быстро стала меняться. На лазурном еще минуту назад небе образовались темные облака, они угрожающе надвигались из-за гор. Подул промозглый ветер, поднимая в воздух снежную пыль.

— Сколько еще корзин в реке? — спросил Тимофей и, указав в сторону гор, добавил: — Погода стала быстро портиться, успеть бы.

— Успеем. Последняя верша осталась, — уверенно сказал Толлуман и поспешил к реке.

С последней вершей пришлось немного повозиться. Она никак не хотела огибать валун, возникший на ее пути, как будто река не хотела отдавать то, что по праву ей принадлежало. Толлуман как мог упирался багром в заполненную доверху корзину, пытаясь ее вытолкать из-за камня.

Тем временем Тимофей, как бурлаки на Волге, тащил вершу, перекинув веревку через плечо, согнувшись к снежному покрову чуть ли не горизонтально. Боковым зрением он заметил, что собаки, ранее спокойно лежавшие на снегу, мгновенно вскочили и ощетинились, жалобно поскуливая. Рывком выпрямившись, Тимофей оглянулся и обмер. Прыгая с валуна на валун, реку преодолевал медведь. Грязная, свалявшаяся шерсть висела на худых боках лохмотьями. Зверь был небольших размеров, потому как молодой, двухлетка по виду. Одно ухо почти наполовину было откушено каким-то зверем, а может, отстрелено. Недавно проснувшийся и покинувший берлогу зверь был голоден, а значит, опасен.

Тимофей метнулся к нартам, он видел там лежавший охотничий топорик. Толлуман как статуя стоял и смотрел на медведя, он знал, что бежать бесполезно, поздно заметил. Оглянулся на Тимофея, чтобы посмотреть, как тот пыхтит, упирается. Посмеялся с него, обернулся и увидел медведя. Мысленно прикинул, за сколько времени зверь преодолеет расстояние до берега и сколько времени потребуется ему, чтобы добежать до нарт, отвязать поводья и развернуть упряжку. В итоге понял, что как бы ни старался, не успеет. Медведь хоть и ослаб за время спячки, но зверь быстрый: если погонится, то добычу не упустит.

Когда медведю оставался один прыжок до берега, Толлуман направил в его сторону багор. Зверь с сердитым ревом резко махнул лапой, пытаясь ударить по нему. Задние лапы скользнули по валуну, и медведь чуть не свалился в бурлящую воду, так и не дотянувшись и не ударив по багру. Медведь, перевалившись несколько раз с лапы на лапу, замер.

— Сейчас прыгнет! — заорал Тимофей, подскочив к Толлуману, ухватился обеими руками за топорище и занес орудие на уровне плеча. Парень приготовился к отражению звериного броска, заранее осознавая свое поражение. Бить таким топориком медведя — все равно что вилкой в мамонта тыкать.

Толлуман, стоявший бок о бок с Тимофеем, напрягся, держа в зубах охотничий нож, а впереди себя багор, которым надеялся столкнуть зверя в воду. Медведь, спружинив задними лапами, оттолкнулся от валуна и оторвался от твердой поверхности. В эту же долю секунды произошло нечто. В воздухе словно образовалась прореха, из которой камнем вывалился тот самый кречет. Он с пронзительным визгом всем своим телом рухнул на морду зверя, плотно захлестнув крыльями голову медведя, словно крепко обняв.

Медведь приглушенно рыкнул, будто подавился своим ревом, пошатнулся и рухнул в стремительный поток, а вместе с ним и кречет ушел под воду.

Ошалелые от произошедшего парни смотрели на бурлящую воду и не верили своим глазам и своему счастью. В чувства их привел сшибающий с ног порыв ветра. С трудом устояв на ногах, схватившись друг за друга, прилагая немалые усилия, они добрались до нарт. Собаки стояли ощетинившись и тревожно скуля.

Толлуман не без труда отвязал поводья от дерева. Запрыгнув на нарты, парни стали удаляться от реки, подгоняемые сильным ветром. Прижав уши и вытянув морды вперед, лайки неслись с остервенелой силой. Как только река исчезла из зоны видимости, ветер сразу же стих, а с ветром ушла и тревога. На душе и в мыслях все стало спокойно, словно ничего и не случилось. Собаки также поубавили скорость, уши их поднялись приняв обычное положение, шерсть гладко улеглась.

— Э-эх, — горестно протянул Толлуман. — Рыбу жалко, целая верша рыбы осталась в реке.

— Не жалей. Ведь видели, что река отдавать не хочет, лишней была корзина эта. Нет же, пожадничали! — авторитетно сказал Тимофей, будто ему сходу десяток лет прибавилось. — Пусть это нашим жертвоприношением будет за спасение. Будет с нас и того, что есть, полон мешок почти. А верши я тебе сплету, за лозой вот только к лесу съездим и сплету.

Последнее слово Тимофей как-то странно протянул, почти пропел. Толлуман оглянулся и стал тревожно вглядываться в задумчивое лицо парня.

— Не ищи объяснений, — посоветовал Толлуман. То, что сегодня произошло, это самое безобидное, что может случиться в наших краях.

Остаток пути до стойбища ехали молча, каждый думал о своем.

По приезду Тимофей сразу же пошел справиться о самочувствии Бэргэна. Мужчина сидел на топчане и что-то мастерил из оленьей шкуры. Как потом оказалось, он пытался починить свои унты, изодранные волками в тот злополучный вечер.

Разбинтовав и осмотрев раны, Тимофей посоветовал Бэргэну принять горизонтальное положение и пару дней не вставать. На обеих ногах, от колена до щиколотки, был явный отек. Обработав раны и наложив тугую повязку, Тимофей насильно уложил на топчан несговорчивого пациента. Свернув оленью парку, сунул ее под ноги, чтобы поднять их повыше.

— Так и лежи, — строго скомандовал Тимофей, пытаясь придать выражению своего лица как можно больше авторитетности, — так отек быстрее сойдет. И раны быстрее затянутся, — схитрил он.

Тимофей шел по стойбищу, рассматривая все, что было вокруг. Десяток чумов выстроились в виде полумесяца, в центре образовавшейся площадки бегали детишки, краснощекие, сопливые. Те, что постарше, собравшись в круг, пытались натянуть тетиву на самодельный лук, спорили, выхватывали друг у друга согнутый прут. Каждый надеялся на то, что вот у него-то точно получится. Малышня, шмыгая красными носиками, гонялась за щенком, то отбирая, то бросая обратно кость с необглоданным мясом.

Визг и смех беспечной детворы поднял настроение. Улыбаясь, Тимофей шел в загон обработать раны жеребцу. Картина, представшая перед его взором, теплом и умилением наполнила душу. Пегий жеребец с забинтованными голяшками стоял у изгороди с опущенной мордой. По другую сторону находилась белая кобылица, ноздрями она тыкалась в храп, лоб жеребца, губами щипала ему ухо. Тот тихонечко фыркал.

— О, Варос, тебя подруга пришла проведать, — умиляясь, окликнул жеребца Тимофей. — Честно сказать, дружище, я тебе крепко завидую.

Жеребец стоял не двигаясь, не обращая внимания и не реагируя на голос человека. Кобылица же, наоборот, оторвалась от своего занятия и, приосанившись, уставилась на человека, навострив уши.

— Да ты, смотрю, совсем голову потерял, — засмеялся Тимофей. — Немудрено, вон какая красавица обхаживает. Не хочется вам мешать, но перевязку никто не отменял.

Тимофей пролез между жердин в загон. Кобылица громко фыркнула, заржала, изогнув шею, взбрыкнула и ускакала прочь.

— Видишь, Варос, какие обидчивые эти дамочки, а красивые дамочки еще и капризные, — Тимофей гладил жеребца по шее, расчесывал пальцами гриву, ласково похлопывал по холке. — Ну что, будем лечиться?

— Не подружка она ему вовсе, — услышал Тимофей чей-то голос у себя за спиной. Не прекращая бинтовать, он оглянулся, чтобы увидеть шпиона, подслушивающего его разговор с Варосом. Позади стояла якутяночка.

— Почём знаешь, что не подруга? — поинтересовался Тимофей, завязывая покрепче узелок бинта. Убрал конское копыто со своего колена, поднялся во весь рост и погладил морду жеребца, пытавшегося зажевать его капор. — Кто же тогда, если не подруга?

— Она ему маам, — ответила девушка, внимательно рассматривая чужака. — Она часто к нему подходит, жалеет, наверное.

— Вон оно что. Мама — это тоже хорошо, — заинтересованно протянул Тимофей. Он оглянулся, выискивая взглядом белую кобылицу. Почему-то захотелось еще раз на нее взглянуть.

— Я тоже ветеринаром быть мечтаю, — сказала якутяночка. — Буду животных нашего стойбища лечить.

— Нарыйана! — окликнул девушку пожилой якут. — Не приставай к убайдару с глупыми разговорами. Иди в чум помоги женщинам.

Девушка обидчиво надула губки и убежала.

Бэргэн лежал в том же положении, в которое его уложил Тимофей, уходя из чума. Он неспешно жевал, держа в руке большой кусок зажаренного мяса.

— Садись ужинать, — предложил Бэргэн.

Из большой миски, доверху заполненной жареным и вареным мясом, Тимофей взял первый попавшийся под руку кусок и, присев на топчан, принялся трапезничать. Насытившись, он попросил Бэргэна:

— Расскажи, что случилось в тот вечер.

— Ничего особенного, для охотника — обычное дело в наших краях.

— Толлуман мне рассказывал что ты смелый и удачливый охотник, меткий стрелок, что духи тебя всегда оберегали и помогали. Что же случилось в тот вечер они не пришли тебе на помощь?

— Ошибку я совершил, тем и разгневал лесных духов, — угрюмо ответил Бэргэн. — Все люди могут ошибаться и совершать плохие поступки. Вот поправлюсь и преподнесу духам леса свое жертвоприношение. Очень надеюсь на то, что они простят меня. Было бы очень несправедливо долго гневаться и наказывать меня за оплошность, которую я совершил за время той короткой жизни, которую прожил.

— Да, — задумчиво протянул Тимофей. — Если уж духи разгневаются, то не посмотрят на то, сколько ты прожил на свете и смел ты или трусом являешься. Все едино.

— Ты понимаешь, неожиданно он на тропе появился. — Рывком сел на топчане взволнованный Бэргэн. — Как из-под земли вырос. На задние лапы встал, передние вверх поднял, да как заревел, что все птицы и звери всполошились. И враз тишина наступила, да такая мертвая тишина, как будто кроме нас в лесу никого и нет вовсе. Варос как шарахнется, да как вздыбится, я и не удержался, свалился с него на тропу. А медведь с поднятыми лапами да со страшным ревом на меня идет. Я и выстрелил в сердце зверю, открытым он был для такого выстрела, да еще в нескольких шагах. Зверь рухнул, и в тот же миг из зарослей два медвежонка выбежали, маленькие совсем. Остановились около мертвой матери и давай реветь, да так жалобно и по-детски тоненько. Оказалось, медведицу застрелил.

Якут стих. Какое то время сидели молча. Тимофей смотрел на Бэргэна, а тот — куда то в невидимую даль.

— Растерялся я от неожиданности, не смог разглядеть, что медведица передо мной, — будто очнувшись от забытья добавил он. — Я потом Вароса окликнул и повернул в обратный путь, не стал ехать на заимку, чувствовал, что духи леса мне этого не простят. Так и есть, уже на краю леса волки возникли из ниоткуда. Ты понимаешь? Зарослей там не было, я бы их увидел. Я чувствовал на себе чей-то злой взгляд и часто оглядывался по сторонам, волков не было. И вдруг они словно из под земли появились, глазища красные, страшные, пасти неестественно большие, с огромными клыками. И не скулили, когда я выстрелом попадал, а охали. Понимаешь? Охали, как человек, и падали.

Бэргэна замолчал и лег, от его волнения трясло. Немного успокоившись, он продолжил:

— После каждого выстрела я убивал одного волка, а в стае, которая за мной гналась, убывало два. Понимаешь? Один мною убитый падал на снег, а другой просто исчезал, как туман при солнечных лучах. Мне явно помогал кто-то невидимый, и я даже догадываюсь кто. Но ты не спрашивай больше ничего. Более знать тебе не следует.

— Медвежат, понятное дело, жалко, — подытожил услышанное Тимофей. — Не выживут мальцы без мамки-то. Но ты себя шибко не кори. Тут уж или ты ее, или она тебя. По-другому точно никак, закон тайги.

Глава 5

Тимофей долго не мог уснуть. Прошедший день выдался богатым на события, оттого и мысли в голове роились как дикие пчелы вокруг улья. Вопросов было больше, чем ответов. Сколько в размышлениях пролежал, ворочаясь с боку на бок, поди узнай. А когда провалился в тревожный сон, привиделось такое, что наутро не мог понять, а сон ли был это. Не исключено, что явное марево, на сибирских землях это обыденное дело.

Привиделась, что старуха шаманка, с которой он возле чума встретился в первый вечер, говорит ему:

— Слушай внимательно и ничему не удивляйся. Как солнце в зенит войдёт, отправляйся к той реке, где медведя встретили. Вниз по течению путь держи, там будет небольшое поселение. Спроси рыбаков которые вчера утопленника выловили, забери у них мой амулет да себе его оставь. Не успела я свой дар передать, всё преемника не могла нужного подобрать. Тебя когда встретила, сразу поняла, что парень ты душой и помыслами чистый, ты-то мне и подходишь. С амулетом к тебе часть моего дара перейдёт. Хотела всю свою силу шаманскую тебе доверить, да вот не успела. Силы растратила, спасая сначала Бэргэна от лесных духов в обличии волчьем. Не успела сил начерпать, дух свой шаманский восстановить, ты с Толлуманом в беду попал. Всё бы обошлось, я ведь и в водных тварей перевоплощаться могла, не махани медведь тогда когтями при падении в воду. Так и снял с моей спины кожу с мясом своими когтищами и не выпустил из лап цепких. Силы мои враз с кровью и ушли в воду студёную. Слишком я стара, чтобы за жизнь бороться, устала от жизни, оттого и не приложила никаких усилий на спасение своё. Сон никому не рассказывай, за амулетом сам отправляйся. Амулет на теле держи да помалкивай. Рыбакам скажешь, что выловили они удаганку[1], пусть похоронят по обычаю, как полагается хоронить шаманов. Скажи, что оберегать их селение отныне буду, в делах рыбацких да охотничьих помогать стану.

После этих слов испарилась она словно туман, словно и не было вовсе.

В чуме несмело забрезжил предрассветный луч света, все ещё спали. Тимофей лежал с открытыми глазами и не понимал, как воспринимать услышанное: принять как дурной сон и забыть или же отнестись всерьёз и выполнить наказ ночной гостьи, явившейся в его сон.

Первыми в чуме просыпались женщины. Затапливали буржуйку, стоявшую посередине пространства, и принимались готовить завтрак для всего большого семейства, насчитывающего порой больше десятка человек.

Пока готовился завтрак, а Бэргэн ещё не вставал, Тимофей решил проведать жеребца. В стойбище было тихо, основные источники шума ещё крепко спали, посапывая сопливыми носиками. Завидев приближение человека, коровы в загоне стали протяжно мычать, перекликаясь на разные голоса и мотивы.

— Извините, девочки, я не к вам, — ответил на приветственное мычание весёлый лекарь. — Я вот к этому молодому пегасу. — Как ваше самочувствие, пациент? — придав голосу комичных ноток, Тимофей пролез в загон к Варосу.

Жеребец, довольно пофыркивая, стал тыкаться мордой в парку Тимофея.

— Вижу, что самочувствие хорошее, — Тимофей погладил покладистое животное, потрепал его за гриву, обнял за шею и прошептал в ухо: — Ты очень смелый жеребец, спас хозяина от злых духов. Поправляйся быстрее, ты нужен хозяину.

Варос закивал головой, низко её склоняя. Так делают лошади в цирке за кусочек сахара или какую другую вкусняшку.

— Да мой же ты умница! — засмеялся Тимофей, хлопая жеребца по крепкой шее. — Понимаешь, что я тебе говорю, в таком случае давай сюда ногу, будем делать перевязку.

Рядом раздался незнакомый птичий крик, вернее скрежет. Глянув в сторону звука, Тимофей увидел кречета, только что взлетевшего с перекладины загона.

— Почему я его не заметил раньше? — спросил Тимофей сам у себя, а вслух добавил: — Господи, да чему я удивляюсь? — и крикнул вдогонку птице: — Удаганка, это ты?

Птица удалялась. Тимофей, глядя ей вслед, подумал, что, наверное, это ийэ-кыл[2]. В этот момент птица зависла на месте, затем вернулась, пролетела над загоном, где стоял Тимофей, и, взмыв в небо, исчезла.

Вернувшись в чум, он сразу обратил внимание, что стало непривычно тихо, несмотря на наличие всех детишек. Женщины переговаривались шёпотом, из мужчин был только Бэргэн.

— Что-то случилось? — спросил у него Тимофей.

— Эбэ[3] исчезла, — угрюмо сказал Бэргэн. — Ушла из стойбища вскоре после меня, когда я в лес отправился. С тех пор никто её не видел. Так и не явилась.

«Я видел!» — чуть было не выкрикнул Тимофей, но вовремя прикусил язык. Он уже не был уверен в том, что видел. Столько всего произошло, что он не совсем понимал где явь, а где марево.

Обрабатывая раны Бэргэна, Тимофей, к всеобщей радости, заметил значительное улучшение. Отёк сошёл, ранки подсохли, образовав естественные корочки без нагноений.

— Бэргэн, мне на сегодня нужна упряжка, без разницы какая, — поставил в известность Тимофей. — Съездить по делам нужно.

— Можешь взять любые свободные нарты, — безразлично ответил Бэргэн. — Толлуман подскажет, каких животных ставить в упряжку.

Тимофея так и подмывало рассказать Бэргэну свой сон, а может, видение, он так и не определился, что это было. Хотел рассказать о случившемся на реке, о том, что видел старуху, как себя повела птица сегодня утром. Тимофею хотелось выговориться и получить хоть какой-нибудь вразумительный ответ. Но что-то не давало, не позволяло озвучить то, что распирало его изнутри.

Чтобы отвлечься от мыслей и скоротать время до солнца в зените, Тимофей пошёл на подмогу оленеводам. Те метили новорождённых оленят, привязывая на шею верёвочку, такого же цвета верёвку вязали оленихе на рог. Совсем маленькие детёныши атти[4] часто теряли свою маму, не поспевая за ней. И чтобы легко и быстро найти и воссоединить мать и детёнышей, их метят одинаковым цветом.

Тимофею нравилось возиться с животными, это занятие было не в тягость, а в радость, оттого и время пролетело незаметно. Настал момент, когда нужно было отправляться на поиски поселения, которое обозначила шаманка.

Ставя в упряжку четверых оленей, Толлуман всё пытался выспросить у товарища, куда тот собрался ехать без него. Но Тимофей был загадочно молчалив и скрытен. Чтобы успокоить любопытство Толлумана, Тимофей пообещал ему, рассказать всё по приезду.

Начало поездки было приятным, потому как погода стояла тёплая и солнечная, предвещая скорое приближение весны. Снег хоть и лежал везде, куда хватало взгляда, но заметно осел и стал плотным. Не доезжая до реки, Тимофей направил оленей в нужную сторону. Он хорошо помнил, в каком направлении река понесла медвежью тушу.

Приблизительно через полчаса езды впереди замаячили крыши деревянных домов. Въехав в поселение, Тимофей поинтересовался у первого встречного мужика, не вылавливал ли кто из жителей утонувшего в реке человека.

— А как же! Аккурат вчерась к вечеру двое наших мужиков и притащили с рыбалки утопленника, — ответил мужик. Ощутив свою полезность и осведомлённость, он выровнялся в осанке и выпятил грудь колесом, а затем добавил: — Старуха то была.

— А как мне найти мужиков этих? — заволновавшись, спросил дрогнувшим голосом Тимофей.

— Одного ты уже, почитай, нашёл, — оветил мужик и указал рукой на стоявший рядом дом. — Вот тут Степан живёт, а до Митьки в край улицы надо проехать.

Высокий, крепко сложенный, не по возрасту седовласый Степан одним рывком извлёк из выдолбленной в мёрзлой земле ямы оленью шкуру, обвязанную верёвкой.

— В этой яме я завсегда храню пропитание для собак, у меня их более десятка: какие для охоты, иные — в упряжку, — объяснял Степан, развязывая верёвки, а затем распахнул край шкуры.

— Боже правый! — отшатнулся Тимофей и отвёл взгляд в сторону.

Взору открылся окоченевший труп старухи, покрытый коркой льда, с обнажённой синей спиной, разодранной медвежьими когтями: глубокие борозды шли от затылка до поясницы.

— Ну да, картина не для слабонервных, — хрипловато сказал Степан и закашлялся, затем как-то виновато добавил: — Сохранил как есть, знал, что придёшь.

— Откуда знал? — удивлённо спросил Тимофей, выпучив на мужика глаза.

— Она сказала, — Степан кивнул головой в сторону обледеневшего трупа. — Сказала, что за амулетом придёшь.

Степан смотрел на испуганно выпученные синие глаза гостя и понимал неправдоподобность им сказанного. Решил объяснить для понимания:

— Сон мне был, а может, видение, точно сказать затрудняюсь, — Степан закряхтел, прочищая заложившее горло. — Явилась старуха в обличии шаманском и говорит, мол, шаманка я, похорони меня по обычаю. Амулет мой, говорит, отдашь тому, у кого глаза, как куех халлаак[5]. По всему видать, про тебя старуха говорила. Так что забирай амулет, тебе он теперь принадлежать должон.

Тимофей стоял в нерешительности, он боялся посмотреть на труп-ледышку. Становилось не по себе от одной мысли, что нужно прикоснуться к синему окоченевшему трупу, чтобы снять амулет.

Степан видел нерешительность парня и решил немного ему помочь, перевернув старуху лицом к верху. Прикасаться к амулету и снимать его со старухи он не осмелился, пусть этот страдалец сам выполняет то, что ему завещано. Но судя по выражению лица бедолаги, положение его не облегчилось, а наоборот, усугубилось, потому как на обледеневшем синем лице покойницы застыла гримаса нечеловеческой боли и страдания. Рот застыл в немом крике, в образовавшейся впадине рта была замёрзшая вода, глаза закатились кверху, оставив в глазницах только белки.

У Тимофея волосы зашевелились под капором, по спине пробежал холодок. Даже мелькнула мысль: плюнуть на все наказы и видения, уехать побыстрее и как можно дальше от всего этого кошмара. Тимофей повернулся спиной к ужасному образу мертвеца с намерением уйти. Но какая-то невидимая сила словно приподняла его за плечи и развернула обратно.

— Ну давай уже смелее! — как гром среди ясного неба прозвучал голос Степана, он не заметил, что парня оторвала от земли и крутанула какая-то неведомая сила, и подумал, что тот сам передумал и повернул обратно.

С ужасом Тимофей наклонился к старухе, стараясь не смотреть на лицо, с хрустом ломающегося льда раздвинул ворот одежды и увидел амулет в виде птицы кречета. Не отрывая от него взгляда, достал нож, висевший на поясе, и разрезал шнурок из оленьей жилы. Зажав в ладони амулет, Тимофей почувствовал, что руке стало горячо. Он рывком сорвал шнурок с мёртвой шеи, снова раздался хруст льда. Тимофею показалось, что шаманка будто облегчённо вздохнула. Может, действительно было так, а может, со страху послышалось. Тимофей отскочил от мёртвого тела, крепко сжимая амулет.

— Ты посмотри на эту красоту, — опять голос Степана прозвучал неожиданно, отрезвляюще, словно выдернул из кошмарного сна.

Тимофей непонимающими глазами уставился на Степана. Тот указал на небо. Там плескалось розовое сияние с вкраплением синего и зелёного. Такого северного сияния Тимофей ещё ни разу не видел и связал аномалию с шаманкой, с амулетом, со всем происходящим в эти минуты. Вспомнил те слова, которые шаманка велела передать рыбакам:

— После того как вы её захороните по полагающему обычаю, она станет оберегать ваше поселение и помогать рыбакам и охотникам.

— Известие хорошее, — довольно крякнул Степан и, раскурив трубку, протянул её Тимофею.

— Спасибо, не хочу, — вежливо отказался Тимофей. — Не курю я, да и не люблю это.

— Ты поди и водки ни разу не пробовал? — лукаво глянул на парня Степан. — Зайдёшь, может, махнём за знакомство по кружечке?

— Водку пробовал, когда студентом был, — ответил Тимофей, просияв в лице от воспоминаний о тех годах. — Только не понравилось мне то состояние, когда она по организму разливается и разум туманит. А вот от горячего чая я бы не отказался.

— Погодь, старуху на место определю и пойдём в избу чаёвничать.

Степан укутал тело шаманки обратно в шкуру, связал верёвки и опустил в яму, которую накрыл досками.

В просторной комнате было тепло и светло. В печи потрескивали поленья, на краю стоял чугунок, источая приятный запах свежесваренной еды. Там же стоял и чайник, из изогнутого носика выходил посвистывая пар. Указав гостю на лавку у стола, Степан наложил в большую миску варёное мясо. С полога печи достал светлую тряпицу и извлек из неё лепёшку.

— Давай сперва мяска отведаем, а потом уж и чайком побалуемся с медком, — предложил Степан, усаживаясь за стол. — Надысь в лесу молодого лося подстрелил, мяса хватит надолго, в лес до осени можно не соваться. Я больше рыбный промысел уважаю. Рыбу, к примеру, из реки выловил, она вскорости сама и издохла. А в лесу для пропитания зверя убить надобно, значит, жизни лишить, руки кровью испоганить, тягость убиения на душу свою взять. Иной раз и кусок мяса в глотку не лезет, оттого и на охоту редко выхожу, только в случае большой надобности. Бывает, в лес за лозой пойдёшь да зверька живого в капкане встретишь али птицу, в силке трепещущую, завсегда на свободу выпущу. Оттого духи леса на меня и не гневаются шибко, ещё ни разу не обидели, зверем не напугали. Выпущу кого на волю, так обязательно отблагодарят поляной ягод али грибов. В нонешнем годе оленёнка из сети выпутал, сухариком пригостил да по задку шлёпнул и отпустил. Как в обратную пошёл, дык на колоду мёду и набрёл, насилу дотащил.

Тарелка из-под мяса опустела. Степан поставил на стол деревянную кадушку с мёдом и две алюминиевых кружки. Сыпнув в каждую по горсти пахучих трав, залил кипятком. Комната наполнилась запахом летнего луга в жаркое лето. Тимофей, прикрыв глаза, втянул полной грудью аромат трав. Ему даже показалось, что лёгкое дуновение тёплого летнего ветерка коснулось лица.

— А ты один живёшь? — поинтересовался Тимофей.

— Один, — пробасил Степан, насупившись. — Почитай, пятый годок, как жена померла, не разродившись. Поначалу думал, жить не стану, удавлюсь где-нибудь в лесу, перекину верёвку через ветку и уйду к Прасковьюшке. Горевал шибко, уже и верёвку выбрал, покрепче которая, и день определил. Да накануне дня определённого привиделась она мне. Да так сердито пальцем погрозила и молвит, мол, не срок ещё тебе, погодь маленько, не выполнил ты ещё то, что на судьбу твою положено. Сказала это и испарилась, как мало облачко в небе ясном. После её слов призадумался я о предназначении своём, да так мало-помалу в душе печаль и улеглась, утихла. Вот теперь, как она наказывала, живу себе помаленьку да всё жду предназначения своего.

Степан смолк, призадумавшись и уставившись в окно, куда-то далеко, куда дойти можно только мыслями.

— Степан, а шаманку хоронить когда будете? — тихо спросил Тимофей, словно боясь спугнуть Степановы мысли.

— Завтра и похороним, — бодро сказал Степан, мигом переключившись на другую волну разговора. — Как только заря утренняя зародилась, я в лес отправился и нашёл нужное место. Там четыре больших лиственницы аккурат рядышком стоят, я им верхушки-то и надпилил. Возвратившись в посёлок, шепоток пустил, что шаманку захоронить надобно по всем обычаям и обрядам, такой, мол, она сама наказ дала. Так и часа не прошло, как у дома собралось десятка полтора молодых парней, ну тех, что ещё ни разу с бабой не спали да тела бабьего не познали. Отобрал я, значит, как положено по обряду, девять самых крепких и отправил их в лес подходящее дерево сухое искать для колоды. Нашли, притащили. Теперича с вечера и начнут долбить арангас[6]. Завтра как солнце над головами станет, так и повезём шаманку в лес хоронить.

— А можно мне поприсутствовать на обряде захоронения? — с надеждой в голосе спросил Тимофей.

— Отчего ж нельзя? — удивлённо уставился Степан на гостя. — Ежели шаманка тебе свой амулет завещала, стало быть, ты в первых следах за ней идти должон. Кому, как не тебе, при её захоронении быть надобно? Оставайся у меня, — вмиг оживился и обрадовался Степан. Будет ему компаньон на какое-то время, всё ж живая душа в избе, будет с кем словом обмолвиться.

— Заночуешь, подсобишь чего понадобится, работу молодняка проверим разом, как там с Арангасом справляются, — Степан с надеждой в глазах смотрел на парня. Страсть как не хотелось ему, чтобы гость покинул его одинокую холостяцкую избу. Непонятное тепло от Тимофея исходило, как от души родной.

— Я бы с радостью. Ты уж не серчай, Степан, — стал оправдываться Тимофей, — но мне край как надо быть в стойбище оленеводов, отсюда меньше часа езды. Пациенты мои там ждать будут, перевязки вечером делать нужно. А завтра я обязательно приеду.

1 - Удаганка — шаманка.

2 - Ийэ-кыл — астральная сущность.

3 - Эбэ — бабушка.

4 - Атти — самка домашнего оленя.

5 - Куех халлаак — синее небо.

6 - Арангас — подобие гроба из двух выдолбленных половин дерева.

Глава 6

Пока Тимофей возвращался из поселения, ему не давала покоя мысль, что со всем этим делать, как поступить. Шаманка велела помалкивать, но как можно утаить от родственников тот факт, что их старейшина рода мертва и завтра будет похоронена не родными ей людьми. Насколько я знаю: - мысленно рассуждал Тимофей. - Шаманов по обычаю хоронить должны родственники и арангас делать должны определённое количество парней девственников. От этих мыслей и внутреннего напряжения у парня даже голова разболелась, а такое случалось крайне редко.

Угрюмый и задумчивый Тимофей въехал в стойбище. Освободил от упряжи оленей и отправил их в общее стадо, спокойно бродившее вокруг стойбища. Олени ударом копыт разламывали рыхлый снежный покров, под которым выискивали ягель и прошлогоднюю траву. Проходя мимо загона, зашёл проведать жеребца. Тот довольно бодро прогуливался по загону и даже не прихрамывал на задние ноги.

— А ты где пропадал? — услышал Тимофей девичий голос, но саму девушку не было видно.

— Ты где? — спросил Тимофей и повертелся вокруг себя, выискивая взглядом источник звука. — Я тебя не вижу, ты что, превратилась в невидимку?

Раздался девичий звонкий, озорной смех.

— Нарыйана, ты, что ли? Решила в прятки со мной поиграть? Выходи давай! — у Тимофея совсем не было желания дурачиться, поэтому его вопрос прозвучал слишком уж строго. — Ну где ты там?

— Чего сердишься? — расстроившись, спросила Нарыйана. — Здесь я, корову дою.

Тимофей обернулся в сторону животных, но никого не увидел. Пришлось подойти поближе, и только тогда он заметил девушку. Та, присев на корточки возле коровы, уткнувшись головой ей в бок, таскала корову за дойки, направляя теплые, белые струйки молока в ведро, они со звоном разбивались о стенки ведра поднимая в верх еле заметное облачко пара.

— Привет, — угрюмо поздоровался Тимофей, подойдя поближе.

— Привет. Куда ездил? — не дождавшись ответа и, по-видимому не особо расстроившись, Нарыйана продолжила: — К нам в стойбище сегодня человек из Жарундая приезжал. Наша пропавшая шаманка нашлась.

— Да ты что? Не может быть! — радостно воскликнул Тимофей, вздохнув с облегчением. Вот и разрешилась сама собой одна проблема, явно духи посодействовали, помогли ему, вывели из щекотливой ситуации.

— Зря радуешься, — удивлённо глянула на Тимофея Нарыйана. — Рыбаки её вчера мёртвой из реки выловили. Вот она теперь и находится у какого-то местного рыбака в Жарундаях.

Тимофей уже не слушал молоденькую болтушку: размашисто и широко шагая, он спешил к чуму Бэргэна.

Две самых старших женщины семейства выкладывали из кованого сундука вещи, советовались между собой, что следует взять, а что без надобности. Нужные вещи складывали в меховую шубу. Вещь была непростой: рукава, ворот и подол обшиты перьями и разноцветными ленточками, украшены вышивкой из яркого, разноцветного бисера и множеством бубенцов.

Тимофей смекнул, что это складывают вещи шаманки для завтрашнего обряда захоронения. Внимание его привлёк большой кожаный бубен, так же, как и шуба, он был украшен перьями и разноцветными лентами. А ещё к инструменту была привязана засушенная птичья лапка. «Наверное, лапка кречета», — подумал Тимофей. Кожа бубна была украшена рисунками, знаками, похожими на иероглифы, причем не нарисованными, а выжженными на коже.

Унты, сшитые из лапы оленя, были расшиты ярким бисером и разноцветной нитью в причудливые узоры, оторочены разноцветным мехом разных животных, составленным в затейливую мозаику и украшенными бубенчиками. Глядя на всё это убранство, Тимофей представил шаманку. Одетая в ритуальное одеяние, ударяя в бубен, она исполняла магический танец, кружась вокруг большого ярко горящего костра и монотонно напевая какое-нибудь заклинание. А за её спиной кружился дремучий лес с вековыми кедрами и отдельно стоящей лиственницей.

Тряхнув головой, чтобы прогнать мысли и образы, Тимофей спросил у женщин, куда подевался Бэргэн. Те ответили, что он уехал в посёлок по срочным делам. Захлестнула досада: ну почему тот поехал в посёлок, не дождавшись его приезда в стойбище? Тимофею нестерпимо хотелось увидеть Аглаю. Вспоминая о девушке, он сразу представлял её сапфировые глаза и слышал, как рассыпаются бусины, это смеётся Аглая. Тоскливо и тошно стало на душе у влюблённого парня. Тимофей решил скорее найти Толлумана. Может, хоть он как-то отвлечёт от тягостного настроения и мыслей, которые роились в голове как назойливый гнус в летнюю пору.

Обойдя стойбище, Толлумана Тимофей так и не нашёл, зато погонял с мальчишками мяч, сшитый из оленьей шкуры и набитый мелкими обрезками той-же шкуры. Немного взбодрился и развеялись тяжелые мысли.

Солнце совсем скатилось к горизонту окрасив небо в багровые краски разного оттенка, Тимофей старательно, не жалея мази, обрабатывал раны Вароса. Ещё денёк-другой, и лечение можно заканчивать, раны хорошо затягиваются. Хоть в данной ситуации и неуместно слово «повезло», но, действительно здорово повезло, что сейчас нет мошкары и прочих мелких насекомых. Иначе эти мелкие пакостники разъедали бы раны и затягивали процесс заживления. Судя по тому, что Бэргэн сегодня сам поехал в посёлок, он по-видимому уже прекрасно себя чувствует. Значит, лечение обоих пациентов можно будет закончить одновременно. Через пару дней Тимофей увидит Аглаю… Ему очень хотелось знать, вспоминает ли о нём Аглая, скучает ли так, как скучает он.

Из раздумий Тимофея вывел знакомый голос. В стойбище явился Толлуман на собачьей упряжке, за нартами на аркане, величаво и грациозно бежал красавец олень.

— Посмотри, какой танара тоба[1]! — возбуждённо воскликнул Толлуман с явной гордостью. — Правда красавец? — и не дожидаясь ответа добавил: — Жалко, что завтра уйдёт на жертвоприношение.

Увидев удивлённо округлившиеся глаза Тимофея, он добавил:

— На жертвоприношение для шаманки, положено так для обряда захоронения. Можно было и другое какое-нибудь животное принести в жертву, но старейшины стойбища сказали, что наша всеми любимая удаганка достойна того, чтобы на обряде жертвоприношения был именно хотугу тоба[2].

Толлуман стал в подробностях рассказывать, как они с отцом выбирали в большущем стаде самого красивого оленя, как долго гонялись за ним, чтобы заарканить. Тимофей слушал якута, всё глядел на оленя и думал: «Правда ли то, что говорят, будто животные инстинктивно чувствуют приближение своей смерти?» Если судить по спокойному и гордому виду стоящего перед ним красавца оленя, эту версию можно было напрочь опровергнуть. А может, такие благородные животные и смерть принимают по благородному стойко, с гордым видом и гордой осанкой?

Тимофей поинтересовался у Толлумана, кто из жителей стойбища завтра поедет в Жарундай.

— В стойбище останутся только дети и женщины, которые не состоят в родстве, ещё пара крепких парней и кто-нибудь из старейшин. Все остальные поедут, чтобы провести всеми почитаемую удаганку к месту её последнего пристанища на земле.

Уже совсем стемнело, а Бэргэн так и не вернулся. Тимофея стало одолевать тревожное беспокойство. Не справившись с тревогой, он поинтересовался у матери своего пациента, почему его до сих пор нет в стойбище.

— Он поехал за учеником нашей удаганки, он живёт в посёлке, недалеко от Алгыстаанай. Сегодня ночью возле тела этот шаман будет проводить обрядовое камлание[3]. Бэргэн так-же должен принимать в нём участие, — объяснила женщина.

Тимофей не стал больше ничего спрашивать, потому как нахлынула необъяснимая, резкая усталость. Он лёг на отведённое ему место и закрыл глаза. Сон скосил моментально. Это был спокойный, глубокий сон, без тревожных ощущений, без кошмаров и видений.

Тимофей проснулся, когда старшее семейство собиралось на завтрак. Основательно подкрепившись строганиной из тайменя и отварным мясом из молодого оленя, стали загружать нарты всем, что необходимо взять в Жарундай. Необычное для стойбища оживлённое движение людей и животных происходило этим утром.

В стойбище планировали оставить одну собачью упряжку, на всякий непредвиденный случай. После часа всеобщих сборов вереница из оленьих и собачьих упряжек двинулась в путь покидая стойбище. Не все из ехавших на прощальную церемонию одобряли то, что в последний путь шаманка уйдёт не из родного стойбища, а из чужого посёлка. Но все знали, что есть завет шаманки, оспаривать который никто не вправе.

Изба и двор Степана были полны людей. Женщины, приехавшие из стойбища, сразу направились в дом, чтобы облачить в привезённые наряды удаганку. Меньше чем через час вся процессия двинулась к месту захоронения.

Сам лес был недалеко, а вот по нему пришлось долго пробираться за Степаном к только одному ему известному месту, которое он выбрал для удаганки. Когда наконец-то добрались, все участники процессии встали в круг, вокруг четырёх деревьев с ровно спиленными на одном уровне макушками. Оглядевшись вокруг выбранного Степаном места, Тимофей поймал себя на мысли, что он здесь уже был, эта картинка леса уже знакома. Из размышлений вырвал оклик Степана.

— Тимофей, ну-ка подсоби маленько!

Задача заключалась в том, чтобы на двухметровую высоту подготовленных деревьев водрузить деревянный щит, на котором будет стоять арангас с телом удаганки. Крепкие молодые парни быстро с этим справились. Со стороны, наверное, казалось, что действие происходит в цирке: один залез другому на плечи и встал у нужного дерева. У другого дерева также встали двое, им подали щит, который они закинули и закрепили на подготовленных Степаном деревьях со спиленными макушками. Чуть поодаль, на небольшой поляне, развели костёр, на котором запекали большие куски того самого красавца оленя.

Шаманка лежала в арангасе в парадном наряде. Ужасную гримасу скрывала обрядовая маска, в которой при жизни она выполняла значимые ритуалы и обряды. Маска представляла собой птицу кречета с раскинутыми в стороны крыльями. Половину колоды арангаса, в которой лежала шаманка, накрыли другой половиной, с помощью фиксаторов и клиньев плотно прижали друг к другу и водрузили на подготовленный постамент на деревьях. С корней этих деревьев был снят дёрн, дабы они дольше не гнили. Стволы с оголёнными корнями напоминали курьи ножки. Да и вся эта конструкция чем-то напоминала сказочную избушку Бабы Яги. Посох шаманки с вырезанным изображением птицы на конце был закреплён рядом с арангасом, а её бубен был безжалостно сломан, так требовалось по правилам обряда и был закреплён там же, где лежал посох.

Зажаренное на костре мясо оленя раздавали присутствующим, а ещё бросали в огонь: таким образом кормили и задабривали духов леса, чтобы они оберегали и хранили воздушное захоронение удаганки. Ведь не зря могилы шаманов устанавливались в глухих лесных чащах, вдали от мест проживания людей. Жители Севера твёрдо уверены, что лес является миром духов природы и служит пограничьем между миром живых и миром мертвых. Издревле в суровых краях Сибири практиковалось несколько способов захоронения умерших.

Первый — как раз воздушный, наиболее древний. Было две причины появления такого захоронения. Во-первых, суровая зима северного края, которая в сочетании с вечной мерзлотой, властвующей большую часть года, превращала землю в сплошной ледовый монолит, и в нём не так просто вырыть могилу. Во-вторых, это очень маленькая плотность населения по сравнению с огромной площадью лесных массивов, где обычно хоронили умерших.

Вторым способом захоронения был огненный: умерших сжигали, такое не было характерно для северных народов, но иногда встречалось.

После того как в Якутию пришло христианство, а произошло это в семнадцатом веке, вошёл в обиход третий способ захоронения — подземный, потому как церковь считала кощунством воздушное захоронение. Такое захоронение приносило не мало проблем. Приходилось разводить костры, для того, что-бы хоть как то оттаять землю и в несколько этапов вырыть нужной глубины могилу.

Когда арангас был установлен, лесные духи накормлены и задобрены, все присутствующие встали вокруг захоронения шаманки. Это был последний обряд прощания с умершим человеком. Взявшись за руки, люди стали ходить по кругу, напевая определённую прощальную молитву.

Так как Тимофей впервые присутствовал на таком мероприятии, ни обычаев, ни тем более нужных молитв он не знал. Поэтому просто молча повторял то, что делали присутствующие. Кружась в хороводе и созерцая, как мелькают вековые деревья в водовороте танца, Тимофей опять подумал, что он уже видел этот лес и эту отдельно стоявшую лиственницу. И только сейчас понял где именно видел, в том ночном видении, где шаманка кружилась вокруг костра в своём шаманском наряде. Это было то самое место. Фантастика!

По возвращении в Жарундай всех ждало угощение, которое организовали жители посёлка. Прямо посреди улицы были выставлены в ряд столы с угощением, которое приготовили и принесли жители посёлка. Всё это было данью тому, что шаманка обещала своё покровительство жителям Жарундая.

Считается, что даже после смерти шаман не утрачивает свою силу, а его дух продолжает помогать тем, кого он оберегал и помогал при жизни. Также он может наказать, если ему что-то придётся не по нраву, наслать страшные проклятия на того, кто нарушил его покой. Свой гнев дух способен обрушить на тех, кто из праздного любопытства потревожит его могилу. Каждый ребёнок в якутских сёлах и посёлках слышал леденящий душу рассказ о том, как дух умершего шамана наказал молодых парней, которые ради развлечения осквернили его могилу. Именно такую историю за поминальным ужином рассказывала жительница Жарундая.

Однажды несколько парней решили сходить в лес на отдых, с ночёвкой в палатке. Пока шли, притомились и решили устроить привал. Оказалось, что неподалёку было захоронение шамана. Один из смельчаков стал подначивать друга посреди ночи пойти к могиле и воткнуть в неё якутский нож, не верил он во все сказания да легенды считал, что всё это страшилки для малообразованных обывателей. А друг, чтоб не прослыть трусом, взял и согласился. Хоть и страшно было до смерти, но он выполнил условие спора и вернулся обратно к палатке. Когда приятели стали устраиваться на ночлег, снаружи начало твориться невообразимое: завыл ветер, послышались крики птиц и рычание зверей, а потом пение и звуки бубна. Трясущимся от ужаса парням показалось, что кто-то бродит вокруг палатки и стучит в бубен. Это всё продолжалось до восхода солнца. Приятели, оцепенев от страха, просидели в палатке до рассвета, боясь высунуться наружу. После того как показались первые лучи солнца, все кошмарные звуки прекратились. Парни, даже не собрав свои вещи, бросились бежать прочь из тайги в ближайшую деревню. Жители встретили их удивленными глазами и возгласами. Прибежавшие из лесу молодые парни были седыми как древние старики. В ту же ночь тот парень, который потревожил могилу шамана, воткнув в неё нож, скончался от непонятного разрыва сердца. Остальные же, которые были в ту ночь в лесу, в течении года умерли все по разным причинам.

Подобных историй жители северных краёв знают превеликое множество. Не исключено, что каждый рассказчик один и тот же факт рассказывает по-своему, нередко добавляя всякие подробности и нюансы. Но всё же суть повествования всегда одна: шаман не утрачивает свою силу после смерти, а место его захоронения ни в коем случае не стоит тревожить. Каким бы давним ни было шаманское захоронение, своей силы оно не утрачивает даже спустя несколько столетий. Так что наказание за его осквернение последует незамедлительно.

Посещать шаманскую могилу позволительно только родственникам, которые периодически приносят к ней дары. Также родственнику можно обратиться с просьбой о помощи в каком-то деле или исцелении больного. В обязанность близких входило следить за могилой умершего шамана. Останки должны были лежать в арангасе до тех пор, пока он не разрушался естественным образом или же ровно по истечению ста лет, после чего проводилось перезахоронение с соблюдением обычаев. Новый арангас возводили девять девственных юношей, приносили в жертву чёрного жеребца с белой мордой. Перезахоронение проводилось под камлание другого шамана. В третий раз останки шамана обязательно предавали земле. Если же родственники забывали о дате перезахоронения, дух шамана напоминал им об этом, приходя в сны родственников.

1 - Танара тоба — благородный олень.

2 - Хотугу тоба — северный олень.

3 - Камлание — особый обряд, во время которого шаман общается с духами.

Глава 7

Уже совсем стемнело, когда вернулись из Жарундая в стойбище. Все были сыты, поэтому стали укладываться спать. Вскоре стойбище затихло. Тимофею пришлось немного повоевать с Бэргэном, который никак не хотел делать перевязку. По всему было видно, что мужчина за последние сутки смертельно устал и вымотался, так что мечтал как можно быстрее принять горизонтальное положение и уснуть. Но Тимофей стоял на своём, доказывая, что перевязка — просто необходимость, ведь два раза пациент уже пропустил перевязку, поэтому неизвестно, как теперь поведут себя раны.

Осмотр и обработку ран Тимофей всё-таки отвоевал, пригрозив, что завтра же утром уедет из стойбища, раз его помощь больше не нужна. Дед Бэргэна сказал своему строптивому внуку что-то на старом якутском наречии, похожем на речь хантов. Тот сразу стих и прекратил спорить, послушно отдался в заботливые руки врача.

Сон не шёл к жителям стойбища, всех волновало, что они остались без шаманского покровительства и защиты от злых духов. Преемника удаганка не оставила, не давали уснуть переживания за завтрашний день, за будущее. Тимофея эти проблемы мало беспокоили, поэтому уснул он сразу же, как только тело приняло горизонтальное положение. Проснулся среди ночи от чувства, будто его кто-то разбудил, окликнув по имени. Тимофей прислушался, подождал, но все спали.

Парень тихонечко встал, накинул парку и вышел из чума. Ночное небо завораживало красотой и бескрайним величием. Оно было усыпано мерцающими звёздами разной величины, словно алмазная россыпь с различным каратом. Между этой холодной россыпи красовалась большущая жёлтая луна. Казалось, прикоснись к ней рукой, и она согреет ладонь, подарив своё тепло.

По груди разливалось тепло, а там, где амулет соприкасался с телом, ощущалось покалывание. Тимофей сложил обе руки на том месте где висел шаманский подарок. Появилось жгучее желание взмахнуть руками и взмыть над землёй, порхнуть туда, в небо, слиться воедино, стать одним целым с этим чарующим и манящим неизведанным миром. Он непроизвольно раскинул руки в стороны, как будто расправил крылья, тяжесть тела улетучилась словно его и не было вовсе. Тимофею даже показалось, что его ноги не касаются твёрдой поверхности, что он завис в воздухе и потерял связь с реальностью.

Тревожные, непонятные звуки вернули Тимофея в сознание, в то мгновение, из которого он вылетел. Он прислушался, пытаясь понять и распознать происхождение звуков. Что-то происходило за пределами стойбища, там где находились загоны с животными.

— Ты тоже это слышишь?

От неожиданности Тимофей подскочил на месте. Возле чума стоял Епкув, дед Бэргэна.

— Да, слышу. А что это? — Тимофею показалось, что он произнёс эти слова не своим голосом, будто чужой озвучил его.

— Беда пришла, — взволнованно ответил старик. — Поднимай всех мужчин. Быстро!

Тимофей рванул к ближайшему чуму и, рывком распахнув полог, заорал:

— Мужики, просыпайтесь, опасность рядом.

Так он заскакивал в каждый чум. В течении нескольких минут все взрослые мужчины стойбища стояли вооружённые посреди площадки. Не сговариваясь, все затихли и уставились на Тимофея. Тревожные звуки не заставили себя долго ждать. Все разом повернулись в ту сторону, откуда доносился шум, зарычали и залаяли собаки, ощетинив шерсть и прижав уши. Мужчины молча и быстро двинулись туда, благо ночь была светлой, видимость отличная. Бэргэн остановил Тимофея, дёрнув за рукав парки, и строго скомандовал:

— Быстро назад! Ты что, голыми руками собрался отражать непрошенных гостей?

Тимофей остановился в растерянности, только сейчас он осознал, что безоружен. Минута замешательства — и он остался одиноко стоять у крайнего чума. Через пару минут вдали, в той стороне, где находились загоны с оленями, раздались выстрелы, крики, лай и визг собак. Затаив дыхание, Тимофей слушал этот гомон, заполнивший, казалось, всё пространство от одного края горизонта до другого.

— Волки пожаловали, — раздался голос за спиной, Тимофей опять подскочил.

— Дед, да ты что? В самом деле? — не сдержался Тимофей. — Решил меня сегодня до разрыва сердца довести? Второй раз за десять минут пугаешь. Так и заикой остаться можно.

— А может, медведь после спячки пожаловал, — продолжил дед свой монолог, словно и не слышал грубых возмущений парня. — Вот что значит остаться без шаманской защиты, зверь сразу почувствовал нашу беззащитность и пришёл без страха. Эх-эх-эх… — горестно выдохнул белобородый старик. — Знать бы, сколько их там.

— Пятеро, — сказал Тимофей и сам удивился, не понимая зачем это брякнул.

Старик спокойно глянул на Тимофея, не задавая вопросов, словно его и не удивили слова парня.

Стрельба и шум прекратились, только собаки продолжали лаять и отдельные обрывки мужских голосов доносились до того места, где стояли двое. Любопытство Тимофея росло как снежный ком.

— Я схожу гляну, что там, — сказал он деду и, не дожидаясь его одобрения или запрета, убежал.

Два оленя лежали на окровавленном снегу. Шеи и бока у обоих были разодраны, эти бедолаги были ещё живы. Они мучительно хрипели, сквозь разорванную плоть на шее со свистом и кровавой пеной выходил воздух. В глазах животных застыли страх и боль. Один олень стал дёргаться в предсмертной конвульсии, кто-то из мужчин одним махом перерезал ему шею, зверь дёрнулся и замер. Такая же участь ожидала и второго бедолагу. На это не возможно было смотреть. Передёрнувшись от пробежавших по телу мурашек, Тимофей отошёл и осмотрелся.

Несколько парней с помощью собак пытались собрать воедино разбежавшихся оленей. По-видимому, испугавшись, стадо шарахнулось в одну сторону, тем самым сломав длинные и не особо прочные жерди загона. Остальные мужчины возвращались после преследования волков, волоча по снегу убитые туши хищников.

Со стороны леса раздался протяжный вой волка, через полминуты прозвучало ещё несколько завываний, но уже совсем с другой стороны и далеко. Когда вернулись все, кто ушёл за волками, то оказалось, что убитых хищников было четыре туши, а одному удалось уйти невредимым. Мертвых волков и оленей подтащили поближе к чумам.

Остаток ночи никто из мужчин уже не спал, обязанности распределили на всех. Одни поехали на оленьей упряжке пригнать к стойбищу сбежавших оленей, другие тщательно осматривали стадо, находящегося в том загоне, на который напали волки, на предмет раненых животных, третьи освежевали туши. Работали все слаженно, как единый организм.

Тимофей принимал участие в поиске раненных животных, их оказалось меньше, чем он предполагал, да и раны были незначительные. Таких оленей отсекали от общего стада, загоняя в отдельный загон, и сразу же осматривали, обрабатывали раны, если это требовалось.

Рассвет только зарождался, а работа в стойбище шла полным ходом. Мужчины, сняв шкуры с оленей, положили их ворсом на снег, собаки с удовольствием слизывали с них кровь, обгрызали оставшиеся кусочки жира. Оленьи туши рубили на части и укладывали в ледник — специально выдолбленную в вечно мёрзлой земле яму. Женщины готовили завтрак из свежего мяса, ещё не успевшего заледенеть. За подготовку стола у кочевников отвечает хозяйка чума, остальные члены семьи женского пола ей помогают. Оленье мясо, будь это строганина из замороженного или отварное, а в данном случае свежее, сырое, это главный и основной рацион питания якутов.

Ещё со времён учёбы на ветврача Тимофей помнил, что мясо оленя не содержит жиров и холестерина, в нём масса полезных витаминов и веществ, которые необходимо человеку в условиях Севера. Считается, что оленеводы никогда не болеют цингой как раз потому, что основной пищей у них является оленина. А вот свежая живая рыба — почти деликатес, потому как не всегда места обитания и погодные условия позволяют рыбачить. Причем рыбу также едят сырой. В остальное время на обеденном столе она присутствует только замороженная, в виде строганины.

За завтраком мало кто разговаривал, все ели с видимым нервным напряжением и волнением. После завтрака Тимофей настоял на том, чтобы осмотреть раны Бэргэна. Сняв повязки и внимательно осмотрев и понажимав на каждую подсохшую корочку, он заключил:

— Ну что ж, всё просто замечательно, повязки накладывать нет смысла. Когда корочки начнут отставать, обильно смазывай их вазелином, да почаще, иначе будут цепляться за одежду, надрываться и кровоточить, — лицо Тимофея довольно просияло, он улыбался.

— Спасибо тебе, брат, — сухо промолвил Бэргэн, по всему было видно, что он не привык благодарить кого бы то ни было. — Спасибо, что вылечил меня.

— Схожу сейчас проведаю Вароса, если и у него обстоят дела так же, как у тебя, то мне спокойно можно отправляться в посёлок, — довольно сказал Тимофей, пропустив мимо ушей благодарственные слова сурового Бэргэна. Парень был весь в предвкушении скорой встречи с Аглаей.

В приподнятом настроении он вышел из чума и направился к загону с жеребцом. Проходя по центру стоянки, задержался на минутку. Мальчишки соревновались в стрельбе из лука, того самого, на который у них никак не получалось натянуть тетиву. Соорудив из снега горку и водрузив на её вершину оленью голову, краснощёкая от морозов и ветра ребятня толкалась и спорила, чья очередь делать выстрел. Самодельные стрелы, сделанные мальчишками из прутьев, улетали куда угодно, но только не в цель. При каждом очередном промахе стреляющий расстраивался, а ожидающие очереди дружно смеялись.

Глядя на беззаботную детвору, Тимофей вспомнил своё детство. С соседом Ванькой они учились стрелять из такого же самодельного лука, целясь в еловые шишки. Долго у них ничего не получалось, пока однажды мимо не прошёл местный охотник Архипыч. Он-то им и показал, как нужно держать руку, как натягивать тетиву, рассказал, что нужно прицелиться и затаить дыхание перед тем, как отпустить стрелу. Лук им подладил, натянул потуже, да и пошёл по своим делам. А у Тимофея с Ванькой с того дня стало получаться попадать по цели. Как повзрослели немного, стали кедровые шишки стрелами сбивать, зверушек и птиц не обижали, стрелой их не гоняли. Всё мечтали вырасти побыстрее и стать ворошиловскими стрелками, чтобы вся деревня ими гордилась.

Тимофей подошёл к мальчишкам и попросил у них лук со стрелой. Те неохотно, но всё-таки дали и с любопытством стали наблюдать, как Тимофей натянул потуже тетиву, вложил прутик, прицелился и попал прямо в глаз мишени. Ребятня стояли как зачарованные. Тимофей, как и когда-то Архипыч, объяснял мальцам, как держать руку, как прицелиться и затаить дыхание. С чувством выполненного долга он отправился по своим делам, оставив мальчишек учиться охотничьему ремеслу.

Варос был занят делом, он добывал себе пропитание. Снег из-под копыта разлетался в разные стороны, конь нырял мордой в выдолбленную ямку порой по самые уши. Мохнатыми губами он выбирал ягель в том месте, где ударял копытом.

— Варос! — позвал Тимофей. — Здравствуй, дружочек, ты проголодался?

Жеребец повернул морду в сторону Тимофея, радостно заржал и направился навстречу.

— А я к тебе с гостинцем, — Тимофей протянул жеребцу ладонь с куском лепёшки.

Варос зажевал угощение и стал тыкаться носом в руку Тимофея, выпрашивая добавку.

— Нету больше, — погладил он коня по морде, похлопал по спине. — Ты мне лучше ноги свои покажи, как тут у тебя обстоят дела? Красавчик ты мой, красавчик. Всё просто замечательно!

Тимофей был доволен: раны заживали хорошо, обработку можно прекращать, теперь всё будет заживать естественным образом без постороннего вмешательства.

— Буду по тебе скучать, — Тимофей обнял шею жеребца и прижался к ней головой. — Уезжаю скоро. Ты уж сам как-нибудь поправляйся.

Потрепав напоследок Вароса за гриву, он выбрался из загона и поймал себя на мысли, что чего-то не достаёт, что-то происходит не так, как обычно. Огляделся по сторонам, прислушался к звукам. Как будто всё спокойно, ничего необычного, посторонних тревожных звуков нет. Пройдя немного по направлению к чумам, Тимофей вдруг всё понял.

Приходя в загон к жеребцу утром и вечером, он всегда встречал весёлую хохотушку Нарыйану, болтал с ней о разных мелочах, это скрашивало ему однообразное нахождение в стойбище. Тимофей подозревал, что девчушка неслучайно оказывается в загоне с животными в те моменты, когда он туда приходит по своим делам. Возможно, Нарыйана специально его караулила? Но в этот раз её почему-то не было. Именно это озадачило Тимофея, вселив ощущение, что чего-то не хватает, что-то пошло не так.

Углубившись в свои ощущения и мысли, он не сразу услышал, как его кто-то зовёт. Толлуман стоял у оленьей упряжки, ожидая, пока Тимофей обратит на него своё внимание.

— Тимофей у тебя сейчас дела есть какие? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Поедем со мной к лесу? Поможешь мне дров набрать. Последнее время сложно стало дрова собирать, каждый раз всё дальше в лес углубляться приходится в поисках сухого дерева.

Тимофей с детства знал, что у жителей Севера существует неписаный закон: рубить или пилить живое дерево позволительно только на строительство жилища или для сооружения нарт. Для заготовки дров и костров всегда рубили исключительно сухие деревья, собирали сломанные ветром ветки, поваленные, вывернутые с корнем деревья. По этой простой причине и пожаров практически не случалось в жаркий летний период, потому как лес очищали от легковоспламеняющегося сушняка.

Тимофей планировал остаток дня пробыть в стойбище, а в посёлок отправиться уже завтра, поэтому предложение Толлумана решил принять без колебаний. Но прежде чем озвучить своё согласие, ему захотелось испытать терпение своего новоиспечённого друга.

— Да я даже и не знаю, как тебе ответить, чтобы не обидеть, — с серьёзным видом произнёс Тимофей, наблюдая, как Толлуман сник на глазах, даже плечи опустились.

— Говори как есть, не обижусь, — обречённо опустив глаза, сказал паренёк тихим голосом.

— Дело в том, что прошлая твоя просьба помочь тебе, оставила незабываемые впечатления, — ответил Тимофей, придав лицу как можно более серьёзное выражение подавляя в себе желание улыбнуться. - Боюсь предположить, что может произойти в этот раз.

— В этот раз у нас есть топоры и ружьё, — не чувствуя подвоха, на полном серьёзе ответил Толлуман. — Я завсегда в лес беру с собой ружьё, мне так спокойнее, хотя ни разу не пригодилось пока.

— Ну если у тебя есть для меня топор, да ещё и ружьё имеется, тогда поехали, — рассмеялся Тимофей.

— И топор есть, и пилка есть, — расплываясь в улыбке, ответил Толлуман, явно довольный тем, что Тимофей принял его предложение и не придётся в одиночестве ехать на заготовку дров. — Что захочешь, то и твоим будет.

Тимофей смеясь уселся на нарты, и упряжка из четверых оленей стремительно помчала их к лесу. Плотный снежный наст блестел под солнечными лучами словно был усеян алмазной пылью.

Тем временем в стойбище состоялся сход всех мужчин, настоял на этом старейшина Епкув, белобородый дед Бэргэна.

— Собрал я вас всех для того, чтобы обговорить то важное, что я наблюдал этой ночью, — с таинственным и чрезмерно серьёзным видом объявил старейшина рода, пройдясь взглядом по всем присутствующим в чуме, которые с нескрываемым интересом смотрели на него. — Всем нам известно, что наша удаганка не оставила после себя ученика, который бы смог оберегать наш род от злых духов. Её загадочная, непонятная для нас смерть и ещё более непонятный посмертный наказ…

Все сидевшие в чуме мужчины, казалось, перестали дышать. Они с замиранием сердца и округлившимися глазами смотрели на старейшину, впитывая в себя каждое сказанное им слово. Всем было крайне интересно, что же такого видел Епкув этой ночью.

Иллюстрация к тексту. Жанр: Мистика, Приключения, Разное

Глава 8

— Мне было видение, — торжественно и громко объявил Епкув. — Ушедшая к духам предков удаганка явилась в мой чум и наказала оберегать пришедшего в наше стойбище человека по имени Тимофей. А ещё она сказала, чтобы мы прислушивались к его советам и предостережениям.

Мужчины в недоумении стали недоверчиво переглядываться и перешёптываться, мол, ерунда какая-то — прислушиваться к чужаку.

Старейшина поднял правую руку и цыкнул. Недовольный шёпот враз стих, всё внимание было опять приковано к белобородому главе рода.

— Сегодня ночью я долго не мог сомкнуть глаз, старые кости ныли, не давая уснуть. Перед тем как всех вас подняли по тревоге, кое-что произошло.

После этих слов в чуме наступила такая тишина, что, казалось, было слышно, как высоко в небе мерцают звёзды. Старик продолжил.

— Я увидел, что наш гость вышел из чума и решил последовать за ним, размять ноющие кости. Когда открыл полог чума, то не поверил своим глазам, так меня поразило увиденное, — Епкув выдержал паузу, накалив интерес слушателей до предела.

— Я увидел, что гость моего чума парит над землёй, он завис на одном месте, раскинув руки в стороны, — старик опять смолк и обвёл взглядом каждого сидящего перед ним мужчину, словно хотел проверить по выражению лица, верят его словам или поставили под сомнение сказанное старейшиной.

Мужчины замерли как статуи, округлив глаза, у каждого внутри шла борьба веры и неверия.

— А ещё я увидел, что над парнем виден тотемный знак нашей удаганки, птица выглядела так, словно она из пара или облака. Когда он ногами коснулся снега, раздались тревожные звуки со стороны загонов. Он знал точное число непрошенных гостей, пожаловавших к нашему стаду.

— Так, может, это он наслал волков на наше стадо? — раздался неуверенный голос.

— Нет. Мне кажется, наоборот, он вышел из чума для того, чтобы услышать беду и предупредить нас об этом, — заявил старейшина. — Это удаганка через Тимофея оповестила нас о волках, оттого и тотемный знак над ним просматривался.

— Теперь понятно, почему шаманка велела прислушиваться к Тимофею, — подытожил услышанное Бэргэн. — Неспроста он появился, сами духи его к нам привели.

— Теперь перед нами будет стоять задача удержать Тимофея в наших краях, а ещё лучше в нашем стойбище, — твёрдо заявил старейшина.

— Но ведь он собирается завтра нас покинуть, как мы можем его удержать? — удивился Бэргэн.

— Нужно с ним обстоятельно поговорить, — заявил Епкув. — Этим я и займусь, как только он явится.

— А давайте предложим ему жену? Он хорошо ладит с моей Нарыйаной, — заявил вдруг отец девушки. — Тогда-то уж точно останется.

Мужчины оживлённо заговорили, обсуждая, как показалось им, спасительный вариант. То ли уже выросшую девушку заберут в жёны в чужое кочевье, то ли она останется в родном стойбище, да ещё и мужчина прибавится в помощь оленеводам. Все единогласно одобрили такое замечательное решение, дружно обрадовавшись, как будто Тимофей уже принял их предложение и дал согласие на женитьбу.

Тем временем ничего не подозревающий Тимофей пилил в лесу сухостой, беседуя с Толлуманом на разные житейские темы. Парни хоть и выросли в разных условиях быта и жизненного уклада, но были почти ровесниками, поэтому общаться между собой было легко и просто.

— Когда у меня появляется свободное время, я всегда помогаю нашим женщинам. Мне их очень жалко становится, когда им приходится так далеко уходить и тяжело добывать дрова. Ведь по нашим обычаям женщина должна заниматься этим, следить, чтобы в чуме всегда было тепло, следить за детьми, готовить пищу, шить одежду, приносить много чистого снега, чтобы топить его на воду. Они с самого рассвета и до самой ночи постоянно чем-то заняты, очень много у них обязанностей. У них нет времени отдохнуть, потому как слишком много в кочевье зависит от женщины, — сокрушался Толлуман. — Нам ведь много приходится каслать[1]. И наши женщины сами разбирают чум, а на новом месте также сами его устанавливают. Это очень непросто в ветреную погоду, а бывает, пурга настигнет в пути. Тогда в процесс и включаются мужчины, приходится им оставлять свои дела и помогать женщинам накрывать чум.

— Ты молодец, дружище, так и нужно поступать, — одобрил суждения и поступки друга Тимофей. — В семье так и должно быть. Счастливой будет та девушка, которая станет твоей женой. У тебя ведь есть девушка?

— Нет, — хмуро ответил Толлуман и как-то враз сник.

— Как так? — удивился Тимофей. — По возрасту тебе уже пора иметь семью, жену, детей. Неужели твоя родня до сих пор не может выбрать для тебя подходящую девушку?

— Была у меня жена, — Толлуман перестал рубить сухое деревце, опустил руки, не выпуская топора. Минуту стоял как ледяное изваяние, а затем как будто у него подкосились ноги, и он рухнул на снег.

— Ну что ты, друг мой дорогой? — подскочил к нему Тимофей. Он подхватил Толлумана под руку, поднял и повёл к нартам. Тимофей ничего больше не говорил, терпеливо ждал, когда друг сам начнёт говорить, изливать душевную боль.

— Мы были совсем детьми, когда наши родители договорились о сватовстве. Мне было лет тринадцать, родители меня отправили на какое-то время в семью Хадне. У наших народов так принято. Семья невесты, приглашая будущего мужа дочери, присматривается к парню. Смотрят, какой он охотник, рыбак, какой толк из него будет в оленеводстве, как ведёт себя в общении с семьёй, имеет ли уважение к старейшинам рода.

— Это называется принятие экзамена на профпригодность, — вставил Тимофей и сразу же замолчал, подняв ладони, потому что Толлуман бросил на него совсем, как показалось, недобрый взгляд. - Прости, что перебил, продолжай пожалуйста.

— Когда Хадне исполнилось шестнадцать, родители нас поженили.

Толлуман надолго замолчал уставившись взглядом в одну точку. Видимо, погрузился в дни незабытого, кровоточащего на душе прошлого. Тимофей терпеливо ждал, пока друг вернётся из далёкого путешествия в мир воспоминаний.

— Какой красивой она была в тот день! Её праздничная ягушка[2] была настолько умело и красиво расшита, — Толлуман пристально посмотрел на Тимофея и спросил: — А ты знаешь, что можно определить по наряду невесты?

— Ну, наверное, насколько богата её семья, — неуверенно сказал Тимофей.

— Нет. Как думаешь, кто готовит наряд невесте? — опять спросил Толлуман.

— Я точно не знаю, но предполагаю, что этим занимаются невеста с матерью.

— Ничего то ты не знаешь, — укоризненно сказал Толлуман. — Невеста сама готовит свой свадебный наряд. Сама выделывает шкуры, сама шьёт всю одежду, украшая её орнаментом из кожи, меха и бисера. И чем красивее и наряднее костюм невесты, тем мастеровитей твоя будущая жена. Это значит, что она будет хорошей хозяйкой семейного чума, значит, будущему мужу очень повезло, ведь от женщины в кочевье очень много зависит.

— Да уж, достаётся вашим женщинам, не позавидуешь, — задумчиво протянул Тимофей. — Не всякий мужчина справится с теми обязанностями, которые выполняет хозяйка чума.

— Видел бы ты, какая искусная повязка из разноцветного бисера была на голове у моей Хадне! При каждом движении головы подвески на повязке тоненько звенели, напоминая звук, с каким оледеневшие снежинки падают на наст. Звон подвесок на повязке, чтоб ты знал, отпугивает злых духов от невесты и её будущего мужа, от их будущей семьи.

Толлуман опять замолчал на какое-то время, его лицо становилось всё печальнее и, как показалось, Тимофею серее, не стало румянца на щеках. Парень терпеливо ожидал продолжения истории, украдкой поглядывая на притихшего друга.

— А потом пришла суровая зима. Хадне уже носила в себе нашего первенца. Моя семья только сменила место кочевья, уйдя далеко в тундру в поисках ягеля для оленьего стада. Добывать дрова и кустарник в тундре для поддержания огня в буржуйке — очень сложное занятие. Хадне отошла далеко от стоянки, чтобы нарубить карликовую берёзу, не обращая внимания на поднимающуюся пургу. Её, наверное, в тот момент больше заботило то, что нужно чем-то протопить чум, значит, любой ценой добыть дрова. Я в то время с остальными мужчинами собирал в стадо оленей, которые разбрелись по тундре в поисках пропитания. Мы видели, что надвигается пурга, поэтому спешили собрать всех животных. Когда мы пригнали последних оленей к стойбищу, пурга уже зверствовала на всю мощь. Если бы не собаки, которые привели нас к стойбищу, пережидали бы пургу в обнимку с оленями. Так ты когда-то только благодаря оленям выжил не замёрз в пургу. Для оленеводов это обычное дело пережидать пургу в обнимку с оленями. Скрываясь от ветра за телом оленя и согреваясь теплом его тела можно переждать любую непогоду.

Тимофею очень хотелось в эту минуту выразить другу благодарственные слова за своё спасение, но он сдержался и промолчал, дабы не перебить рассказ. От предчувствия трагического исхода повествования у Тимофея защемило в груди.

— Возле чума нас ждала встревоженная мать и заплаканная старшая сестра. «Хадне с тундры не вернулась», — сказала тогда мать и заплакала, сестра заревела навзрыд. Я рванул от чума, хотел бежать в тундру на поиски, но меня ухватил за парку отец и насильно поволок в чум со словами: «Пойми, сын, пойти сейчас в поиски равно самоубийству. Чёрная пурга разбушевалась по-серьёзному». Отец пытался меня вразумить, но я не воспринимал его слов, не понимал, о чём он говорит. В моей голове было только одно: спасти любимую Хадне. Меня даже связали, потому что я несколько раз порывался выскочить из чума. Тимофей, тебе доводилось видеть чёрную пургу? — спросил Толлуман, глядя вдаль, словно там бушевала чёрная пурга.

— Да, доводилось, — тихо ответил Тимофей, будто боясь спугнуть громким словом горестные мысли друга.

— Больше суток тогда свирепствовала чёрная пурга, завывая ветром как страшным, диким зверем, сравняв небо и землю непроглядной снежной пеленой. За те проклятые сутки мне казалось, что я потеряю рассудок или моё сердце разорвётся в груди на миллион осколков. Сотни раз я себе представлял тогда, как моя Хадне лежит в тундре, занесённая снегом, свернувшись калачиком, прикрывая руками живот, чтобы согреть нашего малыша.

На последнем слове у Толлумана дрогнул голос, и он замолчал, закрыв глаза и подняв лицо к небу. Толлуман тихонечко застонал. Тимофею в тот момент казалось, что друг сейчас завоет, как это делают волки, долго и протяжно.

— Мы искали её всю зиму и весну. Летом, каслая в обратный путь, мы её нашли. Она лежала в ложбинке, лежала именно так, как я представлял в ту проклятую ночь. На том же месте мы их и похоронили, мою Хадне и моего ребёнка.

Толлуман вскочил с места и с неистовой силой стал швырять на нарты все спиленные и срубленные деревья. Он хватал по стволу в обе руки и швырял с остервенением, с яростью, вкладывая в каждый бросок всю свою боль, пытаясь таким образом заглушить щемящее чувство утраты. Тимофей отошёл в сторону, дабы не зацепило. Он молча наблюдал, не мешал, давая возможность другу выпустить пар.

Борьба с болью утраты продолжалась до тех пор, пока не осталось ни одного неубранного дерева. Поправив на нартах древесный стог, Толлуман закрепил груз верёвкой. Огляделся по сторонам в поисках друга.

— Можно возвращаться в стойбище, — глядя на Тимофея, сказал он с каменным лицом.

Тимофею даже показалось, что якут немного постарел, хотя и было ему всего двадцать четыре года. К сожалению, так бывает, когда на долю человека приходится слишком много тягот, страданий и боли.

Долгое время ехали молча, взобравшись наверх древесного стога. Тимофей мысленно прокручивал исповедь Толлумана и его слова: «Звон подвесок на повязке, чтоб ты знал, отпугивает злых духов от невесты и её будущего мужа, от их будущей семьи». Эти слова сверлили мозг Тимофею, не давая покоя и возможности думать о чём-то другом. В конце концов он не вытерпел и сказал:

— Выходит, не работает ваше поверье.

— Какое поверье? — Толлуман удивлённо уставился на Тимофея.

— То, что звон подвесок на повязке отпугивает злых духов.

Толлуман долго молчал затем ответил:

— Рождённая в пургу в пургу и ушла.

— Не понял! — резко сказал Тимофей с зарождающимся внутри него чувством негодования и злости. Он уставился на Толлумана, взглядом требуя объяснений.

— Хадне означает «рождённая в пургу». Пурга забрала в свой мир то, что было рождено в момент её владения всем живым, природой, землёй, — объяснял Толлуман спокойно и как-то обречённо, по-видимому, исчерпав весь остаток эмоций в порыве горестного припадка.

Такой ответ Тимофея не устраивал, но оспаривать доводы друга он сейчас не стал, чтобы не отнимать те крупицы морального состояния, которые еле теплились в душе и теле парня.

Теперь Тимофей понял, почему Толлуман в свободное время спешит на заготовку дров, вместо того, чтобы отдохнуть в тёплом чуме, попивая горячий чай за семейными беседами и обсуждениями насущных дел. Вот почему он с таким состраданием и пониманием относится к женской участи хозяек чума. Тяжело было видеть таким Толлумана, будучи всегда добродушным и улыбчивым, сейчас он выглядел безжизненным, каменным изваянием.

— Толлуман, друг мой дорогой, —Тимофей вкладывал в свои слова как можно больше душевной теплоты и сострадания. — Скажи, сколько времени прошло после той злополучной пурги?

— Этой зимой было четыре года.

— За эти четыре года, твои родители не пытались женить тебя ещё раз?

— Нет, не пытались. Но периодически разговоры на эту тему заводят, всё надеются, что я надумаю снова завести семью.

— Неужели ты до сих пор не надумал подыскать себе жену? Сколько времени ушло, надеюсь, ты не собираешься остаться вдовцом на весь остаток своей жизни? — Тимофей заглянул в глаза Толлумана. — Эй, дружище, ты чего? — Тимофей толкнул плечом друга, состроив жалобную гримасу, и заглянул ему в лицо. — Давай будем жить счастливо и долго! Обзаведёмся семьями, жёны наши будут красавицами, орава детишек будет бегать по тундре. Семьи наши будут самыми счастливыми.

Толлуман попытался улыбнуться, но получилась только жалкая, вымученная ухмылка.

— Была у меня мысль в этом году поехать на праздник оленеводов. На этот праздник приезжают со всей Якутии и привозят своих дочерей на выданье. Очень часто случается так, что именно там и происходят встречи будущих супружеских пар, — Толлуман замолчал и мечтательно задумался. — Может случиться так, что духи будут ко мне благосклонны и мне приглянется хорошая девушка, которая даст своё согласие на супружество.

— Так и будет, друг мой Толлуман, — обрадовался Тимофей смене настроения друга и взглядов на счастливое будущее. — Именно так и будет, а я обязательно буду у тебя на свадьбе почётным шафером. Ты ведь возьмёшь меня почётным шафером? А когда у тебя родится первый сын, обязательно назови его Тимофеем. Когда у меня родится сын я назову его Толлуманом. Я благодарен судьбе, что она свела меня с таким замечательным парнем. Да-да, это я про тебя сейчас говорю, — засмеялся Тимофей, обнимая за плечи смутившегося, не привыкшего к таким лестным речам Толлумана.

В стойбище парни вернулись в хорошем расположении духа, словно и не-было горестных воспоминаний.

Парни дружно и быстро выгрузили привезённые дрова, освободив нарты для прочих нужд. Пожелав друг другу доброй ночи, разошлись каждый в свой чум.

— Ну наконец-то! — воскликнул Епкув, обрадовавшись долгожданному появлению Тимофея. — Усаживайся поудобнее, сейчас тебе женщины подадут ужин. Нам с тобой предстоит серьёзный разговор.

1 - Каслать — кочевать, переезжать с места на место.

2 - Ягушка — нарядная верхняя одежда.

Глава 9

Епкув выждал немного времени, давая гостю возможность утолить голод. После трапезы Тимофей вытер губы, с умиротворённым видом завалился на бок, облокотившись на руку, как сытый кот, и лениво произнёс.

— Ну что ж, теперь можно и поговорить. Что такого серьёзного мы должны обсудить?

Всегда спокойный в своей мудрости, на этот раз старейшина явно волновался.

— Мне было видение, — торжественно начал старик и рассказал гостю слово в слово то, что недавно вещал своим соплеменникам.

Теперь настала очередь волноваться Тимофея. Он поднялся с вальяжной позы и сел, ровно выпрямив спину, как всегда требовала учительница, когда он учился в начальных классах.

— Как давно ты умеешь парить над землёй? — спросил старик, пристально вглядываясь в парня, словно хотел прочесть его мысли.

— Я не совсем понимаю, о чём ты говоришь, — удивился Тимофей, выпучив на старика глаза. — Что значит парить над землёй?

— Я видел, как ты завис над землёй, расставив в стороны руки, а над головой у тебя был виден тотемный знак нашей удаганки.

— Значит, не показалось… — задумчиво сказал Тимофей. — Я ведь проснулся тогда от того, что меня кто-то позвал. Вышел на улицу, посмотрел в небо, почувствовал покалывание и тепло в том месте…

Он запнулся на полуслове и, немного помолчав, продолжил:

— Странное ощущение у меня было в тот момент. Будто я одно целое со всей вселенной, захотелось взлететь к звёздам, непроизвольно мои руки раскинулись в стороны, я совсем не собирался этого делать, всё произошло само собой. Вот тогда мне и показалось, что ноги не касаются земли.

Тимофей замолчал и уставился на старика в надежде на то, что он-то сейчас ему всё и разложит по полочкам.

— Мне кажется, что ты о чём-то умолчал, — сканируя пристальным взглядом парня, сказал Епкув. — Почему ты не хочешь мне рассказать то, что знаешь, и то, что с тобой происходит? Может, вместе мы и найдём правильное решение.

Немного подумав, Тимофей стал рассказывать старейшине о том, как произошла его первая встреча с шаманкой. Затем — о том сне, когда удаганка велела забрать амулет, пересказал слово в слово, что она ему говорила, о странных ощущениях в том месте где амулет соприкасается с телом.

— Вроде бы всё, — неуверенно сказал Тимофей.

— Ты хорошенько подумай, может, какие-то странности ещё происходили, объяснения которым ты не можешь найти. Начни вспоминать с того момента, когда произошла твоя первая встреча с шаманкой.

Тимофей задумался, воспроизводя в памяти всё, каждый день раскладывая по событиям. Несколько странностей он всё-таки припомнил и озвучил старику, например, о том, как бесследно исчезла шаманка, шмыгнув за чум, неосознанно слетевшей фраза о точном количестве волков, напавших на стадо, и о том, что голос тогда был не его, а чей-то чужой, а еще о том, как его с Толлуманом спасла от медведя птица.

Старик внимательно слушал, впитывая и вникая в каждое слово.

— А что за птица была, как она выглядела? — спросил старейшина, явно заинтересовавшись именно этим моментом.

— Это был кречет, — не задумываясь сказал Тимофей. — Эта самая птица пыталась нас напугать, а может, предупредить, но мы тогда этого не поняли.

— Что ещё? — Епкув, явно волнуясь, во все глаза смотрел на Тимофея. — Дальше, вспоминай дальше!

— В ночь после рыбалки в мой сон явилась шаманка и объявила о своей смерти, сказала, куда мне нужно пойти, чтобы забрать амулет, что он отныне будет принадлежать мне и что она будет мне подсказывать какие-то вещи, надо только научиться понимать её подсказки.

Старик застонал. Схватившись руками за голову, он стал раскачиваться из стороны в сторону, склонив голову к коленям. Тимофей заволновался, в недоумении он смотрел на Епкува и не понимал, что происходит и как быть в данной ситуации. Он ждал и молчал.

Молчать и ждать он умел хорошо. В минуты ожидания Тимофей заметил, что женщины, занимающиеся своими делами в чуме, умолкли и как заледеневшие статуи замерли на месте, устремив свой взор на старика.

Прошло некоторое время, и старейшина успокоился и выровнял спину, убрав руки от седой головы.

— Тимофей, ты понимаешь, что произошло? — спросил старик изменившимся голосом, глядя Тимофею в глаза.

Парень в недоумении дёрнул плечами и покачал головой, давая понять, что ничего не понимает.

— А ну-ка, покажи амулет, — потребовал Епкув.

Тимофей сунул руку в ворот парки и извлёк птицу, искусно вырезанную из бивня мамонта. Снимать амулет не стал, а просто оставил птицу висеть на верёвке из оленьей жилы.

Старик протянул руку к амулету. Коснувшись птицы, он сразу же отдёрнул руку и испуганно посмотрел на ладонь.

— Кусается? — спросил Тимофей, не понимая, зачем это сказал. Опять язык опередил мозги, как будто кто-то манипулировал его речью.

— Кречетом, который спас тогда тебя и Толлумана от медведя, и была удаганка, оттого у покойницы следы от когтей на спине. Зная всё наперёд, она и пыталась вас предупредить об опасности. Поэтому и нашли рыбаки удаганку в той реке, где вы рыбачили.

— Ну да, так всё и было. Шаманка мне в ту ночь сама об этом поведала, ещё сказала, что очень устала от жизни, поэтому не стала бороться за своё спасение.

Епкув был потрясён услышанным. Уставившись в одну точку, он о чём-то напряжённо думал.

— Меня интересует, почему именно тебе удаганка решила передать свой амулет, — старик всматривался в Тимофея, пытаясь понять, что в нём есть такого, чего не оказалось в членах семьи, которым по праву должны были перейти знания шаманки. Что особенного, она в нём разглядела?..

— Она мне сказала, что у меня чистая душа, — как будто оправдываясь, виноватым голосом ответил Тимофей. — Шаманка ведь и к Степану пришла в видения. Ему она также сказала, что за амулетом придёт синеглазый парень. У вас тут много синеглазых? — спросил он с ноткой дерзости в голосе.

— Надеюсь, ты понимаешь, что теперь ты должен жить в нашей семье? Коль ты унаследовал дар удаганки, должен остаться в нашем стойбище.

Взгляд старика и выражение его лица были жёсткими, весь вид показывал о непреклонности сказанных слов. Тимофей даже растерялся от такого поворота событий, это совсем не входило в его планы. «Этот совсем непонятный дар шаманки, свалившийся мне на голову… Никто даже не спросил, хочу ли я владеть таким даром. Нечестно это как-то, несерьёзно, не согласен я с таким подарком судьбы!» — мысленно возмущался Тимофей, но озвучил иное:

— Вообще-то, в вашем стойбище я оказался случайно, по стечению ряда событий, произошедших за последнее время, как оказалось, не только со мной, но и с вашим внуком. Побывать у вас в гостях в мои планы не входило. Я шёл на прииск, с надеждой отыскать отца, которого я никогда не видел.

Парень сделал выжидательную паузу, пристально глядя на старика, пытаясь вложить в свой взгляд как можно больше уверенности и стойкости.

— И я не совсем понимаю, что мне делать с этим непонятным для меня даром, с этим амулетом, зачем это мне?

— Нравится тебе это или нет, уже не имеет значения. Избавиться от того, чем наделила тебя удаганка, не получится.

Епкув замолчал и пристально посмотрел на Тимофея в надежде, что до парня дойдёт смысл сказанного.

— Тебе нужно развивать переданный тебе дар.

— И как я это сделаю? — Тимофей вскочил с места и заметался по чуму. — У вас имеется самоучитель? — он раскинул руки в стороны и вопросительно уставился на старика.

— В посёлке живёт шаман, вот к нему-то тебе и нужно. Расскажешь всё как есть, всё, что с тобой произошло. Если вдруг он откажется тебя обучать, скажи об этом Алгыстаанай. Дней через пять мы покинем это место и отправимся каслать по направлению реки Киренга. От посёлка до нового места кочевья путь неблизкий, но связь с тобой мы не потеряем.

— У вас есть почтовые голуби? — хмыкнул Тимофей. — И как долго длятся курсы шаманов?

— Зря смеёшься, голубей у нас почтовых нет, зато рация имеется. А вот насчёт курсов… Это уже будет зависеть от того, насколько ты способный ученик, — насмешливо парировал старик.

— Вообще-то, я был отличником своего курса, получил красный диплом ветврача, — как мальчишка похвастался Тимофей.

— Вот и хорошо, значит, шаманские навыки и премудрости освоишь быстро, — улыбаясь, сказал старик, явно довольный исходом переговоров. — Теперь можно и спать укладываться.

Тимофей уже засыпал, когда в чум потихонечку вошёл Бэргэн. Пошушукавшись со стариком, он тихо лёг на своё место.

Проснулся Тимофей, когда все жители чума уже бодрствовали, старшие дети помогали одеться младшим, женщины приготовили завтрак и накрывали на стол, мужчин не было.

Парень одним рывком встал с лежака, нырнул в парку и вышел на улицу. Яркое солнце ослепило сонные глаза. Втянув полной грудью воздух, пахнущий весной, Тимофей потянулся разминая тело. Быстрыми движениями сделал подобие зарядки, размахивая руками и ногами. Подумал, что нужно отыскать Толлумана и узнать, когда тот сможет отвезти его в посёлок.

Тимофей не успел отойти от чума, как его окликнул Бэргэн, за которым шёл Епкув.

— Куда направился? Пойдём сначала позавтракаем все вместе, затем займёмся делами, — предложил Бэргэн, обхватив Тимофея за плечи и направляя к чуму.

— Да я хотел узнать у Толлумана, когда он сможет отвезти меня в посёлок.

— Потом, всё потом, сначала нужно подкрепиться как следует, —заверил Бэргэн с улыбкой, настроение у него было явно хорошим.

За завтраком семейство обсуждало дальнейший план пребывания Тимофея в посёлке. Пока он будет учеником у шамана, жить будет у Алгыстаанай или шамана, это уж пусть сам решает. Пока стойбище не отправится на новое место кочевья, Толлуман будет наведываться в посёлок, чтобы знать, как обстоят дела. Затем связь будут поддерживать по рации.

Когда завтрак был окончен, Епкув поднял правую руку, и все затихли, глядя на него.

— Тимофей, я хочу сказать тебе спасибо за то, что ты вылечил моего внука и отдельное спасибо — за Вароса. Наша семья решила сделать тебе подарок, пойдём посмотришь.

Старик жестом руки предложил выйти из чума, все дружно поднялись со своих мест и направились к выходу. В центре стойбища собрались жители от мала до велика, Когда из чума вышел Тимофей, все дружно заулюлюкали, подняв руки, затем дружно поклонились. Из-за чума вышел Толлуман, он вёл за уздечку оседланного Вароса.

В мозгу у Тимофея молнией мелькнула дерзкая мысль, но, смутившись собственной наглости, он смахнул её, мотнув головой.

— Тимофей, —торжественно начал старейшина, — прими от всех нас, вот этого красавца.

Епкув взял из рук Толлумана уздечку и подвёл к Тимофею жеребца. Новенькое седло было украшено медными и бронзовыми бляшками, выжженный орнамент на коже седла был причудливый и красивый. В гриву жеребца явно женской рукой вплетены разноцветные ленточки. Варос был рад встрече с заботливым другом: довольно фыркнув, он сразу же стал тыкаться носом в руку Тимофея, пощипывая губами тыльную часть ладони.

Сказать, что Тимофей был поражён таким подарком, значит ничего не сказать. У парня даже дух перехватило, словно ему кто-то сдавил горло. Он смотрел на пегого красавца Вароса и не верил, что это происходит наяву. К горлу подступил ком, и предательские слёзы заблестели в глазах. Выручил Толлуман, он подошёл к Тимофею, обнял его и шепнул:

— Ну что ты, друг мой дорогой, давай будем жить счастливо и долго.

Толлуман приподнял Тимофея и потрепал, как тряпичную куклу, потом поставил на ноги и обеими руками похлопал по плечам.

— Ну что, мой убайдар? Нам пора в дорогу. Я провожу тебя до посёлка, у меня там дела. Чемодан Алгыстаанай не забудь, а то нам обоим не поздоровится.

Толлуман запрыгнул в нарты с упряжкой из четырёх оленей. Тимофей ловко вскочил на Вароса, помахал всем на прощание рукой и поспешил за Толлуманом.

Олени и жеребец бежали лёгкой рысцой. Под весенним ярким солнцем снег здорово осел, животные, не проваливаясь, легко бежали, без надрыва, лёгкий весенний морозец взбадривал молодые, крепкие тела парней.

Тимофей с замиранием сердца представлял долгожданную встречу с Аглаей, не замечая, что с его лица не сходит улыбка. Толлуман видел улыбающееся лицо убайдара, но истинной причины не знал, предположив, что тот просто очень доволен подарком.

В посёлке, как оказалось, у Толлумана были дела с Алгыстаанай: он передал ей список нужных медикаментов и товаров для скорого кочевья. Всё по списку Алгыстаанай должна будет привезти из райцентра.

Тимофей был рад видеть фельдшера, при встрече они обнялись, как старые добрые друзья. Сердце парня наполнилось давно забытым чувством, когда он после долгой разлуки приезжал на каникулы домой, обнимал дорогую сердцу бабулю. Женщина тоже была рада и довольна возвращению парня, не так давно судьбой подкинутого в её дом. По долгу службы Алгыстаанай приходилось многих лечить и выхаживать, но ещё никто так не цеплял её душу и не входил в сердце с такой тревогой, словно это был её родной ребёнок.

Алгыстаанай была в курсе всех событий, произошедших за последнее время в стойбище, поэтому долго рассказывать и объяснять ничего не пришлось.

— Толлуман, ты, наверное, довези Тимофея к шаману, идти-то далековато. А ты, — Глянула Алгыстаанай на парня, — если решишь жить у шамана, дай мне знать, чтобы я не тревожилась понапрасну.

Тимофею было очень приятно, что о нём в кои-то веке кто-то стал беспокоится, а ещё очень не терпелось похвастаться полученным подарком, о котором Алгыстаана наверняка ещё ничего не знала.

— Алгыстаанай, давай выйдем на крыльцо, я хочу тебе кое-что показать. — Тимофей взял женщину за плечи и с таинственным видом повёл к порогу.

Увидев во дворе ФАПа привязанных к столбу оленью упряжку и пегого жеребца, Алгыстаанай вопросительно посмотрела на счастливое и довольное лицо Тимофея.

— Полюбуйся, какого красавца мне сегодня подарили жители стойбища, — Тимофей подошёл к Варосу, обнял его за шею и поцеловал в бархатистый нос. — Так что я теперь и сам смогу доехать куда угодно.

Счастье и благоговение переполняли его душу.

— Достойный подарок достойному парню, — Алгыстаанай, явно довольная увиденным, похлопала Тимофея по плечу. — Перед тем как поедешь к шаману, зайди в магазин. Аглая мне все уши про тебя прожужжала.

— В райцентр планирую поехать завтра с утра, — обратилась Алгыстаанай к Толлуману. — Так что за товаром приезжай послезавтра, когда надумаешь, я целый день планирую провести в медпункте. Дел накопилось, нужно привести документацию в порядок к приезду нового работника. Райбольница уже которую весну обещает мне прислать помощницу к открытию артельного сезона. Надеюсь, что в этот раз не обманут.

Тимофей вышел из избы, одевая на ходу капор. Во время езды в посёлок он мысленно планировал сбрить щетину, обильно отросшую за время пребывания в стойбище. Ему хотелось предстать перед Аглаей в пристойном виде. Но на радостях и от предвкушения скорой встречи забыл обо всём, что планировал. Парни отвязали от столба своих животных и уехали со двора ФАПа. Какое-то время Алгыстаанай постояла на пороге, провожая взглядом удаляющихся гостей.

Солнце ярко светило, у порога появилась проталина, звонко щебетали синицы, затеяв драку у куска оленины, специально для птиц подвешенного под крышей избы. Из окна ФАПа также было видно пернатых обитателей, любила Алгыстаанай понаблюдать за птицами, прилетевшими поживиться тем, что она подготавливала им для спасения от голодной смерти. Так фельдшер поступала сколько себя помнила: в раннем детстве они с отцом подвешивали куски мяса под крышей дома или на дерево. Когда выросла, стала сама подкармливать пернатых суровой длинной зимой, и всегда любила наблюдать за малыми птахами. На сердце было тепло и радостно. Что именно сработало на такое душевное ощущение, Алгыстаанай не стала вдумываться: хорошо на сердце, да и ладно.

Глава 10

Переступив порог магазина, Тимофей увидел Аглаю, что-то рассказывающую долговязому мужику. В момент разговора девушка мельком глянула на него и продолжила беседовать с долговязым, не обращая на Тимофея никакого внимания. У парня сердце сорвалось и полетело куда-то в пятки: как так, почему с её стороны никакой реакции на его появление? Ведь Алгыстаанай говорила, что Аглая ей все уши про него прожужжала, а на самом деле ведёт себя так, будто он пустое место. Обида и возмущение вмиг вспыхнули в сердце Тимофея, нарастая как снежный ком, стремительно летящий с вершины гор. Тимофей уже взялся за дверную ручку, чтобы распахнуть её и уйти, как вдруг услышал радостный голос Аглаи:

— Тимофей!

Он рывком оглянулся, уставившись в синеву глаз девушки взглядом, полным недоумения и надежды.

— Тимофей, ты ли это? — Аглая смотрела на парня, не понимая радоваться встрече или извиняться, что обозналась.

Улыбаясь Тимофей направился к прилавку. Долговязый мужик равнодушно посмотрел на Тимофея, взял свои покупки и вышел из магазина.

— Привет, — тихо сказал Тимофей, глядя в прекрасные глаза девушки, пытаясь взглядом проникнуть в самое сердце, чтобы увидеть, кто в нём живёт.

— Ты изменился, я тебя не сразу узнала, — произнесла Аглая, и её щёки чуть зарумянились. — Со щетиной на лице ты кажешься намного взрослее и мужественнее.

Девушка засмущалась и опустила глаза, прикрыв их длинными чёрными ресницами.

— Ах вот оно что! — Тимофей весело засмеялся, запрокинув голову. — Ну конечно, я ведь забыл побриться!

Когда он увидел, как засмущалась и зарумянилась Аглая, от сердца отлегло и настроение вмиг взлетело до небес.

— Не нужно тебе бриться, — опять засмущалась Аглая. — Так, как сейчас, очень даже хорошо. Таким ты мне больше нравишься.

Наконец совладав со своими эмоциями, Аглая вздёрнула носик и смело устремила взгляд в глаза Тимофея. Пьянящим теплом разлилась по всему телу синева любимых глаз. Это ощущение возникло одновременно в обеих сердцах. Тимофей взял в свою большую ладонь миниатюрную руку Аглаи и поднёс к своим губам. Прикрыв глаза, он застыл в долгом прикосновении к нежной коже.

Вдруг входная дверь скрипнула, в магазин вошло сразу несколько мужчин, заполнив тишину помещения громким разноголосьем. Аглая рывком выдернула из ладони Тимофея свою руку. Открыв глаза, парень словно пришёл в себя после потери памяти, даже не сразу удалось сфокусировать зрение.

Мужчины тем временем шумно обсуждали то, что требовалось купить, и никак не могли прийти к единому решению.

Тимофея почему-то то оскорбило действие Аглаи. Неприятное ощущение зародилось в нём, хотя мозгами он понимал, что по-другому быть и не должно: именно так и должна поступить любая девушка. «Но Аглая — не любая, — шептал в мозгу противный червь. — Она девушка, которую ты любишь».

В тот момент, когда мужики определились с выбором и подошли вплотную к прилавку, Тимофей, не говоря ни слова, вышел из магазина и даже не оглянулся.

Одиноко стоявший маленький домик на самом краю поселковой улицы, отыскать было несложно. Спешившись, Тимофей крепко привязал уздечку к перекладине забора и вошёл во двор. Дверь в избу была не заперта. Парень постучал, прислушался. Приглашения войти не последовало. Постояв в колебании несколько секунд, он отворил дверь. Взору предстали маленькие сени, полумрак, ещё одна дверь. Тимофей снова постучал.

— Ну, входи! Чего топчешься? — раздался грубый голос прямо над ухом.

От неожиданности Тимофей подскочил и, развернувшись, чуть не столкнулся нос к носу с ещё не старым мужчиной с тёмной бородой, закрывающей половину широкой груди. Протянув руку, он поверх плеча Тимофея толкнул дверь и пробасил:

— Проходи, не боись, я добрый, хотя с виду так и не скажешь, — мужик улыбнулся и сделал пригласительный жест.

Единственная комната вмещала в себя печь, стол с лавкой, у окна — полати. На большом гвозде на стене висел бубен, рядом стоял посох с красовавшимся на конце изображением секача, множество пучков сухих трав висели под бревенчатым потолком. Комната была наполнена ароматом разнотравья.

— За стол присаживайся, — скомандовал хозяин. — Сейчас чайку попьём с медком, потолкуем, ты мне расскажешь, с чем пришёл.

— А можно я сначала коня во двор заведу? Волнительно мне как-то за двором на долгое время оставлять своего красавца.

— Ну сходи, сходи. К сараю его привяжи, там у двери крюк надёжный вбит, вот к нему и привяжи. А я пока чайку заварю.

Тимофей вышел на улицу и огляделся. Ничего особенного, всё как у всех: бревенчатый сарай, рядом поленница, тут же колода с воткнутым в неё топором. Перевязал Вароса туда, куда велел хозяин дома. Жеребец глядел в сторону уходящего хозяина и тихонечко ржал, вытянув в сторону Тимофея мохнатую морду. Тот остановился, поглядел на жеребца и сказал ему с улыбкой:

— Варос, ты уж постой тут смирно, дела у меня со здешним хозяином важные. — И ушёл в дом.

В комнате стоял аромат свежезаваренной травы. Тимофей молча прошёл и сел за стол, где уже стояла деревянная плошка с мёдом. Рядом лежали две самодельные деревянные ложки небольшого размера и две кружки с травяным чаем.

Убрав заслонку с печи, мужик извлёк из неё большой круглых хлеб. Комната враз наполнилась запахом горячей выпечки. Постелив на стол белую тряпицу, он положил на неё хлеб. Большим охотничьим ножом отрезал хрустящий ломоть. Разломив его на две равных части, одну подал гостю со словами:

— Ты медку-то накладывай побольше, чтоб послаще было, — хозяин взял свою ложку и обильно полил мёдом свой ломоть. — Меня Порфирием все кличут, а ты кто таков и чей будешь? Выкладывай, с чем в мой дом пожаловал.

— Я Тимофей Сотников из деревушки Вилюйхи, что на берегу реки Вилюй стоит.

И он стал рассказывать хозяину всё, что знал и помнил, начав историю ещё до момента своего рождения, поэтапно выстраивая длинную цепочку из событий. Прошло немало времени, пока Тимофей поведал Порфирию о своей жизни. Мужик сидел молча, не перебивал и внимательно слушал, грустно глядя на рассказчика.

— Вот такая история, поэтому Епкув меня к тебе и направил, — выдохнул с облегчением последние слова Тимофей, словно закончил исповедь перед священнослужителем. На душе полегчало, казалось, вот сейчас этот бородатый богатырь решит все его дела, а ему самому и делать ничего не придётся.

— А расскажи-ка мне, Тимофей, про бабку свою, да обстоятельней расскажи. Может, от людей что слышал. али сама чего рассказывала интересного да необычного. Может, сам за ней замечал какие странности да действия необычные.

Тимофей задумался, вороша в памяти всё, что касалось бабули.

— Заговоры да шепотки она разные знала, которые в делах и по жизни помогали, сглаз, порчу вылечить могла, тело от бородавок и родинок очистить умела, — парень притих в задумчивости. — Помню один рассказ. Девчушкой она ещё тогда была лет десяти. Пошла с сельской ребятнёй в лес, да и ушла от общей компании в погоне за ягодой. Рвет ягодки, в корзину сыплет, глядит вперёд, а там ещё больше ягод, да крупнее и спелее, висят на стебельках, заманивают. Вот она азартно да бездумно бежала, бежала за ягодой, пока не оказалась в дремучем лесу. Огляделась по сторонам, а лес-то непроходимый вокруг, со всех сторон стеной стоит. Стала кричать, подружек на помощь звать, да никто её криков не слышал. Заплакала да сквозь лес непроходимый начала пробираться. Одежонку в лохмотья изодрала, руки-ноги в кровь исцарапала, но вышла на маленькую полянку, а там домик бревенчатый стоит. Обрадовалась, думает, люди живут, спасут её, из лесу дремучего выведут. Заходит в избушку, а людей-то и нет, избушка вроде бы жилая, видно, что кто то был недавно. Ну, думает, посижу немного, отдохну, глядишь, и хозяева вернутся. Сидела она сидела, да и уснула. Просыпается, а в избушке уже совсем темно стало, в лесу ночь быстро приходит. Деваться некуда, осталась на ночёвку. Утром, так и не дождавшись людей, взяла топор, который в избушке нашла, да пошла, как ей казалось, по направлению к дому. Шла да зарубки на деревьях оставляла, веточки надламывала. Долго шла, уже притомилась сильно, а лес всё не заканчивался. Уже собралась назад в избушку по зарубкам вернуться, да старичка вдруг увидала. Маленький такой старичок, сухонький, с белой бородкой да белыми волосами, торчащими из потрёпанной меховой шапки, такой же старой, как и сам дедок. Дедок хоть и старый на вид был, но очень уж шустрый, юркий, как лесной зверёк, добрый да ласковый. Так и сыпал шутками прибаутками, веселя испуганную, измученную девчушку. Оказалось, что он-то и есть хозяин той избушки, в которой девчушка то ночевала. Запросилась она, замолилась, мол, отведи дедушка домой. А он ей отвечает, что знает, где её деревня, путь туда неблизкий, не поспеют они по светлому добраться. Предложил заночевать в избушке. Так и сделали, а рано утром отправились в путь. Долго шли, почти к вечеру вышли к деревне, у околицы распрощались. Дедок наказал, чтоб без взрослых в лес больше не ходила, поцеловал её в макушку и исчез, словно испарился. А когда в деревне прознали про путешествие маленькой девчушки, стали выпытывать, кто её из лесу вывел. Местные охотники доказывали, что весь лес исходили вдоль и поперёк, каждый кустик и каждую кочку в лесу знают, нет там никакой избушки и отродясь не было — выдумала девчонка всё. Не поверили, в общем. Вот такие истории и странности происходили когда-то с моей бабулей, — тихо закончил рассказ Тимофей.

Какое-то время сидели молча, каждый блуждал по своим лабиринтам памяти, осмысливая что-то своё. Тишину нарушил Порфирий.

— Коль твоя жизненная дорога привела тебя на мой порог, значит, духи давно всё просчитали и начертили твой путь. Учеников у меня отродясь не было, я не ведаю, как и чему учить. Побудь рядом ежечасно годок-другой, посмотри, как живу, что делаю, мысли свои буду тебе вслух излагать и о чувствах своих не утаю. Глядишь, чему-то и научишься.

Тимофей опешил от услышанного. Прежде чем приехать к шаману, он уже обрисовал себе картину, что шаман ему сразу же выложит все знания, он за месяц-другой наберётся шаманских навыков и всё — низкий вам поклон за обучение. И вдруг на тебе: годок-другой поживи, присмотрись. Это совсем в его планы не входило.

— Да ты сразу-то не паникуй, чай не пленником будешь, — ласково сказал Порфирий. — Личной жизни тебя лишать не намерен. Поживи первое время со мной. Ежели тебе тяжело будет али не по душе такая жизнь придётся, неволить не стану, в любой момент уйти сможешь. Тебе решать, нужно это тебе али не нужно, взрослый уж совсем, мужик вон каков, маленько заматереешь, с меня статью-то будешь.

Тимофей смотрел в добрые глаза Порфирия и успокаивался от убаюкивающе спокойной речи сидевшего напротив бородатого богатыря русского — этот образ Порфирию больше подходил, чем поселковый шаман, бегающий вокруг костра с бубном. Внешность мужика и спокойная, размеренная речь располагали и успокаивали, как отцовские объятия.

— Да я не против, давай попробуем, — душевно, словно выпил успокоительного отвару, согласился Тимофей. — Поглядим, что из этого может получиться.

— Спать будешь вот тут, на полатях, помогай мне во всём, что я буду делать, вставай рядом и делай, попусту не балагурь, молча на ус наматывай, — по-отечески наставлял Порфирий новоиспечённого шаманёнка, как про себя нарёк Тимофея. — Из ружья стрелять обучен?

— Да уж не промахнусь при надобности, — деловито заявил парень. — Ружья вот только своего не имею, охотничий нож — моё единственное оружие, но и с ним управляюсь умело, всегда бросок достигает цели.

— А не обманываешь ли ты меня часом? — хитро прищурившись, пробасил Порфирий. — Не хвастун ли ты, милок?

Тимофей взял со стола нож, провёл взглядом по избе и метнул ловким движением. Лезвие вонзилось у самого пятака секача[1], который был на конце посоха.

— Знатный бросок! — Порфирий довольно заулыбался, как будто порадовался за собственного сына. — Стало быть, удачной охотой обеспечишь.

— Можешь не сомневаться, главное, зверя найти, а там уж не промахнусь, — с уверенностью сказал Тимофей. — Пропитание добыть сумею, нахлебником на шее не буду.

— А вот мы завтра твои слова, на деле и проверим, — Порфирий встал, подошёл к печи, пошарил рукой за занавеской, извлёк оттуда винтовку и подал её Тимофею. — Займись пока, почистить её надобно да смазать пора пришла. На окне вон тряпица и смазка. Завтра на зорьке и пойдём, — сказал и вышел из жилища на улицу.

Тимофей убрал на полку плошку с остатками мёда, туда же прибрал хлеб, завёрнутый в тряпочку, на которой выпечка лежала на столе. Положил на стол винтовку, повертел её во все стороны, разглядывая старушку. «Всю войну, наверное, прошла», — подумал парень и заглянул одним глазом в ствол.

— Ну что ж, приступим к осмотру, жалобы есть?

В хорошем расположении духа Тимофей принялся разбирать винтовку, смазывая нужные детали и натирая до блеска то, что, на его взгляд, должно было блестеть. Он мысленно представлял себе завтрашний поход на охоту, предвкушая всю прелесть и азарт этого мероприятия. Парню редко приходилось бывать там, но каждый раз он получал массу удовольствия от азарта выслеживания зверя или птицы, замечая и изучая их поведение в дикой природе.

Будучи подростком, он часто напрашивался к местным охотникам в компанию. Но когда Тимофея несколько раз уличили в том, что он нарочно делал вид, будто не замечает бежавшего прямо на него зверя, или специально промахивался, стреляя в упор, они перестали брать парнишку с собой. Им было невдомёк, что Тимофею жалко убивать зверя и птицу, не мог он вот так взять и лишить живое существо жизни. Затаив тогда обиду на местных охотников, он говорил другу Ваньке:

— Я буду лучше картошку сухую есть или краюху хлеба с чаем, чем убивать лесных жителей ради куска мяса.

Со двора доносились удары топора и визг пилы, затем что-то прибивалось молотком, а может, обухом топора, Порфирий что-то мастерил, хозяйничал.

Тимофей так увлёкся занятием и заблудился в своих фантазиях, что потерял счёт времени. Вернулся в реальность только тогда, когда Порфирий в избу вошёл.

— Ну-ка, дай поглядеть, — Порфирий забрал из рук Тимофея винтовку, повертел её, осматривая. — Сойдёт. Завтра и опробуешь. Пока туточки жить будешь, на охоту с ней ходить станешь. Жеребца твоего я в сарай определил да кормушку ему соорудил. На чердаке сарая сена душистого с лета запасено, как знал, что пригодится. До новой травы, думаю, твоему жеребцу хватит пропитаться. А за лето мы с тобой из лесу много травы натаскаем, я каждую поляну знаю, опять же, участок возле дома весь травой порос. Всё, что от дома и до самого леса, нашим будет, никто там ни разу не косил.

Порфирий строил планы на далёкое будущее, в них присутствовал Тимофей как само собой разумеющееся.

За окном совсем стемнело, когда Тимофей решил выйти на улицу проведать Вароса. Сарай был заперт на массивную перекладину, вложенную в специальные петли. Варос, почуяв хозяина, зафыркал, закивал головой, затем, вытянув шею, потянулся к Тимофею и стал перебирать пушистыми губами, пытаясь что-нибудь зажевать. Парень погладил жеребца по спине, расчесал пальцами спутавшуюся гриву, чмокнул в мохнатую морду и вышел из сарая, вставив на место перекладину. В воздухе чувствовался небольшой морозец, пахло хвоей, лёгкий ветерок доносил до слуха шелест леса, где-то вдалеке, в лесной глуши, ухал филин.

Тимофей любил лес, его красоту, величие, таинственность, но никогда не гулял в нём долго, не доводилось бывать в походе с ночёвкой у костра. Не ощутил на себе ту романтику, о которой так много слышал от охотников и сокурсников . Во время каникул студенты ездили на экскурсии, ходили в походы с палатками, но он не участвовал в таких мероприятиях. Всегда спешил в родную деревню на подмогу к единственному родному человеку, к бабуле. Ребята его подначивали, мол, ты от бабки своей никак не оторвёшься, никуда она не денется, успеешь повидать. Но Тимофей не слушал их и на каждые каникулы ехал домой, потому как знал, что бабуля переживает и ждёт.

Тимофей вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд, нехороший взгляд, аж мурашки по коже пробежали. И в это же момент он ощутил покалывание на груди под амулетом. Мгновенно огляделся и увидел вдали у забора, уже за территорией двора, два светящихся глаза с кошачьими вертикальными зрачками, смотревшие прямо на него. Глаза стали медленно приближаться…

1 - Секач - самец дикого кабана.

Глава 11

«Неужели волк?» — мелькнуло в сознании Тимофея, а глаза тем временем приближались. Прикинул расстояние к топору, который он ещё днём заметил, и расстояние к двери дома. Подумал: «А вдруг сейчас топора не окажется на месте, Порфирий ведь под вечер мастерил Варосу кормушку. И что тогда?»

В памяти, словно вспышка молнии, возник кадр из воспоминаний. Вот Тимофей прикрывается левой рукой а в правой зажат нож, на него в прыжке летит волк с горящими злобой глазами и открытой клыкастой пастью. Тимофей уже сгруппировался, чтобы в три прыжка оказаться у двери дома, не отрывая взгляда от светящихся глаз, как в ту же секунду заметил силуэт человека прямо на том месте, где светились глаза.

«Человек идёт, а впереди него собака, — расслабляя напрягшиеся мышцы, подумал Тимофей, не отводя взгляда от силуэта. — Нет! Тут что-то не так, что ж за чертовщина творится с этим силуэтом? Выглядит он словно человек высокого роста, но и светящиеся глаза на уровне предполагаемой головы… Ведь не может собака быть таких размеров. А может, это не собака, а какой-нибудь другой зверь или животное? Но у кого могут так светиться глаза? Не у человека же, в конце концов! Такого просто быть не может».

Все эти мысли сумасшедшим вихрем пронеслись в мозгу Тимофея, в то время как силуэт плавно прошёл сквозь деревянный забор, не нарушив плавность парения. Парень совершил прыжок по направлению к двери, не сводя глаз с приближающегося нечто.

— Что тут у тебя, Тимофей? — как ангел-хранитель, услышавший мысленный зов о помощи, на пороге предстал Порфирий.

Силуэт с горящими глазами вмиг развеялся, словно его и не было. По инерции Тимофей сделал ещё два прыжка, налетев всем телом на Порфирия, тот даже не шелохнулся, продолжая стоять, как нерушимая каменная глыба.

— Испужался чего? — спокойно спросил Порфирий. — Заходи в избу, нечего в потёмках по двору шастать, всякое может привидиться со страху. — Он отступил в сторону, пропуская парня войти в дом первым.

Ни слова не говоря, Тимофей мышкой юркнул в дверной проём. Порфирий погрозил пальцем в сторону забора и не оглядываясь вошёл в избу, заперев за собой дверь на засов. Он точно знал, кто приходил проведать его двор.

Побледневший Тимофей стоял у двери, опершись спиной о стену. Порфирий, войдя в комнату, сразу занавесил окно.

— Ну, рассказывай, чего так испужался-то, — Порфирий уселся за стол и широким жестом пригласил Тимофея присесть.

— Да ерунда какая-то, — с опаской глянув на окно, произнёс приходящий в себя парень.

— У каждой ерунды есть своё название и объяснение. Ты уж расскажи, глядишь, смогу дать разъяснение той ерунде, которая тебе померещилась.

— Да не померещилось, я явно видел, — сразу же вспылил Тимофей, обидевшись, что его за малолетнего глупца принимают. — Видел два горящих глаза, сначала подумал, что зверь за забором стоит, а когда глаза стали приближаться, то был виден человеческий силуэт. Потом ты на пороге появился, исчез и силуэт, и глаза, словно туман ветром развеяло.

— Во как… — сказал Порфирий и надолго замолчал, глядя на зашторенное окно. — Вот что я тебе скажу, Тимофей. Того, кто тебя сегодня потревожил, я хорошо знаю, безвредный он, ежели ему вреда не причинять. Ты ничего не бойся, ежели в другой раз чего увидишь. Когда шаманить начнёшь, такие марева завсегда будут тебя посещать. Ты их не опасайся, вреда они тебе не принесут. К ним привыкнуть надобно. Ты станешь одним единым с этим маревом. Вот такие, брат, дела, — ласковым, хотя и басистым голосом сказал Порфирий, глядя в синие глаза Тимофея, успевшего успокоиться от ровного голоса, вселявшего в сознание ощущение защищённости.

— Ты говоришь, что знаешь, кто это был, так скажи мне, кто это или что это. Зачем оно ко мне явилось? То, что это чертовщина, я уже понял, но интересно, какая именно и что ей от меня нужно.

— Ты верно подметил, с чертовщиной это связано, кровным родством повязано. Кто именно это был, сказать пока что не в праве, пройдёт время — сам с ним познакомишься. А потревожил он тебя, потому что знал, что ты тут, у меня, вот и явился поглядеть на тебя. Так что ему от тебя ничего пока не нужно, за это будь спокоен. Это я точно знаю. Я хоть и обещал тебе всё рассказывать, но не всё разом, чтобы ты умом не тронулся. Помаленечку ко всему надобно привыкнуть. Давай на этом и закончим наш сегодняшний разговор. Пора спать укладываться, завтра рано вставать, на зорьке подниму.

Не говоря больше ни слова, Порфирий задул керосинку и полез на печь, скинув оттуда прямо на Тимофея перьевую подушку. Тимофей лег на полати, с удовольствием вытянувшись во весь рост, и подложил руки под голову. Сразу уснуть не получалось, всё прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. Мысли роились, как назойливый гнус, сколько от них ни отмахивался, а они всё равно лезли в сознание. Думал об Аглае, парень представлял её милое личико с красивыми синими глазами в обрамлении длинных чёрных ресниц, её чудный, необычный смех и нежную изящную руку. Представлял, как снова прикасается к ней губами.

С улицы послышался глухой удар, еле слышно фыркнул Варос. В сонное сознание Тимофея полезли мысли, что его коня воруют бессовестные воры, выводя под узды из сарая, затем — что на Вароса нападали голодные, кровожадные волки с горящими глазами, хватая клыкастыми пастями за ноги и бока. Далеко за полночь Тимофей всё-таки был пленён во власть тревожного сна, убаюканный ровным и спокойным посапыванием Порфирия.

Во сне Тимофей опять увидел светящиеся в темноте глаза, на этот раз они были большими, они излучали свет злобы и ненависти, из уголков этих жутких глаз стекали кровавые слёзы оставляя алый след на белом снегу. Глаза с устрашающе свирепым взглядом гонялись за Тимофеем, пытаясь каким-то образом поглотить, погубить, а он в страхе убегал от них. Долго убегал, продираясь по незнакомому лесу, обдирая тело и разрывая в клочья одежду. А страшные глаза, метая огненные молнии, гнали всё дальше в густую непроходимую чащу, то настигая, то исчезая из виду. Из последних сил он выбежал на опушку, и увидел заимку с добротным бревенчатым домом и высоким крыльцом. Не раздумывая, взбежал на крыльцо и скрылся от преследования за массивной дверью, подперев её плечом. С улицы кто-то пытался открыть, с силой толкая, и хриплый голос звал его: «Тимофей! Тимофей!» Он изо всех сил упирался плечом в дверь, пытаясь не пустить в избу то ужасное, что было за дверью. Дверь ходила ходуном, а в месте с ней и тело Тимофея, голос продолжал его звать: «Тимофей! Тимофей!»

— Да проснись ты ужо, Тимофей. Ох и крепок у тебя сон! — Порфирий огромным снопом склонился над ним и тряс за плечо. — Поди полночи не спал-то с непривычки на новом месте. Чего снилось, никак кошмары чудились?

— Ага, кошмары, — сонно потягиваясь, сказал Тимофей. — Хорошо что разбудил, а то ведь неизвестно, чем закончилось бы. — поёжился он то ли от прохлады, то ли от воспоминаний о гадком сне.

— Ты пока перекуси перед дорогой, а я рюкзак приготовлю, соберу всё, что может понадобиться в тайге, предусмотреть надобно каждую мелочь. Тайга есть тайга, и пропасть в ней — дело не хитрое, всякое может случиться. Пусть даже ты человек праведный да соблюдающий законы таёжные, но не каждому она рада, любезность и милость не всякому оказывает. Всё ж это дом зверя дикого, а он уж точно не облобызает да радостью не встретит. Да мало чего в тайге таится, скрытого от глаз людских. Нам всё это неведомо и недоступно, оттого и таинственно, непонятно уму человеческому.

— А мы разве сегодня не вернёмся? — удивлённо уставился Тимофей на Порфирия. — Мы что, с ночёвкой в тайгу пойдём?

— В Дарьину падь отправимся. Планирую к завтрашнему вечеру возвернуться, но тропы таёжные, как и пути господни, неисповедимы, кто знает, куда завести могут, — философски пояснил Порфирий.

Такой расклад Тимофея никак не устраивал, он переживал за жеребца, животное заперто в сарае, без корма надолго оставлять его нельзя. Да ещё дурацкий сон тревоги в душу нагонял.

— Да ты шибко-то не переживай, через пару деньков дома будем, ничего с твоим жеребцом не случится, — заверил Порфирий, словно прочитал мысли парня.

Порфирий вышел во двор, а Тимофей поспешил доесть свою краюху хлеба, запив чаем, и тоже засобирался на улицу. Рассвет только зарождался, над лесом виднелась узенькая полоска жёлто-розового восхода, освежающий, слабый морозец бодрил организм.

— Тимофей, а ну-ка полезай на чердак да сена нашвыряй, — скомандовал Порфирий, вставляя за пояс топор. — Нам выдвигаться пора, давай пошустрей там.

По-молодецки быстро и ловко Тимофей забрался на пахнущий разнотравьем чердак, деревянным трезубцем сбросил побольше сена. Спрыгнул, заложил в кормушку сколько влезло сухой травы, погладил жеребца со словами:

— Ты уж тут не скучай без меня, я по делам ненадолго. — И надёжно запер сарай.

К лесу вела узкая тропинка. Широко шагая, впереди шёл Порфирий, закрывая могучей широкоплечей фигурой весь обзор. Тимофей топал за Порфирием как малец за тятькой, не волнуясь ни за что, шёл просто и непринуждённо, наслаждаясь жизнью, сытым животом и хорошей погодой.

— Порфирий, а ты что же без пса на охоту ходишь? Ведь пёс-то у тебя имеется.

— Имеется. Да вот только он сейчас во дворе хозяйском нужнее. Жеребца твоего кто охранять будет? — Порфирий повернулся к Тимофею и посмотрел на него. — То-то же. Понимание иметь надобно.

У самого леса Порфирий остановился.

— Таёжные законы знаешь? — обернувшись, спросил он.

— Кое-что знаю. А какие именно законы сейчас применимы?

— Прежде чем в тайгу войти, позволение спроси у хозяина леса. А как иначе, обязательно нужно чтить и уважать законы этого таинственного и для ума человеческого непознанного и непостижимого мира. А иначе нечего тебе и делать в этом суровом да бескрайнем мире, не пощадит он тебя. Так как мы на охоту идём, попроси дозволения убить зверя или птицу, скажи, что это надобно для пропитания, что лишнего брать не станешь. Возьми вот в рюкзаке хлеба краюху да кусочек сахару, на пеньке оставишь для хозяина леса, так и скажи, мол, для тебя угощение. От меня далеко не отходи, не теряй с поля зрения. А ежели потеряешься да заплутаешь, не приведи господи, — Порфирий трижды перекрестился, — тогда проси хозяина вывести тебя из лесу. Всё уяснил?

— Уяснил, — кивнул Тимофей. — А говорить всё это нужно вслух или мысленного обращения будет достаточно? — уточнил он на всякий случай.

— Как сердце подскажет, так и делай. Тайга не только голос и мысли слышит, она и всё твоё естество видит, её не обманешь. Ежели обидишь неуважением али алчностью, отмщение всё одно получишь рано или поздно. Последнее слово всегда за ней будет, а вот каким это слово будет, только от человека зависит.

Порфирий повернулся к лесу и стал шептать своё прошение, затем отвесил размашистый низкий поклон, коснувшись рукой земли, поднёс пальцы к губам и поцеловал их. Степенно, не спеша оглядывая всё, что было вокруг него, вошёл в лес. На поваленный ствол дерева положил свою краюху хлеба с кусочком сахара и, шевеля губами, произнёс нужные слова.

Тимофей, как примерный ученик, повторил всё, чему учил наставник. Рядом с краюхой Порфирия положил своё угощение для хозяина леса, сказав нужные слова. Вошёл в лес, поправив патронташ, внимательно осмотрелся, не выпуская из виду Порфирия. Шёл тихо, старался не шуметь и по возможности не наступать на сухие ветки.

В лесу было тихо, ни птиц ни мелкого зверья не встречалось, словно вымерли все, что показалось парню странным. Так они шли долго, Тимофей уже устал, но послушно следовал за Порфирием, боясь потерять его из виду. За всё время пути увидел всего пару зайцев да пяток белок, прыгавших по раскидистым ветвям огромных кедров. Через какое-то время стали слышны голоса птиц, но самих пернатых видно не было, попрятались. Тайга была местами завалена буреломом, приходилось пробираться сквозь завалы или обходить их. Порфирий шёл по только одному ему известному направлению, шёл уверенно, без устали, не отвлекаясь на мелкое зверьё и птиц. Наконец он остановился у раскидистого лапника и присел на поваленный ствол дерева, сбросив рюкзак на осыпавшуюся хвою. Тимофей подошёл, пыхтя от усталости, к покрытому потной испариной лбу прилипли пряди волос, он буквально рухнул рядом с Порфирием.

— Притомился с непривычки? — ласково и сочувственно поинтересовался Порфирий и протянул фляжку с водой. — На, хлебни маленько.

Тимофей отхлебнул из фляжки, ладонью стёр со лба испарину, посмотрел по сторонам. Лес, казалось, посветлел и стал уже не таким непроходимым.

— Долго ещё идти до этой Дарьиной пади? И что в ней такого, что в такую даль идти нужно?

— Так мы, почитай, пришли, вот спустимся в низину, и будет тебе Дарьина падь. Дубы там стоят вековые, много дубов. А где они растут, там и кабан водится, и сохатый жёлуди подбирает, и птахи разные это место посещают. Вот поэтому так далеко и пошли. Ну что, отдохнул маленько? Пойдём, только тихо ступай да по сторонам смотри зорко и винтовку наготове держи.

Порфирий, отхлебнув из фляжки, кинул её обратно, поднялся, закинул за спину рюкзак. Ружьё он нёс в левой руке наготове, осторожно ступая и обходя сухие ветки. «Неужели Порфирий левша?» — удивился Тимофей, глядя, как тот держит ружьё. Парень стал вспоминать, какой рукой Порфирий резал накануне хлеб. Воспроизведя в памяти картинку вчерашнего дня, понял, что так оно и есть, левша. Улыбка растянула губы Тимофея, отчего-то ему показалось это забавным. «Интересно, в какой руке он держит бубен, а в какой колотушку, когда шаманит?» — думал Тимофей, представляя Порфирия, кружащегося в танце вокруг костра.

Из весёлых раздумий парня выдернул пронзительный выстрел. Встрепенувшись, он посмотрел в сторону прозвучавшего звука. Порфирий стоял с вскинутым ружьём. Что-то шумно шмякнулось о землю справа от него. С верхушки высокого кедра осыпался мелкой порошей снег. Подбежав к месту предполагаемого падения подстреленной добычи, Тимофей увидел крупного глухаря.

— Будет чем на ночь подкрепиться да силы восстановить, — довольно пробасил Порфирий. Затем он, что-то шепча, погладил тушку, выдернул из глухаря перо, пошептал на него и дунул, выпустив из пальцев. Проследил глазами, куда летит перо. Достал из рюкзака верёвку, прихватив петлями подкрылки и шею птицы и как рюкзак закинул за спину. Тимофею же отдал свой рюкзак.

— Теперь твой черёд нести.

Осторожным шагом Порфирий и Тимофей двинулись дальше, спускаясь в ложбину. Хоть Порфирий и говорил, что Дарьина падь уже рядом, но шли опять долго. Тимофей по пути всматривался в ветви деревьев, не отвлекаясь больше на глупые, ненужные мысли. Время от времени поглядывал в сторону Порфирия, не выпуская его из поля зрения. Тимофей очень боялся потеряться в тайге, он не представлял, что будет делать, если такое случится.

Отогнал гадкую мысль, помотав головой. И тут он боковым зрением заметил звериную морду. Тимофей пошарил взглядом по зарослям и увидел зад дикого кабана. Тот спокойно рыл носом снег вперемешку с осыпавшейся хвоей у зарослей можжевельника. Парень вскинул ружьё, прицелился, но нажимать на курок не хотелось, хотя знал, что нужно выстрелить. Из можжевельника вынырнул ещё один кабан, но размером поменьше. Довольно похрюкивая, он чавкал, что-то жуя, затем стал подрывать снег у основания ствола раскидистого могучего дуба. Из-за дерева мгновенно вынырнула клыкастая морда крупного секача. На мгновение Тимофею показалось, что тот вынырнул прямо из массивного ствола.

Тимофей замешкался, не зная, кого выбрать, растерялся. Совсем неожиданно секач сорвался с места и ринулся в сторону Порфирия. Над зверем, почти касаясь его шерсти, двигалось что-то тёмно-серое, какая-то непонятная масса, похожая на плотное облако.

Грянул выстрел. Это стрелял Порфирий в бежавшего на него секача. Здоровый кабан дёрнулся, одновременно взвизгнув, остальные свиньи замерли подняв морды. Прогремел ещё один выстрел. Секач нёсся на Порфирия, издавая пронзительные хриплые звуки, ломая и подминая под массивное тело кустарники, попадавшиеся на пути. Тёмное облако над зверем неслось вместе с ним.

Глава 12

Тимофей осознал, что Порфирий выстрелить больше не сможет: он использовал свои два выстрела и перезарядить двустволку не успеет. Не сотрудничая с мозгами, указательный палец самостоятельно нажал на курок. Мгновенно прогремел выстрел, оглушив мощным хлопком таёжную тишину. И в ту же секунду кабан рухнул, не добежав до Порфирия каких-то три метра. Тёмное облако словно испарилось, будто его и не было вовсе. Тимофей даже подумал, не показалось ли ему всё это со страху.

Из ствола Тимофеевой винтовки выходил сизый дымок. Порфирий, как окаменевшая статуя, стоял и таращился на свиную тушу, которая дёргалась в предсмертных конвульсиях. С шумом выдохнув весь воздух, который был заточен в лёгких, Порфирий посмотрел на Тимофея. Парень с выпученными глазами смотрел на него. Шаман приложил правую руку к груди и отвесил Тимофею поклон со словами:

— Благодарствую.

Тимофей в ответ только криво улыбнулся, затем обошёл вокруг туши, оценивая размеры убитого зверя.

— И куда же ты ему выстрелил, что он упал как подкошенный? — с любопытством глянул на кабана Порфирий. — Моих двух патронов оказалось недостаточно, а твой выстрел, вишь, уложил враз.

— В височную часть метил, ниже уха. Ты стрелял по прямой, а мой выстрел боковой был. И что теперь с ним делать, как тащить в посёлок будем? — Тимофей вопросительно посмотрел на Порфирия, который опёрся плечом о ствол дуба и глядел на тушу.

— Давай ты сначала попросишь прощения у души убитого секача, что ты лишил её тела, — предложил Порфирий.

Тимофей не удивлялся и не сопротивлялся требованию Порфирия, он знал, что такой обряд бытует у старых охотников. Порфирий жестом руки подозвал Тимофея к туше, взял его за руку и приложил к ещё тёплому телу кабана.

— Только не стесняйся в высказываниях, ты должен понять: так нужно для того, чтобы это не было просто убийством животного ради удовольствия. Весь ритуал даст понять душе животного, что это убиение — во благо, для продолжения твоей жизни. Зная об этом, душа сможет уйти на нужный уровень тонкого мира духов, чтобы потом обрести новое физическое тело и войти в него. Затем поблагодарим душу за возможность продолжить свою жизнь, благодаря её телу — телу кабана.

Тимофей постоял какое-то время, собираясь с мыслями, затем произнёс нужные слова, которые сами собой образовались в голове и легко слетали с языка. Порфирий слушал и одобрительно кивал головой. Затем они ещё недолго постояли молча, глядя на тушу секача.

— Совсем рядом зимовье имеется, — сказал Порфирий. — Почитай, лет двадцать как охотники-промысловики соорудили для охотничьих нужд, в зимний период в особенности. Вот мы с тобой сперва туда этого борова и дотащим. Только веток сейчас еловых нарублю, с них сообразим волокуши, на них и дотащим этого красавца до заимки.

И Порфирий, сбросив с плеч добытого глухаря, принялся рубить разлапистые еловые ветви. Чтобы уложить их под бочину кабана, пришлось приложить немалые усилия — перевернуть тушу на другой бок Порфирий показал Тимофею, как следует взяться за ветки и в каком направлении нужно двигаться.

В течении часа они изо всех сил тащили добычу к заимке. Путь усложняли кустарники, попадавшиеся на их пути, их приходилось обходить, удлиняя свой нелёгкий маршрут. Временами останавливались, чтобы перевести дух и немного отдохнуть. Наконец впереди показалась поляна с избушкой, это придало сил. Дотащив тушу, обессиленные, завалились прямо на неё. Немного отдышавшись, Порфирий поднялся и вошёл в избушку, осмотрел зимовье. Остался доволен результатом проверки: всё, как и всегда, было в наличии. По негласному таёжному закону, каждый, кто набрёл на зимовье, может пользоваться всем тем, что имелось внутри. Покидая же его, каждый охотник обязан был оставить в избушке съестные припасы, спички, сухие дрова для розжига печи, то есть весь нехитрый инвентарь, который мог пригодиться в таёжной глуши, ну и, конечно же, порядок после себя.

— Вот что, Тимофей, давай-ка мы с тобой сейчас подкрепимся маленько тем, что из дому в дорогу взяли. А уж потом брюхо кабану-то и вскроем, кишки и внутренности вынем, а вместо них снега напихаем. Если удастся, в сенцы затащим, да и пусть лежит себе до утра.

— А если не затащим, что же, так и будет до завтра возле избушки лежать? — поднял брови Тимофей, глядя в недоумении на Порфирия.

— Да и пусть себе лежит, а чего же, никому не мешает, — хитровато улыбнулся в бороду Порфирий.

Но Тимофей этой улыбки не видел, оттого и не унимался, донимая Порфирия расспросами..

— А как же волки? Неужели за ночь не сожрут?

— Неужто всего кабана осилят? Да быть того не может! — подтрунивая над Тимофеем, посмеивался украдкой Порфирий. — Что-нибудь нам оставят.

— Ага, оставят, шкуру как раз нам и оставят, — вконец расстроился Тимофей, не понимая беспечного равнодушия и не замечая улыбки, спрятанной под усами и бородой.

— Да шучу я, шучу, неужто не понимаешь? — хохотнул басом Порфирий. — Айда в избу обедать.

Порфирий стёр рукавицей пыль, тонким слоем покрывавшую стол, выложил из рюкзака на стол хлеб, завёрнутый в тряпицу, кусок солонины и свёрток с пряниками, специально сохранёнными для такого случая. Вытащив из голенища охотничий нож, нарезал хлеб и солонину.

— Печь уж вечером растопим, тогда и горяченькой пищи сообразим и чайку душистого заварим, а пока отобедаем тем, что бог послал. Да пока не стемнело делом займёмся, а то ведь в тайге ночь приходит быстро, надобно управиться в срок. — И принялся уплетать запасы.

Тимофей не отставал, он ощутимо проголодался, поэтому его челюсти быстро перемалывали то, что попадало в рот. Быстро насытившись, он задал Порфирию вопрос, который не давал покоя:

— Что же всё-таки мы будем делать с тушей, если не удастся затащить её в сенцы?

— Забросаем снегом, завалим еловыми да можжевеловыми ветками, чтобы запаха то по тайге не слышно было. Вот и всё, что мы сможем сделать в нашем положении. Ну а ежели ночью кто и пожалует к заимке из хищников, волки к примеру, тогда шмальнём из ружья. Так до утра и дотянем.

— Ну дотянем мы до утра, а дальше что? — не унимался с вопросами Тимофей, ему не давал покоя вопрос, как дотащить до дома Порфирия такую большую свиную тушу. — Что дальше делать будем с таким количеством мяса?

— Дальше что? А дальше пошли кабана вспарывать, за лясами и ночь незаметно наступит, а мы ещё ничего и не сделали, — Порфирий встал и вышел на улицу. — Айда следом, по ходу дела расскажу, котелок прихвати, вишь на печке стоит. Кружку ещё возьми, — почти крикнул Порфирий, обходя вокруг туши.

Тимофей встал из-за стола, прихватив кружку, взял котелок, стоявший на печке вверх дном, и пошёл за Порфирием.

— Ну-ка, Тимофейка, подсоби, на спину поставить кабана надобно, кверху лапами. Ты берись за задние а я за передние ноги, по команде переворачиваем.

Поднатужившись, они перевернули тушу, как требовалось, но она стоять на спине не хотела, вихляла из стороны в сторону, грозясь завалиться на бок.

— Видишь, вон бревно лежит под избой, тащи его сюда, а я пока подержу, — приняв устойчивое положение, Порфирий старался удержать вес туши. — Пхай под бочину, — скомандовал он.

Тимофей шустро приволок бревно и подложил его, как и требовал Порфирий.

— Теперь-то сподручней будет, — довольно подытожил Порфирий и принялся вспарывать брюхо кабана.

По мере увеличения разреза стал нарастать и запах, исходящий из чрева животного, не совсем приятный запах свежей крови, ещё не до конца остывшей плоти и кишок, занимающих большую часть внутренностей.

— Самому-то приходилось когда-нибудь таким делом заниматься? — спросил Порфирий.

— Самому не приходилось, но видел неоднократно, когда мальчишкой в деревне жил. Бегал к соседям помогать, когда те скотину домашнюю забивали. У нас с бабулей, кроме птицы да коровы, живности не было.

— Ну-ка подай мне котелок и кружку, — скомандовал Порфирий и стал черпать кружкой кровь, собравшуюся в пустотах между кишками и рёбрами.

Вычерпав всю жижу, он стал рукой вынимать кровяные сгустки и отправлять их в котелок. — Эх Тимофей, как нажарим с тобой кровянки, ох и вкусно будет! Ну-ка глянь в избушке посудину для ливера.

Пока Тимофей искал подходящую ёмкость, Порфирий извлёк из туши все внутренности, вывалив их на снег. Отделил от общей массы сердце, лёгкие и печёнку. Желчный мешочек подвесил на избушке, чтобы немного подсох, и будет отменное средство для растирки.

— А ну-ка, Тимофей, собери ливер в посудину и в избушку снеси. Да лопату в сенцах погляди, — сказал Порфирий. — А я кишки подальше от избушки снесу.

Порфирий тащил к лесу кишки, оставляя на белом снегу дорожку кроваво-серого цвета. Затем всё сбросил в овраг. После они замерили черенком от лопаты размеры туши, сравнили их с размерами двери в сенцы и самих сенцов. Пришли к выводу, что кабана придётся оставить на улице, не влезет. В пустоту брюха, утрамбовывая, накидали снег, завалили тушу набок и набросали на неё целый сугроб. Порфирий рубил еловые ветки и кустарники можжевельника, а Тимофей таскал всё это и маскировал сугроб с тушей. Кровавую дорожку на снегу от избушки до леса так же прикрыли можжевельником.

Совсем стемнело, когда мужики закончили своё дело. Сумерки плотным покрывалом накрыли всю тайгу, лишь маленький пятачок серого неба с десятком ярких звёзд проглядывал над избушкой. Тайга затихла, не слышны были птичьи голоса, затих шелест мелкого зверья, перестали токовать глухари.

В таком лесу Тимофею было совсем неуютно. Казалось, что из-за каждого куста и дерева смотрят голодные глаза кровожадных хищников. Не хотелось бы ему сейчас оказаться у костра с палаткой, лучше уж надёжные бревенчатые стены избушки — без романтики, зато надёжно. К таёжной жизни нужно привыкнуть, научиться в ней находиться, полюбить её или хотя бы просто принять.

Порфирий принялся растапливать печь и готовить ужин, а заодно и завтрак, чтобы с утра было чем подкрепиться. Тимофею он поручил заняться глухарём, освободить тушку от перьев и внутренностей. Такую работу парню не раз приходилось выполнять — с детства был бабулей приучен разделывать птицу.

По зимовью распространялся аромат жареной крови и ливера, в чайнике закипал талый снег.

— Порфирий, ты мне так и не ответил, как кабана в посёлок тащить будем?

— Река по этим местам протекает, начало своё берёт высоко в горах, течение имеет сильное, оттого и не промерзает в зиму. Течёт эта речка мимо нашего посёлка. От зимовья до речки чуть больше часа ходу. Но это ежели налегке идти, а так как мы с грузом будем, то за два часа дойдём. Там у меня на берегу, в зарослях, плот небольшой имеется, вот мы на нём и доберёмся до излучины что в аккурат у края посёлка находится. А оттуда до моей избушки совсем рукой подать.

— Если река рядом, почему мы тогда по ней не добрались до охотничьего места? — удивился Тимофей.

— На вёслах супротив того течения, которое эта речка имеет, все одно что на лыжах в гору подниматься. А вот с охоты с трофеями возвращаться — само в раз, сподручно.

— А как же ты свой плот назад возвращаешь? — в недоумении поинтересовался Тимофей.

— Ну это когда как. Случается, что местный участковый на своей моторке по реке подымается, так он и дотаскивает плоты до охотничьего места. Не я один на плоту с охоты возвращаюсь с крупной добычей-то. Вот каждый и привязывает своё судёнышко у берега так, чтобы видно ему было. А бывает такое, что притащишь подстреленного зверя, а на берегу плота и не окажется, вот тогда и приходится сооружать новый, благо материалов в тайге предостаточно, а верёвку для этого дела завсегда в рюкзаке иметь надобно. Вот такая, Тимофей, охотничья нехитрая наука в здешний краях.

Порфирий поставил на стол казанок с жареной кровью и ливером вперемешку, нарезал хлеба. От вкусного запаха, наполнившего пространство маленькой избушки, желудок Тимофея издавал заунывное урчание.

— Ну-ка достань вон под теми нарами деревянный бочонок да ставь его на стол, — Порфирий указал рукой.

— А что там? — поинтересовался Тимофей, вытаскивая бочонок, выдолбленный из цельного куска дерева.

— Черемша мочёная, самое верное таёжное средство от цинги. Есть ещё одно средство, отвар из еловых иголок, но шибко невкусное оно, горькое, а вот черемша — это да! — протянул Порфирий, предвкушая приятность предстоящей трапезы. — С мясом в особенности черемша сочетаема.

— А откуда же в зимовье мочёная черемша взялась? Кто её сюда приволок? — удивился Тимофей. — Бочонок очень увесистый.

— Поди теперь узнай, откуда взялась. Ежели стоит в зимовье, всяк, тут живущий, вправе пользоваться. Бери да ешь без зазрения совести. Но не забывай оставлять свою долю для общего пользования, когда уходить с таких лесных избушек доведётся. Мысленно прикинь, сколько тебе пропитания потребуется для того, чтобы обратно вернуться, ровно столько и оставь себе, а излишек своих припасов, с которыми пришёл в тайгу, оставь в зимовье. — Не торопясь пережёвывая пищу, деловито поучал Порфирий молодого шаманёнка.

— Скажи, Порфирий, как давно ты шаманить начал? Кто тебя обучал этим премудростям?

— Так отец мой и обучал, он был шаманом в нашем посёлке, хотя тогда это был не посёлок. Небольшая деревушка тогда была, с десяток изб всего и было. Это уж потом, когда золото да алмазы московские геологи обнаружили, тогда и стал всякий люд приезжать в наши края. Многие прижились, остались. Это из тех, кто полюбил жизнь таёжную, размеренную, да смог выдюжить климат суровый. Отец мой, как и многие в те годы, страдающие золотой да алмазной лихорадкой в наших краях, работал старателем. Летом на реках золото мыли, а в холодную пору охотным промыслом жили, добывая семье пропитание. Когда я подрос, отец брал с собой в зимнюю тайгу охотничьим премудростям обучать. Белок бить учил, как стрелять соболей и горностаев, чтобы не попортить шкурки, как подкрадываться к диким оленям. Учил узнавать, какой зверь али птица свой след на снегу оставил.

Порфирий замолчал, то ли вспоминал что-то, то ли дух переводил после рассказа. Тимофей ждал, тихо сидел, не задавая вопросов, даже старался не делать лишних движений, чтобы не нарушить молчаливый покой Порфирия. Тишину в избушке нарушало потрескивание поленьев в печке. Тайга за стенами жилища тоже молчала, словно и она не хотела нарушить молчание своих нечастых гостей.

Наконец Порфирий продолжил:

— Уходили мы с ним в тайгу надолго, неделями домой не возвращались, в таких походах-то и учил меня мой родитель, как с духами выходить на общение, какие молитвы надобно произносить. На каждый случай — своя молитва. Науку шаманскую постигал я помаленьку, щадил меня отец, понимал всю тягость этого мастерства, оттого и способствовал моему постепенному перевоплощению. А когда он уходил на весь тёплый сезон на реку со старателями, тогда мной матушка занималась.

— А она тоже шаманкой была? — тихо спросил Тимофей.

— Нет. Она была знатной травницей, — от воспоминаний о матери у Порфирия просияло лицо, а улыбка слегка растянула губы. — Матушка меня брала с собой на болота и в тайгу на травяные сборы. Рассказывала и показывала, какие травы помогают при простуде, чем выгнать лихорадку и кашель, что останавливает кровь, какие растения обеззараживают раны, какие плоды и ягоды пригодны для восстановления сил, как делать отвары. Это ж целая таёжная академия. Знания эти стольких людей спасали от хворей всяческих, а люду в те годы много было. Да все — отчаянные головы, цену золота да алмазов ставили превыше-то человеческой жизни, не щадили ни себя, ни товарища. Пренебрегали жизнью и здоровьем, вознося в идолы жёлтый металл да сверкающие стекляшки. Много в те лихие годы золотая лихорадка жизней людских-то забрала, по всей матушке Сибири в вечной мерзлоте кости людские лежат да души неприкаянные блуждают.

Тимофей слушал Порфирия с интересом, с замиранием сердца. Басистый, чуть с хрипотцой голос богатыря увлекал парня в те далёкие, неизвестные ему времена.

Тимофей представлял трудный быт и изнуряющую работу старателей по добыче золота и алмазов. Представлял, в каких условия жили и работали все те, кто прибыл тогда на эти богатые, но суровые земли. Воображение не упустило возможность пофантазировать и по поводу неприкаянных душ. В каком количестве и как именно они блуждали по Сибири?..

Вдруг с улицы донеслись странные звуки. Казалось, будто кто-то когтями скрёб по дереву, сопит, рычит. Тимофей взволнованно посмотрел на Порфирия, который прислушивался к тому, что доносилось с улицы. Парень метнулся к единственному в избушке маленькому окошку в надежде разглядеть непрошенного таёжного гостя. Но окошко было расположено высоко, почти под самым потолком, через него было видно лишь черноту ночного леса с белыми пятнами снега на ветвях. Окна в зимовьях нарочито делали высоко от земли, чтобы при случае косолапый не смог достать.

— Никак хищники пожаловали, — спокойно произнёс Порфирий, взял ружьё, проверил заряд, подошёл к двери, прислушался, приникнув к ней ухом. — Шмальнуть надобно для острастки. А в сенцы ты двери запер? Слышь, Тимофей? Двери, говорю, в сенцах запер, ты ведь после меня в зимник-то входил.

— Наверное, запер, — неуверенно произнёс Тимофей. — А может, и не запер.

— Э-э-эх, ну да теперь уж ладно. Как есть, — Порфирий взял ружьё и шагнул в сенцы.

Глава 13

Затаив дыхание, Тимофей ждал, что Порфирий, ступивший за порог прямо в объятия таёжной ночи, вот-вот выстрелит. Казалось, прошла целая вечность, но выстрела не последовало, звуков борьбы было не слышно. Схватив винтовку, стоявшую у изголовья лежака, Тимофей выскочил из избушки и в темноте налетел на могучую фигуру Порфирия. Тот стоял в шаге от порога сенцев и всматривался в густую темноту леса — туда, где ещё засветло были выброшены внутренности кабана.

— Мелкий пушной зверь запах учуял, — только и сказал Порфирий, напирая всей фигурой на Тимофея, тем самым давая ему понять, чтобы тот вернулся в зимовье.

Тимофей послушно и безмолвно зашёл обратно в избушку, но внутри него что-то бунтовало, не давая покоя: почему Порфирий не дал ему возможности посмотреть на ночных визитёров, нарушителей спокойствия?

— Непонятно, как в такой темноте ты смог что-то разглядеть, — спустя время озвучил Тимофей мучивший его вопрос.

— Да уж разглядел, — коротко ответил Порфирий, укладываясь на лежак. — Гаси свечку да ложись, отдыхать пора.

Порфирий отвернулся к бревенчатой стене, лежак жалобно скрипнул под тяжестью могучего тела. Тимофей подложил в печку несколько поленьев и стал смотреть, как языки пламени обволакивают их. Потрескивая, сырое дерево лениво разгоралось. Шипя и пузырясь, из-под коры испарялась влага, поднимаясь над пламенем маленькими облачками. Свет огня заплясал на лице и фигуре Тимофея, сидевшего на корточках у печной дверки, обдавая его приятным, успокаивающим теплом. Лицу стало горячо, парень прикрыл дверку и лёг на свободный лежак. В скором времени он уснул. Без тревог и мыслей. Долгое пребывание на свежем, слегка морозном воздухе, сытый ужин и расслабляющее тепло сделали своё дело.

Тимофей не знал, сколько проспал. Проснулся от скрипа, с улицы была слышна какая-то возня, отдалённое тявканье, рычание, скулёж дикого зверя. Лежа лицом к комнате, сквозь щелочки едва открытых глаз он видел, как Порфирий встал, накинул на плечи тулуп и, бесшумно ступая на носочках, вышел из зимовья. Как только за ним закрылась дверь, Тимофей молнией метнулся к окну, но вот досада он опять ничего не смог увидеть, уж слишком высоко было расположено маленькое окошко. Зато услышал, как шаман с кем-то тихо разговаривал, причём слышны были только слова Порфирия.

— Зачем опять пришла? Сколько тебе было говорено, чтобы не ввязывалась в наши дела!

Тимофей весь превратился в слух, но как ни старался, всё равно не смог расслышать слов собеседника Порфирия.

— Не смей ввязываться, слышь меня? Сам пока в силах справиться с ним. — Чей-то голос отдалённо что-то ответил. — Так уж и быть, передай, что приду на днях. А теперь уходи. Вот ещё что, на посёлок больше не являйся. До добра не доведут твои визиты, не ровен час кто заметит, горя не оберёшься.

В сенцах скрипнула половица. Тимофей юркой куницей шмыгнул на лежак и притворился спящим, для верности став ровно посапывать.

Порфирий лёгкой поступью, почти по-кошачьи, прошёл по комнате, что было совсем не соотносимо с его крупной статью и большим весом, и лёг на свой лежак лицом к стене. Минут через десять он ровно засопел. Тимофей долго лежал без сна в раздумьях. «Кто мог приходить к Порфирию среди ночи в глухом таежном лесу? Кому и почему он запретил являться в посёлок? К кому и куда он обещал прийти на днях и почему так скрытничал, старался не разбудить меня?» — думал Тимофей. — Что такого, может скрывать этот добряк, кажущийся на первый взгляд открытым, искренним и бесхитростным, как ребёнок?»

Вопросов к Порфирию было много, но задавать их Тимофей пока не хотел, внутренний голос шептал ему: «Помалкивай, выжди время». Мысли Тимофея отключились, позволив сознанию упорхнуть в объятия спокойного сна.

Осторожно, несмело в тайге зарождался рассвет, разбавляя черноту светлыми тонами серого. Зашуршала тайга мелкими зверушками, вышедшими из уютных, тёплых норок посмотреть, как начинается новый день, как встаёт ласковое солнышко, расправляя свои тёплые, яркие лучики. Послышалось несмелое чириканье и пение птиц. Тайга неспешно просыпалась.

— Тимофей, просыпайся! — Порфирий потряс парня за плечо. — Утро уж на дворе.

Прилагая немалые усилия, Тимофей открыл глаза. Нехотя спустил ноги с лежака, сел, но глаза опять закрылись.

— Ты прям как медведь после зимней спячки, — улыбался Порфирий, с сочувствием глядя на молоденького засоню. — Надо завтракать да в путь выдвигаться. Садись за стол.

— Сейчас, — Тимофей встал, сладко потянулся, в теле хрустнула какая-то косточка, протяжно зевнул во весь рот. — По малой нужде на улицу выйду.

Нырнув в парку, Тимофей вышел на улицу. На поляне было достаточно светло, тоненькие солнечные лучики, едва пробивавшиеся сквозь ветви деревьев, были похожи на золотистые нити паутины. Тимофей огляделся, вся поляна была забросана ветками, которыми вчера прикрывали снежный холм, сооружённый над трофеем. Сугроб был также разрыт, но кабан лежал на месте в целости и сохранности, что радовало. Тимофей прошёлся по можжевеловой тропинке и увидел, что ближе к лесу дорожку кто то нарушил, расшвыряв ветки. Снег вокруг был утоптан следами звериной борьбы. Пройдя чуть дальше, по направлению к оврагу, он заметил, что в нескольких местах снег побагровел от крови, тут же валялись клочья шерсти. Следы, оставленные на снегу, напоминали волчьи, были и ещё чьи-то, которых Тимофей не знал.

Поёживаясь от утренней морозной прохлады, Тимофей сделал несколько размашистых движений руками, чтобы размять залежавшееся за ночь тело, и отправился в зимовье. Не дождавшись его, Порфирий уже вовсю работал челюстями. Не говоря ни слова и не задавая никаких вопросов, Тимофей присел за стол и принялся доедать остатки вчерашнего ужина.

После завтрака Порфирий опустошил свой рюкзак от съестных припасов, разложив их по берестяным коробкам, стоявшим на полках под самым потолком, которые специально так располагали, чтобы мыши не достали. Он разрубил тушку глухаря на две части, щедро посыпал солью и подвесил к потолку.

— Пущай вялится, — коротко пояснил он. — Ну а теперь пойдём кабана вызволять из снежного плена.

— Кто беспорядок на поляне учинил? — спросил Тимофей, не удержавшись от распирающего любопытства.

— Кто ночью приходил к зимовью, тот и учинил, — уклончиво ответил Порфирий, зажмурившись от ярких солнечных лучей.

— А ты там следы и клочки шерсти с кровью видел? — указал Тимофей в нужном направлении.

— Видал.

— Я только волчьи смог определить. Чьи там ещё следы, что за зверь не побоялся и затеял драку с волком?

— Росомаха, бесстрашная и вредная зверюга, только она никого не боится, — ответил Порфирий с нервными нотками в голосе. — Бывали случаи, что голодная росомаха у медведя еду отбирала, яростно и бесстрашно нападая на огромного зверя, в десятки раз больше её самой. Можешь себе такое представить? Умный зверь предпочитает не связываться с мерзкой натурой этого хищника, умно поступает, уходя с глаз долой. Но и сама росомаха умная и скрытная, я ни одного охотника не знаю, которому удалось выследить и подстрелить этого зверя.

— Значит, бурые клочки — это шерсть росомахи?

— Её самой, видать, волк-то матёрый попался на её пути, — как-то тревожно ответил Порфирий, мельком взглянув в ту сторону, где были следы звериного боя.

— А светлый клок, желтоватый такой, без всякого вкрапления, это чей? Там же лежал, между серым волчьим и бурым росомахи, — дотошно допытывался Тимофей, тем самым заставляя Порфирия нервничать. — Там что, был ещё кто-то третий?

— Никого третьего там не было, это у росомахи над глазами широкие светлые дуги наподобие бровей и по бокам, почти у пуза, светлая шерсть. Вот, видать, и лишилась именно её.

В рассказе Порфирия сквозили нотки волнения. От внимания Тимофея не мог ускользнуть этот факт. Всегда размеренный в действиях и спокойный нравом Порфирий явно нервничал, и это было странно.

— Ладно, давай делом займёмся, — скомандовал шаман, нахмурив брови.

Сначала они собрали все разбросанные по поляне ветки и сложили в сенцах. Порфирий пояснил, что на растопку будут пригодны, когда чуток подсохнут. Разбросали по поляне снежный холм, скрывавший кабана, освободили его из снежного плена, соорудили из больших веток новые волокуши и уложили на них тушу секача.

— Ну что, двинулись? — Порфирий движением головы пригласил Тимофея встать рядом и взяться за волокуши.

Поднатужившись, они двинулись в путь. Тянуть было тяжело, но не сложно, тропа, по которой они двигались, была протоптана и почищена от мелкой поросли. Каждый живущий в посёлке охотился в этих краях и ночевал в общем для всего посёлка зимовье, домой местные возвращались к реке по одной и той же тропе, каждый год прочищая от новых зарослей. Дорога была залита солнечным светом, птицы вовсю заливались трелями.

То тут то там на ветвях деревьев появлялись белки, горностаи, соболи. В зарослях кустарников носились зайцы, устраивая игры в чехарду. Таёжные обитатели, почуяв дыхание весны, резвились, радуясь ощутимому потеплению и возрождению природы. Зверьё совсем не опасалось людей, идущих по тропе, словно понимало, что людям сейчас до них нет никакого дела и угрозы они не представляют.

Дежурный плот в зарослях был на месте. Тимофей и Порфирий, изрядно постаравшись, затащили кабана на плот. Сломав два шеста, когда отталкивались от берега, им всё-таки удалось отплыть от прибрежных зарослей кустарника. Плот, подхваченный сильным течением, поплыл по реке. От переизбытка тяжести он был затоплен сверх положенного. Порогов и отмелей на этой стремительной, хоть и неширокой речушке не было. Поэтому Порфирий не переживал по поводу чрезмерного затопления плота: вероятность напороться на мель сводилась к нулю. Единственное, что приходилось делать, так это направлять плот на крутых поворотах русла.

Всё путешествие шаман был мрачным и угрюмым, как дождевая туча. По всему было видно, что он думал о чём-то неприятном, тяготящем его душу. Тимофей тоже помалкивал, украдкой поглядывая на смурного Порфирия, глыбой сидящего на широко расставленных коленях.

Через пару часов сплава по реке на горизонте замаячили крыши поселковых домов, путешествие подходило к завершению. Ловко орудуя длинным стволом молодой берёзы, Порфирий причалил, спрыгнул, скомандовав Тимофею, чтобы тоже выбирался на сушу и помог вытащить плот на берег.

С берега реки дом Порфирия был виден как на ладони: от них метров пятьсот, не больше. Но эти пятьсот метров шли в гору.

— Как думаешь, осилим с таким-то грузом? — глядя в сторону дома, спросил Порфирий.

— Даже не знаю, — прикидывая угол подъёма, засомневался Тимофей. — А может, жеребца моего возьмём в помощники?

— Молодец, сообразительный, — похвалил Порфирий. — Сиди тут, я скоро.

Тимофей смотрел, как Порфирий широкими шагами шёл к дому. Залитая ярким солнцем крупная фигура Порфирия напоминала божество, стоявшее на облаке в лучах света. «Интересно, что его так тяготит? О чём он думал всё это время?» — вместе с такими мыслями на душу Тимофея ложилась тяжесть, от которой становилось тошно. Что с ней делать и как от неё избавиться, он не знал. Пока только и остаётся, что ждать, когда Порфирий сам начнёт изливать душу. «А если не начнёт?» — размышлял Тимофей. «Ну что же, тогда я сам у него спрошу. Задам ему все вопросы, которые меня интересуют. Сам ведь говорил мне, что будет всему учить и обо всём рассказывать, вот пусть и рассказывает», — твёрдо решил парень. Он вышагивал вдоль берега, целиком погруженный в мысли, не замечая природной красоты вокруг. Не зря говорят, что в проблеме и гневе человек слеп, не замечает, сколько прекрасного рядом с ним.

Тем временем со двора дома вышел Порфирий, ведя под уздцы Вароса. Ещё издалека конь учуял своего хозяина и заржал, приплясывая и ускоряя ход. Порфирию пришлось силой удерживать уздечку, чтобы тот не вырвался, припустив вниз по склону.

— Привет, привет, мой хороший, я тоже по тебе скучал, — обнял за шею прижался щекой к своему любимцу Тимофей. Он ворковал с жеребцом как с человеком, словно тот понимал его слова.

С помощью верёвок приладили к уздечке волокуши и, понукая жеребцом, двинулись ко двору. Весь остаток светового дня занимались тем, что снимали шкуру с кабана, рубили и разрезали тушу на части. Что-то закладывали в ледник, что-то солили, что-то подвесили вялиться. Всю работу делали практически не разговаривая, только короткими фразами Порфирий подсказывал Тимофею, что и как нужно делать, всё остальное время он упорно молчал в задумчивости. Парень терпеливо жидал, когда душевный чирий шамана прорвёт, и он начнёт изливать душу.

На улице совсем стемнело, когда они вошли в дом. Порфирий принялся растапливать печь, а Тимофею наказал нарезать сала с мясом, чтобы натушить полный казанок.

Спустя какое-то время по дому поплыл аромат поджаривающегося мяса. Из подпола Порфирий достал мочёные грузди и миску квашеной капусты с кроваво-красными бусинами клюквы. Так что ужин намечался знатный.

Порфирий ел молча, только сопел да причмокивал, облизывая стекающий по пальцам жир и работая челюстями. На Тимофея старался не смотреть, словно тот в чём-то провинился перед ним. Парень также молча ел, наслаждаясь вкусным ужином, но для себя уже принял решение.

Наевшись от пуза, Тимофей облокотился о стену и, глядя в упор на Порфирия, угрюмо хлебавшего травяной чай, сказал:

— Порфирий, помнится мне, ты говорил, что будешь меня обучать всему, что знаешь сам. Говорил, что даже мыслями делиться будешь со мной. Так почему же мой учитель так упорно молчит, терзаясь в своих мыслях в одиночку?

Порфирий долгим грустным взглядом посмотрел в синие глаза молоденького ученика, какое-то время молча собираясь с мыслями и борясь с сомнениями. По выражению лица этого могучего на вид мужчины можно было понять, что внутри него сейчас происходит борьба. Тимофей терпеливо ожидал исход этой борьбы, глядя в упор в тёмно-карие глаза шамана.

— Брат у меня имеется, на двенадцать лет старше меня, — начал свою исповедь Порфирий, печально глядя на цветастую занавеску на окне. — С самого моего рождения брату всё казалось, что родители обделяют его вниманием и любовью. Невдомёк было глупому, что к меньшим детям в семье завсегда больше внимания, малый возраст тому причиной. Брат, затаив обиду на отца с матерью да на меня, младенца, только злобу в душе своей пакостной копил. Пока меня матушка в люльке колыхала, отец Софрона натаскивал на дела охотничьи да к науке шаманской приобщал. На поучения да просьбы родительские зверем клыкастым огрызался Софрон, злыми глазами зыркал, за что и получал подзатыльников от родителя строгого. А обида и злость в душе его росла как ком снежный. Замечал родитель, что старший сын его злобой и ненавистью к людям наполнен, и чем старше становился, тем больше его глаза этой-то злобой наполнялись.

Отчитывая однажды Софрона за провинность какую-то, отец ухватил его за руку и почувствовал, что рука-то онемела, и чуть не задохнулся от накрывшей его липкой, плотной серости. Как будто облако воздухонепроницаемое его плотно окутало, не давая возможности вздохнуть. Но отцовская сила шаманская помогла ему тогда совладать с тёмной сыновьей силой. И понял тогда родитель мой, что вложенная им в сына наука шаманская не пойдёт люду доброму в помощь. Не светлым шаманом станет сын его старший. Злым и чёрным духом пропитанный, он уже имел немалую тёмную силу.

Ломал тогда отец голову, какими тёмными силами да злыми духами была вселена в душу его кровного сына эта чёрная нечисть. Не раз отец с матерью шушукались по ночам, не зная, что делать со старшим сыном, как обуздать его ненависть, как оградить своё чадо от чёрных сил, вырвать из пасти огненной родное дитятко. Не одну ночь матушка орошала свою подушку слезами горькими. Горестно и больно ей было думать, что её родной кровинушкой овладела сила тёмная, вселила в его душу чёрное зло ко всему живому . Отец ходил смурной да молчаливый, угнетённый своим бессилием, осознавал он, что теряет сына. Даже как-то сход шаманский созвал, почитай, со всей Якутии тогда шаманы съехались. Не один день тогда жили в доме нашем да в чумах, поставленных во дворе. Всё наблюдали да испытывали всячески Софрона, чтобы убедиться в силе его тёмной. А убедившись, приняли решение.

Глава 14

— Решение было таково, — продолжал рассказывать Порфирий, — чтобы всем шаманским сходом отправиться в тайгу. Имелось там место одно, шаманский алтарь обрядовый да плита жертвенная, неизвестно кем сооружённая, в каком году или в каком веке, уже никто и не знал. Было это место в самом сердце таёжном, для людского глаза недосягаемо, не было случаев, чтобы кто-то из охотников решался туда забрести. Вот и решили в этом месте провести обряд очищения над Софроном. В обряде очищения, попросту говоря, изгнании злых духов да силы чёрной из подростка, изъявили желание поучаствовать все, кто приехал тогда на сход. Пешим ходом до нужного места не одну неделю добираться пришлось бы, на оленях или лошадях по тайге не пробраться. Решили, что самые опытные и сильные шаманы объединят свои умения и усилия и станут проводным мостом, чем-то вроде портала для остальных участников обряда. Со двора вышли затемно, чтобы никто из сельчан ненароком их не увидел. Весь сход вместе с отцом и Софроном вошёл в лес. Те, кто должен быть проводниками, взявшись за руки, плотным кольцом встали вокруг тех, кого предстояло отправить в нужное место. Мгновение — и более двух десятков людей исчезли, словно их и не было на том месте вовсе.

Порфирий замолчал на какое-то время, налил себе чаю, подложил несколько поленьев в печку, и стал молча смотреть, как они разгораются, потрескивая, затем сел за стол и продолжил.

— Отец говорил, что пропал тогда Софрон, исчез. Выпал он каким-то образом из проводного моста, не оказалось на месте прибытия Софрона, а потом выяснилось, что и шамана одного недостаёт. Кто такой был тот шаман и откуда, никто из присутствующих на сходе так и не смог припомнить. Решили, что на всех них был наслан заговор забытья тем пропавшим шаманом, а был он, как предположил сход, из чёрных шаманов. Разглядел, наверное, в Софроне способность большую, как говорят нынешние, потенциал, да и выкрал, чтобы приумножить ряды сил тёмных. И всё, не стало Софрона.

Родители поплакали какое-то время, потужили по родной кровинушке, да и свыклись с мыслью, что сына нет рядом. Но то, что он жив, они и не сомневались. А сельчане посудачили маленько, да и забыли, что жил в селе когда-то такой Софрон. Через пару лет после того случая, стали случаться в семействе нашем разные неприятности. То отец с обрыва свалился во время охоты, говорил, что почувствовал, как кто-то в спину толкнул, и полетел кубарем вниз. Спасло то, что не попалось на пути падения ни одного камня да булыжника, а берег, куда слетел, порос кустами можжевельника, вот они падение-то и смягчили. Потом лиса, незнамо откуда взявшаяся, матушку потрепала, да так и исчезла в никуда, как и появилась из ниоткуда. Родительница тогда особо не пострадала, так как в длинном отцовском тулупе за дровами во двор вышла, а та бестия и напала. Тулуп только подрала да испугала матушку, не ожидавшую такой наглости и агрессии от животного. Сроду такого в посёлке не случалось, чтобы лесные жители в людское жилище или дворы забредали. Меня чуть не унёс секач, в точности такой, как мы вчера подстрелили. Клыком за рубашонку зацепил и поволок со двора, а я трёхлетний вопить начал. Отец успел ранить секача, да собак охотничьих из-за загородки выпустить, они-то и нагнали кабана, нападать стали, кусать его за что ни попадя. Зверь стал мордой вертеть, огрызаться, клыками отбиваться, вот так я сорвался с его клыка и уцелел. Говорил отец, что после этого он обереги всем сделал да заклятье на сохранность жизни наложил на нас троих. После того хоть и случались казусы разного рода, но телесного вреда они не приносили, в точности как вчера. Каждый раз что-то мешало вред да боль телесную причинить.

Когда я вырос и поднаторел в делах шаманских, с духами общаться начал, вот они-то и научили меня распознавать нападки брата моего старшего. Теперь безошибочно могу ощутить его появление. По правде говоря, не всегда бываю к этому готов, но пока серьёзных проблем или увечий от этих встреч не было. Вот так с этим и живу. Не знаю, в каком месте и в какое время доведётся опять с брательником повстречаться.

Порфирий долгим и пристальным взглядом всмотрелся в Тимофея.

— Надо бы и тебе оберег на сохранность жизни сделать, а то ведь пока ты рядом со мной будешь, можешь в передрягу из-за нашей семейной разборки попасть, тебя не касающуюся, но как свидетель огребёшь нешуточно.

— Вообще-то, меня амулет старой шаманки оповещает о неприятных событиях. По крайней мере, несколько раз уже такое случалось, — сказал Тимофей, прикоснувшись рукой к груди, где амулет соприкасался с телом.

— Амулет лишним не бывает, — резко сказал Порфирий тоном, не терпящим пререкательства. — А на охоте амулет твой предупредил тебя об опасности?

— Нет, не предупредил. Так ведь и опасности в мою сторону не было. Секач ведь на тебя летел. И вот ещё что…

И Тимофей рассказал Порфирию о том, что ему привиделось, как кабан выскочил прямо из ствола дуба, как будто прошёл сквозь него, и о сером облаке над зверем.

— Так это что ж получается? Мы вчера убили твоего брательника? — удивлённо вытаращил глаза Тимофей.

Порфирий криво улыбнулся в бороду и с грустью сказал:

— Убили мы вчера зверя дикого, жителя таёжного, а вот управлял этим зверем, едучи на нём верхом, мой братец кровный, — шаман посмотрел на Тимофея, дабы убедиться, понимает ли парень, о чём ему толкуют. — Тёмное облако верхом на кабане — это и был мой брательник.

— Да понял уж. А оградиться от него никак нельзя? Или обезвредить как-то, убить, наконец! — понимая, что в своих высказываниях переборщил, Тимофей, задав вопрос, не стал смотреть Порфирию в глаза, а уставился на цветную занавеску на окне.

— Убить, говоришь?! — загудел Порфирий, как горный камнепад, аж привстал со скамьи. — Не могу я в родного брата пулю всадить али руку с ножом на него поднять. Ну и что, что пакостник, не его в том вина, а нечисти, которая завладела его сердцем и разумом. Обычные братья на кулаках дерутся меж собой, случись какое недопонимание, а мы, наделённые сверхъестественными знаниями и умениями, и битву меж собой ведём не так, как у обычных людей это бывает. Маги да чародеи не дерутся кулачным боем, у них иные бои и иные правила. Захоти он меня изничтожить, уже давным-давно бы меня на этом свете не было. А так иногда пощипывает слегка, чтобы я не забывал, что у меня брат имеется. Всего-то делов — нервы пощекочет, без вреда телесного, да и всё. Стало быть, тоже не забывает меня, помнит, что я у него есть, а это, знаешь ли, греет душу. Уверен, что тебе этого никак не понять.

Порфирий замолчал. Наверное, выговорился, излил душу, избавился от душевного нарыва. Тимофей, не нарушая молчания, переосмысливал услышанное. Выждав время, он всё-таки задал вопрос, который не давал ему покоя.

— Скажи, Порфирий, а с кем ты этой ночью беседовал в лесу, возле зимовья?

Порфирий, слегка прищурив глаза, уставился на Тимофея рентгеновским взглядом, казалось, проникая в самую душу.

— Да с братом-то и беседовал. Он явился, чтобы забрать из секача свою сущность, которую подселил в зверя, желая меня попугать. В его тёмном мире отведено на это определённое время, не успел вытащить своего помощника из тела земного, в которое была вселена эта сущность — значит, потерял её. Лишился, так сказать, одного воина из своей армии. Вот таким образом мы с ним и видимся иногда с глазу на глаз.

Тимофея начинала бесить эта ситуация. Ему было сложно поверить во всё, что рассказал шаман. Такие вещи происходят в двадцатом веке? Кому скажи — не поверят. Но и ставить под сомнение рассказ Порфирия он не мог, потому как сам воочию столкнулся со всей этой чертовщиной. Да ещё и выуживать из мужика информацию приходилось, это больше всего и раздражало. Сам он на откровенность не хотел идти, хотя и обещался.

— Но ты ведь ещё с кем-то разговаривал? — Тимофей с вызовом смотрел в глаза Порфирия. — Кто она? Почему не хочешь о ней рассказать?

— Хватит на сегодня рассказов, — Порфирий встал из-за стола, поставив таким образом жирную точку на разговоре. — Отдыхать пора.

И не говоря больше ни слова, он полез на печь. Тимофею ничего не оставалось, как последовать примеру хозяина. Молча, с обидой и негодованием в душе он улёгся на свой лежак и отвернулся лицом к стене. Долго в мыслях вспоминал и анализировал слова Порфирия, незаметно для себя уснул, крепко, до самого утра ничто не потревожило его сон.

Утром Тимофей проснулся от того, что продрог. Порфирия в избе не было, не было его и во дворе. Тимофею вспомнились слова шамана: «Так и быть, передай, что приду на днях». Так мужик ответил той, о которой не захотел рассказывать. Наверное, ушёл туда, куда пообещал прийти на днях. «Ну и пусть идёт, я тоже пойду туда, куда хочу!» — завёлся внутри себя Тимофей. На скорую перекусил тем, что осталось в котелке от вчерашнего ужина, накинул парку и вышел за порог.

Солнце ярко светило, заставляя щурить глаза, весь двор был залит по-весеннему тёплым светом. С крыши вовсю стекал таявший снег, образуя весёлую капель и звеня бессчётным количеством хрустальных бусинок, срывающихся с покатой крыши и со звоном разбивающихся о землю. Воздух был пропитан весенними нотками. Закрыв дверь избы на деревянную вертушку, служившую вместо замка, Тимофей направился к сараю. Варос, почуяв приближение хозяина, подал голос, громко заржав.

— Привет, дружище, — Тимофей похлопал жеребца по округлому заду, прошёлся ладонью по спине. — Прогуляться не желаешь?

Лёгкой рысью Варос нёс своего хозяина по оживлённой поселковой улице. Народ сновал по улице, направляясь по делам, известным только им. У колодца собралось с пяток баб, они что-то шумно обсуждали, размахивая руками во все стороны. Целая орава ребятишек бегала вдоль ручейка, стекавшего по склону улицы, сопровождая свои деревянные щепочки служившие ребятне кораблями. Они громко смеялись, перекрикивая друг с друга на расстоянии. Со дворов доносилось мычание коров, почуявших приход весны, блеяние овец, пение петухов на разные лады.

У магазина топталось много народу, оттого Тимофей и не стал там останавливаться, хотя очень хотелось увидеть Аглаю. Он направил своего жеребца к ФАПу.

— Здравствуй, хозяйка, к тебе можно? — Тимофей с улыбкой поприветствовал Алгыстаанай, войдя в избу.

— Лёгок на помине, входи, дорогим гостем будешь, — с неподдельной радостью на лице ответила Алгыстаанай. — А я вот надумала твой ватник в порядок привести, может, когда и сгодится. Да и думала о тебе, как ты там с шаманом-то. Сладили? А вишь, ты и сам на порог явился, проходи. Рассказывай, что привело ко мне, как живётся у шамана?

Отложив в сторону Тимофеев ватник, она подбросила в печку поленья и поставила чайник. Отодвинув цветастую занавеску на печи, достала с полки плетёную хлебницу с пирогами и поставила её на стол, а рядом — миску с брусничным вареньем. Широким жестом пригласила Тимофея присесть.

— Ну, рассказывай, — Алгыстаанай села напротив Тимофея, сложила руки и внимательно вгляделась в синие глаза.

— Да особо и рассказывать-то нечего, — Тимофей призадумался, обводя взглядом знакомую комнату. — На охоте были недавно, секача подстрелили. Особо ничем и не занимался, я имею в виду не обучался, пока вроде бы недосуг. А к тебе приехал, чтобы рюкзак свой забрать, нужные вещи там у меня.

— Стало быть, у шамана жить останешься? Ну да и правильно, тебе рядом с ним находиться нужно, приглядываться, прислушиваться, что говорит, как делает. Тогда и толк быстрее выйдет.

— Так-то оно так, но вот скрытничает он. Обещал всему учить, что сам знает. Но пока ничему не учит, информацию из него выуживать приходится. Секретов у него, как мне кажется, слишком много, а делиться не спешит, — пожаловался Тимофей.

— А что же ты хотел, милок? — удивилась Алгыстаанай. — Чтобы тебе с первого дня знакомства все секреты выложили? А вдруг ты окажешься не тем, за кого себя выдаёшь, человеком с тёмным прошлым или чёрной душой?

От неожиданного поворота разговора у Тимофея округлились глаза и отвисла челюсть. Не ожидал услышать такие слова от Алгыстаанай. Он сидел напротив неё, не зная что ответить, и только молча хлопал глазами.

— Но ведь удаганка смогла разглядеть во мне светлую душу, почему же он не может? — наконец Тимофей нашёл, что ответить в свою защиту.

— Торопишься ты, Тимофей, научись терпению, — заулыбалась Алгыстаанай. — А то, что скрытничает шаман, так это немудрено с его-то непростыми родственниками. Каждый бы скрытничал, имей такую семейку, мало приятного в его жизни было, оттого и не спешит с откровениями. Хотя у нас в посёлке все старожилы знают историю его жизни, эта информация не секрет для любопытствующих.

— Ты сейчас имеешь в виду старшего брата Порфирия?

— А он тебе что, про Софрона рассказывал? — удивилась Алгыстаанай, округлив глаза.

— Ну да, рассказывал.

— Ну вот тебе раз! А говоришь, что скрытничает. И про жену с дочкой тоже рассказал?

— У него что, и жена с дочкой имеются? — настала очередь Тимофея удивляться. — И где же они?

— Ага, стало быть, не рассказывал, — Алгыстаанай призадумалась. — Ну тогда и я рассказывать не стану, подожди чуток, если про брательника рассказал, то и про жену с дочкой поведает. Ты, главное, научись ждать, наберись терпения. Куда тебе спешить? Коль будешь у него находиться денно и нощно, то со временем многое узнаешь и многому научишься. А теперь давай пирожками да чаем угощайся, с утра напекла, ещё теплые. Ты ешь, ешь, не стесняйся, с вареньицем в прикуску.

Пирожки и правда были свежие и очень вкусные, точь-в-точь как его бабуля когда-то пекла. Тимофей с наслаждением уплетал их, а Алгыстаанай смотрела на него с нежной улыбкой: «Изменился парнишка, ишь как щетиной оброс, совсем на взрослого мужика стал похож». Ну почему же он так похож на того, кто был люб сердцу? А может, просто так кажется из-за его синих глаз? Ох как давно всё это было-то…» Из памяти уже стал стираться тот, когда-то родной образ. Наверное, от внешнего сходства Тимофея с давним знакомым Алгыстаанай испытывала к Тимофею тёплые, даже по-матерински нежные чувства. «Вот если бы он остался жить в нашем посёлке да взял в жёны мою Аглаю, какие бы красивые были у меня внучата», — мечтала Алгыстаанай, глядя, как Тимофей с аппетитом уплетает её пироги.

Наевшись, Тимофей вытянул ноги под столом, опёрся спиной о бревенчатую стенку и с блаженством сытого кота отдыхал душой и телом.

— А ты к Аглае сегодня заходил? — глядя с улыбкой на Тимофея, спросила Алгыстаанай.

— Когда я проезжал мимо магазина, там людей было много, не стал заходить. Наверняка она была занята, поговорить не удалось бы, — на лице Тимофея появилась грусть. — Может, на обратном пути, если народу не будет, зайду.

— Толлуман давно был? Интересно, как там у них дела. Место кочевья сменили?

— Позавчера. Я им медикаменты с райцентра привезла, вот он за ними и приезжал. А на новое место они позавчера отправились, далековато будут теперь. Привет тебе Толлуман передавал, сказал, что скучает по убайдару, — Алгыстаанай улыбнулась. — Вот у тебя уже и друзья имеются в наших краях.

— Да, мне тоже его не достаёт, хороший он парень, — Тимофей встал из-за стола. — Пора мне, Алгыстаанай, спасибо за пирожки, давно таких вкусных не ел. Рюкзак мне мой дай.

— Возьми, он там же и лежит, а я пока пирожков заверну, Аглае завези. Будет повод заехать.

— Мудрая ты женщина, — улыбнулся Тимофей.

— Ты, наверное, хотел сказать хитрая? — расхохоталась Алгыстаанай. — На, возьми. Вот эти отдашь Аглае, а вот эти — тебе с Порфирием. Привет ему от меня передавай.

— За пирожки спасибо большое. Привет передам, — Тимофей обнял Алгыстаанай и чмокнул её в щёку.

— Не забывай меня, в гости заезжай. Ватник-то свой забери, может, сгодится.

— Как почую над посёлком запах твоих пирогов, так сразу же и примчусь в гости, — весело улыбаясь, ответил Тимофей.

Туго свернув старенький ватник, Тимофей затолкал его в рюкзак, сверху положил пирожки для Порфирия. А выпечку для Аглаи засунул за парку.

Людей у магазина не было. Это обрадовало Тимофея, вселив в душу надежду и трепетное волнение. Ему не терпелось увидеть Аглаю.

Глава 15

Трое мужиков сидели за столом, играя в карты, между делом о чём-то шушукались, вели себя тихо, без криков и ругани. Аглая, увидев вошедшего в магазин Тимофея, выпорхнула из-за прилавка, ухватила его за руку и увлекла за собой на улицу. Прищурившись от солнца, сразу же ослепившего её синие глаза, Аглая повернулась к светилу спиной.

— Привет. Это Алгыстаанай тебе передала, — Тимофей протянул девушке свёрток. — Должен заметить, очень вкусные пирожки.

Забирая свёрток из рук Тимофея, Аглая прикоснулась к его холодным рукам своими тоненькими, длинными и тёплыми пальчиками. От нежного прикосновения у парня мурашки пробежали по телу. Он хотел посмотреть девушке в глаза, но яркое солнце ослепило его, и пришлось прищуриться, сморщив нос. Аглая расхохоталась от по-детски смешного выражения лица Тимофея.

— Как твоя учёба? Успехи есть? — перестав смеяться, спросила она.

— Учёбы пока никакой не было, — нахмурившись, сказал Тимофей. — А вот успехи кое-какие есть.

— И какие же? — Аглая перестала доставать из свёртка пирожок и с любопытством посмотрела на парня.

— Секача на охоте застрелил, — небрежно бросил Тимофей, пытаясь придать лицу равнодушное выражение, как будто он каждую неделю подстреливает на охоте кабана.

— Ух ты! Вот это здорово! — радостно воскликнула Аглая, округлив глаза. — С Порфирием ходил на охоту?

— Да, с ночёвкой в тайгу ходили. А у тебя как дела, что нового? Старатели не обижают? — придав лицу серьёзное выражение, Тимофей глянул на Аглаю.

— Нет, не обижают, — Аглая отвела глаза в сторону. — Правда, пристаёт тут один из приезжих.

У Тимофея дыхание перехватило от таких слов.

— Что значит пристаёт? — сурово уставился он девушке в глаза, пытаясь заглянуть в самую душу, чтобы знать, что там происходит.

— Да так, любезности всякие говорит, комплименты, Дорогих конфет купил целый килограмм да мне же их и отдал.

— Ну если конфеты от него приняла, значит, нравится тебе этот «один»? — буравя взглядом Аглаю, спросил Тимофей с поднимающейся в душе бурей негодований.

Аглая решила немного его подразнить.

— Ну на вид он миловидный, высокий такой, крепкий, обходительный к тому же. У нас на посёлке таких женихов, как он, нет, — хитро прищурившись, рассказывала она.

— Вот и выходи за него замуж, раз он такой расхороший! — чуть не задохнувшись от злости, выпалил Тимофей, одним рывком сорвал со столба поводья, вскочил на жеребца и помчался прочь.

Вдруг он заметил, как в конце улицы поднимались в небо чёрные клубы. Подъехав, увидел, как из-под крыши дома и открытого дверного проёма валит густой дым. С десяток мужиков и баб бегали с вёдрами, таская от колодца воду, поливая ею бревенчатые стены. Ещё несколько мужиков по очереди заскакивали в дом, накидывая на головы мокрые одеяла, и через минуту выскакивая с какой-то домашней утварью. Во дворе голосила баба, прижимая к себе двоих совсем маленьких ребятишек. Вокруг были разбросаны подушки, одеяла, одежда, стулья, в общем, всё то, что успели вытащить из загоревшегося дома. Вместо дыма из-под крыши, полыхая страшными языками вырвалось, пламя, охватив собой всю поверхность.

Тимофей, соскочив с Вароса, накинул уздечку на штакетину в заборе и метнулся к дому. Выхватив у подбежавшего мужика ведро с водой, вылил его на себя и юркнул в дымящийся проём. Едкий дым мгновенно окутал парня, не давая возможности что-либо рассмотреть. Что-то или кто-то сильно толкнуло Тимофея, он отлетел в сторону и упал на бок. «Наверное, с кем-то из мужиков столкнулся», — подумал Тимофей.

Коснувшись пола после падения, он успел заметить в незадымлённом просвете чьи-то удаляющиеся ноги. Тимофей быстро пополз на четвереньках в дом. Дым до пола ещё не опустился, и по низу можно было еще что-то разглядеть в комнате. Где-то наверху трещали разгорающиеся брёвна.

Вдруг раздался звон лопнувшего и посыпавшегося по полу стекла. Тимофей стал выбрасывать в проём окна, которое было теперь уже без стёкол, всё, что попадалось на пути: табуретки, утюг, самовар, чугунки, плетёные корзины со съестными припасами. Сквозь треск горящего дерева и шум, творившийся на улице, парень услышал собачий вой и блеяние. Оглядевшись, увидел под полатями двух маленьких козлят и собачонку, они прижимались друг к другу забившись в угол. Козлята хрипло блеяли а собачонка скулила и завывала. Тимофей сгрёб всех в охапку и пополз к двери. Он уже задыхался от угара, в висках сильно пульсировало, глаза щипало и текли слёзы.

Увидев ступеньки, парень понял, что уже находится на улице, поднялся на ноги и побежал. Чьи-то руки его перехватили и остановили. Глаза слезились, мутные, размытые образы плыли перед глазами, рот часто хватал свежий воздух, как рыба, выброшенная на берег.

— Давай сюда. Да отдай же мне козлят! — кто-то вырывал из рук у Тимофея орущих животных. И тут он понял, что собачонки в руках нет. Выронил, наверное, когда полз. Где-то рядом вопил детский голос. По лепету можно было разобрать, что ребёнок сокрушается о щенке, что пёсик сгорит.

Мужики с мокрыми одеялами и покрывалами стояли посреди двора, глядели, как полыхает крыша, и не решались больше забежать в дом. Тимофей вырвал из рук у одного мужика покрывало, накинул его на себя и нырнул в дымящийся проём двери. Сразу же за порогом он упал на колени, освободил от одеяла лицо и судорожно стал оглядываться по сторонам, пытаясь отыскать щенка, затем прополз вперёд и наконец услышал, как справа от него тявкнул потеряшка.

— Слава богу, нашёлся, да иди же сюда! — Тимофей схватил щенка за холку, тот взвизгнул и попытался вырваться из рук.

Совсем рядом упала полыхающая доска, искры рассыпались во все стороны, опалив жаром лицо парня. Он накрыл голову одеялом, покрепче зажал в ладони щенячью холку, не обращая внимания на визг, и пополз к выходу. Но почему-то упёрся лбом в стену. «Спутал направление», — мелькнула в мозгу ужасающая мысль. Огляделся, насколько это было возможно, но ничего невозможно было разглядеть из-за стелющегося повсюду едкого дыма и слезящихся глаз.

«Ну вот и всё», — подумал Тимофей и, собрав последние силы, повернулся в сторону, начав ползти, сам не зная куда. Сверху раздался треск ломающихся брёвен.

Тимофей летел куда-то, подхваченный непонятным потоком то ли воздуха, то ли воды, а может, ещё какой-то силой. Парню казалось, что при каждом вздохе он, как огнедышащий дракон, выдыхает огонь, а вокруг всё гудит и ревёт, словно он стоит у горного водопада, даже капли воды ощущались на своём лице. Эти капли становились всё больше и больше и всё сильнее хлестали его по лицу. Огромная глыба вынырнула из водного потока и с силой ударила в грудь, воздушный вихрь в ту же секунду ворвался в него через рот, пытаясь разорвать изнутри. Было невыносимо больно, страшно, темно. Гул стал разделяться на определённые звуки, отдельные фразы, в понятную для сознания речь, знакомые памяти слова.

— Тимофей, Тимофей, да очнись же ты наконец! — Порфирий тряс парня, хлопая ладонью по щекам, затем надавил на грудь и, зажав его нос изо- всей силы, дунул в рот ученика. — Ну, возвращайся! Давай, давай, сынок, дыши, дыши.

Тимофей хрипло вдохнул ртом воздух и закашлялся. Рядом чей-то женский голос зарыдал, причитая:

— Тимошенька, родной, жив, слава богу, жив.

На мгновение Тимофею показалось, что это голосит его бабуля, но этого не могло быть, ведь давно находится на небесах, а голос был здесь и сейчас, причем довольно живой и громкий.

Тимофей попытался открыть глаза, но яркое солнце больно обожгло их, и сразу же потекли слёзы. Чьи-то сильные руки подхватили его, и парень, как тряпичная кукла, заболтался в воздухе, конечности непослушными плетьми безвольно свисали и болтались в такт чьей-то ходьбы. Гул и шум постепенно удалялись, вскоре стали совсем неразличимыми, а затем и вовсе стихли. Стальными молотами изнутри черепа молотило в виски, причиняя физическую боль.

— Пей, пей, знаю, что не вкусно, но облегчение придёт незамедлительно, — Порфирий насильно пытался напоить Тимофея целебным отваром. — На глаза примочки положу, ты уж их, браток, не убирай, иначе зрения лишишься. Тебе скоро захочется спать, ты не противься этому ощущению, поспи, и тебе станет легче.

И действительно, вскоре Тимофей почувствовал, как нестерпимо захотелось спать. Он, не противясь, отдался в милость этой исцеляющей организм физиологической потребности.

Порфирий хлопотал в сарае около жеребца, когда его кто-то окликнул снаружи.

— Здравствуй, Порфирий, — поздоровалась, улыбнувшись, Алгыстаанай. — Я пришла проведать Тимофея. Как он?

— И вам доброго здравия, — улыбаясь в ответ, пробасил Порфирий. — Когда я выходил из избы, он ещё спал. Отвару я ему сонного дал для успокоения. После такого-то потрясения полезным будет во сне силы восстановить, как физические, так и моральные.

— Правильно ты всё сделал, Порфирий, — Алгыстаанай присела на ступеньку крыльца. — А у него ожоги на теле есть?

— Слава богу, нет, — Порфирий размашисто троекратно перекрестился. — За глаза его боязно: слезились без конца и не видел ничего вокруг.

— Я зайду гляну на него, — поднимаясь, утвердительно сказала Алгыстаанай и направилась в избу, не дожидаясь приглашения хозяина.

Алгыстаанай лёгкой поступью подошла к лежаку, Тимофей тихо лежал повернувшись к стене. Прикоснулась к тёплому, но не горячему лбу. Тимофей накрыл ладошку Алгыстаанай своей ладонью, перевернулся на спину и открыл глаза. Белки были красными, воспалёнными, в уголках глаз сразу же заблестели слезинки и ручейком стали стекать по щекам. Тимофей едва заметно скривился и не на долго закрыл глаза.

— Аглая, это ты? — пытаясь рассмотреть, кто рядом с ним, спросил Тимофей, не выпуская из своей ладони руку Алгыстаанай. — Почему ты молчишь?

Женщина проглотила ком, подступивший к горлу, сжала до скрипа зубы, затем, собравшись с духом, тихо сказала:

— Это Алгыстаанай. Я пришла поглядеть, как ты. У тебя что-нибудь болит?

Тимофей выпустил руку женщины, немного помолчал и ответил:

— Глаза щиплет и в груди печёт, — Тимофей помолчал, как будто прислушивался, затем добавил? — А ещё я тебя не вижу.

Алгыстаанай взяла руку Тимофея в свои ладони, погладила её и сказала:

— Всё будет хорошо. Главное, наберись терпения. Мы с Порфирием тебя вылечим, выходим. Ты мне веришь?

— Верю, — тихо сказал Тимофей и попытался улыбнуться. — Кому верить, как не тебе? Бог любит троицу.

— Какую троицу? — удивилась Алгыстаанай, подумав, что у парня бред. — Кого, ты говоришь, любит бог?

— Третий раз ты меня будешь спасать от недуга. Вот и говорю, что бог любит троицу.

— Тебе, наверное, понравилось, когда с тобой нянчатся, — попыталась пошутить Алгыстаанай. — Ну ты лежи спокойненько, ни о чём не переживай. Я быстренько смотаюсь в ФАП и вернусь, буду тебя нянчить. — Она легонько похлопала Тимофея по руке, лежавшей у него на груди, и вышла из горницы.

Порфирий сидел на ступеньке и пыхтел резной трубкой, выпуская сизые, приятно пахнущие кольца дыма.

Алгыстаанай с удивлением поглядела на Порфирия: сколько лет знает его, почитай, добрых полвека, а дымящим трубку видит впервые. «Наверняка духов задабривает и просит о физическом исцелении Тимофея», — подумала она.

— А дай-ка мне, друг мой Порфирий, Вароса на полчасика. За медикаментами в ФАП смотаюсь. Сил уже нет пешком топать.

— Это завсегда пожалуйста, — Порфирий поднялся и пошёл в сарай седлать жеребца.

Не без труда Алгыстаанай забралась верхом и выехала из двора, пустив жеребца спокойным шагом. Давно она не была в седле, хотя в своё время часто приходилось добираться до приисков на лошади. Разношерстный народ старатели: напьются и давай друг другу морды бить, иной раз и ножи в ход пускали. А потом звонят по рации, мол, приезжай христа ради, ножевое ранение, заштопать нужно, а то помрёт. И приходилось ехать в любое время суток и в любую погоду. А когда государство взяло на баланс все прииски, не осталось стихийных старателей, вот тогда и порядок навели, и дисциплину строгую соблюдать принудили. Техника к тому же появилась у артели: если кто и заболеет или помощь экстренную оказать требовалось, то больного или пострадавшего привозили на машине в ФАП. С новыми требованиями прекратились пьянки и бесчинства в старательских коллективах, полегче стало Алгыстаанай работать, отпала потребность ездить на прииски, пациенты сами приезжали.

Порфирий стоял у забора и смотрел вслед удаляющейся наезднице.

— Да-а-а, постарела красавица Алгыстаанай, — тихо сказал он сам себе, и накатили воспоминания…

А ведь какой бойкой и шустрой девкой была, носилась по посёлку, словно весенний ветерок, быстрая да лёгкая. Очень уж Алгыстаанай ему в молодые годы нравилась, каждый раз заглядывался с замиранием сердца, когда мимо проходила вся такая статная, красивая. Только вот всё не решался сказать ей о симпатии своей сердечной, робел. Так и не успел набраться смелости, появился этот блаженный. И откуда только взялся? Незнамо чем присушил к себе Алгыстаанай, не иначе как глазами синими, и потеряла голову девка, стыд и разум потеряла напрочь. И любви-то особой у них не получилось, так, вспышка одна — как молния блеснула и исчезла. Как только Алгыстаанай его выходила, ушёл этот синеглазый в кочевье, там пожил какое-то время, а потом и вовсе исчез, словно и не было его. Кто таков, как зовут, откуда — никто не знал, а он не помнил. Охотник местный в лесу его нашёл в бессознательном состоянии и приволок на себе в посёлок. Алгыстанай его тогда и выходила. А уж когда его не стало, спустя время родилась у неё синеглазая дочь, точь-в-точь как у того блаженного глаза — синие, как изумруды. Долго ждала и надеялась, что придёт однажды в посёлок её синеглазый красавец, да так и потеряла веру, а с ней и надежду на счастливую жизнь с любимым рядом. Замуж так и не захотела ни за кого выйти, хотя были предложения руки и сердца, но всех отваживала, отвечала отказом. А потом и вовсе никто не решался к ней с таким предложением подходить из-за одного произошедшего казуса. Один старатель Алгыстанай всё знаки внимания оказывал, она ему по-хорошему объяснила, что нет, мол, никаких отношений не будет. А он обозлился на неё за отказ, подвыпил для храбрости, да и полез на бабу нахрапом, силой взять вздумал негодник. Она его и усыпила, нажав на шее сонную артерию. А когда паразит этот отключился, она его и связала и к участковому свезла. С тех пор мужики к ней больше не решались подходить с предложениями сердечными, побаивались быть усыплёнными.

Наездница уже пропала из виду. Тяжело вздохнув, Порфирий неспешно пошёл в избу.

Тимофей лежал тихо, может спал, а может так молчал, не желая вести разговор в темноте, не видя собеседника. Порфирий, стараясь не шуметь, заварил новый отвар для шаманёнка, поставил котелок с мясом на печку, глянул на тихого парня. «Нет, всё-таки нужно амулет для Тимохи смастерить, причём незамедлительно, а то ведь так и норовит в мир духов отправиться, — размышлял шаман. — Сгорел бы стервец заживо, не направь меня предчувствие на пожарище в самую нужную минуту. Только и увидел, что он одеяло на себя накинул и в горящий дом метнулся, а крыша-то уже вовсю полыхает, того и гляди рухнет. В последнюю секунду в окно с ним вывалился, а крыша следом и рухнула, нас только волной огненных искр обдала. Бороду шибко жалко, вспыхнула как факел смоляной, вся не сгорела, только присмалилась вся. Ну да ничего, гарь сострижётся, будет с меня и того, что осталось, отрастёт когда-нибудь. Главное, сейчас Тимоху выходить, задымлённые лёгкие отварами да парной баней очистить, зрение ему вернуть. Мы уж с Алгыстаанай постараемся, все знания да умения приложим».

В доме вкусно пахло жареным мясом, когда Алгыстаанай отворила дверь избы.

— Ох и божественные у вас тут запахи! Я что, как раз к ужину подоспела? — Она втянула носом аромат, исходящий от котелка. — Порфирий, ты бы жеребца определил на ночь. Я его к сараю привязала.

Порфирий молча вышел из избы, на ходу накинув на плечи короткий тулуп. Алгыстаанай старательно вымыла руки под рукомойником и присела на табурет к лежаку Тимофея.

— Спишь? — тихо спросила она, притронувшись к его руке, лежавшей вдоль туловища.

— Нет, не сплю, — так же тихо ответил Тимофей.

— Давай закапаем глаза, я тут капли специальные принесла, и наложим на веки компресс, чтобы жар и воспаление с глаз снимало.

Алгыстаанай сделала всё, что требовалось, попробовала ладошкой лоб Тимофея, деревянным стетоскопом прослушала лёгкие и сунула ему градусник под мышку.

Читать книгу